Конец гражданской войны, начало нэпа не случайно по времени совпали с возникновением оппозиции разных наименований внутри ВКП(б): «Рабочая правда», «Рабочая оппозиция», «Демократический централизм», «Военная оппозиция». Общее у всех было одно – дайте свободу. Это была реакция на ущемление демократических начал во время военного коммунизма. Все эти оппозиции подверглись жестокой критике, но тем не менее Десятому съезду ВКП(б) пришлось декретировать ряд требований оппозиции. Съезд разъехался, а Политбюро осталось. Но организационная структура партии была такова, что власть «аппаратчиков» усиливалась и росла. Советы и профсоюзы становились какими-то придатками, отделами партийной организации. Внутрипартийное брожение, недовольство «аппаратчиками» тоже росло.

«Заявление 48-ми» в 1923 году шло не дальше требований тех же демократических начал, принятых постановлением Десятого съезда. Мне думается, что Ленин имел больше смелости, чем нарастающая оппозиция, когда ставил вопрос о необходимости создания какого-то надпартийного контроля в лице ЦКК и РКИ для советского аппарата для борьбы с «бюрократическим перерождением». По этому проекту ЦКК и РКИ имели бы более широкие права, чем ЦК ВКП(б) и ЦИК СССР. На практике их деятельность ограничилась рамками контроля «маленьких недостатков большого механизма». ЦКК осталась мертворождённой: не ЦКК контролировала или смещала членов Политбюро, а Политбюро командовало.

Бейте в площади бунтов топот!
Выше, гордых голов гряда!
Мы разливом второго потопа
перемоем миров города.

Дней бык пег.
Медленна лет арба.
Наш бог бег.
Сердце наш барабан.

Есть ли наших золот небесней?
Нас ли сжалит пули оса?
Наше оружие – наши песни.
Наше золото – звенящие голоса.

Зеленью ляг, луг,
выстели дно дням.
Радуга, дай дуг
лет быстролётным коням.

Видите, скушно звёзд небу!
Без него наши песни вьём.
Эй, Большая Медведица! требуй,
чтоб на небо нас взяли живьём.

Радости пей! Пой!
В жилах весна разлита.
Сердце, бей бой!
Грудь наша – медь литавр.

1918

Цит. по: Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 13 т. /
АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. – М.: Худож. лит.,
 1955–1961. Т. 2. Стихотворения, поэма и пьесы 1917–1921 годов /
Подгот. текста и примеч. Н. В. Реформатской. – 1956. – С. 7.

Владимир Ленин умер.

Даже некоторые из стана врагов его честно признают: в лице Ленина мир потерял человека, «который среди всех современных ему великих людей наиболее ярко воплощал в себе гениальность». Немецкая буржуазная газета «Prager Tageblatt», напечатав о Ленине статью, полную почтительного удивления пред его колоссальной фигурой, закончила эту статью словами:

«Велик, недоступен и страшен кажется Ленин даже в смерти».

По тону статьи ясно, что вызвало её не физиологическое удовольствие, цинично выраженное афоризмом: «Труп врага всегда хорошо пахнет», не та радость, которую ощущают люди, когда большой беспокойный человек уходит от них, — нет, в этой статье громко звучит человеческая гордость человеком.

Пресса русской эмиграции не нашла в себе ни сил, ни такта отнестись к смерти Ленина с тем уважением, какое обнаружили буржуазные газеты в оценке личности одного из крупнейших представителей русской воли к жизни и бесстрашия русского разума.

Лично для меня Ленин не только изумительно совершенное воплощение воли, устремлённой к цели, которую до него никто из людей не решался практически поставить пред собою, — он для меня один из тех праведников, один из тех чудовищных, полусказочных и неожиданных в русской истории людей воли и таланта, какими были Пётр Великий, Михаил Ломоносов, Лев Толстой и прочие этого ряда. Я думаю, что такие люди возможны только в России, история и быт которой всегда напоминают мне Содом и Гоморру.

