Опять из "Блистательного величия". Здесь об этом сказано, но я всё-таки ещё раз подчеркну, что это игра особых тонких сущностей, называемых духами, с сознанием человека, в результате которой возникают видения, а не материальные явления.

…Только тогда, когда вы выполните четыре стодневных затворничества, вы заслужите право называться практиком чода. Недостаточно просто купить большой барабан и трубу из кости и объявить себя практиком.
На следующей стадии чод практикуют не только днём, но и глухой ночью, уходя в страшные места. Наступает такой момент, когда практик может столкнуться с испытанием, которое называется «выпад» или «вызов», - местный дух испытывает вашу невозмутимость, создавая магические видения различной силы.
Когда я был ещё ребёнком, меня пытались напугать, рассказывая, что многие из тех, кто практиковал чод, умерли во время этой практики. Эти «выпады» могли быть опасными. Некоторые из практиков тяжело заболели, другие сошли с ума, но были известны и случаи смерти.
На определённом этапе практики чод нужно провести сто ночей на кладбище, где трупы хоронят или просто оставляют лежать на земле.
У нас в Кхаме есть места, где похоронено до десяти тысяч тел, как на некоторых огромных кладбищах, которые я видел в Малайзии.
Отец продолжал: «Шли на кладбище в одиночку и в полной темноте исполняли песнопения чода, желая пройти через любые испытания, пока не рассветёт. Иногда, если на самом деле эта практика представляла собой лишь имитацию высокого уровня медитации, местные духи насылали видения, которые делали практикующего жертвой мании величия. И, поскольку он был уверен в своих достижениях, его могло застать врасплох любое страшное видение.
Однако истинный практик чода не поддавался искушению, а просто делал своё дело. В итоге он становился по-настоящему невозмутимым при любых обстоятельствах: на кладбищах, в пустынных местах, на рыночных площадях – повсюду.
Когда практик достигает такого уровня, где даже самые страшные неожиданности не могут вывести его из равновесия, он приступает к заключительной части практики чод, которая выполняется семь дней. Шесть из этих семи дней обычно проходят совершенно спокойно, но на седьмую ночь обычно появляются пугающие видения.
От практика, столкнувшегося с таким выпадом, требуется, по крайней мере, не забывать, что это всего лишь преходящее переживание, лишённое абсолютной реальности, и невозмутимо оставаться в последовательном истинном воззрении. И тогда любые подобные выпады не представляются чем-то большим, чем наблюдение за детской игрой.
В тот миг, когда ты поддался страху, ты не выдержал испытания».
* * *

В детстве я слышал от своего отца несколько страшных историй. Вот одна из них.
В Восточном Тибете было кладбище, где тела оставляли в расселине между двумя утёсами. Оно было известно как совершенно жуткое место, где с практикующими, которым довелось там побывать, часто творились странные вещи.
Именно из-за этой славы жуткого места однажды вечером мой отец отправился туда с двумя слугами. Поскольку выполнять практику чода надлежит в одиночестве, его спутникам пришлось остаться на расстоянии не меньше восьмидесяти шагов.
«Когда опустилась ночь, - рассказывал мне Чиме Дордже (отец), - я начал свою практику. Вдруг прямо передо мной сверху что-то упало. Приглядевшись, я увидел, что это человеческая голова, уставившаяся на меня горящим взором, а во рту у неё трепыхался язык. Внезапно упала ещё одна голова, а потом ещё и ещё. При падении каждой громко слышался глухой звук – «бам!».
Одна из них ударила меня прямо по макушке, и мне было очень больно. После головы стали сыпаться дождём – это был просто ливень из человеческих голов. И все они казались живыми. Наконец, всё окружающее пространство было заполнено человеческими головами, которые издавали скорбные вопли и другие жуткие звуки. Некоторые кашляли и стонали: «Я умер от сгнивших лёгких», - и выплёвывали сгустки вонючей слизи (во Гоголь!)».
Но мой отец даже не пошевелился. Он продолжал свою практику.
«Наконец, головы начали сдуваться и уменьшаться в количестве, пока совсем не исчезли без следа».
Такие выпады мы называем «вызовом, исходящим от магических проявлений богов и демонов».
Отец продолжал: «Через некоторое время я встал и пошёл посмотреть, что стало с двумя моими провожатыми, которые попали под ливень из человеческих голов. Оказалось, что они сладко спят, ничего не заметив».

* * *

Рассказывают, что в Тибете, в одном пользующемся дурной славой месте, танцуют скелеты. Конечно же, мой отец пошёл и туда практиковать чод. Тибетцы ужасно боятся скелетов, которых называют «костяными демонами», в отличие от «кожаных демонов» и «волосяных демонов».
Когда отец практиковал в том месте чод, туда пришли мужские и женские скелеты, чтобы танцевать вокруг него. Пытаясь напугать его, они даже исполняли сложные народные танцы.
«С этими танцами не так уж трудно было справиться, - говорил он позднее, - я просто продолжал свою практику».
Там объявились и другие разновидности демонов. «Хуже всех были «кожаные демоны»: большие лоскуты человеческой кожи медленно плыли ко мне, принимая причудливые формы. Когда они совсем приблизились, я почувствовал в животе сильную боль, будто меня ударили. Но опять-таки я просто оставался в состоянии недвойственного осознавания, пока эти человеческие кожи не съёжились и наконец не исчезли, точно так же, как и скелеты.
«Волосяные демоны» были похожи на большие пуки человеческих волос, которые мотались туда и сюда в пространстве передо мной, скача вверх и вниз. Они демонстрировали всевозможные представления, пока тоже не исчезли».

