В колонках играет - Jackson C. Frank – My Name Is Carnival

- Скажите, - мужчина лет пятидесяти наружности не то чтобы отталкивающей, но и не особо приятной, подсел ко мне и стал пристально меня изучать, словно пытаясь понять, стоит ли продолжать разговор.

- Вы выбрали единственное занятое место в поезде, - ответил я, проигнорировав его первое и пока единственное слово.

- Знаю-знаю, - с тяжестью выдохнул он. – Наверное, я слишком спешу. Но, будьте уверены, скоро вам самому понадобится собеседник в моем лице.

На этих словах незнакомец наконец отвел свой оценивающий взгляд. Совсем не плавно, как порой делают зеваки, которых просят разойтись и прекратить пялиться на место происшествия, а гораздо быстрее, в долю секунды, как если бы кто-то скомкал его взгляд подобно старому листу и вышвырнул в мусорное ведро.

- Это просто привычка у меня такая, вы ничего не подумайте, - добавил он, а затем направился к сидению в другом конце поезда.

Старик насвистывал какую-то до боли знакомую мелодию, а я подумал, что всё это – плохое начало. Не сама мелодия – совсем нет, но подозрительный диалог. Таких лучше вообще избегать, если не хочешь, чтобы они засели в твоей голове на весь предстоящий день. Это, пожалуй, худшие из квартирантов, готовые разнести в дребезги всю твою квартиру, не заплатив ни цента. Хочешь их прогнать? На здоровье, дружище. Вот только останешься ты и без квартиры, и без жильцов. Кто захочет жить в руинах, сам подумай, а? Правильно, никто. Даже мамаша твоя наверняка откажется тебя поддержать, когда увидит, во что эти ублюдки превратили дом твоего детства. Скажет «сам заварил, сам и расхлебывай». Ну, а ты-то что? Ты не виноват. Просто глотка у тебя слишком мала для того, чтобы всё это расхлебать.

Так я тогда подумал, слово в слово, и, видимо, поэтому испугался. Просто так, как говорится, ничего не происходит, а если и происходит, то ничем хорошим не сулит. Лучше этого деда поскорее забыть, пока он со своей незатейливой мелодией не заселился в мои полузаброшенные чертоги разума.

«Проваливай прочь» - повторял я про себя на протяжении всего пути, до тех самых пор, пока бодрый женский голос не оповестил о том, что мы достигли пункта назначения.

Спасибо, что воспользовались услугами Сансэт Лайнс. Да уж, и вам спасибо, что доставили обратно в город. Я по нему успел даже чутка истосковаться, а ведь еще пару лет назад зарекался ненавидеть хлопковые поля, обвивающие мегаполис, до конца своих дней. Было в этом что-то неестественное, как слон в высокоэтажке или что-то вроде. Если вам попадались старые учебники по истории, вы наверняка знаете, что в те добрые времена большие города и плантации всегда держали дистанцию. Фермерам - фермы, горожанам - здания до небес. Все на своих местах, все довольны. Лучше было или нет, не знаю, но точно знаю, что так оно было природнее. 
А теперь вот хлопок залетает мне в рот и ноздри, заставляя постоянно совершать несуразные движения руками. На мосту, знаю, будет еще хуже, так что все жалобы предпочитаю оставить на потом. Для жалоб, знаете ли, тоже необходимы силы, и если запас их вдруг иссякнет, так и не получите удовлетворения от своего нытья. Будете шевелить ртом как рыба, да и только. А потом в этот ваш рот набьется столько хлопка, что хоть сейчас можно будет снаряжать одеждой доблестную армию Конфедерации, со всеми её солдатами и офицерами. Нужно оно вам, спрашивается? Ну, конечно, не нужно. Уж я-то знаю.
Я, к слову, уже ступил на мост и успел прошагать пару метров, хотя всё это пустяки, и путь впереди немалый. Мост этот в длину, наверное, мили четыре, а вот в ширину не больше двенадцати футов, так что о транспорте даже мечтать не стоит. Хочешь попасть в город - иди. Ну или садись на обратный поезд и проваливай к чертям собачим. Конечно, вам может показаться, что все это как-то уж слишком, но, если вы не заметили, здесь вообще все слишком. И ладно я, мне по мосту ходить приходится не больше раза в неделю, а вот бледноликие женщины проделывают этот маршрут по несколько раз на день, то встречая клиентов, то провожая их обратно. Прибудь я на пару часов раньше, наверняка застал бы их, скрывающих свою усталость, едва различимых между собой, и всех темнокожих, за исключением легкого контура белила на лице.
Вот уж кто наверняка умеет снимать усталость после изматывающего дня и в самый его разгар. Что же касается меня, вспомнив о бледноликих леди, идти я стал заметно быстрее. Чем сильнее измотаюсь, тем больше получу удовольствия. Усталый путник ищет место для привала, а попадает в обитель прекрасных женщин, способных предоставить тело в качестве его временного пристанища. Звучит как сюжет дешевого порнофильма, сам знаю. Но в жизни всё это совсем иначе воспринимается, и если вы хоть раз обращались к этим дамочкам, то наверняка понимаете, о чем я. Это вам не просто дешевое удовольствие, а краткий экскурс в мир едва уловимой красоты. Мир без бетонных коробок, жадно раззявляющих свои челюсти, чтобы пожевать вас, а затем выплюнуть обратно на улицу в потрепанном офисном костюме. Мир этих женщин, чтобы вы знали, по-настоящему захватывающий. Там нет запаха плавящегося асфальта и протекающего бензобака - там пахнет только женским телом, и будь я проклят, если упущу возможность еще раз его вдохнуть.
Так я и иду, продолжая мерить шагами пологую спину моста. Тот слегка поскрипывает, словно от усталости, и между нами завязывается диалог. Без слов, куда более примитивный - состоящий из последовательности скрежета и шагов, обратно этот скрежет провоцирующих. Говорю в основном я, но мост, сразу чувствуется, слушатель внимательный. На каждые три-четыре шага приходится один удовлетворительный скрип. Ты, мол, продолжай дружище, а я пока послушаю, но слушать буду внимательно, обещаю. Буду сопровождать тебя до самого города и не дам загнуться от скуки. Хлопок, говоришь, мешает? Здесь, к сожалению, помочь не смогу. Я и сам-то в этом деле беспомощный, стою здесь дни напролет, не в силах  отмахнуться, и всё жду, пока он облепит меня целиком. Не лучшая из возможных участей, а? Но я с этим справляюсь, так что и ты держись, если хочешь увидеть тех своих красоток.
Ну вот, другое дело, так бы сразу. Но, думается мне, плохое это дело - болтать с мостом дольше, чем позволяют тебе усталость и здравый смысл, так что дальше я как-то сам. Вон к высоткам на горизонте уже добавились домики поменьше, а это, знаешь, что значит? Что скоро я увижу белый квартал, и огоньки от ламп, подвешенных к окнам его домов, весело запляшут на моей коже.

Признаться, такой уверенности вполне хватило, чтобы добраться до города, не сбив дыхания. Это было как раз то, что называется предвкушением возвращения. Ну, знаете, как еще поют в старых песнях о возвращении домой, что месяцами висят в топе хит-парадов. Я, можно сказать, воспитан радиостанцией, поэтому вспомнить могу пару дюжин, не задумываясь. Но важно совсем не это, а то, что никто не стал бы слагать столько песен о чем попало. Стало быть, возвращение домой – тема и вправду важная. Даже для ребят вроде меня, у которых-то и дома настоящего никогда не было. Я, может, только поэтому и радуюсь так, сделав первый шаг на встречу раскаленному асфальту. Мост теперь остался позади, едва успев пожелать  удачи сдержанным скрипом.  Спину еще какое-то время  обдает жаром от его металлического  тела, сражающегося с солнечными лучами не на жизнь, а на смерть, но чувство это быстро проходит, уступив место легкому ознобу от ветерка, пробежавшего по шее.  А затем, из пелены, сотканной из жара и густого летнего воздуха, прямо перед моими глазами вынырнул всегда-один-и-тот-же-человек. Каждый день, с девяти до восьми, на углу 57-й. Неизменно укутанный в теплую клетчатую шаль с узором вроде того, что красовался на пончо Клинта Иствуда. Такой он был: человек из кожи и ткани. Последняя была грубо натянута на лицо, словно одежда не по размеру. Скулы его постоянно ходили по кругу, но что касается остального тела, то почти всегда оставалось неподвижным. За исключением руки. Ей в механизме, когда-то гордо именовавшемся человеком, принадлежала роль рычага. Задача, если подумать, проще некуда: завидел человека, резко выбрасываешь руку вперед, а оставшуюся работу доверяешь скулам. "Подайте пару центов". Как? Совсем нет денег? Ну уж нет, так просто вам не отделаться. Теперь нужно делать то, что делают с рычагами, только в точности до наоборот. Вместо того, чтобы надавливать на рычаг, надавливаешь самим рычагом. Да-да, всё верно, прямо в пузо этому зажравшемуся слюнтяю. Денег у него, видите ли, нет. Да здесь даже по дыханию понятно, что врет он. Брешет подлец и не краснеет. А такое без внимания оставлять нельзя. Это, если хотите, вопрос чести. "И как же мы поступим?" - продолжают скулы, а рука тем временем позволяет раскладному ножу выскользнуть наружу. Не целиком, конечно. Только показывается слегка. Но, будьте уверены, ситуация эта тоже поправима. "Что делать будем?" - повторно звучит вопрос. Ну, а что, спрашивается, делать? Деньги для такого хорошего человека всегда найдутся. Держи свои пару центов, дружище. Сходи на них в ресторан, купи новый костюм, дополни коллекцию ножей новым приобретением... Но главное, конечно, не пропадай надолго. Уж даже не знаю, как мы здесь без тебя справимся.
О таких парнях долго лучше не думать. Забрал свои деньги, ну и хрен с ним. Тебе-то что? У тебя, как говорится, целая жизнь впереди. И если не слишком красочная, то хотя бы с запашком белого квартала. А он, поверьте, что надо. Я это сейчас с уверенностью человека, стоящего в двух шагах от лучшего в мире заведения, говорю. Даже бритоголовому парню у входа уверенность эту никак не развеять. Хотя, если бы кому-то такая возможность и представилась, он наверняка был бы первым. У него, раз на то пошло, даже имя такое, развеивающее уверенность. Ульфред. Носить такое должны либо старики, либо конченные ублюдки. И, коль стариком родиться довольно сложно, все они с самого рождения гордо шествуют по жизни со знаменем ублюдков, а потом вдруг стареют и достигают последней стадии развития Ульфредов. Суровые и невозмутимые, с обвисшими щеками и впавшими глазами. Как раз такие, каким палка нужна  не для того, чтобы опираться при ходьбе, а чтоб колотить ею прохожих, попутно выкрикивая сотни отборных ругательств. Но это старые Ульфреды, а молодой их представитель, стоящий передо мной, пока таким не являлся. Этот просто смотрел на меня , взглядом то ли оценивающим, то ли осуждающим. За наши несколько встреч у этой самой двери Ульфред уже успел ко мне привыкнуть, однако не достаточно, чтобы отказать себе в удовольствии поиска моих изъянов. По мнению Ульфреда изъянами обладали все, однако между посетителями Мраморных Домов и обычными людьми проходила зияющая пропасть. И пропасть эта, если в нее заглянуть, уже полнилась телами оступившихся любителей разврата. Сам Ульфред, конечно же, таким не был. Уж куда ему до нас, простому охраннику и костолому? Мог бы, всем бы кости передробил, но всем, понятное дело, нельзя. В противном случае не будет денег, а без них, что еще страшнее, может не стать и Ульфреда. Вот это его всегда и останавливало. Даже сейчас, глядя на меня, он в считанные секунды укротил образовавшееся в его голове торнадо, и вежливо проговорил: 
- Минут  15 не больше. 
- Подождать? - спрашиваю я, зная, что больше всего на свете Ульфред любит задавать ответы на вопросы.
- Приготовить наличные, - продолжает он, - много наличных. Или что-то ценное в залог.
- Для оплаты?
Ульфред кивает, невольно указывая на мое правое запястье.  Там когда-то были часы. Совсем недавно были, точно помню. Должно быть, мерзкий попрошайка с ножом утащил их себе. Пусть теперь только попадется мне еще раз…

- О чем думаешь? – спрашивает Ульфред, как бы подгоняя, но тон его получается не раздраженным, а каким-то заботливым. Так один возлюбленный обычно спрашивает другого, о чем тот думает, когда вместе они лежат на мягкой траве и любуются звездами. Это уж совсем не тот вышибалы из борделя, а вышибалы по имени Ульфред – и подавно. Сам он, видимо, понял это слишком поздно, когда последнее слово уже давно сорвалось с губ и отправилось на поиски слушателя, поэтому теперь рассчитывать ему приходилось только на то, что я сам не замечу такой досадной ошибки в подборе интонации.

- Да так, - быстро отвечаю я, дабы Ульфред ничего не заподозрил (новые проблемы мне сегодня ни к чему), - задумался. У меня, кажется, часы стащили.
- Сам знаешь, - Ульфред пожимает плечами почти театрально, - нет денег - нет веселья. 
- Вот ты сейчас и вправду думаешь, что часы - мое единственное имущество, которое я решил заложить в обмен на шлюх?
- Я тебя здесь раз в месяц вижу, по чем мне знать-то? Но со словами ты лучше поосторожнее, приятель. Мне и не за такое зубы выбивать приходилось.
- Зубы, говоришь? - теперь в наступление перехожу я, хотя прекрасно знаю, что последствия для меня могут быть ужасными. 
- Так и говорю, - отрезает Ульфред, а затем направляет все силы на создание максимально устрашающей гримасы. 
- У тебя, кажется, только что с лицом что-то произошло.
- А ну-ка, - впервые за время нашего разговора говорящая глыба мышц сдвигается вперед, делая шаг в мою сторону. Шаг этот, судя по всему, должен был получиться таким же устрашающим, как и заранее подготовленная гримаса, однако что-то в процессе подготовки пошло не так, и теперь Ульфред, стоящий впритык ко мне, выглядел скорее комично. 
- Ты, - подымаю я взгляд на него, но отступать не думаю, - по общественному транспорту истосковался? Любишь стоять бок о бок, живот к животу? Ну, так и быть, давай постоим. Только ты учти, что загораживать мне солнце и проход в дом одновременно не получится, а я, знаешь ли, тебя быстрее. Могу и проскользнуть, пока ты свой аристократический затылок лучам солнца подставляешь.
Запугивающая гримаса моего собеседника теперь начала подрагивать, как порой дрожат крыши сараев и курятников под порывом ветра. Вот-вот, и плохо закрепленный кров точно сорвет, а содержимое шаткой постройки окажется один-на-один с грядущей бурей.
- Это ты на полном серьезе или дурака валять продолжаешь? - наконец спрашивает Ульфред, сам не замечая того, что почетное право выбивать вопросы на ответы безвозвратно ускользнуло ко мне. 
Ситуация, должно быть, из забавных, но стоять так скоро наскучит и мне, и Ульфреду, а значит, победа окажется за тем, кто возьмет на себя смелость совершить следующий шаг. Или, может, не шаг, а самый что ни на есть настоящий рывок. И рывок этот, конечно же, должен совершаться в направлении Мраморного Дома, подальше от бестолковой физиономии семифутового громилы.
В такой ситуации важен совсем не процесс и не результат, а грань, преступив которую, обратно вернуться уже не сможешь. Шириной этой грани определяется расстояние между прошлым и будущим, и хотя сказать точно я не могу, опыт подсказывает мне, что так оно и есть. Здесь, как бы это ни было парадоксально, много усилий не нужно. Одно резкое движение - и ты за гранью. Рассеянно оглядываешься по сторонам в надежде, что глаза каким-то образом сумеют нащупать почву. Почву, от которой глазам проку нет, чего не скажешь о ногах. Вот только ноги давно онемели. Они бездействуют с того самого момента, как ты оказался за воображаемой чертой. И кто знает, сколько времени им потребуется, чтобы снова вспомнить о своей функции.
"Ну вот, я больше не на грани" - так я подумал, переступив порог Мраморного  Дома, хотя думать должен был о том, что в скором времени мой старый приятель Ульфред оклимается, и извлечет меня обратно из гипсокартонной коробки с такой же легкостью, как фокусник извлекает кролика из шляпы. Затем он, конечно, уставится на меня, спросит, что я этим хотел доказать, а я даже не сумею дать ответа, либо же дам тот, что понравится ему меньше всего. "Ты придурок, Ульфред" - скажу я, потому что так оно и есть. И тут, может, он всё же не сдержится, обрушив свой кулак на мою челюсть. Ничего хорошего, да? Об этом вот и стоило подумать, но я не мог - всё продолжал представлять чертову грань, которую я пресекаю со сверхзвуковой скоростью. И представлял я её еще долго, до тех пор, пока не заметил, что на моё лицо налипла куча хлопка. На вид это был хлопок, и на вкус тоже хлопок. В зданиях, скажите вы, хлопок так не летает, и окажетесь правы как никогда, если, конечно, здания и мосты не являются одним и тем же. Дома, они ведь с крышами и стенами, верно? Они, если и со стальными каркасами, то не тянутся вдоль реки? В домах живут и укрываются от непогоды, тогда как от мостов в этом деле проку нет. И я, если уж не совсем выжил с ума, нахожусь теперь совсем не в доме, потому что даже законченный безумец не станет здесь укрываться и жить. Старый добрый мост: длинный и узкий. Сотканный из огромный тросов, ноющих подобно старческим суставам. Такую исполинскую штуку за дверью никак не скроешь, и уж тем более не доверишь дубоголовому Ульфреду её охрану. Сомнений не было: за мной, передо мной и подо мной протягивался мост. Но почему он оказался на месте лучшего в городе борделя, я знать не знал.
- Решил променять шлюх на обогащающую кислородом прогулку? - послышался вдруг голос за моей спиной.
- Вы...тот тип. 
- Внешности не отталкивающей, но и не приятной, - удовлетворительно кивнул мой собеседник. 
- Если не представитесь, буду называть вас мужиком из вагона.
- Ваше право. 
- А ваше?
- Что, моё? - засмеялся вдруг мужик из вагона. - Право? Не знаю. О таком государство заботиться должно, разве нет?
- Тогда лучше скажите, в чем ваша обязанность.
- Вы как-то слишком уж категоричны. Если не право, то сразу обязательство. А я, может, на этот вопрос ответа тоже не знаю.
- Ну, откуда вы знаете, о чем я подумал, глядя на вас в поезде, сказать-то можете?
- Если скажу, я вам только один ответ оставлю и тут же смету всю многовариантность. А так вы можете думать, что я телепат. Или, может, не телепат, а плод вашего воображения, настоящий ровно настолько, сколько того требует ваше воображение. А, быть может...
- Быть может, и то, и другое, да? - перебиваю я собеседника. - Но от этого, приятель, ни холодно, ни жарко. Мне не многовариантность твоя нужна, а разумный и убедительный ответ.
- Мой ответ, значит, вы убедительным не находите? - ухмыляется мужик из поезда, и ухмылка эта теперь точно делает его внешность отталкивающей.
- Ответ о телепатии? - теперь на смех срываюсь я. - Да я скорее сам предположу, что на солнце перегрелся или в поезде выпил что-то не то. На словах, видать, я тоже бредил, раз вы всё уже знаете, и, судя по положению солнца, бредил я достаточно долго. Что скажешь, а?
- Скажу, что убеждать вы всё равно не умеете. Но, раз не умеете, вам, значит, и не нужно. Лучше скажите, что делать собираетесь теперь?
- Продвигаться к городу, пока не получил еще один тепловой удар?
- И даже не поинтересуетесь, что же случилось на самом деле?
- Это вы так на эксперта в вашем же лице намекаете?
- Ну, что вы, - лицо мужика из вагона стало неожиданно смущенным, - я предложил бы вам узнать правду у парня в смотровой будке.
- Он, думаете, правду знает?
- Если знает, скажет. Так почему бы не попробовать?
- Вы бы сказали?
- Я? - мой по-прежнему безымянный собеседник теперь указывал большими пальцами обеих рук на себя, словно ответ на мой вопрос был для него огромной честью. - Ну, разумеется. Сначала правду, потом ложь, но не то и другое вместе.
- Вы со своими этими ответами, кажется, немного зазнались.
- Правда? Ну...это уже всё равно неважно. Вы лучше правду пойдите узнайте.
- А вы что делать будете? - сам не зная, зачем, спрашиваю я.
- Я вас здесь подожду.
- Это еще зачем?
- Чтобы рассказать историю, когда вы вернетесь. Да, право же, что вы так на меня уставились? Идите уже, идите. Мне пора преступить к ожиданию.
Ну и что здесь делать теперь? Спорить с этим чудилой уж точно не стоит - он же меня до смерти заболтает. Хочешь, чтобы я отправился в смотровую будку? Так и быть, мужик. Никаких проблем, пойду. Но ты бы мне лучше сказал, что это такое ты снова насвистывать принялся. 
- Моё имя... - кричит от мне, когда я отдаляюсь на шагов десять, не меньше. - Карнавал. 
- Что? - переспрашиваю я, не оборачиваясь.
- Песня такая. Моё имя - Карнавал. 
- Мне, значит, вас теперь Карнавалом называть что ли? - говорю я, но получается слишком тихо, и собеседник мой возвращается к насвистыванию мелодии. 
Оборачиваюсь, только достигнув смотровой будки, но мистеру Карнавалу я уже не интересен. Тот теперь увлеченно разглядывает одно из креплений, то ли пошатываясь, то ли пританцовывая на месте. А за моей спиной нависает будка, несуразно высокая, безобразно накренившаяся к ступеням, соединяющим мост с перроном. Окна, все за исключением одного, заколочены досками, что само по себе вызывает нехилые сомнения касательно предназначения постройки. Куда ты идешь? В смотровую будку без окон, спрошу, не видел ли чего сидящий в ней тип. Решит, наверное, что я издеваюсь, пошлет ко всем чертям.
- Хватит уже топтаться у входа, заходи! - слышится вдруг голос из будки, приглушенный, как и полагается любому голосу, звучащему из такой постройки.
Вот тебе и еще один шаг. Дверь поддается легко, а за ней - море света, как если бы крышей в будке служил сам небесный купол с солнцем, подвешенным на невидимой проводке. Разгар летнего денька в заколоченной досками постройке, а под ногами - мост. И, стало быть, ни в какой я не будке, а снова там же, откуда и пришел. Думается мне, все двери и здания сегодня против меня. Неизбежно ведут в одном направлении, подальше от себя самих. Хотят, наверное, чтобы я побольше свежим воздухом дышал, о здоровье моем заботятся.
- Теперь готовы слушать историю? – спрашивает стоящий поблизости чудак-Карнавал, и голос его преисполнен терпением.
- У меня есть выбор?