ПОДЪЁМ И ПАДЕНИЕ БОЛЬШЕВИЗМА

Доктор исторических наук Г. ИОФФЕ

«Наука и жизнь», №7, 2005

БОЛЬШЕВИЗМ как политическое течение в социал-демократии возник в начале ХХ века. Он бросил вызов капиталистическому обществу, его государственной системе, по словам Ленина, «мещански-подлой, трусливой, не избавившейся от холопства демократии». И поставил своей задачей разрушить это общество, «отряхнуть его прах с наших ног». Многие считали – и считают – это гигантской и опасной утопией. Но если одни не приемлют «большевистскую утопию», то другие не соглашаются с тем, что капитализм с его погоней за прибылью есть нечто «природное», а потому неизменное. Ибо согласиться с этим – значит признать приоритет низменных инстинктов человека и отвергнуть то, что человек создан «по образу и подобию Божьему». И действительно, чем дальше отходим мы от большевистского Октября, тем яснее становится, что он был отчаянной попыткой вырваться из мира буржуазности и мещанства. (Это, между прочим, опровергает утверждение, согласно которому большевизм приравнивается к фашизму. Фашизм, в отличие от большевизма, базировался на мещанстве – его плоти и духе.) В трактовке причин революционных потрясений 1917 года и большевистского Октября, в частности, существуют два основных подхода. По одному из них, 1917 год и Октябрь имели глубокие исторические корни и стали неизбежной развязкой противоречий и конфликтов, которые долго накапливались. Другой, не отрицая «взрывной почвы» для революции, тем не менее предполагает, что ход событий не раз мог измениться под влиянием множества обстоятельств и «отвратить» историю от того, что произошло в 17-м. Этот подход полагает, что всякое событие (в данном случае большевистский Октябрь) имеет свою непосредственную основу, вырастает на «собственных корнях». Первый из указанных подходов в большей степени базируется на логике, умозаключениях. Преимущество второго – реальные факты, хронологию которых легко восстановить.

1. РЕВОЛЮЦИОННЫЙ БОЛЬШЕВИЗМ

Большевизм оказался у власти в 1917 году отнюдь не потому, что предшествующие исторические события предначертали это. Такова была вера самих большевиков, которая придавала им силу, но сама эта сила коренилась, пожалуй, в другом: в прозе российской реальности 17-го года, преимуществах большевиков в политической борьбе, развернувшейся тогда. Представьте себя солдатом, три года пропадавшим на войне в сыром или замёрзшем окопе, крестьянкой, всё это время тянувшей на себе воз хозяйства «без мужика», имея на руках малых детей, фабричной работницей, стоявшей в очередях. И всё это на фоне многих «жирующих» господ, «элиты» тех лет.

Созревшие «гроздья гнева», возможно, так бы и увяли, если бы не Ленин. Нельзя понять  «ранний большевизм», то есть большевизм начала ХХ века, эпохи революции, Гражданской войны и первых лет НЭПа без Ленина. Он являл собой личность политика, сочетавшего почти несочетаемые в русском интеллигенте черты. Черты революционеров – экстремистов и разрушителей, таких как Чернышевский, Желябов, даже Нечаев, и черты, по выражению Н. Бердяева, «русских государственных деятелей деспотического типа», таких как великие князья московские или, в ещё большей степени, Пётр Первый. Ленин был теоретик и прагматик, идеолог и политик, фанатик и оппортунист, стратег и тактик, интеллектуал и человек огромной воли.

В 1917 году Ленин понял, что обострившиеся до предела социальные конфликты будут решаться не выборами, не голосованиями, а на улицах, площадях, в окопах. Он понял, что в России революция, выросшая из жесточайшей войны, не может быть «бархатной», «розовой», «каштановой»... Ленин не только понял эту тяжкую реальность, он решился обратиться прямо к ней, использовать её для борьбы за власть. Лидеры других социалистических партий намеревались утихомирить социальную стихию, ввести её в берега компромиссов, соглашений, уступок. Ленин же шёл в стихийной волне, стремился возглавить её и повести за собой. Он сумел определить момент для рывка к власти. У правых (корниловцев) после провала их августовского путча уже не было сил остановить большевиков. Левые (главным образом умеренные социалисты) не решались открыто выступить против большевиков, опасаясь, что их ослабление, а тем более уход с политической сцены усилит контрреволюцию. Они упрямо цеплялись за идею партийной коалиции левых сил, идею, которая уже обанкротилась, и волей-неволей пропускали большевиков к власти.

