"Перевал". По Мане вслед за молевым лесом
Открывает второй том собрания сочинений Виктора Петровича Астафьева повесть "Перевал", написанная в 1958-1959 годах. Действие разворачивается на реке Мана, бесхитростно, а потому вполне узнаваемо, переименованной автором в неблагозвучную Мару. По признанию самого автора, все изменения имён собственных сделаны для того, чтобы "не быть связанным биографическим материалом". Ибо повесть воссоздаёт реальный эпизод из детства писателя, когда маленький Виктор, брошенный отцом на целую зиму, чуть не умер с голоду вместе с мачехой и маленьким братом на кордоне Сосновка, затерянном в саянской тайге в 50 верстах выше по течению от устья Маны и родной деревни писателя Овсянки. Сосновка в повести зовётся рабочим посёлком Шипичихой. В настоящее время кордон заброшен; но дотошный читатель может легко найти в интернете информацию, и даже любительское видео и проникнуться натурой. А вот прототип речки Шипичихи я на картах найти затрудняюсь, ибо в районе бывшего кордона в Ману впадают три притока Мурашиха, Сосновочка и Лиственка. Пусть это будет ласковая и созвучная с кордоном Сосновочка.
"Перевал" я перечитывал с особенным интересом, потому что, если от кордона Сосновка пронестись на моторке на сто пятьдесят вёрст вверх по течению, то не миновать моего столетнего почерневшего дома, доверчиво вышедшего из таёжных крепей к самому берегу Маны и заметного, как маяк, издалека. И хоть дом этот я купил лишь год назад, река полюбилась мне и стала почти родной. По той же причине я не воспринимаю в повести переиначенный гидроним Мара. Грубый он какой-то, канцелярский. В то время, как Мана - имя мягкое, в нём есть что-то зовущее, манящее: Мана - ма-а-нит, и в тоже время родное тёплое: Мана - мама...


Но вернёмся к литературе. "Перевал" - это повесть об одиноком, рано оставшемся без матери десятилетнем мальчике Ильке Верстакове. Поссорившись со своей тоже достаточно молодой девятнадцатилетней мачехой Настей, и едва не убив её молотком, Илька сбегает из дома. Ночует в заброшенном шалаше покосников. Атмосферно изображён первый вечер одиночества: "Вот прошуршала где-то мышка, а у Ильки все внутри оцепенело. Вот голосом лешего вскрикнула на острове выпь - у Ильки холодный пот на лбу выступил. Вот хрустнул сучок в лесу. Мало ли отчего он мог хрустнуть, а мальчишке кажется: подползает к шалашу кикимора болотная, скользкая, холодная, может, и сама нечистая сила с рогатой и зубатой рожей..." Утро следующего дня тоже добротно проработано. Природа детализирована настолько, что видна каждая ягодка на кустах смородинника, каждая капля росы на отаве. Во время упомянутой ссоры отца Ильки не было дома. Охотник-промысловик Павел Верстаков вообще довольно неусидчив - то он отбывает наказание в тюрьме, то месяцами лечится в больнице, то скитается по тайге с ружьём наперевес. И не только он сам, но даже полное его отсутствие приводит семью к трагедиям. Именно после свидания с ним в тюрьме, переплывая Енисей, утонула мать Ильки. А в ту зиму, когда Верстаков лечился от неведомого недуга, чуть не погибла вторая его жена и дети. В свободное от протирания больничных коек, тюремных нар и лежанок у таёжных костров время Верстаков старший принимает перорально спиртосодержащие жидкости, избивает жену и учит сына ходить по речке на лодке с шестом. Вполне естественно, что побег Ильки был лишь делом времени. На реке беглец встречает небольшую артель сплавщиков из девяти человек и рассказывает им свою историю. Мужики принимают его в свою команду и казёнка (так называется плот с жилым бараком) катится вниз по реке - к посёлку Усть-Мана, в пяти километрах от которого раскинулась на берегу Енисея деревня, где живут бабушка и дедушка сироты. К ним мальчик и спешит от непутёвых родственников.