-Ну, вы по-прежнему можете выбрать, когда будете её слушать.
- Значит, нет, - киваю я.
- В общем... - собеседник резко переводит взгляд на свои руки, а затем начинает отряхивать себя от налипающего хлопка. Только теперь я замечаю, что костюм его цвета моста. Черный, ухоженный, как металлические балки, но все же местами потрепавшийся и выцветший под воздействием времени. Конечно, чтобы такое заметить, подобраться нужно достаточно близко. Необходимо всмотреться. А на мосты, сами знаете, так никто не смотрит. Как и на людей им подобных.
- Раз уж вы так любезно согласились меня выслушать, - продолжает он, - я вам всё расскажу прямо сейчас. Но, предупреждаю, слушать придется внимательно.
- Честное слово, мужик, хватит уже душу травить. Хотел говорить - говори.
- Это, как я уже сказал, просто история, и оттого место действия значения не имеет. Но вы всё же попытайтесь представить городок. Маленький, с выстроившимся в ряд коттеджами и единственным мотелем на обочине. Людей там мало, но те, кто там оказывается, никогда не уезжает, а те, кто проезжает мимо, предпочитает там не оказываться. И не то чтобы в городе этом было что-то плохое - просто выглядит он страшновато. Точь-в-точь с обложек долларовых ужастиков. Как будто им одним и вдохновились все авторы тех историй. И ассоциация эта до чертиков пугает всех проезжающих поблизости. С этим, стало быть, нужно что-то делать. А они могут сделать только одно - предупредить других, и тем самым уберечь их от своей участи. В общем, возвращаются они домой и начинают рассказывать всем соседям, до чего же кошмарный город им довелось повидать. «И что же в нем такого страшного?» - спрашивают те? А рассказчики отвечают, мол, в местечке этом адском люди пропадают. И воздух там спертый, будто десятки лет что-то разлагается в земле. «Серьёзно?» - не без удивления спрашивают соседи. Ну, конечно, серьёзно. Как о таком можно врать? Не город, а жуть - уж поверьте. Разбойники снуют улицами средь бела дня, внося разруху туда, куда она еще не успела добраться, быстрее, чем ты успеваешь моргать. Всё еще не верите? Да вы других спросите, если сумеете отыскать. И наивные соседи, конечно, верят. Пересказывают историю своим знакомым, а те - своим. Так продолжается до тех пор, пока легенда эта не добирается до городка, которому она своим существованием и благодарна. Тогда мэр собирает совет из самых важных городских шишек и говорит: "Сегодня, впервые за последние полвека, на повестке дня важный вопрос. Нам, господа, срочно требуется дюжина разбойников, и ни одним меньше". "Зачем нам может потребоваться столько разбойников, господин мэр?" - спрашивает какой-нибудь председатель. "Дело в слухах, - серьёзно отвечает мэр. - Раз от них нам не отделаться, можно, по крайней мере, попробовать им соответствовать».
Обождав около минуты и убедившись в том, что продолжать рассказ мой собеседник не намерен я спросил: 
- Всё? 
- Да, - соглашается он. - Того, что я сказал, вполне достаточно.
- И какие выводы, по-вашему, я должен извлечь из этой истории?
- Вы мне скажите.
- Я, по правде, ни черта не понял. Может, всё-таки подскажите?
- Уверены, что сами поразмыслить не хотите?
- Да, как-то обойдусь
- Я эту историю только по одной причине выбрал. Но, кстати, по этой же причине подойти могло и множество других. Уверен, вы все их знаете, но раз думать самостоятельно вы сегодня не хотите, так и быть, поясню сам. Видите ли, дело в разрушениях, которые разбойники наносили быстрее, чем кто-то там успевал моргать. Именно этот маленький факт делает мою историю куда реальнее вашей.
- Моей? - глупо повторяю я.
- Ну да, всей этой заварухи с дверями и мостом. А всё почему? Да потому, что в моем рассказе действующие лица моргают. Даже упомянуть не ленятся. А вот вы, например, когда в последний раз моргали?
- Я...не думаю, что сейчас хорошо вас понимаю.
- Всё вы понимаете. Просто думать так не хотите. Но пора бы вам уже начать, потому что факты никуда не денутся.
- Да какие, черт побери, факты? - срываюсь я на крик.
- Не нужно кричать. - спокойно отвечает человек в костюме цветам моста. - А вопросы задавать нужно. Но лучше другие. Или спрошу я. Часто вы, к примеру, моргаете во сне?
- Я? Да что...
- Не можете вспомнить, верно? Должно быть, потому, что никакой необходимости моргать во сне нет. Как нет её и здесь.
- То есть, - я не перестаю кричать, не обращая внимания на замечания собеседника, - всю эту болтовню я слушал для того, чтобы узнать, что я сплю. Или, хуже того, сдох? 
- Я просто подумал, вам будет интересно узнать, что вы пребываете в отключке. И да, в какой-то мере грезите. 
- Грежу, значит... - плюхаюсь я на зад, ощутив, что сил балансировать на ногах, внезапно налившихся свинцом, у меня больше нет.
- Помните, как это произошло? 
- Как я отключился? Нет. 
- А это помните? - слегка приподняв рукав пиджака, мой собеседник обнажает полоску бледной кожи, а за ней - еще одну, поблескивающую на солнце. Серебряный ролекс без секундной стрелки, точная копия утерянного мной по пути в город, теперь красуется на руке чудака в костюме. 
- Это мой? - уточняю я, хотя в ответе уже уверен.
- Думаю, да. Но в жизни я бы вам так ни за что не ответил. Там такое называется воровством и вроде не особо приветствуется. Так что, видите, у этого места тоже есть свои плюсы. Бить по вас по голове я бы здесь тоже не стал. 
- Наверное, потому, что часы уже у вас.
- Да, - рассеяно отозвался мой собеседник, - скорее всего. Но отчаиваться, думаю, еще рано. Скоро поезд прибудет на станцию, и вас найдут. Осмотрят, приведут в себя. Скажут, вы стали жертвой, попросят дать показания.
- Показания? - фыркнул я. - Смеетесь? Из-за часов?
- Из-за травмы. Что вы им скажете? 
- Не знаю, - пожимаю я плечами. - Сначала правду, потом ложь, но не то и другое вместе.

В колонках играет - The Black Keys – These Days

Акт первый

Генри Темплтон проработал смотрителем часовни на окраине кладбища сорок один год, но так и не узнал о том, что небольшая коморка у входа ведет не только к четырем стенам, но и к подвалу, связанному узким туннелем с фамильным склепом Эрлингтонов. Об этом Генри не ведал так же, как и о том, что жидкий кислород замерзает при 50 по Кельвину, а Рональду Рейгану было присвоено звание лейтенанта в 1943. Однако если эта информация могла Темплтону  никогда не пригодиться, то знание о наличии в часовне подвала играло в его жизни чуть ли не самую решающую роль. Переоценить эту роль было тяжело, и, если вам хотя бы раз доводилось спасаться от пожара, вы наверняка согласитесь с тем, что дополнительные выходы из здания, объятого пламенем, в такой ситуации бесценны. Согласились бы вы и с тем, что Генри Темплтон смерти от огня никоим образом не заслужил. И хотя сам он столкнулся бы с некоторыми сомнениями, услышав этот тезис, уверяю вас, к его образу жизни это не имеет никакого отношения. Просто таким уж Генри был человеком, сомневающимся. Никогда не говорил наверняка, всегда держал слова при себе. Не сомневался он только в одном – в своем шефе. А шеф не выказывал сомнений в нем, правда, уже по совершенно другой причине. Собственно, по этой же причине, он так ни разу не появился в здании суда и проиграл все иски, по ней же он не исцелил ни одного страждущего, и по ней же не сумел спасти своего верного слугу от пожара. Возможно, появись он наконец перед Темплтоном, то первым делом заметил бы, что не любит, когда его называют «шеф», потому как привык должности более скромной – Бог. Да, просто Господь, дружище. Не нужно изобретать колесо дважды. Говорю же, просто Господь. Вот так ему полагалось ответить, но, видимо, Генри из часовни кричал недостаточно громко, еще и с неугодной шефу интонацией. По этой, а также по множеству других причин, встреча работника и работодателя так и не состоялась. Генри Темплтон скончался в половину одиннадцатого, тщетно пытаясь выбить окно ножкой кресла викторианской эпохи. Умер Генри с мыслью о том, как всё же хорошо быть Темплтоном и работать в часовне, и некоторым замешательством на лице, происхождение которого навсегда останется загадкой.

На этом роль Темплтона в данной истории заканчивается. Как потом напишут в отчете, пожар – был происшествием совершенно случайным, а на случайностях, если, конечно, не хочешь загнать себя в глухой угол, лучше не зацикливаться. По правде, жизнь церковного служки при сложившихся обстоятельствах мало кого заботила. В глазах полиции и администрации кладбища он был скорее не жертвой,  а виновником. Причем, виновником, позволившим сгореть огромному количеству древесины. Поэтому-то в поджоге никто не видел смысла, толкуя его как инцидент исключительно произвольный. Ну, сами подумайте, зачем уничтожать такое древнее и красивое здание, если можно просто подкараулить Темплтона и перерезать ему глотку? «Если кто-то и хотел его убить, - заявил детектив Харпер, одним из первых явившийся на место происшествия, - ему сейчас должно быть очень стыдно. Так не разбираться в убийствах: сжигать здание ради одного человека». Должно быть, Харпер и приехал только для того, чтобы об этом сказать. Сразу было видно, фразу он готовил заранее, и, конечно же, искренне верил, что звучать она будет подобно одной из реплик детективов в фильмах пятидесятых. И фраза эта, следует заметить, действительно звучала неплохо. Её непременно оценил бы Рэйлан III, однако он уже давно покинул территорию кладбища и сейчас уверенно продвигался по южному шоссе на своем стареньком трейлере, который за ночь успел прибавить несколько лет благодаря следам случившегося поблизости пожара.

О пожаре в часовне Рэйлан знал не понаслышке. Более того, теперь он был единственным на свете человеком, располагающим информацией о личности истинного убийцы бедняги из часовни. Проблема состояла разве что в том, что о пребывании какого-то человека в здании на момент его возгорания он не знал, поэтому пресловутый убийца в памяти Рэйлана проходил как ублюдок с кредитом. Не убийца, а просто ублюдок.

То, что Редьярд Кимбл в жизни никого не убивал, Рэйлана интересовало мало. Достаточно было и того, что Кимбл носил маленькие противные очки, держащиеся исключительно на носу, и давал людям кредиты, которых тем не выплатить вовек. Сам Кимбл, разумеется, считал, что его работа приносит неоценимую пользу, и называл себя профессионалом от пальцев ног до волос на голове.

У Редьярда Кимбла была небольшая, но очень добротная контора, где проходили все его встречи с клиентами. Аренда помещений стоила дорого, так что довольствоваться ему приходилось небольшой комнатушкой. Порой стены начинали давить со всех сторон даже на него самого, но, каждый раз, когда в голову Кимбла прокрадывалась мысль о том, что больше он не выдержит, за ней тот час же врывалась радость от осознания того, что он выплачивает аренду, а не ипотечный кредит. И всё же Кимбл был профессионалом. Это значило, что за всё время своей работы он не допустил ни одного подобного рассуждения вслух, тем более, перед своими клиентами. Кимбл всегда считал, что его бесчисленные таланты должны найти применение в социальной сфере. И, раз он не смог стать психологом, как всегда хотел, вполне сойдет работа эксперта по особым кредитам. Для него это была должность ничуть не сковывающая, но расширяющая потенциал. Подумать только, столько человеческих судеб в твоих руках. И управляешь ты ими не посредством какого-то эфемерного мозгроправства, а самым что ни на есть прямым путем – через кошельки. А кошельки, как полагал Кимбл, куда надежнее человеческих душ. Быть может, именно поэтому карманники отдают предпочтение им.  К слову, в карманниках Редьярд тоже разбирался. Еще в университете ему довелось изучать несколько правовых дисциплин, которые впоследствии его заинтересовали и вдохновили на собственное исследование. Само же исследование вылилось в книгу «Убийцы по имени Кристофер и где их искать». Это была первая и последняя книга Редьярда Кимбла, но стала она такой вовсе не потому, что людям не интересно. «Просто, - пояснял Кимбл, - мое исследование слишком специфическое».

Впрочем, специфической была не только книга, а и просьба, с которой Рэйлан Харпер III  обратился к эксперту по особым кредитам. Едва нога первого преступила порог конторы, тот сразу же принялся рассказывать свою историю. Говорил он долго, однако осознавал, что даже секундное молчание может позволить второй стороне вклиниться в диалог и тем самым сделать его еще продолжительнее.

- Значит, вам не нужна квартира? – переспросил Кимбл, когда клиент наконец выдохся.

- Нет, - Рэйлан перевел дыхание и энергично замотал головой, - говорю же, мне нужно место на кладбище.

- Вы хотите сказать, что ваша работа не позволяет вам приобрети кусок земли для захоронения тела?

- Я хочу сказать, она не позволяет мне приобрести его сразу. А выкупать землю порциями – несколько нелепо, не думаете?

- Ваша правда, - хохотнул Кимбл, и очки на его носу слегка подпрыгнули, а затем приземлились обратно, слегка сместившись вбок.

- Так вы можете это устроить или нет?

- Вы читали надпись на моем кабинете? Даже если не читали, не важно. Я всё равно скажу вам, то там написано – эксперт. И, знаете, я ведь много лет угробил на то, чтобы на двери моего кабинета появилась такая надпись. А это, в свою очередь, знаете, что значит?