Хотя сами большевики не очень верили в долгожительство своей власти (Ленин и Троцкий подсчитывали даже, насколько она продлится дольше, чем Парижская коммуна), они не теряли надежду на европейскую революцию, которая спасёт их. Ленин не думал, что успех социализма в одной стране возможен. Русская большевистская революция в его планах играла только роль пролога революции мировой. Было ли это химерой? Определённо ответить трудно, но, по многим данным, можно утверждать, что, не вступи США весной 1917 года в войну и продлись она не до конца 1918-го, а дольше, и шансы европейской революции могли вырасти. Но капитал устоял.

Противники и оппоненты большевиков ещё до того, как те взяли власть, предупреждали, что, оказавшись в международной изоляции и не получив широкой поддержки внутри страны, большевикам придётся прибегнуть к террору. Теперь нередко пишут, что, взяв власть, они сразу начали террор. Но сегодня есть много свидетельств тому, что первые несколько месяцев большевистской власти обстановка оставалась довольно «либеральной». Этим, кстати, воспользовались многие антибольшевики, чтобы, уйдя в подполье или на окраины, начать борьбу с большевизмом.

Каким бы парадоксальным это ни казалось, но Гражданская война способствовала консолидации режима большевиков. Она сплотила «красных» перед лицом грозной для них опасности, довела их мобилизационность до возможного предела, до военного коммунизма. «Белых» Гражданская война в такой мере сплотить не могла. Они пытались объединить различные политические силы (монархистов и «февралистов») под расплывчатым лозунгом «непредрешения» будущего строя России, что вызывало подозрения и разногласия. Трудно определённо сказать, что дала бы победа «белых», тем не менее нет каких-либо серьёзных оснований видеть в них сторонников демократии. Ведь они были не только свидетелями, но в большой мере жертвами «демократического Февраля». В нём они видели источник развала в России и возможного её распада. Не сумев создать систему «военного антикоммунизма», «белые» потерпели поражение, и большевики, таким образом, отвергнув «февральскую демократию», стали той силой, которая фактически отстояла Российское государство.

Победа в Гражданской войне укрепила убеждённость большевиков в своей исторической и политической правоте. Но она принесла и много новых проблем. Пожалуй, главная из них та, которую эмигрантский писатель Е. Лундберг не без юмора, но политически точно обозначил как «Ленин и плетень». Разгромив «белых» – Деникина, Колчака и других, – «красное колесо» остановилось у крестьянского плетня, возле которого, помахивая хвостом, понуро стояла тощая лошадёнка. Вот через этот плетень «красное колесо» уже не могло перемахнуть. В 17-м Ленин решился начать «красногвардейскую атаку на капитал», но начать такую же атаку на «крестьянский плетень» значило атаковать почти всю страну.

Капитал (городской) Ленин атаковал, опираясь в основном на ещё дореволюционных большевиков, движимых социалистической идеей, на большевизированную пролетарскую прослойку, тоже не лишённую идейного порыва. Но эта опора, эти силы понесли ощутимые потери в ходе Гражданской войны. Во всяком случае этих сил было недостаточно для осуществления предстоящих грандиозных преобразований социалистического характера. И Ленин отступил: перешёл к НЭПу.

Мы не знаем, что означало это отступление по его расчётам: было ли оно стратегическим ходом или всего лишь тактическим манёвром? У Ленина можно найти высказывания в пользу и того, и другого. Возможно, он выжидал до прояснения последствий тех перемен, которые происходили и ещё должны были произойти в стране и мире, а возможно, у него зрел некий широкий замысел. Он не мог не учитывать вероятность и даже неизбежность «термидора» – поворота, вырастающего из спада, отката, угасания всякой революции. У него можно встретить удивительную мысль о «самотермидоризации», то есть о проведении таких мер, которые могли бы плавно перевести революцию в своего рода революционную эволюцию.

