4 августа 1975 года.  Памятный день. День  берлинской встречи  и день прощания с Польшей. Кажется, так и сказал Марек. Собирался приехать, гоню прочь эти мысли. Зачем? И так, надо же было умудриться два года назад отыскать друг друга в Берлине!!! - в толчее X Всемирного фестиваля!..

 Едем во Дворец Культуры и науки, увидеть  Варшаву z lotu ptaka. Смотрю вниз с 30 этажа, с высоты 114 метров.  Смотровая площадка, далеко и широко внизу – панорама  Варшавы.  Как во сне, ничего не чувствую, ни о чем не думается… Вдруг вспоминаю, как  Марек рассказывал, что здесь во Дворце выступали Rolling Stones…

Вид на Stare Miasto, Замок Королевский.

Покидаем «восьмую» московскую высотку, так называют это здание, «копию МГУ», как говорят советские туристы. В кошельке еще остались злотые, надо  что-нибудь купить на память об этом дне (будто и без этого нечего помнить…)

Ухожу от группы,  хотя бы на прощание пройтись по варшавским магазинам – так и не была ни в одном.

В Юниоре ноги выносят к отделу грампластинок.

Останавливаюсь перед витриной, онемев от неожиданности: Niemen!!! Лежит несколько его пластинок, старых, конечно, но на безрыбье… Только ЧТО взять? У витрины стоит бородач, спрашиваю его совета. Ухмыляется: «Пани только сейчас открыла для себя Немена? Этим пластинкам 5-6 лет». Отвечаю своей коронной фразой, с уточнением – из Сибири. Тон сразу изменился, начинает охарактеризовывать мне каждую пластинку. В разговор, извинившись передо мной, вступает еще один знаток. Он не согласен с бородачом, начинают спорить… Минут через пять уже целая толпа горячо дискутирует о творчестве Чеслава Немена, я стою в центре и слушаю. Кое-что ценное для себя улавливаю, начиная понимать, что мне купить. Осторожно выбираюсь из орущей толпы¸ плачу деньги, принимаю из рук улыбающейся продавщицы красиво оформленный альбом…

Боже, толпа стала еще больше. Но уйти, не поблагодарив зачинщиков дискуссии, нельзя. Уловив момент относительного затишья,   вклиниваю сердечную благодарность бородачу. Половина оравших возгласами одобрения  встречает мой выбор, наиболее горячие из другой половины хватаются за голову: Pani в своем уме?... Pani в своем уме, у Pani осталось только 3 часа в Варшаве….

Выворачиваю на старую улочку. Как она сохранилась среди ультрасовременных стеклобетонных взлетов фантазии Маршалковской? Да это же Chmielna, последнее чудо, которое дарит мне Варшава! 

Мелкие лавочки, частные магазинчики, уютные, переносящие тебя в прошлый век…

И вдруг – не верю собственному слуху! Музыка! Уличный оркестр, играющий на Хмельной! Туристы с разных концов света приезжают в  Варшаву, чтоб послушать ostatnich  польских  уличных  музыкантов. Они играют по зову своего варшавского сердца, по заказу, по просьбам горожан и гостей столицы…

И прохожие с улыбкой, утирая слезы, слушают свой единственный, сохранившийся в Польше уличный  оркестр на Хмельной.  Семейная пара в почтенном возрасте просит Полонез Огинского, присоединяюсь и вношу свою лепту. Скрипка рвет на куски душу, смычок словно  скользит по нервам…

(Не совсем скрипичный вариант, более сглаженный симфонически...)

Cтою среди варшавян, тоже со слезами, смешавшимися с дождевыми каплями. Заморосило, под настроение. Мои слезы и слезы Warszawy…  На  Варшаву  па-а-а-ада-а-а-а-ет  до-о-о-ждь… (Как,  пронзая душу, пел редкостный умница  - Сашенька Лерман)…

Заставляю себя идти на трамвайную остановку.   Вслед мне несется уже незатейливое, простенькое, но такое сердечное, такое близкое и родное – варшавское танго, до слез бередящее душу.

“Ta ostatnia niedziela…”  

Музыка не смолкает, хотя уже еду в трамвае, прижавшись пылающим лбом    к прохладному стеклу.  Музыка не хочет меня отпускать, зовет, манит за собой… А что если  пересесть на 31 трамвай? Или доехать до вокзала и взять билет до Ополе – 100 злотых еще есть.  Глупо? Смешно? Нисколько… Выхода нет. Тупик. Танго, танго,  дивное варшавское танго, прощай.

( Из XXI века – среди песен об Иркутске есть одна, той  памятной   неподражаемой  варшавской  интонации,  звучащая  по-уличному, по - «Хмельному», бесхитростно  и трогательно – «Воспоминания о духовом оркестре»… первые  аккорды которой таким крепчайшим «хмелем» бросились в мою голову, а когда «запела в оркестре труба»… подхватили  и понесли  -  с набережной  Ангары  1968 года  в август 1975, на Хмельну улицу  Варшавы… с горькой мыслью - «неужели ушло навсегда…»)

Уезжаю сегодня домой.
Последняя варшавская прогулка.