- То, что вы очень любите надписи на дверях?

- Ваша ирония здесь ни к чему мистер эээ…

- Харпер.

- Харпер, - Кимбл согласно кивнул. – Так вот, мистер Харпер, не нужно смеяться, потому что именно эта надпись спасет ваше положение.

- Прямо отвалится от двери и пойдет разбираться с кладбищенской администрацией?

- Если вам приятно так считать, пусть так и будет, - снисходительно улыбнулся Кимбл. – Процесс не должен вас занимать. Просто заполните бумаги, укажите свою информацию и приложите кое-что от себя.

- От себя?

- Ну да, у вас отличный слух, к чему переспрашивать? Просто приложите объяснительную, где будет указано имя вашего брата, его диагноз и приблизительное количество месяцев, которые он планирует провести в нашем мире прежде, чем перешагнет порог.

- То есть, для вас важно, чтобы я написал, когда конкретно мой братец помрет?

- Вы ведь не забыли, что берете в кредит место на кладбище для пока что живого человека? Это, знаете ли, наталкивает на мысли. И дабы эти мысли развеять, мне потребуется объяснительная.

- Вам виднее. Давайте вашу чертову бумагу.

Именно в конторе Редьярда Кимбла впервые за всю свою жизнь Рэйлан написал объяснительную. По правде, вопросов там было больше, чем утверждений, но кто станет заставлять переписывать какую-то записку человека, у которого и так полно бед?

- Скажите только одно, - начал Рэйлан, протягивая бумаги эксперту по особым кредитам.

- Я вас слушаю.

- Но пообещайте сказать правду.

- Правду? – озадаченно переспросил Кимбл. – Право же, мистер Харпер, мы живем в цивилизованном обществе.

- Тогда, по крайней мере, попытайтесь.

- Да спрашивайте вы уже, спрашивайте. Всё равно ведь не уйдете, пока не зададите свой вопрос.

- Это не какой-то обман?

- Лучше скажите мне сами, можно ли считать обманом требование денег с мертвеца за место его упокоения?

Слова эти, может, и не дали Рэйлану необходимого ответа, но всё же убедили в том, что выхода у него всё равно не было.

-Постойте, - вскрикнул вдруг Кимбл, когда клиент его уже развернулся и направился к двери.

- Мы не попрощались, как следует.

- А как следует? – Рэйлан резко развернулся на каблуках в сторону Кимбла, уже успевшего пробраться к выходу через бесчисленные стопки бумаг, стоящие на полу.

- Нужно пожать друг другу руки.

- Вас этому специально учили.

- Нет, - ответил Кимбл в смятении, - что вы, нет. Мне просто кажется, это вежливо. А вежливость – это, понимаете, очень по-христиански.

- По-христиански, значит. Вы Библию, что ли, читали?

- Не читал, конечно. Но знаю оттуда самое важное – не убий.

- Да, отличная цитата. Наверное, кто-то даже тату с ней набил.

- У вас какая-то патологическая склонность издеваться над всеми, кто проявляет к вам вежливость?

- Не думаю. Скорее всего, я просто озвучиваю больше мыслей, чем, например, вы.

- Ваше дело, - Кимбл пожал плечами. - Так что, будем пожимать руки?

- Если это для вас так важно…

Таким образом Рэйлан Харпер IIIи Редьярд Кимбл скрепили рукопожатием сделку, которая в конечном итоге сделает их соучастниками убийства человека, не известного ни одному из них.

Акт второй

Рэйлан очень жалел, что не может свободно передвигаться на трейлере, но в присутствии брата об этом молчал. Второй, конечно, ни за что бы не обиделся, и, может, даже позволил братцу колесить с утра до вечера, но Рэйлан прекрасно знал, что этого он набрался в клубе больных раком на последней стадии. Все умирающие становились добрее. И чем ближе они подходили к финальной черте, тем заметнее становилась их доброта. Этот процесс Рэйлан наблюдал с самого начала, и если пару лет назад он еще радовался уступкам брата, то сейчас он был готов удавить Энди за столь будоражащую мягкотелость. «Ну же, - думал порой Рэйлан, - ты же мужик. Мужик с метастазами? Да. Мужик, выворачивающий содержимое своего желудка на махровый коврик четыре раза в день? Да. Но, мать твою, мужик с яйцами, прав я или нет?». А затем к Рэйлану приходило осознание, что прав он скорее с точки зрения анатомической, нежели с какой-либо другой. И осознание это точило его разум медленно, но необратимо, подобно тому, как вода точит вековые камни у речных берегов. А быстрое и неумолимое течение несло его к самому устью реки, полнившегося водами страха. Рэйлан понимал, что с жаждой спорить брата покидает жизнь, но говорить об этом не мог, как не смел и заикаться о том, чтобы добираться на трейлере в контору мистера Кимбла или к себе на работу. Теперь его тешили воспоминания о былых временах.  Энди тогда был совершенно другим. К слову, это именно из-за него Рэйлан три года считал, что в трейлере работает только одна радиостанция, постоянно транслирующая единственный альбом  CreedenceClearwaterRevival. “Нет там никакой кассеты, братишка. Можешь не тратить время на проверку. Я вчера сам проверял, и вот, что я тебе скажу: в то отверстие кассеты даже не пролазят». Ну как в такое не поверить, а? Особенно, если это его раздолбайское величество Энди Харепер смотрит тебе в глаза и говорит с самым что ни на есть честным лицом. С таким лицом ни один политик говорить не мог, а Энди мог. Да, чтоб его, сам Никсон со всеми его историями о Вьетнаме еще ни разу не сравнился с Энди Харпером. По крайней мере, так говорил Энди. А Рэйлан ему верил, как верил бы любой младший брат.

Вот только теперь сил на ораторство у старшего Харпера было всё меньше. Один только его вид вынуждал Рэйлана проводить наиболее неприятные приготовления из всех, что только можно представить. Разум его теперь постоянно был на взводе, но вряд ли это могло что-то исправить. Что толку прислушиваться к каждому шороху, ожидая приближения врага, если одолеть оппонента ты всё равно не в силах? Это, как понимал Рэйлан, была одна из тех вещей, которые люди привыкли делать. Если ваш родственник смертельно болен, вы просто обязаны не спать ночами, караулить у его постели и пялиться на его лицо, высматривая наименьшие перемены в мимике. Проведя за этими занятиями немало времени, старший брат привык запоминать всё. Фиксировать любые перемены, любые странности. Не для того, чтобы спасти жизнь Энди, но для того, чтобы всегда быть готовым, если вы понимаете, о чем речь. Это было важно само по себе, и, вероятно, именно поэтому Рэйлан думал, что запомнит ночь ухода брата до мельчайших подробностей. Однако из всех элементов, составляющих безобразный и в своей безобразности кошмарный пазл, запечатлеть в памяти ему удалось только время и глаза. Время он запомнил потому, что оно тогда остановилось и осталось только на часах. Минутная стрелка всё смещалась и смещалась, спеша очертить очередной круг, но всё остальное точно замерло. Трейлер, стоявший на одном месте уже вторую неделю, успел нехило погрязнуть в земле, мокрой от постоянных дождей. А внутри Энди всё глубже и глубже погрязал в своей постели. Казалось, что-что уже начало затаскивать его в самую землю, и именно это пугало Рэйлана больше всего. Если говорить о вещах, которые его пугали, второе место можно было смело отдавать глазам брата. Серые, глубоко посаженные глаза, начали выцветать и теряться в бледноте лица Энди. Но настоящий кошмар, понимаете, поистине настоящий, начался в те последние минуты, которые часы так стремительно выписывали на циферблате. Тогда Энди начал блекнуть целиком.

- Я бы предложил отнести тебя к озеру, - начал Рэйлан, ощутив острую необходимость заполнить чем-то надвигающуюся пустоту, - но оно отсюда в двадцати ярдах, а я даже сквозь дверь не смогу протащить тебя с этой кроватью. Может, ты помнишь, дверь сломалась…

- И ты, олух, решил её не чинить? – Энди пытался говорить как можно четче, подавляя любые проявления дрожи в голосе.

- Всё упирается в деньжата. Так что у меня, можно сказать, был выбор: ты или дверь.

- Ну, дверь, по крайней мере, можно починить, - хрипло засмеялся Энди.

- Но, думается мне, компаньон из неё не ахти.

- Вот и славно, что  этого у меня не отнять.

- Если хочешь, я могу эту чертову дверь приоткрыть, насколько она мне там позволит. Божественного вида не обещаю, но за пьянчужками, вываливающимися из мотеля через дорогу, точно понаблюдать сможем.

- Всегда знал, что в поисках развлечений нашему Рэйлану равных нет.

- Славно, - ухмыльнулся Рэйлан, - что этого у меня не отнять.

Так они и просидели до самого рассвета, обсуждая сомнительно вида персонажей в ободранной одежде, направляющихся то в сторону мотеля, то от него. Энди сказал, что ему это напоминает товары в супермаркете, проезжающие на бегущей ленте, а Рэйлан только поинтересовался, кому могло потребоваться покупать столько алкашей за одну ночь. Потом были еще разговоры, а потом Энди сказал, что готов поклясться, у него прилив сил.

- Может, к утру я и сам смогу дойти до этого твоего озера, - говорил он, сам не замечая, как начинают закрываться его глаза.

«Странные предсмертные слова, - думал Рэйлан много дней спустя, - никогда такого не слышал».

С этими словами в жизнь Рэйлана пришли не только новые хлопоты, но и вопиющее ощущение нереальности. Остановившись ночью, время изо всех сил упиралось и отказывалось идти дальше. Рэйлан ощущал это по тому, как сам он становился слишком большим для времени, не желающего расширяться. Казалось, тяжестью своих же мыслей он сейчас порвет тонкую временную пленку и вывалится туда, где ему точно ни за что не зацепиться. То, что это были лишь мысли, Рэйлан тоже понимал, однако противостоять им не мог. По крайней мере, не так сразу.

Когда в твоем трейлере лежит бездыханное тело, не так-то просто застыть и никуда не сдвигаться. Может, это и более предпочтительный вариант, особенно, для тех, кто считает, что, если не двигаться самому, время тоже двигаться не будет, но всё же этот вариант обладает рядом изъянов, и Рэйлан с ними мириться не мог. Нужно было что-то делать. Именно так младший, а теперь единственный из Харперов, и проговаривал это в мыслях – делать что-то. Что-то звучало куда приятнее, чем похороны, и не вызывало столь навязчивых ассоциаций со склепами, надгробиями и нашествием восставших мертвецов.  Однако даже такая удачная замена понятий не отменяла того факта, что Рэйлану придется договариваться с ребятами из похоронного бюро, чтобы те собрали его брата в последний путь.

- Можете не волноваться, мы все сделаем, - уверял его дедок, чье тело за долгие годы жизни стало таким же сухим, как и древесина для гробов.

- Да я просто спрашиваю, - отвечал Рэйлан. – Я, как только сумел вытащить трейлер из этого болота, сразу примчался к вам. И только по дороге сюда я уже подумал, что, может, стоило вам позвонить. Я, по правде, вообще не знаю, заявляются ли к вам просто так люди со своими умершими или договариваются с вами заранее.

-Думаю, вы хорошо понимаете, мистер Харпер, что смерть – это не та штука, о которой договоришься заранее.

-Да…да, конечно. Я вообще-то не о том. У меня просто сегодня язык… Ну знаете, заплетается.

- Это и понятно. К тому же, вы, сразу видно, человек заботливый. Не поленились нормальные похороны устроить вместо того, чтобы просто сжечь тело.

- На самом деле, это Энди не хотел, чтобы его сжигали. Хотел быть в земле. «Стану удобрением и еще какое-то время смогу приносить пользу» - так он говорил. Не очень красиво, наверное, но практично.

- Практично не то слово, мистер Харпер.

- В общем, я знаю, что вам здесь все о своих мертвых рассказывают, хотя вам до них никакого дела нет. Я не хотел бы ваше время отнимать своими историями, но так почему-то получается.  Мне вообще лучше уйти, раз я вам здесь уже не нужен. Просто время тяну ведь… И напрасно тяну. Энди-то теперь не мучается. Ему, может, даже лучше, чем при дерьмовой жизни.

- Жизнь, говорите, дерьмовая, мистер Харпер? – рассмеялся вдруг старик, и смех его напомнил Рэйлану скрип старых деревянных досок. – Вот все так говорят, а, если посмотреть, никто не знает, что имеет в виду. Наверное, просто принято у живых на жизнь жаловаться, вот они и делают это, пока могут. Но вы сами лучше о другом подумайте. По-вашему, плохая жизнь была у вашего брата? Ну, так представьте хотя бы на секунду, каково быть мылом. Каждый день тебя хватают десятки грязных рук, трут тебя, трогают со всех сторон, заставляют пропитаться той самой грязью, а потом окунают под струю воды и бросают обратно на холодную подставку всего такого скользкого и мокрого. Потом еще раз, и еще. День за нем так, пока ты наконец не растворишься в воде целиком. Вот это я называю дерьмово, а  жизнь вашего брата, она, думается, всяко лучше.

Рэйлан из этой речи понял далеко не всё, но спорить он точно не хотел, поэтому коротким кивком выказал всё свое согласие, а затем добавил:

- Мне и вправду лучше уйти.

- Удачи вам, мистер Харпер. Или что вам там еще понадобится.

А, что касается Рэйлана, он тогда и вправду не знал, понадобится ему удача или нет. Как не знал и того, что куда большую необходимость в этой самой удаче испытывает незнакомый ему мистер Темплтон, верноподданный самого Господа и просто очень хороший человек, никак не заслушивающий гибели в пожаре.

Акт третий или просто финал

Сложнее всего было с отмазками. Здесь на второй план отступала даже тоска, являющаяся обязательной для всех, кто в недавнем времени потерял родственника. Сейчас грусть Рэйлана должна была достигнуть своего пика, миновав корявые склоны смирения и осознания. По всем расчетам Рэйлан  должен был находиться на вершине, водруженной из всего этого похоронного дерьма с его обязательными, неизменными обычаями. И, может, порой так и было. Бывали дни, когда Харпер младший был готов поклястся, что всем телом ощущает тот самый пронизывающий ветер, о котором так часто говорят пережившие горе. "Не ветер, что завывает на улице самой холодной ночью, разбрасывая мусор по аккуратно убранным улочкам, но ветер, что рвется сокрушить твое тело, собрав всю мощь в незримый кулак. Такой бывает только на вершинах гор. Тебе, мальчик, доводилось забираться на вершины?" - так говорила миссис Тревис, и Рэйлану её слова запомнились очень хорошо, несмотря на то, что со дня, когда он покупал у старушки трейлер, оставшийся ей от покойного мужа, прошло много лет. Раньше Рэйлану слова эти представлялись просто красивыми. Изящной конструкцией, заключающей в себе столько человеческих страданий, что сложно даже представить, как вся эта отвратительная начинка не обезображивает свое вместилище. Надо полагать, так слова воспринимаются каждым, кто выуживает их слог за слогом из книг или чужих уст, однако перед тем, кому доводилось столкнуться с описываемыми ними явлениями, слова предстают в совершенно ином обличии. Так и теперь, в ситуации Рэйлана, слова вынуждены были отказаться от повествовательной функции и довольствоваться функцией описательной. В этом деле описание было самым важным. Вряд ли, полагал Рэйлан, он сумел бы понять, что это за жуткий ветер на вершине, без слов миссис Тревис. И все же ветер этот был гораздо слабее, чем предсказывалось. Достаточно сильный, чтобы заставить Рэйлана помнить о своем положении, но и в половину не такой сильный, чтобы позволить забыть о необходимости поиска отмазок.
С этими отмазками было сложнее, чем с предыдущими. В тот раз от Харпера младшего требовалась изобретательность, да и только. Вы и сами это наверняка поймете, если вам когда-то доводилось объяснять всем знакомым, что похоронной церемонии не будет, несмотря на то, что все мы безмерно любим ушедшего от нас приятеля. Просто (а следующее предложение важно начать именно с этого слова, дабы никто даже не пытался думать о сложном жизненном положении) он никогда не хотел внимания к своему бездыханному телу; хотел, чтобы его запомнили живым, понимаете? И все непременно скажут, что понимают, а вы быстро отведете взгляд на случай, если там решит промелькнуть бегущая строка с текстом вроде «ДА У МЕНЯ ПРОСТО НЕТ ДЕНЕГ НА ПОХОРОНЫ, МАТЬ ВАШУ. ЧТО ТАМ ПОХОРОНЫ? У МЕНЯ ДАЖЕ НА ТУАЛЕТНУЮ БУМАГУ ДЕНЕГ НЕТ».
Если провернуть всё достаточно быстро, ни у кого даже подозрений не возникнет. Пара слов, и больше никаких вопросов. Проще некуда, а? Совсем не так сложно, как объяснить, почему мертвого выселяют с его места на кладбище за неспособность оплатить кредит. «Просто» здесь уже не поможет, а всё потому, что совсем непросто объяснить, каким образом изменились условия кредитирования. Да это просто чертовски сложно, чтоб его, и ничего с этим не поделать. Хотите подсластить пилюлю? Скрасьте историю анекдотом. Ну, или хотя бы смешной ремаркой, если уж совсем не помните анекдотов. «Да-да, вы всё правильно расслышали, моего брата выселили с кладбища. Да, это значит, что вы не сможете его проведать. Но, знаете, что? Выкапывают тела они гораздо быстрее, чем закапывают». Это довольно забавно, не сомневайтесь. Но и улыбок до ушей лучше не ждите. По правде, лучше вам вообще ничего не ждать, а проваливать куда подальше, попутно рассуждая о том, что делать с телом, и проклиная обладателя этого самого тела за нелюбовь к кремации. Запрыгивать в трейлер нужно как можно скорее, и ни в коем случае не думать о том, чтобы припарковаться на ночь вблизиэтой миловидной часовни, подпереть гробом её стену и развести огонь. Не просто какой-то огонь, что вы, нет, а согревающий огонь, призванный уберечь вас от холода и не позволить стучать зубами. Это, может, чуть ли не самый лучший огонь после того, на котором Квинси, пожилая владелица забегаловки в сорока милях от кладбища, готовит свои фирменные окорока, но даже этот огонь поджигает древесину и с невероятной легкостью перебрасывается на близлежащие здания. Этот огонь, как и любой другой, любит жечь, и он совершенно неразборчив в своих предпочтениях. Конечно, при других обстоятельствах огонь, быть может, и пощадил бы мистера Темплтона, узнай он о том, сколько пользы за свою жизнь принес безызвестный смотритель часовни. Но он об этом ничего не знал. Как и мистер Темплтон не знал о том, что из часовни наружу ведет тоннель, пресловутому огню неподвластный. 

