Цитата сообщения Сергей_Черных Третьей фотографии не будет

Расскажу отчего вчера был немногословен и рассеян.
В кои веки решил наш главный опубликовать в "КП" стихи и поручил лично мне подобрать к ним иллюстрацию. Я как узнал - поморщился: недолюбливаю я современных авторов, пишущих о войне. Но как узнал, аж глаз загорелся: рифмы оказались очень неплохи и требовали такого же качественного иллюстративного сопровождения. Вспомнил, как лет десять назад увидел потрясший меня диптих. Заказал бильд-редактору ("ну, в общем, там на первой фотографии три старушки с медалями под своей военной фотографией, а на второй их уже две; вот как-то так"). Через пять минут редактор докладывает: "Павел Кривцов" и электронную версию пересылает (см. ниже и офигевайте).
Звоню нашему фотокорру Сергею Шахиджаняну - фанату фотодела:
- Кривцова знаешь?
- А то!
- Звони ему и выясняй историю шедевра и адрес старушек.
Старушки оказались из Старого Оскола. Поднял по тревоге нашу региональную редакцию: захотелось сделать их диптиха триптих. То есть к фотографиям 1982 и 2001 года добавить кадр 2012.
Но тут выяснилось... Это тоже смотрите ниже.
В результате будет у нас на одной полосе сочетание талантливых стихов, проникновенной прозы и гениальных фотографий.
Под кат только стихи запрячу. Остальное комплексно смотреть надо.


ЗА НАШУ ПОБЕДУ

Третьей фотографии не будет

Мы хотели сделать из диптиха триптих, но вовремя одумались

Первый раз Павел Кривцов сфотографировал ветеранов войны Анну Чекрыгину, Веру Сафронову и Нину Муравецкую в 1982 году в Старом Осколе Белгородской области. Просто усадил трех старушек под их же фотографией 1945 года. На ней они в Праге - молодые, счастливые и безумно красивые санитарки. Война закончилась! Домой! В родной поселок — птичницами. Ими всю жизнь и проработали.
Снимок опубликовали в газете «Советская Россия». Назывался просто: «Боевые подруги».
Второй снимок появился в 2001. На нем уже нет Анны Чекрыгиной. Только розочка.
Раз в году, перед девятым мая, мы вспоминаем про ветеранов и то, что они сотворили в середине прошлого века. Все будто сходят с ума - продают пилотки, приляпывают к немецким «Мерседесам» и BMW наклейки про «деда и победу», раздают георгиевские ленточки... Словом ищут новые ходы отмечания Дня Победы. И мы хотели.
Звоню Кривцову с идеей: давайте дополним Ваш диптих еще одним снимком? Очень хотелось верить: они еще живы. Хотя бы одна. Павел Павлович выслушал меня и робко (он — большая редкость - фотограф не наглый) сказал: «Это диптих. Два снимка. Я с помощью фотографии попытался передать временной отрезок в 55 лет. Не надо ничего дополнять». Он прав фотографии всего ДВЕ. И в них все наше отношение к войне, как оно менялось от парадных портретов до реальных фотографий. Продолжение этих снимков - фотофиниш со смертельным исходом. И уж точно не искусство фотографии, а хронометрия, судебная фотосъемка в дело. В них надо вглядываться и запоминать.
Дополнить и невозможно: до 2012 из трех героинь не дожил никто.
Безумные головы в редакции хотели «доделать» композицию - найти где-то похожий стол, расставить чашки перед тремя пустыми стульями и второй фотографией... Не надо. Пусть останется так. Третьей фотографии не будет.

Фотокорреспондент «КП» Сергей ШАХИДЖАНЯН.
Фотографии Павла КРИВЦОВА.

P.S. Мой папа - Владимир Владимирович Шахиджанян — блокадник они с бабушкой - Терезой Герасимовной Шахиджанян - сумели как-то выжить тогда в Ленинграде. Я несколько раз пытался расспросить её о подробностях (папа по тогдашнему малолетству мало чего помнит), но она увиливала, лишь задумчиво дымила любимым «Беломором» на лестнице.