И пока сердобольные мужички во главе со своим бригадиром Трифоном Летягой плывут вниз по течению, покуривая самосад и просушивая над буржуйкой волглые портянки, хочу рассказать о способе транспортировки леса по воде, чтобы читатели, не являющиеся потомственными сплавщиками, более ясно представляли себе цели и задачи путешествующих на плоту сибиряков с баграми. Мана (ну, или пусть будет Мара) - это небольшая, а потому несудоходная речка. Издревле по таким водоёмам вёлся молевой сплав леса. Молевой сплав - это брёвна, плывущие по отдельности, вразнобой и не связанные в плоты. Зимой леспромхозы ведут в верховьях реки заготовку древесины, укладывают её в штабеля, а весной, в большую воду сталкивают с берега в реку. У Астафьева же задача стояла не в том, чтобы максимально рентабельно обеспечить страну дешёвым стройматериалом, а в том, чтобы написать живописную картину путешествия по реке, поэтому он выбрал для молевого сплава максимально неудобное с экономической точки зрения время: август-сентябрь, когда река достаточно мелкая. Именно поэтому на преодоление пятидесяти вёрст ушло в "Перевале" несколько месяцев. Описываемые автором события происходят в 1935 году. А с 1986-го молевой сплав по Мане запрещён по экологическим причинам: многие брёвна, вбирая в себя воду, тонут, захламляя и отравляя русло реки. Несколькими годами позже - 18 октября 1995 г. молевой сплав запретили по всей России. Даже в большую воду неуправляемые, словно отара овец, брёвна сбивались в узком месте в кучу и создавали затор. Именно поэтому вслед за путешествующим кругляком снаряжали артель сплавщиков на плоту-казёнке. Сплавщики, рискуя жизнью, баграми растаскивали заломы, освобождая реку, и проталкивая лес навстречу деревообделочному комбинату - к трудовым победам страны.
В повести "Перевал" есть места, которые являются для меня загадкой. На середине истории, когда лето уже уверенно катится к завершению, натыкаемся вдруг на странное природное явление: "где-то в горах голосом глиняной игрушки вела длинный счёт людским годам недремлющая кукушка". Но, мы с вами орнитологи-самоучки и хорошо знаем, что кукушка "ведёт счёт людским годам" до середины июля, после чего умолкает. Украинец Дерикруп из села Погорыбци говорит по-русски без акцента. Охотник и заготовитель кедрового ореха Прохор с сыном во время молевого сплава поднимаются по Мане на шестах в предрассветных сумерках, не боясь, что вверху может прорвать залом и их сметёт с поверхности реки, а заодно и земного шара лавиной брёвен. Удивляет, но в тоже время восхищает отчаянная отвага таёжников.
Астафьев в комментариях пишет: "Мне хотелось, чтобы повесть больше читали школьники". Но давайте подумаем, детская ли это повесть. Не лучше ли школьникам восхищаться подвигами мореплавателей, первопроходцев, индейцев, или конкистадоров? Зачем им подглядывать в окна спившихся неблагополучных семей из сибирской глубинки: "А когда возвращался отец, начинались скандалы и жить становилось еще тяжелей. Мачеха и отец кляли друг друга... Потом они принимались драться. Отец как-то страшно избил Настю..." И - чуть далее в той же главе: "Люди рассказывали, будто отец сильно бил покойницу мать..." Так же под сомнением необходимость экскурсии учащихся на плот-казёнку во время пьянки сплавщиков после получки, а равно любования сальными приставаниями нескольких малообразованных взрослых мужиков к буфетчице Феше (принимаемые ею не без кокетства).