В колонках играет - Interpol – No I In Threesome
Если честно, начинать повествование мне доводилось всего пару раз. И я даже не уверен, что один из них следует считать, потому как делал я это от скуки, в кабинете школьного директора, в то самое время, когда там обсуждалась несчастная судьба разбитого мной окна и определялась моя собственная, пока еще не столь несчастная судьба. Тогда в мыслях я нес какую-то чушь, как и полагается, от третьего лица. Он, то есть я, которого я сам же и описывал, находился в положении, которое никто не стал бы определять как западню. Но всё же слова, подходящего по значению ближе, не было, и мне приходилось использовать то самое, которым пользоваться прежде никто не рисковал. Воображение тринадцатилетнего меня рисовало десятки путей, однако все они неизбежно вели к пресловутой западне. Признаться, в чем состояла сама западня, представлял я плохо, но драматичность уже нарисованной мной картины завораживала и не позволяла мысленному потоку остановиться даже на секунду. Мне больше всего на свете хотелось думать, что в тот день решалась моя судьба, и, видимо, именно поэтому, она вежливо последовала моей просьбе. Когда на сцену выходит такого рода игрок, сам ты оказываешься на заднем плане. Сколь бы значимым ты себе не казался, вероятности всегда берут количеством. Их сила совсем не в том, что ты не в состоянии их предсказать, а в том, что ты попросту не можешь учесть их все. Хитрые противники, набегающие со всех сторон. Поверьте на слово, от таких не отстреляться даже в том случае, если ваши патроны никогда не заканчиваются и сами появляются в барабане. Рано или поздно они облепят вас со всех сторон и больше не отпустят. Но вероятностям, несмотря на их грубую и агрессивную манеру игры, следует отдать должное – именно они придают нам форму. Вероятности формируют наши тела и заставляют их обретать реалистичные очертания. Наш след во времени – продукт их безустанной работы, и, раз так, рано или поздно нам самим придётся отработать всё до последней секунды.
В школе, за несколько недель до упомянутого мной инцидента со стеклом, нам задали написать сочинение на свободную тему. Обычно это сложно потому, что выбор слишком велик, как в случае со столом, скрипящим под весом разнообразнейших сладостей. Выбрать всегда сложно, когда тебе не говорят, из чего именно следует выбирать. В общем, как я уже сказал, такой выбор дается сложнее всего, и, должно быть, именно поэтому мой выбор пал на рассказ. В рассказе не обязательно о чем-то рассуждать, однако необходимо донести ту или иную идею. Это было по мне, и я, как сейчас помню, что взял в руки обломок карандаша и принялся записывать историю двух людей. Один решил убить второго в знак отместки за поступок, которого последний не совершал. В том рассказе было много лишних слов, и сейчас мне их не воссоздать, однако я хорошо помню финальных диалог.
-Ты никогда не пробовал, не искать то, чего нет? – спрашивал один из персонажей.
А второй, в свою очередь, отвечал:
-Не так-то просто это сделать, если то, что есть, лежит только там, где его оставили. Только в заранее подготовленных местах, понимаешь? А в остальных тогда что? Быть не может, чтобы вокруг было так пусто.
На этом самом моменте моя история приобретает наибольшее сходство с историями жизненными, потому как один из персонажей погибает, так и не успев ответить второму. Наихудшее из всех возможных поражений в споре – смерть. Слова, которых ты не сказал, теперь навсегда примерзли к твоим устам, а сами уста уже начали остывать. Совсем скоро сложно будет даже представить, как из них вырывались слова. Ты официально перешел в разряд того, чего нет, и теперь нет не только тебя, но и пути назад.
Думается мне, тогда был просто не мой день. С самого начала. Не потому, что этот ублюдок Эктор стал косо на меня смотреть, как только я спустился в подвал «Одноногой Сью». Он так на всех смотрел. А больше всего презрительных взглядом Эктора доставалось тем, кто называл его Гектором или любым другим словом, не звучащим, как Эктор.
Постойте-ка, что это только что было?
В общем, к этой срани с его взглядами все давно привыкли. Да и перечить ему никто не думал, потому что это был папа Эктор. Он вот уже двадцать лет покрывал все выходки своих бравых парней и ни секунды не колебался прежде, чем разрядить свой Кольт Анаконду в того, кто посмел с его парнями повздорить. Так Эктор делал дела. Грязно, но достаточно осторожно, чтобы продолжать сидеть в подвале своей любимой забегаловки.
Нет, я серьёзно. Откуда звучит голос или что это вообще такое? Как будто прямо сейчас кто-то рассказывает историю и тем самым пытается перебить меня. Я, конечно, представляю, насколько странно это может звучать, ведь историю я надиктовываю себе самому, но, готов поклясться, здесь звучал какой-то голос.
Я сам с Эктором ни за что бы не связался, если бы не нужда…
Стоп.
Денег не было ни у кого. Точнее сказать, они были у тех, до кого мне не добраться, и были исключительно потому, что они обчищали тех, до кого добраться я был в состоянии.
СТОП.
Что? Это еще такое? У меня здесь, между прочим, время наконец на историю нашлось. Момент такой. Либо сейчас, либо никогда.
Повтори еще раз.
Ну вот, кажется, моя крыша совсем дырявой стала. Кто-то в моей же голове требует повторить еще раз мою же собственную мысль. Нет, ну момент, может, и один из последних, но не значит же это, что я прямо сейчас обезуметь должен.
Обезуметь? Легко тебе говорить, наверное. У меня здесь своя история была. Тоже, кстати, без всяких голосов в голове. И, к твоему сведенью, в тот самый момент, когда ты меня перебил, я подбирался к интересной мысли.
То есть, это я тебя перебил, да? Нет, ну послушать только, а? Умора. Какой-то полоумный мужик в моей голове заявляет, что я его перебил. Мне бы научиться такие мыслишки контролировать, пока еще могу наслаждаться прелестями земной жизни.
Что бы ты там себе не надумал, я совсем не в твоей голове. Будь я в твоей голове, у меня никакой истории не было бы. Вернее, моя история была бы в точности такой же, как твоя, а я никакого Эктора никогда знать не знал.
Ну по крайней мере не убеждаешь в том, что это ты меня придумал. Уже хорошо. Дружелюбный, значит. Как там писали в той газетной статье о самоконтроле? Конформист. Это действительно хорошо, дружище.
Я, правда, пока в этом ничего хорошего не вижу. Твои разговоры, знаешь ли, отвлекают.
Можно подумать, я на чем-то сосредоточиться могу, когда слышу твою болтовню. Но нам с этим теперь всё равно придется разобраться, так? Лучше сразу скажи, приятель, насколько у тебя всё плохо?
Это ты спрашиваешь о конкретном моменте или вообще?
Не думаю, что мы знакомы настолько хорошо, чтобы я интересовался общим положением твоих дел. Я о том, как быстро ты умрешь?
Какой-то очень серьёзный вопрос у тебя получился. Прямо из области метафизики, если подумать. И какой я должен дать на него ответ? Надеюсь, умру не в ближайшее время. Старость, конечно, штука досадная, особенно для частного детектива. И тем более, для частного детектива с протезом глаза и руки…
Жестоко с тобой эта стерва обошлась, да? Стерва-жизнь. Даже не знаю, чем ты ей так не угодил. Но я уверен, что ты сможешь рассказать это потом. Ты сейчас точно копыта откинуть не рискуешь, а я, может, в паре минут от верной гибели уже. Вот, клянусь тебе, при других обстоятельствах, я бы с радостью дал тебе рассказать свою историю, и, может, даже от чашечки кофе не отказался, но сейчас моё драгоценное время на исходе, а ты мешаешь мне думать.
Это, я так понимаю, отчаянная попытка заставить меня помолчать?
Это, мать твою, попытка собрать всё воедино. Что здесь еще неясно-то? Первый раз в жизни, серьёзно, первый раз я пытаюсь собрать в кучу все воспоминания и понять, где я оступился. Но даже здесь у меня возникает проблема в виде тебя, кем бы ты там ни был. Мне нужно всего-то немного времени. Пока они меня не догнали. Пока не выбежали по этой чертовой лестнице на задний двор, понимаешь? Бежать мне уже некуда, но возможность умереть с чистой совестью всё еще есть. Я знаю, парням вроде тебя это покажется глупым, но я просто обязан перебрать в голове все события, и убедиться в том, что я сделал всё возможное. Ты понимаешь?
По правде, понимаю смутно, но раз тебе это так надо, дерзай. Рассказывай свою историю. Я пока никуда не спешу. Я здесь скорее просто старые завалы разбираю. Скажу только, что напрасно ты говоришь так – бежать некуда. Всегда куда-то можно бежать.
Вопрос в том, как далеко ты убежишь. Старина Эктор тоже любит повторять эту фразу. Любит даже больше, чем свою мать и верных дружков-головорезов. А головорезы там, знаешь, и вправду знатные. Я с ними познакомился еще до того, как стал регулярно проигрывать в карты в «Одноногой Сью». Что бы ты, кстати, не подумал, играю я совсем недурно, когда-то даже был одним из лучших в городе, но картами семью не прокормишь. Тогда я был еще тупее, чем сейчас, и решил, что ничего постыдного в том, чтобы взять в долг у мафиози, нет. Знаю, ты там уже прикрываешь рот руками, чтобы не сорваться на смех. Я бы сейчас и сам сейчас расхохотался, но тогда мне это казалось чертвоски правильным решением, и, напялив свой лучший костюм, я отправился к Эктору де Марко со своей скромной просьбой. Он мне, конечно же, не отказал. Сказал, что теперь рассчитывает на мою отзывчивость, а потом вежливо так предложил испробовать кофе, который готовят его парни. Вот тут-то мы с ними и встретились. Один был громадный, футов, наверное, семь. Одежда на нем была неопрятная, как из мешковины, но вот на голове был этот головной убор с пером, который еще в австрийских театральных постановках увидеть можно. Выглядело это всё просто до жути нелепо, но ты такому парню ничего не скажешь, особенно, если он протягивает тебе руку и говорит, что его зовут Гэри-Леон. Это вообще, мне кажется, главная ошибка многих родителей. Каким же, черт возьми, законченным придурком нужно быть, чтобы думать, что человеку с именем Гэри-Леон светит нормальная жизнь. Я такое имя только пару раз жизни встречал, но называли им почему-то исключительно серийных убийц. Как будто в тюремных записях это имя будет смотреться лучше остальных. Но, может, именно так оно и было.
Потом я узнал, что здоровяка Гэри по имени называют редко, а чаще зовут просто Дровосек. И это только на первый взгляд могло показаться безобидным прозвищем. Каждый, кто встречал Гэри-Леона больше одного раза, знал, что тот почти всегда ходит со своим топором. Топор этот помогал ему разбираться с проблемами босса, но самое интересное скрывалось не в этом. После того, как проблема больше не подавала признаков жизни, Дровосек присаживался рядом с ней на корточки и проговаривал «А теперь мы узнаем, сколько тебе. По твоим годовым кольцам узнаем».
Больной ублюдок, знаю, но, я уже говорил, что с такими спорить бесполезно. Он сильный, и парни вроде меня ему на один зуб. Когда смотришь на таких, как он, понимаешь, что мы в этом мире вообще не для того, чтобы с ними спорить. Да с ним вообще никто не спорил. Кроме его постоянного компаньона разве что. Приятель, ты же меня слушаешь, да?
Ты просил помолчать, и теперь я молчу. И, если бы по какой-то причине я не захотел тебя слушать, не думаю, что у меня получилось бы.
Вот, скажи, в твоей жизни были ситуации, которые в полной мере могли бы определить её исход? Как ва-банк…
У тебя, если не ошибаюсь, мало времени. И ты с чем-то там хотел разобраться.
Может, это мне тоже поможет разобраться. Так ты ответишь?
Думаешь, такие ответы просто падают на голову? Шел себе, насвистывал песню из любимого мюзикла, и тут «бах», что-то выпало из окна стоящего рядом дома и указало тебе жизненный путь. Если такое и случается, то тебе нужно обратиться к кому-то другому. У меня таких озарений никогда не было, хотя, признаться, много странного повидать пришлось. Был когда-то парень, который почти всю жизнь провел в окрестностях Килиманджаро, а потом решил отправиться на поиски лучшей жизни. Этот тип умудрился приплыть на корабле с выпивкой, но его, понятное дело, обнаружили, как только стали разгружать товар. Из наших слов он знал только «сука» и «без ГМО». Я думаю, несложно догадаться, что с таким словарным запасом от полиции отделаться будет нелегко. И вот этот парень, окруженный полицейскими со всех сторон, кидается к одному из них и выхватывает у него пистолет. Полчаса все смотрели на него, изучали, спрашивали о чем-то, но так и не подумали, что он может на кого-то напасть. И вот он уже с оружием, из которого явно не умеет стрелять, кричит как невменяемый и требует освободить ему дорогу. Все кроме этого парня понимали, что ему скорее позволят застрелить пару человек, чем отпустят прогуляться по городу. А он хотел только этого – оказаться в новом месте. И был уверен, что достаточно будет всех слегка припугнуть, чтобы ему наконец позволили это сделать. В общем, он начинает размахивать пистолетом еще активнее, но тут что-то идет не так, и все отчетливо слышат хлопок. Пуля прилетела сержанту прямиком в лицо. Парень такого совсем не хотел. Думаю, это и говорил всю оставшуюся дорогу на своём замысловатом языке. Повторял, что не хотел. Но он теперь был убийцей, а не просто каким-то иммигрантом, и его бормотания никто не слушал. Может, такие вот решения раз и навсегда определяют ход событий. Но для такого нужно быть полнейшим неудачником или идиотом.
Я-то уже подумал, что тем полицейским, у которого отобрали оружие, был ты.
Может, в другой жизни. А в этой полицейским стать мне так и не довелось. Туда желательно приходить с двумя руками. С двумя руками из плоти и крови, а не металлической кочергой вроде моей.
Ты в моем воображении теперь всегда будешь возникать в образе пирата. Йо-хо-хо. Знаю я, знаю, над таким не шутят. Война и моих родителей не пожалела.
Меня покалечила никакая не война, а обычная бандитская перестрелка рядом со школой, где я когда-то учился. Целый град из пуль во время урока. Прямиком в окно. К моменту, когда паника утихла, моя рука напоминала месиво, а врачи отказались спасать куски мяса, предложив более быстрый и эффективный способ.
Вот, честное слово, я никак не могу перестать тебе удивляться. Живучий ты, однако. Сопляком выстоял перед бандитами так, как мне не выстоять и сейчас.
Ну противостоянием это точно не назовешь. Нам потом даже не смогли сказать, кто стрелял. Санкции ввели зато. И денег выделили на новые окна.
И ты так и не узнал?
Что это были за бандиты? Нет. Помню только, что одного из них звали Стрит. Прежде, чем началась пальба, кто-то это имя часто кричал. Этот Стрит мог меня подстрелить, а мог просто пасть жертвой вроде меня, только более невезучей. В общем, не знаю я, что там было, и лучше в этот омут уже не лезть.
Ну-с, дружище, я с таким именем всё равно никого не знаю. Хотя мою жизнь, думается, тоже стрит погубил… Но мы что-то заболтались. Мне же здесь исповедь нужна была, или как это называется.
Можешь продолжать.
Да я в любом случае собирался. Вспомнить бы теперь только, на чем я остановился… А, вышибалы Эктора. В общем, как я уже сказал, спорить со здоровяком Гэри Леоном позволялось только боссу и его напарнику Кэйси. Внешне последний никогда не производил грозного вида, однако внешность, как говорится, обманчива, и это было как раз о Кэйси. Сам он говорил, что избавляет мир от последовательностей. Ему, наверное, нравилось умничать, и еще нравился этот самый вопросительный взгляд собеседника, когда тот слышал что-то подобное впервые. Но Кэйси был не из тех, кто довольствовался одним только взглядом, поэтому он никогда не ленился снисходительно улыбнуться и всё подробно разъяснить. По его словам каждый из нас кладет начало куче разных последовательностей. Паренек женился, завел семью, а потом женился уже его сын и тоже завел семью… Это, говорил Кэйси, самая опасная из последовательностей. Её сложно остановить потому, что семьи разрастаются, и потом всех этих наследников первого парня, решившего завести семью, хрен переловишь. Но Кэйси очень пытался. Он сводил количество последовательностей к минимуму, и считал свою работу такой же важной, как, например, работа повара или учителя. В этом был весь Кэйси. И он не просто восхищался собственной работой, он относился к ней с огромной ответственностью. Каждый раз, когда Эктор и его успешные приятели собирались за круглым столом отыгрывать мои деньги, Кэйси любезно напоминал, что если я вдруг не захочу проигрывать, он прервет еще одну последовательность.
Сегодняшний день тоже не был исключением. Даже появление быстрого Джима Гальвани не заставило Кэйси заткнуться. Он, кстати, был единственным, кто спрашивал Джима о происхождении его прозвища и не получал за это по роже. Думаю, все его терпели потому, что Кэйси провел в этой дыре почти столько же, сколько и сам босс. В один прекрасный момент он просто перестал быть человеком и стал чем-то вроде предмета мебели, который никогда не сдвигают с места потому, что он заслоняет собой дырку в стене. Это была сделка с самой комнатой. Комната хотела, чтобы в ней был Кэйси, понимаешь? Кэйси пустил корни слишком глубоко, чтобы теперь кто-то осмелился его выгнать.
Что же касается Джима Гальвани, тот наведывался к Эктору раз в несколько месяцев, воздавая дань старой дружбе. По случаю появления Джима мне полагалось проигрывать еще больше, а это было чертовски сложно, потому как играл Гальвани хуже моей жены. Покер всегда был для него загадкой, но ему и не нужно было разбираться. Парни вроде Гальвани растут с уверенностью в том, что на их стороне играет сам Бог, а затем укрепляют эту уверенность, фаршируя свинцом каждого, кто посмеет с ними поспорить. Гальвани сам был богом, но, может, чуть меньшим, чем Бог-отец. А помимо божественного дара Джимми также мог похвастаться способностью к прорицанию. Вот уже второй год он приходил, опустошал бокал «Джеймсона» и рассказывал о том, что знал о планах Ли Освальда задолго до их свершения. «В то утро, - говорил Гальвани, - я проснулся от звука выстрела. Он звучал у меня в ушах. До сих пор звучит». Может, и вправду звучит. Никто не знает. А моё дело, так вообще – отдавать свои деньги.
Я и сегодня, если на то пошло, должен был деньги отдавать. Да я бы и проиграл всё этому сраному Гальвани, если бы он прыгать выше своей головы не пытался. Все ведь прекрасно знают, что Джим никогда не блефует. Джиму просто мозгов не хватает блефовать, поэтому он играет честно. Этакий честный бандит Гальвани. Ночью топит гангстеров в реке, а днем честно играет в покер. Все привыкли к такому положению вещей. Его и ни к чему менять. Это как с тем предметом мебели, который никто сдвигать не осмеливается, потому как знает, что будет только хуже. Так должно быть всегда. Но Гальвани даже этого понять не смог. Он решил сыграть по-другому. Решил блефовать. А я просто выходить из игры сразу не хотел. Думал оставить хотя бы удовольствие от процесса, раз результат должен всегда меня огорчать. Но это была безобидная затея. Кто вообще знал, что он полезет в блеф со своей парой семерок? Но он полез, потому что на его стороне играл Бог. По крайней мере, он так думал, пока не увидел, что у меня стрит. А это значит, я победитель. И нет покера, где пара ценилась бы больше стрита, поэтому помочь Гальвани никто не мог. Это задело его, задело до глубины души. Это огорчило и Эктора, потому что тот боялся оскорбленного Гальвани. И вот все они смотрят на меня, а я понимаю, что выход из этой ситуации только один. Я срываюсь и взбегаю вверх по лестнице. Но, видимо, мне было слишком страшно, чтобы подумать о том, что не стоит бежать на задний двор. Здесь, видишь ли, здания со всех сторон и только один выход – через «Одноногую Салли». Есть еще какая-то школа, но там решетки на окнах. Наверное, как раз против таких, как я. А дальше – голые стены. Высокие и голые, как белокурые девчонки из весеннего номера «Playboy». Этим стенам точно не до меня, и помогать они мне не будут, так что я в западне. Я сам виноват. Сам себя загнал. И даже сейчас, вместо того, чтобы признать свою вину, всё думаю о том, что так было нужно. Виноват Гальвани – вот, что я думаю. Видимо, и подохну с мыслями о быстром Джиме. О каком-то вонючем мужике, которого видел всего пару раз. А Кэйси еще улыбнется своей снисходительной улыбкой и скажет: «Твои последние слова. Говори, или я озвучу их за тебя». Готов поспорить, он уже придумывает за меня прощальную речь, выбивая дверь на пару с Гэри Леоном. А дверь словно ждет, пока я выскажусь. Не хочет позволить мне умереть с куском истории во рту. За это я ей благодарен, но она, видимо, не хочет защищать меня вечно, поэтому поддается. Здоровяк Гэри вбегает первый. Не знаю, зачем ему автомат для охоты за мной. Это же только я. Можно подумать, мне было бы мало пули из обычного пистолета.
- Гэри, зачем автомат? – кричу я.
Здоровяк смотрит на меня в недоумении. Он уже собирается ответить, но тут вбегает Кэйси.
-СТРИТ, - вопит он, - ЧЕРТОВ СТРИТ.
-Теперь поплатится, - наконец выдает Гэри.
- Да, - продолжает Кэйси, не снижая голоса, -за стрит нужно платить. Ты готов заплатить за стрит?
Я думаю над остроумным ответом. Секунд тридцать, не больше. Собираюсь сказать на прощание что-то о тупости Гальвани. Может, нужно сказать «его даже слепой мальчишка обыграет». Нет, не совсем подходит для финальной реплики…
- Неужели наш мальчик потерял дар речи? – наконец спрашивает Кэйси, подступая ко мне маленькими шажками.
Я снова думаю над ответом, а Гэри Леон открывает огонь. Трясет пушкой так, как будто хочет расправиться с ней, а не со мной. Первые пули летят в окна. Прямо в окна школы. Кажется, уроки сегодня закончатся быстрее. Всё благодаря Гэри Леону. Он сегодня делает подарок детишкам. И мне. Остальные пули летят в меня.