Мелькают улочки -
одна красивее другой.
Вдруг -
музыка в соседнем переулке.
Варшавский оркестр уличный.
Последний щедрый подарок.
На душе тоскливо и сумрачно.
Встреча с тобой -
погасшей свечи огарок...

Л.А.В.

Прихожу  в отель, девчонки говорят, что меня ищет Асенька. Кажется,  с какой-то телеграммой.  Как  сомнамбула, плетусь к Асе, она тормошит меня, читает телеграмму: он ждет тебя на вокзале. А я ничего не могу сообразить, зачем? Зачем мне снова все это?  Асенька растолковывает, что я должна ехать сейчас одна, т.к. группа отправляется в свой «последний путь» по Варшаве через час. Наш руководитель напоследок пытается проявить власть, сказав, что этот «гвоздь» одна не поедет, он не пустит. Помню его слова: «А вдруг она сядет в другой поезд?» Я уже очнулась от кошмарного сна, схватила сумки и, оттолкнув руководителя, умчалась на вокзал. Ася мне вслед кричала: «Ищи у справочной или на перроне московского поезда…»

Эта неожиданная встреча-прощание привела меня в чувство. Мысль  снова четко заработала. На вокзале спросила в справочной, с какого пути пойдет поезд на Москву и поскакала по лестницам туда. Еще сверху заметила одиноко стоявшего посреди  платформы Марека. С красными розами. Которые вызвали у меня прямо-таки истерический смех.  Присели на скамейке, он что-то рассказывал про свою командировку, что поехал не туда, куда звала его польская автоматика... Вскоре прибыли наши. Первым из автобуса выскочил руководитель, явно успокоенный: осточертевший  «гвоздь» на месте и даже собрался ехать домой. Удивительно, но хватило такта - не подходить с разговорами. Подошла прощаться Асенька. «Ты еще приедешь в Польшу через два года…» Я рассмеялась – что со мной будет через два года… И зачем я поеду сюда? Мне с лихвой хватило одного раза. Долго стоим на перроне, очень долго. И тут до меня начинает доходить, что это все!

Вислы замедленный ход.

Башни и стены.

Сердце мое упадет,

вспомнив Сирену…

Как те 14 дней быстро летели

В коловращенье огней, света и тени…

Как тот прощальный гудок

Грянул нежданно…

Ранней тоски холодок,

Правда обмана…

Мерно колеса стучат,

Сыплют горохом.

Верю, не лгал тот твой взгляд,

Тихое - «Kocham!»

Натан Злотников, тоже сердцем переживший прощание с Польшей. Подан состав.  Это не я иду по перрону, не я подхожу к вагону – Warszawa- Москва. Не я поднимаюсь по ступенькам. Никто места мне, конечно, не занял. Отмечаю это так, мимоходом. Мелькает привычная  мысль – устроюсь с Асенькой…  Место, конечно, находится (лучше бы его не было…) А Асенька стоит на перроне, с моими розами, которые я ей от всей души презентовала. Марек понял мой порыв… И весь, такой все понимающий, стоит рядом с Асенькой. Поезд трогается… Колеса выстукивают  что-то непонятное: ко-нец, ko- niec, ко-нец, ko- niec…

(Из XXI века. Песня «Веселых ребят» «Варшавский дождь» уже   40 лет заставляет сжиматься сердце, а не так давно еще и клип соответствующий,  варшавский,  попался… Мои последние часы в Варшаве… и прощальный поцелуй - под взлетающий и падающий звонкими дождинками изумительный вокал Сашеньки  Лермана…

Вот и ему уже - царствие небесное …и клип этот загружен за месяц до ухода Александра… Вот так бывает.)

Ухожу в тамбур, прижимаюсь лбом к стеклу. Ручьем текут слезы, горькие и соленые… Как в Кракове… Но там было кому утешить. Остановился рядом проводник: « В Союз едешь? Неохота? Ну и осталась бы. Куда вас всегда несет, молодых…» Отвечаю, что еду на Родину.  Хлопает дверь: “Proszę Pani do swego odzialu”. Пограничник. Поворачиваюсь, слышу:” Bardzo przepraszam, Pani”.   Все-то ты понимаешь. Плетусь do swego odzialu. Проверка документов. К нашим обращаются по-русски, ко мне, последней, – по-польски.  Протягиваю паспорт, встречаю недоуменный взгляд…

Снова ухожу в тамбур. Все ближе и ближе граница, все невыносимее делается мое состояние. Буг, пограничный столб. Слышу дикий взрыв восторга из наших купе. А мне почему-то и не радостно. Кто-то трогает за плечо – наш руководитель. С декларацией. Покорно тащусь заполнять. Нет, нет, нет. Ничего нет. Как и в душе, там тоже пустота.  Ничего ценного, дорогостоящего. Подъезжаем к Бресту. Идут наши пограничники. После осмотра (беглого, долька беспокойства была по поводу серебряного распятия, довольно-таки большого, но, очевидно, Пречистая Дева Мария помогла; стоит у меня дома – напоминанием о Мариацком костеле…) Страшно представить мою реакцию, если б распятие  попытались изъять пограничники........