P.P.S. Уважаемые читатели! Если вы видите, что для этого фотошедевра пожалели места на полосе, - значит редакторы ничего не поняли. Если места все же пожалели, но слова эти вышли - они поняли, но им стыдно. Если все же решили не мелочиться, то мне не стыдно смотреть в глаза Павлу Кривцову.


Андрей ЧЕРНЕНКО

МОЛИТВЫ О ПЕРЕЖИТОМ

Когда-то стихи этого поэта открыли Римма Казакова и Расул Гамзатов и дали путевку в литературу нескольким из них. Однако судьба Андрея Черненко сложилась так, что более 30 лет он писал, что называется, в стол, поскольку связал свою жизнь со сферой, далекой от литературы.
Познакомившись с архивами поэта, мы посчитали нужным напечатать несколько его стихотворений, в которых он еще 30 лет назад по-своему прочувствовал и осмыслил трагедию самой страшной из войн, пережитых нашим Отечеством.
В газете эти рифмы набраны так, как Андрей Черненко пишет - без привычных «чеверостиший». Это, как мне кажется, придает стихам, которые и без того берут за душу, особую волнительность...
Александр ГАМОВ.

Последний. 9 мая

Плясал подвыпивший старик. Каблук впечатывал упруго. Плясал последний фронтовик. Единственный - на всю округу.
Выстанывал на взлёте - "...ах"! В тельняшке, выцветшей от стирки. Зажав пустой рукав в зубах, как ленточки от бескозырки.
Как он упрямо дробь ведёт, сопротивляясь притяженью! И, Бог с ним,что земной полёт, в конечном счёте, есть паденье. Жаль, что житуха вот скупа и не отпустит ни минуты. Минута - и еще стропа оборвана у парашюта. Старик плясал совсем один - среди гусей, жары и скуки. Копался в огороде сын. Сноха ворчала. Спали внуки. Кум бегал с рюмкой: "Миру - мир"! "Граница наша - на запоре"!
А он всё каблуком дробил.
Словно затаптывая горе.


Почти забытые

Лес тих, как сон. Лёд звонок, как струна. На синий наст легли косые тени. И - церковка, по грудь занесена. И чудится, что встала на колени.
Здесь неприютно. И живут одни старухи, - одинокие до жути. Старухи - лишь во плоти, а по сути - молоденькие вдовушки войны. Их память - точно братская могила. Тоску их ни за что не утолить. На всех одной Победы не хватило. Лишь Бога тут сумели поделить. Попа здесь нет - уже который год, как помер поп, но не осиротели. Антипову Людмилу бабий сход избрал попом - и при уме, и в теле.
Я был однажды на молитве той. И просто плакал, стоя на пороге, слёз не стнесняясь, - дело тут не в Боге, а в том, ЧТО пели в церковке пустой, где в палец толщиной зияли щели, где лик Христа пронизывал тоской. "Землянку" пели. "Эх,дороги" пели. И, еле слышно, - "Боже, упокой".
Я был когда-то на молитве той.
Лес тих, как сон. Лёд звонок, как струна. На синиий наст легли косые тени. И - церковка, по грудь занесена. И чудится, что встала на колени.

Как тяжела плита

В братской все люди братья. Как тяжела плита... Не развести объятья. Не разомкнуть уста.
Не провести на обмане.
Не разлепить ресниц.
Слева от Бога - Ваня. Справа от Бога - Фриц.
А в блиндаже у Бога души их пьют портвейн. Справа, конечно, за Волгу. Слева, понятно, - за Рейн. Пусть на седьмом стакане Бог падает с трона ниц: " Прости меня, раб мой Ваня! Прости меня, раб мой Фриц!" Сидят они - рядом. Близко... Что могут они сказать? Плевать им на обелиски! На Божию благодать. Что им до баб, до званий? Что им до крика птиц?
Прахом стал добрый Ваня.
Пеплом стал гордый Фриц.
И прорастают в бурьяне из чёрных пустых глазниц: лопух конопатый - Ваня, камыш долговязый - Фриц.
Молчание - как проклятье. Так тяжела плита... Не развести объятья. Не разомкнуть уста.