В колонках играет - Graveyard – The Siren
Многие считали, что Полосатый Пиджак и кресло неразлучны. По крайней мере, никто не мог свидетельствовать о том, что видел, как Полосатый Пиджак покидает излюбленное кресло. В сутках был всего час, когда за Пиджаком никто из присутствующих в салоне наблюдать не мог, и, как полагали самые пытливые и догадливые умы, именно этот час он проводил вне кресла. Само кресло было настоящей гордостью Полосатого Пиджака. На нем, конечно, не было широких полос, которые так ценил обладатель пиджака, но к чести кресла всё же следует заметить, что вид у него был поистине господский. Как и полагается любому креслу, по бокам у него были две ручки. Будь это простое кресло, ручки тоже непременно оказались бы простыми, из какого-то дерева с неизвестным названием, спиленного пару десятков лет назад безымянным пройдохой, родившимся на лесопилке и благополучно завершившим там свою жизнь. Будь это простое кресло, на его ручки никто бы даже не стал смотреть, однако все прекрасно знали, что выбор Полосатого Пиджака попросту не мог пасть на простое кресло. Это, в свою очередь, заставляло прийти сразу к нескольким очевидным выводам, один из которых состоял в том, что ручки у кресла были непростыми. Помимо того, что Пиджак считал ручки своей излюбленной частью кресла и каждые полчаса любовно их потирал, он также никогда не ленился рассказать о том, как последний могучий дуб в королевском лесу пожертвовал собой, дабы стать частью этого самого кресла. «Настоящий героизм, - говорил Пиджак, пробегая взглядом по лицам посетителей салона и ожидая, пока на каждом из них воцарится полное согласие, - не то, что в наши времена. Теперь уже никто не захочет себя увековечить. Всем подавай искрометную жизнь. Все хотят всё и прямо сейчас, а вот дуб…». Чем больше Пиджак говорил, тем сложнее было вспомнить, с чего он начал и к чему вел. Скорее всего, ему еще ни разу не удавалось закончить свой рассказ, потому что каждый раз, приблизительно через полтора часа после того, как слово «дуб» впервые за сутки покидало уста Пиджака, кто-то из преданных слушателей непременно зевал и тем самым ввергал рассказчика в дикое смущение. Пиджак мог стерпеть почти всё. Не раз ему доводилось слышать нелестные слова в свой адрес из-за слишком экстравагантной манеры одеваться или, например, лишнего веса, ужасным образом оскверняющего его тело. Подобное Пиджак неизменно игнорировал, вспоминая о том, что настоящая сила кроется совсем не в обоюдных пререканиях. Такую реакцию на оскорбления он считал одним из своих главных достоинств, а достоинствами, как известно, лучше пользоваться почаще. В общем, Пиджак попросту не мог, да и не хотел, отказываться от удовольствия возвыситься над оппонентом, и поэтому слыл человеком спокойным и уравновешенным. Пиджак мог стерпеть почти всё. За исключением показательного невнимания к его креслу. Это уже не было общим оскорблением, направленным на то, чтобы задеть всех толстых безвкусно одетых людей. Это оскорбление было совсем другого характера, личного, и предназначалось оно для того, чтобы поразить Полосатого Пиджака в самое сердце. Чертовски обидно было наблюдать, как кто-то зевает на самой интересной части повествования, так что, не в силах справиться с подступающей обидой, всех слушателей Пиджак прогонял. «Завтра в то же время?» - спрашивал кто-то из пришедших в последние минуты. «Да, - отвечал Пиджак, протирая вспотевший лоб клетчатым носовиком, - всего на пару часов. У меня еще много дел».
Говорил Пиджак чистую правду – дел у него было хоть отбавляй. Для того чтобы быть занятым, совсем не обязательно передвигаться, и всем своим фактом существования он доказывал это окружающему миру. Также стоит заметить, что в обед посетителей было меньше всего. Всё потому, что в обед Пиджак рассказывал истории, а в салон люди приходили совсем не за ними. Конечно, некоторые из них и, вероятно, наименее подлинные могли бы представиться вам крайне интересными. Например, история о том, как Пиджак десять лет проработал мороженщиком и прожил в своём рабочем фургоне, экономя каждый цент, дабы потом открыть свой салон. «Этот пиджак, - неизменно говорил он под конец, - не просто там какая-то тряпка. Он напоминает о моей былой жизни, и будет напоминать, пока не протрется до дыр».
Наблюдая за Полосатым Пиджаком, можно было легко подумать, что вся его жизнь сводится к любованию креслом и своей одеждой, и только при более продолжительном наблюдении взору представлялась совершенно иная часть его жизни – бизнес. По правде, бизнесмена в Пиджаке никто не видел именно из-за его пиджака. Тот был уж слишком вычурным и ярким, как для бизнесмена. В таких, как выразился один из прошлогодних посетителей, ходят клоуны и цирковые зазывалы, но совсем не деловые люди. Если уж говорить начистую, винить в сказанном безымянного посетителя нельзя – тот был совершенно прав. Пиджак старый, потертый, на размер меньше, чем требовалось его владельцу, но все же невероятно броский, сразу цепляющий взгляд. Красные полосы на нем, казалось, постоянно подкрашивались и оттого не теряли своего цвета, а вот белую ткань подкрашивать было сложнее, и та всегда выглядела невероятно хрупкой рядом с новенькой красной. С пиджаком владелец никогда не расставался, и вообще неизвестно, доводилось ли этому пиджаку бывать где-то помимо тела хозяина на протяжении последних пятнадцати лет.
-У вас вообще есть другая одежда? – спросил как-то один из постоянных посетителей.
-Я бы предпочел поговорить об этом в другой раз, - вежливо ответил Пиджак, но по его взгляду было совершенно понятно, что никакого другого раза уже не будет.
Посетитель в салон больше не возвращался, и это был как раз тот случай, когда Пиджак оказался этому неимоверно рад. Как оказался рад и тому, что сейчас дверь салона открыл человек ему до сих пор незнакомый.
- Вы распаковывать или запаковывать? – спросил Пиджак незнакомца, едва тот успел переступить порог.
- Простите, - ответил тот с легким итальянским акцентом, - я не…
- Вы, получается, что же, зашли сюда совершенно случайно?
- Нет-нет, - посетитель энергично замотал головой в знак протеста, - я по наводке мистера Эйкли. Он сказал, у вас можно избавиться от тревожных воспоминаний. Но чтобы распаковывать или запаковывать…
- Ах, - Пиджак издал легкий смешок, - значит, вы просто дилетант. Сейчас я подзову Бакли, и он вам всё объяснит.
- Я уже здесь, если что, - послышался вдруг молодой голос из-за шторы, разделяющей комнату на две части, подобно занавесу на сцене.- Я здесь почти всё время, босс. Просто стою за шторой.
- Да-да, точно-точно. А теперь, будь добр, расскажи посетителю о наших услугах.
- Конечно, - быстро согласился Бакли и направился в сторону незнакомца.
-Меня зовут Рик, если что.
- Хорошо, - кивнул Бакли, -Рик, пройдемте со мной.
Нельзя было не заметить потрясающего сходства между Риком и Бакли. Роста они были почти одинакового, волосы зачесывали на ту же сторону, и даже в их манере держаться было что-то схожее. Единственная разница, как несложно догадаться, была в одежде. Костюм сотрудника салона был солидным, но простым. Видимо, выбирал его сам босс, руководствуясь отчасти профессионализмом, отчасти желанием затмить своим пиджаком всех присутствующих в салоне. Испытывая необходимость в поддержании авторитета, Полосатый Пиджак попросту не мог позволить помощнику расхаживать в костюме более ярком и броском, чем у него самого. А вот Рик никому подчиненным не приходился, поэтому мог выбирать любую одежду и спокойно в ней расхаживать. Нельзя сказать, что Пиджак испытывал зависть, глядя на строгий синий костюм клиента, но по взгляду его было совершенно понятно, что человека в таком костюме рядом с собой он долго терпеть не станет.
-Как видите, - проговорил Бакли, уводя посетителя всё дальше от Пиджака и его кресла, - у нас есть много комнат. Часть из них просто заставлена креслами. Это может показаться странным, но, как оказалось, многие получают невероятное удовольствия от того, что эти кресла, как бы это сказать, потрошат. Не смотрите на меня с таким удивлением, мистер, это всё чистая правда. И видели бы вы их лица… Они буквально сияют от восторга в то самое время, когда руки этих людей безобразно уродуют кресла с помощью ножей. Показать я вам, к сожалению, не могу. Как говорит босс, это дело личное. Я с ним, в общем-то, согласен, но, знаете, это как раз то, что сложно передать словами. Вы вообразите только: состоятельные мужчины со статусом в обществе сидят посреди комнаты и вырывают набивку из кресла. Все они говорят, это очень интимный процесс…
- Я когда-то читал о подобном, - Рик задвинул за собой занавеску и стал осматривать бесчисленное количество дверей, тянущихся вдоль стены.
- О подобном?
- Ну не о таком же в точности, а просто о…кхм…специфических предпочтениях некоторых людей. Это называется фетиш. И раз эти люди способны получать от такого удовольствие…
- Да, - быстро согласился Бакли, - лучше им не мешать.
- Пока вы не спросили, а я знаю, вы спросите, потому, что вам нужно заработать деньги, я сразу скажу, что пришел не за этим.
- Попробовать, значит, не хотите?
- Лучше предоставлю это другим. Мне самому больше нравятся целые кресла. Такие, на которых можно сидеть часами и читать книги. Я бы эти кресла ни за что уродовать не стал, что бы там ни было у них внутри. Думается мне, их делают целыми как раз для того, чтобы они такими оставались.
- Вынужден с вами согласиться. На самом деле, я в любом случае должен с вами соглашаться, так что лучше не принимайте на свой счет.
- Я и не думал, - Рик одобряюще улыбнулся.
- Но вы-то, вы пришли сюда за другим. Хотите что-то запаковать?
- Если честно, я так и не понял, что значит «запаковать».
- Запаковать воспоминания. Понимаете ли, то, что вам говорили об этом месте, может оказаться не совсем правдой. К нам часто приходят люди, которые простят изъять их мысли или, проще говоря, стереть. Так вот мы такого не делаем. Мы на это попросту не способны. Единственное, что мы можем, так это запаковывать. Вот как будто лежит у вас на столе вещь, вызывающая отвращение, но выбросить вы её никак не можете. Она просто должна там лежать, вы это прекрасно осознаете, но с постоянно подступающим отвращением тоже ничего не поделать. И тогда вы обращаетесь к нам. Уничтожить эту вещицу, как я уже говорил, мы не можем, однако можем её чем-нибудь прикрыть или запаковать в красивую упаковку. Каждый раз, пробегая взглядом по столу, вы будете видеть красивую упаковку, а то, что в ней, перестанет вас беспокоить и даже интересовать.
- То есть, если я правильно понял, вы просто зарываете воспоминания поглубже?
- Что-то в этом роде, - Бакли кивнул, -забрасываем одну книгу десятком других книг, чтобы её было сложнее найти.
- И это работает?
- Пока никто не жаловался. Лично мне кажется, это работает потому, что человека пугает сумбур. А мы как раз то и делаем, что добавляем к пугающему вас воспоминанию огромное количество незначительных деталей, заталкивающих его на задний план. Вы просто не будете знать, за что ухватиться, и это вас спасет.
- Тогда мне интересует несколько другой вопрос.
- Да, конечно. Мне платят за то, чтобы я вам на них отвечал.
- Что люди обычно пытаются запаковать?
- Думаю, вы догадываетесь, - Бакли вдруг перешел в тактическое отступление, - что этой информацией я делиться не могу. Могу только сказать, что клиенты хотят закопать не только кошмары. Многие приходят с полной головой счастливых воспоминаний и требуют сейчас же от них избавить. Они просто боятся, что наступят времена, когда эти воспоминания окажутся в слишком далеком прошлом, понимаете? Эти люди, какими бы они не пытались казаться, в действительности слишком слабы для того, чтобы принять переменчивость жизни. Судить я не в праве – я простой ассистент, но, уверяю вас, обстоит всё именно так.
- Я…я спрашивал не для того, чтобы потешиться над чужим ужасом. Просто сейчас мне кажется, что я тот самый парень, который прибегает в больницу с комариным укусом и ставит всех дежурных на уши.
- Быть может, у вас аллергия на комаров, и это вопрос жизни и смерти. К тому же, вы всё равно заплатите, так что потратить немного времени на вас нам не жаль.
-И вы поможете мне, что бы я ни попросил запаковать?
-Конечно, желательно, чтобы воспоминание было единичным. Так его проще схватить и спрятать. В противном случае от вас потребуется поочередно восстановить в памяти все беспокоящие вас эпизоды.
-Думаю, с этим я справлюсь.
-В таком случае, пройдемте со мной, Рик.
Прошествовав вдоль десятка одинаковых дверей, Бакли наконец остановился у той, что была приоткрыта.
- Сюда? – уточнил Рик, указав на дверь.
- Да-да, проходите.
Нельзя сказать, что за дверью было что-то, чего Рик еще не успел увидеть в салоне. Большую часть внимания на себе перебирали пестрые обои со строгим геометрическим узором, а что же касалось наполнения самой комнаты, назвать её пустой не позволяли только два кресла, стоящих по центру.
- И это всё? – клиент не скрывал удивления в голосе.
- О, поверьте, нам больше и не потребуется. Присаживайтесь в кресло.
- Нам же не придется его потрошить?
- Нет-нет, что вы, - поспешил заверить Рика ассистент, - эта процедура совсем другая. Ну же, не бойтесь, присаживайтесь.
- Раз уж я сам пришел, полагаю, особого выбора теперь нет.
- Если вы всё еще не передумали, - Бакли улыбнулся лучшей улыбкой продавца, желающего продать свой товар по заоблачной сумме.
- А теперь? – переспросил Рик, ощупывая руками кресло, на котором сидел.
- Теперь не спешите. Для начала вам придется рассказать мне о том своем воспоминании, чтобы я мог сориентироваться. А всё остальное будет…скучным. Как простая косметологическая процедура вроде удаления бородавки. Мы подключимся к визуализатору. В то время, пока вы будете концентрироваться на воспоминаниях, я буду дополнять их другими событиями. Раньше, кстати, мы работали по другой методике. Создавали еще один кошмар, заставляющий мозг блокировать весь эпизод в памяти. Однако эта техника не всегда давала необходимый результат, поэтому от неё пришлось отказаться.
- А этот визуализатор… - начал Рик, прослушав большую часть сказанного ассистентом.
- Он в кресле. Повернете рычажок у левой ручки, и над спинкой появится шлем. Один для меня один для вас. К слову, это совсем не больно, так что можете не беспокоиться.
- А об этом я, кстати, еще не успел подумать.
- Так вот, - тон Бакли из дружелюбного резко перешел в исключительно деловой, - пора обсудить ваше воспоминание.
- Это может показаться странным, но меня пугает один человек. Я совсем недавно перебрался в дом прямо через дорогу от вашего салона. Свою страну я всегда мечтал покинуть и, признаться, очень доволен вашей, но кое-что всё же нарушает моё спокойствие. Человек в грузовике. Да-да, просто себе человек в грузовике. Я бы с радостью забыл о нем, но он каждый день околачивается у моего дома. Каждый раз, когда я прохожу мимо и невольно пересекаюсь с ним взглядом, он смотрит на меня глазами полными маниакальной ненависти. Его лицо искажается в такой гримасе, словно он вот-вот сорвется с места и задушит меня голыми руками. Вообще, я не из мнительных, вы не подумайте. Но этот человек, он действительно жуткий. Поначалу я не обращал внимания, но, знаете, не так-то легко игнорировать человека, убивающего вас взглядом каждый раз, когда вы покидаете свой дом. Я каждый раз вижу, как он меня глазами душит, и никакие это не шутки. Квартиру здесь я уже продал и приобрел другую. Жалко, конечно, расставаться с таким хорошим домом, но жить по соседству с маньяком я точно не хочу. Знаете, я честно думал, что переезда будет достаточно. Был уверен, что просто съеду и смогу жить спокойно… Но это совсем не такой случай. Понимаете, я постоянно возвращаюсь в мыслях к глазам этого маньяка. Да что уж там, теперь я вижу его в каждом водителе грузовика. Это какая-то болезненная одержимость, знаю, но к врачам сейчас лучше вообще не общаться, так?
- Думаю, это всё же зависит от того, что у вас болит.
- Лучше сразу скажите, насколько ничтожны мои шансы, получить вашу помощь.
- Поверьте, к нам приходили и не с таким. А у вас работы на полчаса от силы. Просто мечта, а не работа.
- Значит… - снова начал Рик.
- Успокойтесь и поверните рычаг у левой ручки.
Как известно, успокоиться в подобной ситуации невероятно сложно. К слову, дается достижение спокойствия с трудом не потому, что посетители попадаются уж больно нервные, а в основном потому, что каждый из них всё это время нервничать боялся, и именно сейчас нашел для этого достаточно и времени и сил. Правда, время всё же не совсем подходящее, поэтому в руки нужно брать себя быстро, и если не успокаиваться взаправду, то хотя бы всем своим видом пресловутое спокойствие имитировать. С этой задачей Рик справился хорошо, что, в свою очередь, отметил Бакли, однако вслух говорить не стал. Как и предупреждал Бакли, процедура оказалась косметической. Если она и могла представиться занятной, то ни одна сторона об этом всё равно не помнила. Посетитель, как всегда, оказался слишком сконцентрирован на собственных переживаниях и воспоминаниях, а сотрудник салона…для него это дело и так привычное. Это как раз то, что Полосатый Пиджак называл громким словом профессионализм. Если ты не профессионал, делать тебе в салоне нечего, и Бакли это прекрасно знал.
- Как вы себя чувствуете? – спросил он Рика с наивысшим профессионализмом, как только процедура была окончена.
- Я в порядке, благодарю.
- Что вы, не стоит благодарности. Не уверен даже, что в таких местах манеры к месту. Пожалуй, лучшей благодарностью будут наличные или чек. Уверен, мистер Уилкс это оценит.
- Кто оценит? – неожиданно растерявшись, переспросил Рик.
- Босс, разумеется. Идите к нему. Он ждет вас в своем кресле.
То, что босс ждал в своем кресле, было неопровержимым фактом вроде того, что Земля обращается вокруг Солнца, или того, что само Солнце однажды увеличится в размерах и погубит всю жизнь на бережно согреваемой им планете. Но сейчас голубая планета мирно вращалась вокруг ближайшего к ней светила, а босс сидел в своем кресле, и это был факт.
- Вы предпочитаете наличные? – Рик неожиданно оторвал Полосатого Пиджака от поглаживания так сильно полюбившегося ему кресла.
- Всё верно. Нет ничего лучше наличных.
- Тогда держите, - благодарный клиент протянул стопку банкнот толщиной с три пальца.
-Приятно иметь с вами дело.
- То же самое могу сказать о вас, - Рик бегло улыбнулся и зашагал в направлении двери. Та ознаменовала скрипом выход из салона очередного посетителя и наконец позволила тишине воцариться в помещении. Нельзя не сказать и о том, что Рик очень любил тишину. Он бы всё отдал, чтобы наслаждаться ею, как это мог делать Полосатый Пиджак. В этом смысле он жизни Пиджака завидовал. И особенно зависть дала о себе знать на улице, в тот самый момент, когда Рик погрузился в какофонию шума.
- Что, и ты тоже от этого шарлатана? – послышался вдруг старческий голос, идеально дополняющий уже сформировавшийся ансамбль безобразных звуков.
- Я… - в замешательстве протянул Рик. – Вы вообще кто?
- Не думаю, что это вас касается, - ответил старик, выглядящий как бродяга, и сидящий на месте, отведенном для бродяг. – Могу только сказать, что помню, как этот шарлатан появился в городе. До него у нас был совсем другой Эллиот Уилкс. Тот Эллиот Уилкс каждый день развозил детишкам мороженое и по-настоящему жил своей профессией. Я помню его не только потому, что видел его каждый день, а и потому, что длительное время жил с ним по соседству. Это был настоящий Эллиот Уилкс, и он был отличным парнем. А потом, откуда не возьмись, появился этот толстяк. С настоящим Эллиотом он, наверное, даже не говорил. Скорее всего просто пробрался в фургончик и угнал его, предварительно вышвырнув мороженщика Уилкса. Даже одежду сцапать себе не поленился, ублюдок. Да что одежду? Имя не побоялся забрать. Но никому дела до этого нет теперь, как не было и тогда. Все здесь плевать хотели на то, что старина Уилкс обезумел. Разъезжает теперь на старом грузовике и всё ждет, что этот тип выйдет из своего салона. Уилкс теперь никто. Уилкс теперь другой человек. Знать не хочу, что наш мороженщик сделает с ним, когда он всё же выйдет, но, думаю, здесь и убийство можно оправдать. Главное, чтобы Уилкс совсем с катушек не съехал. Я ему сколько раз говорил, в полицию обратиться, а он не хочет. Болван, говорит «не поверят». Да, конечно, не поверят, если им не сказать… Но ладно, вы-то все, чем лучше этого жирного вора? Ходите и носите ему деньги. Разбогатеть помогаете, да?
- Не уверен, что я вообще понял, о чем вы, - наконец выдавил из себя Рик.
- Говорю, негодяю ты деньги отнес. Он, можно сказать, у человека жизнь отобрал, а ты ему деньги приносишь.
- Отобрал жизнь? Он же, по вашим словам, просто фургончик угнал у того парня.
- Послушайте только, просто угнал фургончик, - старик попытался рассмеяться, но смех быстро превратился в хриплый кашель. – Угнал фургончик, угнал одежду, угнал имя, и делов-то, да? Ты бы Уилкса видел. Но чего вообще я тебе об этом рассказываю? С чего бы вас всех беспокоил какой-то чокнутый Уилкс?
- Как бы там ни было, - осторожно ответил Рик, - с этим можно справиться.
- Думаешь?
- Думаю, что либо вы, либо этот парень, о котором вы говорите, изрядно преувеличиваете. А теперь, простите, мне пора.
Куда ему потребовалось так спешить, Рик помнил плохо, но всё же стал мерить асфальт быстрым шагом, чувствуя, как тот довольно, почти по-питомчески, трется о его ботинки. Сегодня асфальт шуршал на удивление громко, и, если бы Рик не помнил этого звука, наверняка подумал бы, что это шелестит новая упаковка.