Но Ленину это уже не было суждено. Он умер, пожалуй, в один из самых критических моментов после прихода большевиков к власти, на развилке дальнейшего пути. Может быть, события явили бы России и миру нового Ленина, но смерть навсегда оставила его в истории как революционного, даже суперреволюционного политика. Ленин никогда не получит однозначной оценки. Он всегда будет почитаем «низами» и остро ненавидим «верхами». Эта ненависть усиливается и оттого, что Ленин являл собой лидера, которого не удавалось сломить или «обойти» средствами, широко практикуемыми в так называемой реальной политике: обманом, подкупом, лестью, пафосной риторикой и т. п. Ленин способен был понять любой «хитроумный замысел», обнаружить его суть. Как писал поэт А. Вознесенский, «Ленин был из породы распиливающих, обнажающих суть вещей». Но сила его как политика состояла ещё и в том, что он был готов использовать и использовал против своего противника те же методы и средства. Более того, шёл на то, на что не решался пойти противник: открыто отвергал «буржуазную мораль», как лицемерную и лживую.

Ленин был политик от мира сего, от социальной революции, революции «низов». И этим всё сказано. Он отвергал «середину» в политической борьбе, вёл её по принципу «либо-либо»: либо большевики, либо их противники. Таким был «классический большевизм», сконцентрировавший в себе сокрушающие дух и энергию эпохи социальных потрясений. Быть в России иным он не мог. Но если нам неизвестно, что задумывал Ленин, вводя НЭП, то мы можем с большой долей вероятности предположить, что могло произойти в том случае, если бы НЭП получил развитие и вширь и вглубь.

Советская, а точнее, сталинистская историография много потрудилась, чтобы представить большевистскую партию неким монолитом. Но это – миф. В партии почти всегда существовали «твердокаменные» и так называемые «мягкие большевики». «Мягкие большевики» выступали, например, против принятия ленинских «Апрельских тезисов», против курса на восстание в октябре 1917 года, против однопартийной (большевистской) власти сразу после Октября. В сущности, их можно считать полуменьшевиками. В основе их несогласия с Лениным и «твердокаменными» лежала точка зрения, в соответствии с которой Россия не готова к социалистическому перевороту. Нэповские «мягкие большевики», отстаивая НЭП, тоже исходили из этой мысли: русская революция осталась одинокой, капитализм на Западе стабилизировался, поэтому только на путях НЭПа Советская Россия должна постепенно идти к своей цели.

Этот курс казался логичным, но для большевизма он таил в себе и политическую опасность. Да, НЭП, введённый Лениным, не затронул основ большевистской власти, но он был серьёзной уступкой капиталу. Неслучайно Ленин, характеризуя НЭП, прямо писал, что вопрос теперь стоит так: кто – кого. Конечно, вряд ли нэпманы – эта новая буржуазия – могли опрокинуть большевизм. Угроза таилась в ином. Нэпманская идеология, проникая в большевизм, способна была стать по крайней мере частью самой большевистской идеологии. Как писал известный историк начала ХХ века Н. Устрялов о Французской революции, сами якобинцы, «устав» от неё, покидали ортодоксальный якобинизм. С большевизмом могло произойти то же. Так создалась бы почва для русского «термидора». Но не того «самотермидора», о котором вскользь упоминал Ленин, а термидора как результата разложения большевизма. И тогда… (Горбачёвская «перестройка» тоже начиналась с введения мер, подобных НЭПу, и привела советский режим к полному краху.)

«Твердокаменные» отвергали НЭП, видя в нём сдачу революционных, большевистских позиций, чуть ли не капитуляцию. Демьян Бедный писал тогда, что даже памятники пролетарским борцам плачут, видя, что происходит вокруг. Были и живые плачущие большевики. НЭП открывал двери российскому термидору... И, возможно, открыл бы, если бы не Сталин.