* * *

Однажды Чиме Дордже практиковал чод в Драг Ерпа, знаменитом пещерном уединении неподалёку от Лхасы, - его попросили исполнить ритуал исцеления для правительственного сановника. Поскольку он решил выполнить чод, он в сопровождении слуги пошёл ночью на кладбище.
«Когда слуга пошёл поставить изображение, - вспоминал отец, - он исчез; его нигде не было. Я остался один. Вокруг откуда ни возьмись появилась целая армия обезьян, у них были белые бороды и оскаленные зубы. Они угрожающе придвигались к моему лицу, трогали и даже кусали меня. Когда они хватали меня за руку, они казались материальными и реальными. Все они скакали и злобно скалили зубы».
Сначала отец испугался. Но сразу же напомнил себе: «Здесь, в Центральном Тибете, нет никаких обезьян. Это просто очередное испытание, так чего же тут бояться?»
Обезьяны всё сильнее сжимали своё кольцо, повалив его на землю. Тем не менее Чиме Дордже думал: «Здесь нет никаких обезьян! Это просто испытание! Но я точно знаю одно: эти демоны просто удивительны! Они изо всех сил разыгрывают своё устрашающее представление – и всё же они только дают мне возможность проявить свою силу самадхи».
Мой отец никогда не терял уверенности в том, что «это всего лишь театральное представление, а не реальность». Он просто непрерывно продолжал петь свой чод. Постепенно обезьяны уменьшились до размеров крысы, а потом исчезли.
Под конец осталась только одна маленькая обезьянка, хилая и жалкая на вид. Она смотрела на него так жалобно, что он не мог не испытать сострадания.
«Только что, - думал он, - вы казались такими огромными и страшными. Что пользы от твоей способности вызывать магические проявления? Посмотри на себя теперь, жалкая мелкая тварь».