Но есть фрагмент, ради которого стоило писать "Перевал". Это воспоминание о маме и её трагической гибели (тоже, увы, автобиографическое) в главе, которая так и называется "Мама", и которая написана так превосходно, что я не возьмусь её пересказывать. Прочтите самостоятельно. Уже сами по себе эти строки оправдывают тот факт, что именно повесть "Перевал" стала пропуском Виктору Петровичу Астафьеву в Союз писателей. После чего он занимался литературным трудом уже всерьёз, профессионально и всю свою дальнейшую жизнь.

"Стародуб". Сказ о добром отшельнике Култыше
Начиная со "Стародуба" тексты Астафьева становятся художественной литературой. Достаточно открыть первую страницу повести, чтобы почувствовать исходящую от неё добротность и основательность: строки словно смолистые кедровые брёвна ошкурены и плотно подогнаны друг к другу, как венцы в крестьянской избе; всё лишнее - щепа и стружка, отлетевшие от них, полностью выметены и удалены. Диалоги сведены к минимуму, клише почти отсутствуют, словарный запас впечатляет. И если бы не огрехи, которые хоть и не часто, но встречаются, к повести можно было, обмакнув в чернила и дыхнув на подушечку, размашисто припечатать ёмкое "безукоризненно".
Перед тем, как перейти к разбору повести "Стародуб" я напомню историю создания самого известного произведения в русской литературе романа-эпопеи "Война и мир". Первоначально Лев Толстой задумывал историю о декабристах, где главным действующим героем должен был стать Пьер Безухов. Но, "не вышел у Данилы мастера каменный цветок", история о противниках самодержавия и крепостного права трансформировалась в роман о войне с Наполеоном. С повестью "Стародуб" произошла аналогичная ситуация. Астафьев задумывал этюд о любимом цветке стародубе, но с трудом приживалось капризное таёжное растеньице на страницах черновика: "Ничего не получалось, я в отчаянии рвал бумагу, развёл этюд до рассказа, в рукописи появилась занимательность, она даже осовременилась в плохом смысле этого слова, и всё-таки запах и цвет стародуба был в ней почти неощутим..." Поэтому не нужно ломать голову над тем, "что хотел сказать автор" и "какие моральные и нравственные аспекты им руководили". Хотел написать зарисовку о цветке, получился сказ о злых староверах и добром отшельнике Култыше.
Действие происходит в крохотной сибирской деревеньке Вырубы, спрятавшейся от мира в дремучих таёжных хребтах на реке Онья. Указанный гидроним вымышленный, поэтому я позволю воображению представлять всю туже близкую и знакомую мне, и тем более автору, Ману. Однажды на вырубских шиверах разбился плот со сплавщиками, все погибли, лишь мальчонку с перебитой рукой выбросила река к деревне. "Божьи люди" посчитали подкидыша худым знамением и решили вернуть его реке. Сколотили плот, дружно кинули на себя двуперстие и "трижды затаскивали мальчонку на салик, но он всякий раз соскакивал с него и, захлёбываясь слезами, карабкался на яр..." Уберёг односельчан от греха охотник Фаефан. Он отбирает мальчонку у "опчества" и приносит домой. По святцам найдёныша нарекли Титом. Но имя не прижилось. Из-за травмы, полученной в реке (расшиб пальцы о скалу, спасаясь на бревне) ребёнок лишился трёх пальцев и в деревне стали кликать его Культёй, Култышом. Когда начался мор скота, "божьи люди" снова решили избавиться от Култыша, принеся его в жертву богу. И снова Фаефан спасает приёмыша, навсегда увозя его к