Забираюсь на верхнюю полку…Группа вся ошалело мчится на перрон, где-то скачут и радуются два часа. Я лежу в закрытом купе и думаю. Дважды заглядывал руководитель, наверное, дождаться не мог, когда же «гвоздь»  его покинет… С невеселыми мыслями и заснула. Проснулась с дикой головной болью. Ничто не радует, даже моя обожаемая Москва… Прощаюсь  с группой на вокзале. Им предстоит долгая дорога в Забайкалье, я остаюсь в столице. Руководитель на прощание мне неожиданно сказал: «Хоть и помотала ты мне нервы, но  человек ты – неординарный, тяжело тебе будет по жизни». Ответив, «уж какая есть», извинилась перед ним за доставленное беспокойство, он рассмеялся, почти, как Гурченко, в фильме «Отпуск за свой счет»: «Ехал отдыхать сам…»

В Москве взгляд сам собой будет цепляться за все, связанное с землей польской. В «Ванде» буду стоять и смотреть на ожившие изображения Сиренки и Nike, Мариацкого  костела. Ехала к друзьям на метро до ст. Варшавская, вышла там   и... села на скамеечку. Передо мной возникли на панно стилизованные  - колонна Zygmunta, Palac Kultury, Marszałkowska…

 В Мосгорсправке узнаю, где находится  костел… Полдня буду искать ул. Мархлевского, от меня будут отмахиваться вечно спешащие москвичи, с их пренебрежением к приезжим бросать на ходу «не знаю!». Не выдержав, начну спрашивать по-польски, тот же результат. Наконец, меня проводит мужчина, побывавший в Польше.

(Пришлось держать польскую «марку» до конца; по-русски говорила с легким акцентом - я очень быстро схватывала интонацию чужого языка, автоматически перенося ее на родной - это поняла еще в 73-м, возвращаясь из ГДР. Встретилась тогда с подругой Леной в Минске, она восхищалась: «Как ты красиво говоришь по-русски! Настоящая иностранка!» Позднее  в Москве во время Универсиады-73 подружки проталкивали меня к сувенирным лоткам, где мне, как «иностранке»,  доставалась всякая памятная мелочевка. А я еще подыгрывала, протягивая деньги, наши, советские, на ладошке – мол, не понимаю, сколько должна…)

Провожатый с разговорами довел меня до костела, на мою благодарность ответил: «Прошу». Ну, хотя бы так… А костел был закрыт на замок… Чего ни разу - нигде – не видела в Польше…

(Из XXI века. Заинтересовало сейчас, что же я искала и нашла  тогда. Ул Мархлевского  вновь стала Милютинским переулком(польские революционеры и у нас ныне не в почете). А в том районе два костела, в те годы действующим был Храм Святого Людовика Французского,  архитектурные черты которого вряд ли признаешь католическими. Меня, скорее всего, направили к первому историческому костелу Св.Апостолов Петра и Павла, так до сей поры и оставшемуся закрытым... Ну, хотя бы  на Малой Грузинской отреставрировали.)

Увижу из окна автобуса старый дребезжащий трамвай с горящим впереди номером – 34.  И сожмется сердце. 

Не знаю отчего,
Я так мечтал
На поезде поехать.
Вот - с поезда сошел,
И некуда идти.

Приехала с ощущением, что снята с души и разрушена защитная оболочка. Душа оголена, обострены до предела чувства, отсюда боль, кризис… Старое разрушено, новому -  места нет, не та почва для деревца, тонкого, еще хрупкого. Оно начинает вянуть, уже засыхают, сворачиваются листики, иссякают душевные запасы, необходимые для роста деревца, а пополнить их нечем. Более того, окружающая действительность выпивает последние остатки, убивает, безжалостно уничтожает. Деревцу осталось жить недолго. Потом придет пустота. Старому нет и не может быть возврата, новому расти не на чем.

Не знаю, отчего,

Мне кажется, что в голове моей

Крутой обрыв,

И каждый, каждый день

Беззвучно осыпается земля…

Японские танка. Исикава Такубоку.

Не сейчас вставленные - написанные  на пожелтевшем последнем листочке тетрадки-дневника, старой пастой образца 1975 года…

Как и зарисовка про беззащитное юное деревце… Выжило, однако…

И даже цвело, и плодоносило...

Дневник на этом заканчивается...

Послесловие из XXI века следует...