В колонках играет - Polica – Amongster
Нужно просто уметь вовремя извлекать ответы. В противном случае они продолжат выстраиваться в очередь друг за другом, а когда места станет совсем мало, собьются в ком. На первый взгляд это даже хорошо – целый ком ответов. Подумать только, да? Но если вы присмотритесь, то сразу заметите, что ком этот занял всё место без исключения и застрял настолько плотно, что вам его не извлечь вовек. Сколько бы вопросов вы теперь не задавали, ответов вам не получить. Они где-то там, в самом конце, становятся частью огромного кома. Они смеются над вами и заплетаются в замысловатые узоры из слов. Ликуют лишь потому, что вам до них не добраться. Вот в этом, пожалуй, вся ирония. Терпение полезно в меру.
Моя мать всегда говорила, что терпение – удел мудрецов, а отец, заглядывая в очередную бутылку, извлекал оттуда истину, согласно которой терпение для трусов. Кому из них верить, я не знал, поэтому подбрасывал монетку. А монетка, в свою очередь, поворачивалась то одной стороной, то другой. Почти равное количество раз. Достаточно весомый аргумент в пользу того, что в терпении должна быть мера.
Если подумать, это даже странно. Мера непременно должна что-то мерить, а, чем мерить терпение, я не знал. Знал только, что никаких минут или часов для него не хватит. Это для нас минуты способны обратиться в вечность только от одного запаха или прикосновения. Мы любим застревать, погрязать во фрагментах настоящего, если изволите. Любим хвататься за один единственный миг потому, что знаем, как легко он может он ускользнуть, стоит только отвернуться. Знаем также то, что никакого настоящего нет, а есть лишь пропасть между прошлым и будущим, неизмеримая то ли потому, что она невероятно мала, то ли потому, что протягивается она куда-то в вечность. Может, именно в таких пропастях стоит мерить терпение. И в человеческих жизнях, которые безустанно стремятся их заполнить.
В той комнате я почему-то не помнил, как много времени мне пришлось посвятить терпению, но точно ощущал, что оно на исходе. Это был первый и единственный призыв к действию. Как говорят во всех инструкциях, сначала нужно осмотреться. А вокруг были неоновые вывески, да и только. Знаете, массивные такие, на увесистых крепежах. Последним тоже нужно было за что-то держаться, поэтому они жадно впивались в стены, а те устремлялись к потолку – единственному, что выдавало во всём этом комнату.
Если честно, я привык, что в комнатах всегда четыре стены, а здесь стен было больше, чем зубов у меня во рту. Челюсти – вот, что напоминало это помещение. Здоровенные неоновые челюсти, готовые вас измельчить при любом неверном движении. Но я не двигался, и пасть была вынуждена бездействовать.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что же конкретно в этом всём так настораживало. И, знаете, это были совсем не челюсти или как я там их назвал. Меня пугали вывески без надписей. Все до единой они были пусты. Подсвечивались по бокам, оттеняли всевозможными цветами, заставляли глаза разбегаться от неимоверного разнообразия красок, но при этом пустовали. Там не было ни слова. И, признаться, я даже подумать не мог, что так испугаюсь при появлении первых слов на одной из ближайших ко мне вывесок. Яркие точки неожиданно собрались в буквы и предоставили мне более или менее связное предложение. «Проверь яму» - гласила вывеска.
Что? Постойте, что? Это вам не ликёры от Теда и не паб под названием «Паб». Это даже не Сити Холл и не Радио Таймс. Это – «проверь яму». Целых полчаса я простоял под чертовой вывеской и прождал, пока там появится это мотивирующее и жизнеопределяющее утверждение. Мы знаем, ты долго ждал, а теперь просто проверь яму, дружище. Быть может, вы хотя бы намекнете, где эту яму искать? Ну уж нет, это всё слишком упростит, мы и так дали тебе слишком много информации.
В конце концов, вывески всё же сжалились надо мной, заменив «проверь яму» предложением более точным. «У тебя под ногами, придурок».
Еще пару минут назад я бы собственными руками отодрал эту вывеску от стены и разнёс её на сотни мелких осколков, но сейчас существительное в конце предложения казалось не таким уж оскорбительным. Придурок, вот, кто я такой. В словаре для этого слова наверняка имеется определение, хотя я и не уверен, что оно передает весь тот смысл, который в него следует вложить. Что бы там не написали, уж мы-то с вами знаем, что придурок – это человек, не знающий, что яму нужно искать под ногами.
Вывески не солгали, и, признаться, эта новость оказалась крайне приятной. Правда, в определении слова «придурок» следует еще упомянуть невнимательность. И это совсем не потому, что я хочу заставить каждого чувствовать себя придурком, а потому, что смена освещения в комнате – это, пожалуй, то, что следует замечать. Такое заметит каждый. Каждый, кто не является мной. Я же обнаружил, что в комнате изрядно потемнело только в тот момент, когда нагнулся осматривать пол в поисках ямы. Единственным источником света теперь служили грозно нависающие вывески. В их свете, казалось, моё тело переливается всеми цветами радуги. Я словно был зеркалом, в котором каждая из вывесок горделиво высматривала себя. Всё это было в какой-то мере даже приятно, вот только совсем не помогало осмотреть почву или что там находилось у меня под ногами. Здесь действовать приходилось на ощупь. Мои пальцы беспорядочно сновали туда-сюда в попытке обнаружить топологические дефекты находящейся подо мной поверхности, а сам я уже начинал проклинать вывески за их тщеславие, когда мизинец и безымянный наконец уперлись во что-то шершавое и угловатое. Как я уже говорил, вывески не солгали. Схватив обнаруженный объект обеими руками, я пришел к выводу, что это коробка, а раз это коробка, её наверняка следует открыть.
Не могу сказать, что я хотел достать оттуда что-то конкретное. Хотеть чего-то определенного можно только в том случае, если точно знаешь, чего тебе не хватает. Вот, например, если тебя забросили на необитаемый остров без еды и одежды, ты наверняка будешь молить всех возможных богов о посылке с чистой одеждой и вкусной едой. И если тебе вдруг ампутировали ногу, больше всего на свете ты захочешь обзавестись новой. В таких случаях всё предельно ясно. Ты совершенно точно знаешь, что включить в список пожеланий, и в каком порядке. Что же касается меня, список я составить не мог хотя бы из-за отсутствия представления о недостающих фрагментах моего полноценного существования. У меня было две руки, две ноги, полный комплект глаз и ушей, а еще я не был голоден. Это должно было радовать, но с моей точки зрения, несколько усложняло положение. Само по себе это относительное благополучие мешало мне думать о том, чего я хочу, в то время как до открытия коробки оставались считанные секунды. Ну же, поторопись, еще несколько секунд внутри будет скрываться что угодно и всё сразу. Как там было в той песне? «Весь мир в его руках, весь мир в его руках». Думаю, так это и выглядит, как закрытая коробка. Весь мир внутри до тех пор, пока ты сам туда не заглянешь. И я бы рад простоять так целую вечность, теша себя мыслями о том, что сейчас, в этой комнатке, я повелитель мира. Обладатель старой коробки держит весь мир на своей ладони, кто бы мог подумать, а? Это чертовски приятная мысль, знаете ли. Но я не мог тратить еще больше времени потому, что знал, как быстро может исчезнуть чувство голода. Знал, как быстро могут заболеть руки и ноги, а глаза с ушами начать подводить. Я по-прежнему не знал, чего хотел, но точно определился с тем, чего не хочу.
Приятный и почти неузнаваемый хруст картона. Коробка утратила целостность и наконец обнажила свое содержимое. Никакой еды или чистой одежды – только револьвер и записка.
«Не задавайте лишних вопросов и будете услышаны, - гласила записка, - не ищите подводных камней и не расшибете о них голову. Каждый патрон – ключ. Каждый ключ используется лишь однажды. Ключ один, а двери две. Теперь все решения за вами».
Хотите, я вам скажу, что это напоминает? Письма одержимых маньяков. Насквозь пропитанные загадками и верой отправителя в то, что он умнее адресата. И, конечно же, буквы в роли посредников, не убивающих тебя, но взводящих курок. Я о таком когда-то читал, и хорошо такие истории не заканчивались. По правде, нет даже никаких инструкций, помогающих из такой ситуации выпутаться. Все инструкции знают только, как в такую историю не попасть, но, видимо, и это не всех спасает.
Бредятину о ключах и дверях я перечитал еще четыре раза. Ничего нового в тексте обнаружить это не помогло, зато помогло убедиться в том, что письмо и револьвер вполне реальны. А, значит, реальны и те двери, о которых говорилось в записке. После обхода комнаты и её тщательного осмотра, насколько это вообще позволял свет неоновых конструкций, мне всё же удалось обнаружить выступы в стенах более или менее походящие на двери. Если на то пошло, от дверей в них были только ручки, но зачем еще кому-то приделывать ручки к стене, так? К тому же, ручки эти были с разъемом посредине. Не таким, как в замочных скважинах, а в несколько раз крупнее. Обычный ключ в такое отверстие попросту провалился бы, но в письме, которое все же стало приносить какую-то пользу, говорилось, что каждый патрон – ключ. Вот на патрон и было рассчитано это отверстие. Осталось только извлечь ключ из связки, функцию которой на этот раз выполнял барабан Ругера. Пять патронов, каждый на своем месте. Изящная связка из пяти ключей, способных отпереть дверь или погубить жизнь. Наверное, при желании можно было бы просто застрелиться на месте, использовав только один ключ. Открыл бы не двери, а целые врата, как любят говорить те ребята, названивающие вам в двери и предлагающие одну из своих брошюр. Заманчиво, правда? Может, и нужно было так поступить, но что-то мне подсказывало, что пули в голову будет достаточно, чтобы убить сознание, а без сознания ни в какие врата ты не сунешься, что бы ты там себе не придумал. Это был как раз один из тех пунктов в списке вещей, которых я не хочу, и я собирался беспрекословно ему следовать.
Теперь нужно было только выбрать дверь, а, как показывает практика, в вопросах выбора полагаться лучше на судью справедливого и непредвзятого. Нащупав в кармане пятицентовую монету и ловко подцепив её пальцами, я тот час же подбросил её в воздух. Некоторое время монета вращалась в воздухе, рассекая его своими гранями, а затем беспомощно плюхнулась мне на ладонь. Смотреть на только что подброшенный жребий мне не требовалось – старого приятеля Джефферсона я мог узнать на ощупь даже в полудреме. С этой монетой в кармане я проходил с шести лет. Каждый раз я доверял ей принятие самых сложных решений, и каждый раз она безупречно справлялась со своей работой. Думаю, во многих вопросах монета была куда компетентнее меня. Её решения никогда не омрачались глупостями вроде настроения или самочувствия, и, несмотря на впившееся в её плоть лицо Томаса Джефферсона, монете были чужды любые политические предпочтения. Вот это я и называл беспристрастностью.
Сейчас монета говорила, что открывать нужно дверь в левой части комнаты. Спорить с её решениями я не собирался, поэтому спокойно извлек пулю из барабана, а затем протиснул её в отверстие для «ключа».
Никакого скрипа, никаких громких звуков – дверь просто погрузилась под землю. В каком-то смысле погружение было медленным: на дюйм уходило порядка минуты. И всё же сам факт медленного исчезновения двери говорил сразу о нескольких невероятно важных вещах. Во-первых, ключи и вправду работают. Само по себе это, конечно, странно, зато заставляет доверять автору письма чуть больше. А во-вторых, мне позволяют идти дальше. Согласитесь, это тоже отменная новость, если не предполагать, что главная опасность поджидает в другой комнате. В общем, это всё заставляет думать, что ситуация не так безысходна, как представлялось на первый взгляд. Требуют от меня пока только идти вперед, а я, сами понимаете, совсем не прочь.
Когда дверь наконец опустилась настолько, чтобы позволить мне перелезть, я тут же перевалился через неё. Хотелось бы мне сказать, что в следующей комнате я очутился, ловким движением перемахнув через пресловутую дверь, но я, к сожалению, не по этой части. Не то чтобы я толстый – совсем наоборот, но здесь ведь вопрос не веса, а координации. Вот с ней у меня всегда было плохо.
Что же касается самой комнаты, она тоже мало походила на то, что обычно предполагают под этим словом. Никаких вам четырех стен. Один здоровенный дощатый цилиндр, наибольшим образом напоминающий бочку. Примечательного там было немного. Если глаз и мог за что-то зацепиться, то цеплялся он за лысоватого старика, удивительным образом сливающегося со стенами. Думаю, дело в слишком смуглой коже и раскладном стуле из того же материала, что и стены. В руках старик держал какую-то сеть, а изо рта у него торчало что-то на подобии трубки.
Что бы там не делал этот старик, вряд ли его целью было покушение на меня. По правде, из всего, что я повидал в этом месте, старикашка казался наиболее безвредным. Просто сидит с этой своей сеткой и уничтожает запасы табака. Сказка, а не старость.
Заметив, что я движусь в его направлении, старик быстро выбил трубку об угол стула и спрятал её в карман.
- Я бы на твоем месте поторопился, - прокричал он мне.
Вот теперь мне стало действительно интересно, куда можно спешить в его возрасте и с его кругом интересов. Нужно бы первым делом его об этом спросить, но он наверняка меня перебьет.
- Ты как-то долго, - последовал он моему предположению, когда я сократил дистанцию между нами до метра с лишним.
- Вы куда-то спешите? – осведомился я.
- Мне кажется, это ты спешишь.
- И куда же?
- Тебе виднее. – Старик кивнул на мой карман, из которого торчала ручка револьвера.
- Вы что-то об этом знаете?
- Не так много, - он пожал плечами, - у меня здесь другая задача.
- Курить трубку?
- Пфффф, - несуразное фырканье старика быстро переросло в надрывистый смех, -вы всегда замечаете то, что хотите. Избирательность – вот, как это называется.
- И что же вы тогда делаете?
- Глаза-то тебе зачем, парень? Осмотрись!
Пока вы еще не додумали чего лишнего, я быстро забегу наперед и отмечу, что никакой пользы мне это действие не принесло. Объект, принятый мной за сетку оказался перекати-полем, и когда я наконец перевел на него взгляд, дедуля радостно закивал. Не могу сказать, что вся эта картина чем-то меня удивила – скорее вызвала интерес. Это ведь комната, да? Может, какая-то громадная бочка, но у неё всё же есть пол и потолок, а еще стены и двери. Не знаю, как вам, а мне этого вполне достаточно, чтобы называть это место комнатой. И вот раз уж это комната, что здесь вообще делает перекати-поле? У него из самого названия всё понятно же. Этой штуке обязательно нужно поле, и если брать в расчет первую часть названия, по этому полю она, вероятно, перекатывается. Ну, а здесь вот совсем не поле, а большая бочка. В подобных местах такое просто так не появляется. Скорее всего, этот старик его сюда и притащил…
- Ну и долго ты будешь пялиться? – оборвал он меня.
- Я…не… - ответ, казалось, был очевидным, но, по неведомой мне причине, буквы отказывались складываться в предложения.
- Лучше спрашивай, что хотел.
- Про это ваше? – я указал пальцем на перекати-поле.
- А тебе оно надо? Я уже, конечно, говорил, что ты напрасно время тратишь, но раз уж ты не поленился спросить, я, стало быть, не поленюсь ответить. Вот это ваше я охраняю. Кто знает, какие опасности здесь могут еще подстерегать. Когда я впервые сюда пришел, оно здесь уже было, но ты и сам, наверное, понимаешь, что одиночкой здесь не хочет быть никто.
Осознав свою ошибку и решив не подкармливать старика дополнительными вопросами, я коротко кивнул.
- Но ты же не это хотел спросить, так?
- И правильный вопрос: что я здесь делаю?
- Что за вздор, парень? – снова рассмеялся старик. – Никаких правильных вопросов нет. Единственный вопрос в том, что ты сам хотел узнать. Так ты это хотел узнать?
- Пусть так, - согласился я.
- Вот, честное слово, на кого не посмотри, все ищут кого-то другого, дабы в чем-то его обвинить. Вот эти негодяи, мол, меня похитили, и по их вине я теперь здесь. Никаких негодяев, если ты это хотел узнать. Где бы мы ни оказались, оказываемся мы там исключительно по своей вине, и лучше тебе думать, что пришел ты сюда сам, добровольно. Никто тебя не похищал и выкуп за тебя требовать не станет. Если уж на то пошло, чтобы требовать выкуп, нужно любить сразу две вещи: деньги и убийства. Одного здесь не достаточно, ты уж поверь. Вот, например, похищаешь ты человека, а его родственничкам присылаешь письмецо: «Так и так, ваш любимейший паренек теперь у нас. Соберите выкуп в таком-то размере и передайте его мне в течение двух дней. Обратитесь в полицию – парень умрет. Не принесете денег – парень умрет». И вот, думаешь, мало на свете таких, кто не успевал деньги собрать? Их полным-полно, если ты еще не понял. А обидно-то теперь кому? Похитителю, конечно. Денег нет, похищение, получается, устраивал напрасно. Ситуация грустнее некуда, а? Спасти здесь может только любовь к убийствам. Не получил денег, так хотя бы с заложником расправится. Вот такой похититель всегда в выигрыше.
- Эта информация для меня важна?
- Не думаю, но я уж слишком долго это мысль вынашивал, чтоб сейчас упустить свой шанс ею поделиться.
- Ну, так, а есть у вас информация, которая для меня важна?
- Всё, что тебе нужно знать, так это то, что всё здесь – большой барабан. Не тот, в который бьют, а тот, который вращают. Этот тоже вращался бы, если бы не был таким большим. Большего сказать я не могу, но и заставить тебя идти дальше – тоже. Если хочешь, оставайся здесь. Еду я добуду. Будем по очереди за моим беспризорником присматривать, - дед снова кивнул на перекати-поле.
- Оставаться здесь? – переспросил я. – Вы серьёзно?
- Ты уж поверь, у меня есть основания так говорить.
- Ну, уж не знаю, какие у вас там основания, - ответ мой почему-то прозвучал уклончиво, но я, пожалуй, пойду дальше.
- Как знаешь, парень, как знаешь, - протянул старик, а затем снова достал трубку и вставил её себе в зубы.
Теперь дед совсем на меня не смотрел. Казалось, для него я исчез, а, может, никогда и не существовал вовсе. Методично попыхивая трубкой, старик смотрел прямо сквозь меня с небольшой долей замешательства. Было в этом всём что-то пугающее, и, признаться, я даже рад, что у меня не было времени на то, чтобы во всём этом разбираться. Не так-то просто выйти, когда не знаешь, где выход, а мне еще только предстояло этот выход найти. Скормив пулю следующей двери, я застыл в нервном ожидании, то и дело мысленно подгоняя ленивую дверь.
- Быстрее, быстрее! Шоу начнется прямо сейчас! – послышался вдруг громкий голос из новой комнаты.
Кое-как перебравшись через дверь, я застыл у входа и стал осматриваться.
- Да как вы можете стоять, когда шоу уже начинается? – вмиг ко мне побежал тип в накрахмаленном синем пиджаке.
- Что? – осторожно переспросил я.
- Не бормочите под нос! Говорите в микрофон!
В следующую секунду микрофон уже был у меня под носом, явственно вынуждая повторить мой вопрос.
- У вас ровно пять минут, чтобы принять решение! – предложение этот тип проговорил, словно строчку из стиха.
- Да можете вы наконец выключить микрофон и не говорить так громко? – не сдержался я и сам перешел на крик.
- Стоп трансляция! – еще раз провопил парень в пиджаке, а затем перешел на сравнительно тихий говор. – Ну, что еще вам не понятно?
- Если честно, - ответил я, - ничего. Но начать вы можете с рассказа о том, что здесь вообще творится.
- Это ринг, - рукой он указал куда-то в сторону.
К чести этого зализанного типа в костюме, следует заметить, что он был не из лжецов. За его худощавой спиной и вправду располагался ринг, со всех сторон окруженный зрительскими сидениями.
- Вам нужно принять решение, - снова повторил человек, которого я теперь прозвал ведущим.
- Вы думаете, я имею представление о том, какое решение мне нужно принимать?
- Не мешало бы, - вздохнул ведущий, - а вы, кажется, совсем ничего не узнали.
- Старик из соседней комнаты… - начал вдруг я.
- Нет-нет, - тип с микрофоном неистово замотал руками, - эту информацию разглашать нельзя. В каждой комнате вы можете обсуждать только то, что происходит непосредственно в этой комнате.
- Почему? – спросил я не без упрека.
- У каждого патрона в барабане своё место, понимаете?
- Вот про барабан я как раз и слышал. Что вы все хотите этим сказать?
- Лично я – ничего. Моё дело спросить вас, будете ли вы участвовать в сражении. Но если уж до вас всё еще не дошло, позвольте любезно проконстатировать тот факт, что всё это место - большой барабан. Как в револьвере, который выглядывает из вашего кармана, только в десятки раз больше.
- А занесло меня сюда…
- Это уж вам виднее, но приходят сюда обычно по своему желанию.
- В общем, ничего нового, - вздохнул я.
- У вас всё еще есть шанс сразиться на ринге и выйти победителем.
- Посмотрите на меня, - невесело рассмеялся я, - всё еще думаете, я способен одолеть кого-то на ринге?
- Да, - закивал ведущий, - следует признать, ваш противник почти непобедим. В том смысле, что победить его еще никому не удавалось. Но это же не значит, что способа нет.
- То есть, вы просто хотите стравить меня с непобедимым боксером, и посмотреть, что из этого получится?
- А кто говорил о боксере? – лицо ведущего растянулось в ухмылке. – Ваш противник непобедим как раз потому, что он не человек.
- А, значит, даже не человек?
- Вы снова всё неправильно поняли. Ваш противник – не какой-то там полубог, или кого еще успело породить ваше больное воображение. Ваш противник – стены. Обычные стены. Единственная проблема в том, что они вас задавят, если вы вовремя не сообразите, как выбраться. Звучит жутко, понимаю, но, если вы всё же найдете выход, это будет заодно и выход из этого места.
- А если я откажусь?
- Ваша проблема в том, - тяжело вздохнул ведущий, - что вы повернули не туда. Открыли не ту дверь. Насколько мне известно, и это единственная информация, которой я обладаю, здесь девять комнат. А у всех, кто приходит, пули всего три. Это значит, две они уже потратили, и, использовав оставшиеся, могут открыть еще три комнаты. Пару лет назад был здесь один парень, который отказался от сражения на ринге и пошел дальше. И что вы думаете? Через пару минут вернулся обратно. Да-да, использовал целых две пули, чтобы попасть в одну и ту же комнату. Вы спросите, а почему так? Зачем ему вообще понадобилось возвращаться? Да затем что, в следующей комнате не было вообще ничего. И, может, в комнате за ней тоже ничего нет. Конечно, где-то там может скрываться выход, но риск слишком велик. Скорее всего, последнюю пулю вы в отчаянии предпочтете пустить себе в голову. Вот и спрашивается, нужен вам такой конец?
- И, по-вашему, - я ткнул пальцем в сторону ринга, - умереть раздавленным лучше?
- По-моему, лучше не отказываться от шанса.
Не знаю, сколько правды было в словах человека с микрофоном, но интересовали меня не столько его слова, сколько быстрый выход.
- Выход, - проговорил я, а затем запнулся.
- Да, на ринге он точно есть. В этом же весь смысл. Выигрывают единицы, но без призов игра теряет всякий смысл.
- Каковы мои шансы?
- Может, высокие, а, может, такие же, как если бы решили идти дальше по пустым комнатам. Вы поймите, я этого знать никак не могу. Моё дело – предложить.
- Чёрт с вами, - сказал я, и слова эти еще долго звучали у меня в голове, - участвую.
- Возобновить трансляцию! – закричал ведущий. – Зрители будут с минуты на минуту! Участник, займите своё место на ринге!
Как я оказался на ринге, помню плохо. Могу лишь с точностью сказать, что шел я туда медленнее обычного вопреки всякому желанию поскорее выбраться наружу. А затем ведущий прокричал «Зрители на своих местах!», и оснований ему не верить у меня не было, хотя самих зрителей за стенами я уже видеть не мог. Четыре стены, каждая метров пять ввысь, надвигаются со всех сторон. Потолок освещают сотни маленьких лампочек. Время пошло. Я против стен. Лицом к лицу с противником, не знающим усталости, и, если уж на то пошло, даже не обладающим лицом в классическом представлении. В таких сражениях побеждают либо благодаря одному случайному действию, либо благодаря сотням заранее продуманных. Вот только времени на разработку плана не осталось, а случайности, они, сами понимаете, не из тех, кто оповещает о своём появлении.В такой ситуации требуется простой и быстрый ответ, а ответы, как я уже говорил, нужно уметь вовремя извлекать.