себе в таёжную избушку на реку Изыбаш. В этой охотничьей избушке проходит дальнейшая жизнь Култыша. Поскольку мальчонка избавлен от тяжёлого крестьянского труда и растёт в некоторой праздности, увлекается созерцательством и сбором цветов, любимейшим из которых у него был, разумеется, стародуб (или по научному адонис). Повзрослев, Култыш часто и бескорыстно помогал односельчанам мехами и мясом зверей, но упёртые староверы продолжали презирать и побаиваться его. У Култыша есть сводный брат Амос - родной сын Фаефана и Мокриды (заметьте, какие красивые и необычные имена у всех). Умный, хитрый, не любящий приёмыша Амос обманом и отчасти из мести женился на Клавдии - возлюбленной Култыша. Однажды в деревне был страшный голод, Култыш убил сохатого и раздал мясо голодающим. После чего они с братом стали обмывать удачную охоту самогоном. (Тут нужно отметить, что старообрядцы, несмотря на мифы о ведении ими благочинного образа жизни, на протяжении всей повести расширяют горизонты своего сознания, накачиваясь самодельными спиртосодержащими жидкостями и вдыхая дым курительного табака). Амос узнаёт, что кроме сохатого была ещё корова с телёнком, которую Култыш пощадил. И когда брат, отравившись алкоголем, теряет сознание, тайно едет на охоту. Не буду утомлять подробным пересказом, скажу лишь, что это уходя на краткосрочную земную охоту, Амос неожиданно для себя ушёл страну вечной небесной охоты. А вскоре за ним и их ранее ушедшим тятей Фаефаном отправляется и Култыш. Клавдия похоронила Култыша за поскотиной, посадила на могиле кедр (не стародуб) и тоже умерла через несколько лет.
В повести есть несколько моментов, которые смутили меня. Взять, например, пока мы далеко от него не отошли, финал: "В тот год, когда Клавдия определила сынов своих на работу в город, а сама, будто исполнив всё, тихо умерла, с кедра, что стоял над могилой Култыша, упали первые шишки..." Кедр, посаженый Клавдией, был изначально "с тремя пышными лапками". Сколько ему было - три года? А мы помним, что к тому времени Клавдии было лет сорок, она "поздно начала носить детей" и мальчонкам её едва стукнуло десять годков. Учитывая, что в среднем кедр начинает плодоносить в шестьдесят лет, Клавдия прожила долгую жизнь - до ста лет. И всё бы хорошо, но смущает, что сынов своих на работу в город она определила запоздало - когда те уже были в семидесятилетнем возрасте. В полюбившейся нам сцене пьянки Амоса с Култышом старший брат любопытствует: "Дак чего ж ты сохатого завалил, а корову оставил?" И Култыш объясняет, что телок, мол, у неё, жалко стрелять. Амос старательно накачивает брата самогоном и снова уточняет: "Так, говоришь, корова всё-таки осталась?" "Куда она, с ребятёнком-то?" - отвечает охотник. О каких животных идёт речь в данном эпизоде? О лосихе с лосёнком. Других вариантов нет, даже намёком, даже иносказательно. Но, обманом выведав у брата речку, где расположен солонец, Амос убивает не лосиху с лосёнком, как все мы, затаив дыхание, ожидаем, а... маралуху с маралёнком. Так бывает, когда у повести два и более черновика, в одном из которых фигурирует лосиха, в другом - маралуха, и в чистовой редакции происходит техническая накладка. Тем более, данный повтор никак не обоснован: в повести подробно описываются всего две охоты, обе на солонцах, обе на маралов (не считая убийства невыкуневшего соболя Амосом и, продиктованное нуждой, гуманное изъятия