Прежде чем продолжить своё повествование, я хочу подчеркнуть, что Дхарма была значительно распространена по всей снежной стране – Тибету. Наше общество было настолько пронизано ею, что даже малым детям не нужно было специально заучивать молитвы, такие, например, как обращение к Лотосорождённому Гуру, поскольку они усваивали их просто потому, что росли в буддийском окружении и всё время их слушали.
Эту атмосферу отражали детские игры, и мы часто играли в строительство монастырей. Под моим руководством ребятишки собирали груды камней и глины, и нам удавалось сооружать небольшие «храмы», где мы играли «в ламу». Иногда эти игры продолжались с раннего утра и до заката. (…)
Из детства мне запомнились три главные вещи: сильное желание жить в пещерах, практика медитации и некоторая доля авантюризма.
С самого раннего возраста я глубоко верил в двух великих мастеров медиации: Миларепу и Лонгченпу. Временами моё благоговение перед ними брало верх над всеми другими чувствами. Иногда, когда ко мне приходили местные жители, чтобы попросить, как это водится, благословений, я обычно говорил: «Да оберегает вас Миларепа» или «Да хранит вас Лонгченпа». Я говорил это даже своим родителям и Самтену Гьяцо (учитель), когда желал им доброй ночи.
Поскольку эти знаменитые йогины провели большую часть своей жизни в пещерах, то, когда мне было лет шесть-семь, у меня было сильное желание быть настоящим практиком, живущим в пещере. Я спрашивал каждого, кого встречал, не знает ли он, где найти пещеру. Так я узнал обо всех пещерах в нашей местности. Моим главным желанием было переселиться в одну из них и посвятить себя духовной практике.
Я также очень любил ставить на природе маленькие шатры с помощью кого-то из тех, кто за мной присматривал. Мы проводил целые дни, делая привалы на холмах. Используя свой лагерь как базу, мы совершали длинные переходы в поисках всех пещер в наших краях. Каждый раз, когда мы находили пещеру, сидели в ней совершенно счастливые, толкуя о преимуществах жизни в пещерах. В частности, помню небольшую, но очень интересную пещеру на холме над нашим домом в Цангсаре. Время от времени я ходил туда и делал вид, что медитирую, подражая позе медитирующего отшельника. Кроме того, я пользовался наставлениями по медитации, которые слышал от различных лам.
Потом моё внимание привлекла другая пещера, расположенная над обителью моего отца. Что интересно, снизу к ней не было доступа. Единственным способом добраться до неё – было спуститься на верёвке с вершины скалы, и это казалось очень трудным предприятием. У подножия отвесного обрыва росло большое дерево, по которому я, бывало, забирался в надежде попасть в пещеру. Однако, несмотря на сильное желание, это мне никак не удавалось.
Ещё была пещера у Крепостной Вершины (обитель учителя), прямо на краю пропасти. На протяжении жизни нескольких поколений люди вбивали в скалу железные кольца и высекали углубления для ног; потом кольца связывали верёвками. Говорили, что внутри пещеры было много символов просветлённых тела, речи и ума. В довершение всего, мне сказали, что в пещере обитает местный дух-охранитель, и его иногда видели в облике огромной змеи, отпугивающей воров, которые могли бы посягать на ценности. Поэтому за столетия не пропал ни один предмет.
Конечно же, когда я выслушал всё это, мне обязательно нужно было попасть в пещеру. С другой стороны долины я мог видеть, что пещера довольно велика, но никаких изображений не было видно. По-видимому, святилище было замуровано камнями и глиной, так что я воображал, какое удивительное содержимое откроется, если мы сумеем его откопать.
Однажды я спросил Самтена Гьяцо, нельзя ли мне попытаться забраться туда. «Даже и не думай! – сказал он. – Никто не может попасть в эту пещеру. Это было возможно когда-то давно, но не сейчас, - если только ты не умеешь летать как птица!»
Тем не менее, поскольку я слышал, что при восхождении в горы нужно, чтобы главный участник был обвязан верёвкой вокруг пояса, я собрал группу молодых помощников, чтобы они несли верёвку, которую нужно было привязать к можжевеловому дереву на вершине утёса. Думаю, что мой двоюродный брат, юное воплощение Кармей Кхенпо, тоже был среди этих восьми-девяти помощников. Наш план заключался в том, чтобы откопать сокровища – чёрт бы побрал эту змею – и потом поделиться добычей с моими родителями и Самтеном Гьяцо.
Каждый из нас обвязался крепкой верёвкой, и мы двинулись. Не успели мы далеко уйти, как позади раздался голос:
- Эй вы! Юные ламы! Куда вы собрались? – это была моя тётя Таши Чиме.
- Просто идём, - сказал я.
- А почему вас так много? – спросила тётя.
- Да вот, гуляем, - ответил я.
Наверное, она обеспокоилась, потому что пошла и позвала Самтена Гьяцо, который отправился за нами. Он всего лишь строго посмотрел на нас и спросил, что мы делаем, но этого было достаточно, чтобы мы бросили свою затею и разбежались.
Та пещера надолго оставалась для меня вожделенным местом, где бы я мог спрятаться и заняться практикой, а что там в ней находилось, для меня не было таким уж важным. Но я так и не попал внутрь. Не так давно я узнал, что даже китайские захватчики не смогли одолеть отвесной скалы, а потому священные изображения так и остались непотревоженными. (…)
Мне нечем особенно хвастаться, если говорить о духовной реализации (не верить, скромничает, по их обычаю), поэтому та ясность, которую я имею в виду, подразумевает обретение личной уверенности. Вера и преданность, которыми я обладал в детстве, были естественными, а не навязанными мне кем-то другим. Кроме веры у меня было ещё и отчётливое чувство тщетности мирских целей. Единственное, что имело ценности в моих глазах, - это быть «крутым» парнем, таким, как мои герои: Миларепа и Лонгченпа.
Оглядываясь на свою жизнь, я понимаю, что не был достаточно прилежен – днём и ночью я то и дело отвлекался, растрачивая жизнь впустую.


Дальше вспоминаем ДЗЭН и ДЗОГЧЕН.


Так или иначе, именно До Кхьенце явился в Дерге, чтобы убедиться, что Патрул стал его учеником. По прибытии он начал быстро обходить главный храм против часовой стрелки – в направлении, противоположном тому, в котором совершали обход все, в том числе и Патрул.
Если два человека обходят что-то, двигаясь в противоположных направлениях, они обязательно встретятся. Но в тот момент, когда эти двое встретились, До Кхенце закричал на Патрула: «Старый Пёс! Шарлатан! Обманщик!» Он не только осыпал Патрула ругательствами, но и швырнул на землю, а когда Патрул попытался встать, снова сбил его с ног.
Тут Патрул вдруг понял, что этот незнакомец, наверное, До Кхьенце. Его следующей мыслью было: «Этот учитель – сам херука. Почему он меня ругает?»
И внезапно его обычное восприятие действительности совершенно прекратилось.
«Вот оно, Старый Пёс! – кричал До Кхьенце. – Отныне и впредь для тебя вот оно!»
Позднее Патрул сказал Таши Осеру: «Вот когда я узнал природу ума в её обнажённом состоянии, без малейших представлений и понятий. В тот момент я лицом к лицу столкнулся с подлинной пробуждённостью. Вот почему теперь Старый Пёс – это моё тайное имя, данное в посвящении, поскольку его даровал мне мой великий учитель До Кхьенце».
Это можно было бы назвать чрезвычайно прямыми указующими наставлениями.