В колонках играет - Cerulean Veins – Last Words
На самом деле, все любят мертвых больше, чем живых. Всё потому, что мертвые наконец достигли своей финальной точки, а значит, ничего испортить больше не могут. К тому же, так уж исторически сложилось, что смерть - это всегда грустно. И если уж она приключается, непременно нужно грустить, кем бы умерший не оказался и кем бы не приходился самому грустящему. Важно ведь именно то, что он умер и в столь раннем возрасте(а возраст, следует заметить, может быть любым) лишился возможности пользоваться мягкой туалетной бумагой, одеколоном и купонами на покупку второй пары носков за 1 цент. Важно также то, что в этом мире осталось что-то этим самым мертвецом незавершенное, ну, а это в свою очередь прибавляет еще щепотку грусти и заставляет горевать о всех тех шедеврах, которые ему так и не удалось создать. Виноваты во всем, разумеется, безразличные люди, природные катаклизмы и глобальное потепление. Жаль, судить можно только людей, поэтому с двумя последними злодеями придется расправиться как-нибудь потом и, желательно, способом более изощренным. Таким, как, например, пост в блоге. А лучше даже - пост с картинкой. На самом деле, способов расправы много, но рано или поздно всё же придется столкнуться с тем фактом, что ни один из них не способен вернуть навеки утраченного и благодаря этому обретшего невероятную известность человека. Теперь остается только одно - воздать ему честь. Начать лучше с подробного ознакомления с его деятельностью, но если по какой-то причине этого окажется недостаточно, можно заказать футболку с его лицом или же копию его надгробного камня. Досадно всё же, что он ушел от нас так быстро. Знали бы, непременно подготовили бы фотосессию.