рябчика Култышом). Кстати, о теме повторов: дважды Култыш находится на краю жизни и смерти и оба раза в одном и том же месте тонет на реке, практически погибает, но чудом остаётся жив. Причём оба эпизода прорисованы настолько детально, напряжённо, подробно, но однотипно, что возникает чувство дежавю. Давайте потренируем наблюдательность. Когда Астафьев описывает староверов (впалые глаза, густые брови) никогда его взгляд не останавливается на главном атрибуте поборников "древлеотеческих устоев" широкой окладистой бороде. Даже про Фаефана сказано лишь в самом начале (когда он спасает Култыша), что он "чернобородый". Но позже, когда автор снова возвращается к облику охотника, бороды не видно, хотя именно этот весьма заметный атрибут в первую очередь должен бросаться в глаза. А вот описание его постаревшего сына. "Седина обметала голову Амоса, как хрупкий ледяной припай тёмную полынью. Глубоко сидящие глаза оплела сетка морщин, брови козырьком сунулись к переносью. Большой кадык в синеватых жилках, шея тонкая будто у мальчика". А где борода у старовера? Ни шеи, ни тем более кадыка у половозрелых староверов из-под бороды не видно испокон веку. И ещё один тест на наблюдательность. Когда Амос уходит на охоту, картошка в огородах с "воробьиное яйцо". Ну-ка, товарищи крестьяне, определите время года. Конец июня? Начало июля? А на охоте Амос заглушает боль в животе брусникой. В конце повести, автор, словно спохватываясь, уточняет, что ягода-де была недозревшей, хотя сам же пишет "на мхах бездымно горели кисти брусники". Но, в июне-июле брусника совсем зелёная и не может "бездымно гореть". Даже если допустить, что горели кисти брусники фосфорическим зелёным огнём, то вряд ли Амос стал бы срывать настолько недозревшую ягоду при наличие той же жимолости, которая как раз поспевает в это время. А если всё же предположить, что брусника хоть с внешнего боку была уже красная, то картошка в огородах в это же самое время не могла быть размером с "воробьиное яйцо". Картошка уже была бы крупная, как кедровая шишка. Когда Култыш нашёл в тайге мёртвого брата, то "в одном глазу Амоса, как бельмо отражалось белое облако, а в другом, словно в зеркале, неподвижно стояла вниз вершиной тёмная ель..." В таких случаях мне обычно приходит на ум нервный восклик Мери Грант из фильма "В поисках капитана Гранта": "Леди Гленарван, возможно ли это?!"
Ну, что? Перейдём к "морально-нравственным аспектам", столь полюбившимся нам ещё с уроков литературы? Автор, а вслед за ними Култыш обвиняют староверов в том, что они не пользуются дарами тайги. "Можно было бы добыть рыбы в дальних речках, сыскать зверя в таёжных крепях, но вывелись добытчики в Вырубах..." пишет автор. И вторит ему Култыш: "А вы откуда взялись? Из земли! А тайга откуда взялась? Из з-земли. Так почему же татями живёте на ней и боитесь её, как мирового судьи?.." Но, из текста мы понимаем, что деревня Вырубы - сельскохозяйственная, скорее всего из-за благоприятного климата. Жители занимаются скотоводством и земледелием, а эти занятия, во-первых, тоже предполагают гармонию с природой, во-вторых, не менее трудны, чем охота, любование пейзажами и флористика, в-третьих, более стабильны, чем охотничий фарт и составление букетов из цветов. С тем же успехом жители Вырубов могут обвинить Култыша в том, что он боится сохи, как мирового судьи. Ведь брюква с картошкой откуда взялись? Из з-земли!..
Теперь немного о взрослых зверях и их детках. Култыш не убил на солонцах "корову", потому что у неё был телок, который без матери погибнет. Телка же не убил, потому что в нём было ещё мало мяса. Фаефан отругал Амоса за то, что он убил соболюшку, во-первых, потому что она была невыкуневшая, а, во-вторых, потому что "сейчас у неё соболята". Оба этих эпизода говорят нам о том, что деток убивать нельзя. А Фаефан и Култыш - добрые люди. Но, в самом конце повести Култыш на наших глазах убивает птенца рябчика, оправдываясь перед его матерью: "Всё, всё, боле не трону. Боле не мне надо!" То есть, если "на похлёбку", да ещё и одного, то и птенчика убить не грех. Не является ли такое отношение к деткам пресловутым "двойным стандартом"? Но, дело в том, что гуманизм добытчика основан не на сентиментальности и слезливом умилении (как это происходит у зоозащитников, например), а на трезвом расчёте: соболь выкунит и будет стоить больших денег, и детки его, повзрослев и выкунев, тоже принесут прибыль. Убив соболюшку-мать летом, лишишься заработка зимой. Рябчик - мелкая птица, его в тайге много, поэтому птенца из выводка изъять даже летом не жалко, угодья не обеднеют. А маралы встречаются не так часто, они по кустам через каждые двести метров не порхают. Маралятина - это возможность выжить. Когда телок подрастёт, его можно убить и получить больше мяса, больше шансов на выживание. Гуманизм охотника-промысловика по отношению к маралёнку схож с гуманизмом крестьянина-животновода по отношению к своему поросёнку: в обоих случаях животное хотят убить, но ждут для этого экономически выгодный привес живой массы. Поэтому, я бы не торопился разглагольствовать о доброте и нравственности, а исходил бы из здравомыслия и по-хозяйски рачительного отношения к объектам, содержащим животный белок или (как в случае соболюшкой) дорогостоящий мех.
Как я уже упоминал, словарный запас в повести впечатляет своим объёмом. И не на абстрактную мораль, а на словарный запас прежде всего стоит обратить внимание. В нём основная красота повести. Также постарайтесь насладиться образным языком. Например, "луна с подтаявшим боком выпутывалась из ячеистых облаков". Не "луна в ущербе", "неполная луна" и "месяц-полумесяц", а "луна с подтаявшим боком". Луна не выходила из облаков, и даже не выплывала из них, как напишут 99,9% авторов в таких случаях, а "выпутывалась из облаков". Такие образы надо пить маленькими глоточками, смакуя и пьянея. А весна описывается так - "вот уже и лёд на Онье отъело от берегов, наступили весенние распары, и покатились понеслись с гор ручьи". А вот как это написал бы графоман - "вот уже на Онье появились закраины, стало по-весеннему тепло, и потекли с гор ручьи". Чувствуете разницу? Интересно, что словосочетание "весенние распары" гораздо раньше употребил Виталий Бианки в своём рассказе "Конец охоты" (1926 год). Но великого греха Астафьева в заимствовании нет, я тоже утаскиваю понравившиеся слова и словосочетания у разных авторов (и у Астафьева в том числе) в свои произведения. Кстати, "распары" - это оттепели. Но больше всего мне понравилось в повести описание первой охоты на марала, в которой принимали участие Фаефан, Култыш и Амос. О, сколько я таких охот перечитал в журналах и альманахах! Обычно охотники стаскивают для подобных сцен самый затрапезный реквизит: грубыми штрихами нарисованные деревья (картон на реечном каркасе), сидьба в ветвях "раскидистого" дерева, ночь в виде засохшей чёрной кляксы с дырами от звёзд (утеряны при транспортировке на гастролях), изредка пролетающая заводная сова с мигающими глазами, выписанная с "Али-экспрес", и треск сучьев, неубедительным фоном брошенный на звуковую дорожку. У Астафьева всё не так. Огромное количество мелких, но важных деталей. Таких, например. "Снаружи, как бы занесённая ветром, колыхалась плёнка бересты. Пристально вглядевшись, Амос разобрался, что плёночка здесь неспроста, - она указывает направление ветра. Хвостик берестинки вытягивался в сторону караулки..." Многим писателям, которых я регулярно читаю в охотничьей периодике, мне хочется пожелать вдумчиво прочесть астафьевскую охоту на маралов и навсегда забыть о своей навязчивой страсти к художественному начертанию печатных символов.
Вот и всё. Регламент, выделенный на изучение произведения исчерпан. Но мы с вами так не ответили на главный вопрос: о чём же повесть "Стародуб"? О цветке, любви, природе, или справедливости? Повесть "Стародуб" в первую очередь о людях. "Ты бойся их, бойся, отродье...трусливое и злое... Бойся... В мир не ходи... Страшен мир наш." И вот поэтому указанная повесть мне очень нравится.