В колонках играет - Ruth Etting – After You've Gone
В ту ночь капли дождя казались тяжелее обычного, а небесный купол был затянут облаками словно брезентом. Огни мегаполиса безустанно продолжали штурмовать небо, однако то оставалось непреклонным. Здания плотно прижимались друг к другу, словно кто-то резким движением руки стянул скатерть, на которой все они стояли, и тем самым заставил их скатиться в одну кучу. На самом деле, ничего в этом городе не имело свободы выбора. Вещи и люди лишались своих мест, оказываясь там, где, казалось, места для них не было.
Это была первая моя запись в блокноте. «Женщина двадцати лет, - писал я, - особых примет нет. Порезы на шее и руках. Глубокая ножевая рана в области живота. Одежда старая, потрепанная».
Одежда выглядела и вправду старой, без преувеличений. Белые рюши на вылинявшем платье местами были оборваны, а правый рукав болтыхался на паре нитей, не позволяющих ему отвалиться окончательно. Мне казалось, в последний раз я видел подобный наряд в одном из тех исторических фильмов, где люди сражаются за то, что мы сейчас вроде как отдаем добровольно. Содержание подобных фильмов мне всегда запоминалось плохо, но я точно помню, что женщины тогда носили точно такие платья. Дамы эти разговаривали немного, однако много смеялись. Когда же они говорили, то говорили непременно о замужестве, положении в обществе и большом состоянии. Вот такими были эти женщины: веселыми и жадными.
По правде, я понятия не имел, была ли такой убитая, но что-то заставляло меня думать, что до последнего вздоха именно такой она и была. Может, её и зарезал кто-то из-за этой жадности. Увидел в ней тот самый снобизм, которым насквозь пропитаны дамы из упомянутых мной кинокартин, и проткнул ножом. Этот человек просто не смог удержаться, понимаете? Наверное, хотел сделать мир чуть лучше. Пытался избавиться от яда, который почти растворился в воде, и стал едва различимым. В своем текущем положении я подобные поступки хвалить не могу – мне по всем пунктам полагается их осуждать. В конце концов, это именно мне предстоит искать этого парня с ножом, если он сам не успел где-то раствориться. «Найди и накажи» - так говорит мне моё положение. Я, пожалуй, так и сделаю, но до последнего буду болеть за этого парня.
Пока мы развернем расследование в полной мере, у него будет достаточно времени для того, чтобы уменьшить концентрацию яда в воде. Если будет действовать быстро, расправится еще с парой-тройкой, и тем самым позволит нам понять, что размытый след, оставленный на песке, принадлежит ему и только ему. Несколько следов гораздо лучше одного, особенно, если в каждом узнаются очертания той же стопы.
Думаю, это и было самым сложным – находиться по обе стороны фронта. То есть, формально я был только с одной стороны, но мысли ведь не остановишь. Не скажешь им, в каком направлении нестись и когда останавливаться. С мыслями всё равно, что с песком. Он всё сыпется и сыпется, а ты пытаешься поймать его весь голыми руками. Вот только, как бы ты не пытался, как бы плотно не прижимал пальцы друг другу, пара-тройка песчинок всё просочиться и сведет на нет все твои старания. Так что лучше не препятствовать мыслям, это я давно понял. Лучше просто научиться выполнять свою работу, несмотря на всё то, что роится у тебя в голове.
Моей работой теперь было найти этого парня. Хотя это только на первый взгляд так легко. План из одного пункта. Просто найти. Одно действие, отделяющее тебя от заветного поздравления с удачным выполнением задания. Тот самый пункт, который никак не разбить на подпункты. Что толку-то от «начала поиска», «поиска в самом разгаре» и его завершения? Нужно было просто справиться с простой задачей, осуществить всё то, что вкладывается в незамысловатое слово из пяти букв. Найти. И, если бы я знал, где искать, может, это было бы самым простым заданием.
Проблема же состояла в том, что даже списка подозреваемых в его классическом виде возможности получить не было. Подозреваемые сейчас все. А если кто-то из свидетелей был на месте преступления, но наверняка сейчас он уже на полпути в другой город вместе со своим цирком. И убийца, может, тоже с ним. Но циркачам я ничего сказать не могу. Не получится просто заявиться к ним и в чем-то обвинить. Сразу начнутся крики о том, что приезжих всегда в чем-то обвиняют. Ну, а потом какая-нибудь толстая дамочка в слишком узком для неё платье пододвинет своё лицо к моему вплотную и спросит: «Чем докажешь?». Я просто помотаю головой, отодвинусь не в силах теперь запах из её рта и отвечу: «Ничем. Я к вам пришел за доказательствами». Здесь-то она всё и поймет. Пальцем подзовет громилу, стоящего у входа в шатер, затем укажет на меня и проговорит таким тоном, словно это её дочь убили прошлой ночью: «Оставьте нас в покое, скоты! Если не хотите, чтобы и вас нашли на улице с перерезанной глоткой». Громила толкнет меня в плечо. Очень ласково толкнет, как будто не зная, что делать с парнями вроде меня. Мне же останется только бегло осмотреть шатер в поисках самой очевидной зацепки, разочароваться и уйти. Так это работает всегда. К кому бы из циркачей вы не приходили. У них теперь свои права, и ничего вы с этим не поделаете. Каждый из них, даже самый полоумный, едва способный связать два слова, при желании может ткнуть вас носом в то, что именно на них и держатся городки вроде этого. Досадно, но он будет прав. Даже большая часть огней безустанно штурмующих небо принадлежит отнюдь не высоткам. Это всё бесчисленные шатры, обмотанные гирляндами подобно новогодним деревьям, разливают бархатный свет по всему городу. И даже величественные небоскребы теперь стыдливо переминаются в стороне. Они теперь изгои. В большом городе больше нет место тому, что когда-то делало его городом. А шатры просто стоят. Никто их не сносит и никогда не сворачивает. Шатры теперь выступают в роли гостиниц, торговых центров, больниц и, конечно же, центров развлечений. Меняются только люди, постоянно въезжающие и выезжающие. Все со своей особой программой, со своим особым набором уродцев.
-Вы долго планируете так стоять? – чей-то голос наконец вырвал меня из водоворота размышлений.
- Может, да, - ответил я, - а, может, и нет. Как вы здесь оказались?
- Я, как это говорится, - высокий худощавый мужчина почесал макушку, волосы из которой выпадали уже не первый год, - мимо проходил.
- Так что мешает вам пройти дальше?
- Думаю, вы как раз и мешаете, - он одарил меня совсем неуместной улыбкой, обнажающей почти все его зубы.
- Мне кажется, - я пытался говорить как можно осторожнее, - между нами всё же есть разница. Вы просто мимо проходили, так? А я вот при исполнении обязанностей.
- Обязанностей того, что это сделал? – кивком он указал на тело девушки, погрузнувшее в грязи.
- Обязанностей того, кто должен его найти.
- А, - радостно вскрикнул незнакомец, - так вы коп?
- Если это еще можно так назвать.
- Можно, - на несколько секунд он замялся, - думаю. Я, если что, из газеты. «Ласт Сансет», вы, может, слышали. Мы узнаем всё о жертвах убийств и изнасилований, а затем публикуем подборку их счастливых фотографий. На страницах нашей газеты они всегда улыбаются. Это как плевок в лицо смерти…
- Это плевок в лицо журналистики.
- Что, простите, еще раз? – думаю, этот тип всё хорошо расслышал, но решил воспользоваться хорошо известным правилом переспроса в подобной ситуации.
- Это мало напоминает работу настоящего журналиста, - говорю я, - вы просто издеваетесь над пострадавшими.
- Поверьте, над ними уже поиздевались до нас.
- Так как вы здесь оказались? – резко сменил я тему, зная, что возможности может не представиться еще долго.
- Насчет этого я не соврал. Мимо проходил, - след той же неуместной улыбки проскользнул на лице незнакомца. – Вы сами-то чего ждете?
- Посмотрите еще раз на тело и вспомните о том, что мне предстоит расследовать обстоятельства, по стечению которых это тело здесь оказалось. Проблема только в том, что клиническая картина смерти…
- А, я всё понял, можете не продолжать. Вы ждете коронера.
Долговязый был прав. Коронер же особо не спешил, и, когда за нашими спинами послышался звук, с которым колеса обычно продавливают влажную земную почву, каждый из нас уже успел промокнуть насквозь.
- Это твой напарник? – осведомился коронер. – Мы еще не пересекались. Я Ричард Гэмбл, можно просто Гэмбл…
- Он не мой напарник, так что можешь не распинаться, - наконец встрял я, обнаружив в словах Ричарда зазор достаточного размера для того, чтобы вставить парочку своих.
- Тогда что он здесь вообще делает?
- Он журналист.
- Прикажи ему проваливать, пока это плохо для него не закончилось.
- Как-то грубо, - наигранно возмутился долговязый, - но проблем я не хочу. До встречи господа, - он кивнул каждому из нас в знак прощания и зашагал прочь.
- Нужно затащить её в фургон, - проговорил Ричард, когда журналист нас уже не слышал, - попытаюсь там её обмыть и осмотреть.
- Делай, как знаешь.
- Тебе, наверное, лучше тоже забраться в фургон. Этот дождь только разошелся.
- У тебя там и для одного живого места мало. Да и запах тоже не очень. Я лучше пока здесь постою, приму душ.
- Душевая вода чистая. Она стекает по твоим конечностям, смывает с них грязь, а затем обращается в водоворот и уносит воспоминания о форме твоего тела куда-то в канализацию. Дождевая вода не такая. Она сама по себе грязная. Такая тебе никакой пользы не принесет.
- Я и не говорил о пользе, Гэмбл. Но раз уж ты так хочешь прогнать меня с улицы, я лучше расспрошу приехавших вчера циркачей, - поймав упрек в его взгляде, я быстро продолжил. – Знаю, о чем ты думаешь, они выставят меня в два счета. Но попытаться нужно, так?
- Может, и нужно.
- Скоро вернусь, - прокричал я, уже развернувшись к Гэмблу спиной.
Эти ребята были в пятнадцати минутах ходьбы отсюда. Приехали вчера, только успели обосноваться. Нужно бы подловить кого-то одного из них. В одиночку все как-то сговорчивее.
Я всё приближался к огням высоких шатров и думал о том, что же обнаружит Ричард при осмотре. Опознает ли он вообще женщину в человеке, так долго провалявшемся в грязи? Мне никак не удавалось отделаться от мысли о том, что сейчас она ближе всего к возвращению в свое исходное состояние. Еще чуть-чуть и она окончательно превратится в набор строительных кирпичиков, когда-то необходимых для того, чтобы собрать тело. Эта женщина, кем бы она ни была, не так уж и много потеряла, лишившись способности мыслить и дышать.
Подойдя к поселку циркачей достаточно близко для того, чтобы разглядеть вход, я тут же столкнулся с наиболее предсказуемым из всех затруднений – вход охранялся. Два человека, один выше, другой ниже, стояли с обеих сторон у входа. Наверное, можно было бы просто подождать, пока кто-то выйдет изнутри, однако ждать этого можно было хоть до утра, да и эти парни наверняка что-то заподозрят, если я продолжу здесь околачиваться.
Двое всё же лучше, чем все сразу, - подумал я и отправился к входу.
Только подойдя к охранникам впритык, я обнаружил, что разница в их росте была куда разительнее, чем на первый взгляд. Карлик и великан, безо всяких преувеличений, переминались с ноги на ногу и перебрасывались отрывками фраз, не обращая на меня никакого внимания.
- Могу я с кем-то из вас поговорить? – громко выкрикнул я, не зная, к кому из двух следует обращаться.
- Зависит от того, что вас интересует, - заискивающим тоном проговорил карлик.
Из-за дождя его костюм и даже бабочка казались черными, а волосы, зачесанные на бок, прилипли к щеке.
- Я же вас не распугаю, если скажу, что речь об убийстве?
- Только в том случае, если вы решили попрактиковаться в этом на нас, - хрипло рассмеялся карлик. – Хотя, если подумать, нас больше. Это скорее мы вас убьем. Так вот, вы что, хотите умереть?
- Пожалуй, нет, - я рефлексивно тряхнул головой в попытке отогнать подобную мысль как можно дальше. – Я пришел поговорить об уже свершившемся убийстве.
- И кто вам сказал, что говорить нужно с нами?
- Вы первые, кого я здесь нашел.
- Так, значит, вы не отрицаете того, что мы можем ничего не знать?
- И всё же я обязан об этом спросить.
- Ваше право. Заткнуть вас может только он, - карлик указал на своего высокого партнера, - но ему сейчас не до вас потому, что он ловит языком капли дождя и пытается сосчитать их все.
- Мне нужно знать, - продолжил я, - не знакома ли вам девушка в бирюзовом платье?
- По-вашему, это отличительная черта? – карлик снова захихикал. – Думаете, во всем этом городе платье только у одной девушки?
- Я не закончил. Это очень старое платье. С белыми рюшами. Я за всю жизнь только одно такое видел. Уверен, сейчас таких даже не продают. Оно выглядит, как…
- Как наряды красавиц с картин 19го века?
- Так вы…
- Если ты что-то сделал с Иви, думаю, даже он, - мой низкорослый собеседник снова указал на великана, - перестанет считать дождевые капли, чтобы с тобой расправиться.
- Я…стоп, я расследую убийство, - мои руки стали шарить по карманам в поисках удостоверения.
- Можешь не искать, - кивнул карлик, - уж слишком физиономия у тебя рассеянная была как для убийцы.
На несколько секунд я застыл, а затем продолжил:
- Кто-то из вас может сказать, когда в последний раз её видел?
- Думаю, вчера. Когда мы все приехали. Потом Иви куда-то ушла. Но это дело привычное, она всегда уходит исследовать новые места. О таком у нас никто не беспокоится.
- Никто даже не пытался её сегодня искать?
- Искать? Вы шутите? В вашем городке? Завтра мы набиваем кошельки вашими деньжатами и едем дальше. Если кто-то хочет остаться, пусть остается. Но знаешь, в чем дело? Никто не захочет здесь остаться. Надеюсь, ты понял, к чему я вел.
- Да, но теперь эта девушка…
- Иви, - быстро исправил меня карлик. – Да, теперь Иви мертва. И это лучшее подтверждение тому, что здесь лучше не оставаться. Даже странно, знаешь. Все думали, что однажды она проткнет себя одной из тех шпаг, которые глотала.
-Вы могли бы назвать её полное имя?
- Здесь никто не знает полных имен, дружище. Может, её даже Иви не звали. Такие вещи нас никогда не касались. Лучше скажи мне вот что. Её жестоко убили?
- Не уверен, что я…
- Я рассказал тебе всё, что знал. Не думаешь ли ты, что честно было бы рассказать что-то мне?
- Ладно, - вздохнул я. – У неё была рана на весь живот.
- Это всё?
- И пару царапин.
- Что ж, может, это лучше, чем проколоть себя изнутри. А ты, -карлик вдруг зашевелился, подошел ко мне и ткнул пальцем мне в живот, - ступай.
- Да, - рассеяно проговорил я, - спасибо за информацию.
На обратной дороге я пытался представить лицо великана, жадно поглощающего дождевые капли. Как бы там ни было, чувствовал он себя гораздо лучше, чем многие в этом месте. Может, весь секрет и состоял в том, чтобы сконцентрироваться на счете капель, и не обращать внимания на всё остальное. Это каким-то чудодейственным образом сужало окружающий мир до одной единственной точки и заставляло чувствовать себя в безопасности. Не думаю, что кому-то вообще было под силу разрушить счастье того великана. Может, и ту девчонку в истрепанном платье спасла бы такая жизнь. Но думать об этом было уже слишком поздно. Даже Гэмбл так сказал, когда я попытался поделиться с ним мыслью.
- Не думаю, - пробормотал он, - что это та самая вещь, которая должна тебя сейчас беспокоить.
- А какая – та самая? – осведомился я.
- Концентрические круги.
- Еще раз?
- Ты всё расслышал, можешь даже не притворяться. Пять штук на спине у убитой. Я понятия не имею, что они значит, но сомнений в том, что оставил их убийца, нет. С таким рано или поздно сталкиваются всё, кто имеет дело с трупами. Особая подпись убийцы.
- Значит, мы ищем того, кто виновен в серии преступлений?
- Или же того, кто только что положил ей начало. Само по себе убийство небрежное. Словно он, этот убийца, никогда прежде подобного не делал. Он как будто впервые сел за руль автомобиля, понимаешь?
- Думаю, да.
- Есть что-то, что могло бы на него указать?
- К сожалению, нет. Придется поднять архивы, полистать старые газеты…
- Я всё сделаю, - перебил я коронера. – Начну сегодня же.
- Тебя подвезти в центр?
- Нет, полезнее будет пройтись.
- Как знаешь, - покачал головой Гэмбл. – Смотри, не переутомись на этих своих прогулках.
В чем-то он был даже прав. Прогулки, особенно в такую погоду, и вправду производили изматывающий эффект. Однако и это было приятнее, чем ехать в одном фургоне с трупом. Открытое пространство каким-то образом притупляло чувства, не позволяло сосредоточиться на одной мысли, проедающей тебя до костей.
- Вы что-то узнали? – уже по обычаю мою цепочку рассуждений прервал долговязый журналист, подбегающий к фургону коронера.
- Ничего полезного для вас.
- И даже ничего не скажете о кругах?
- Постойте, - переспросил я, - что?
- Об этих, как они там называются, концентрических кругах на её спине.
- Как вы узнали?
- Это вам тоже нужно разъяснять? – теперь жутковатая улыбка окончательно прорезалась на лице долговязого парня и, казалось, намертво к нему прилипла. – Давайте лучше пройдемся.
- Мы уже и так идем.
- Снова какая-то неуместная грубость из ваших уст. У вас там, в правоохранительных органах, что ли все такие? А, да ладно, - он тяжело рассмеялся, - кого я спрашиваю? Вы вот, например, впервые такое увидели? Ну, это убийство. Наверняка впервые. А я такое уже видел. В ста милях от города. Там тоже нашли труп девушки. Выловили его в воде. Кто-то задушил её и бросил в местное озеро. Все думали, ревнивый муж или еще кто-то из тех, с кем у неё отношения не сложились, а потом оказалось, что никакого мужа у неё не было. Да вообще никого не было. И вот она, никому не нужная, вдруг оказалась в озере. А на спине у неё ножом выцарапаны четыре круга. Один вписан в другой. И видно сразу, кто-то вписывал их очень осторожно. Я даже статью об этом написать хотел, и написал бы, если бы ко мне тогда не подошел один парень, и не спросил «Хочешь продолжить?». Я тогда, честное слово, ничего не понял. Спросил еще «Продолжить что?». А он заливается смехом и говорит «Эстафету. Четыре круга – четыре трупа. Только обязательно нужно передать дальше». Не скажу, что его слова дошли до меня сразу, но, возвращаясь сюда, я всё ловил себя на том, что они не выходят из моей головы. Четыре круга – четыре трупа. И вот я возвращаюсь домой, а мне на встречу идут парни из цирка в своих пестрых нарядах, совсем пьяные. Я пытаюсь их обойти, а они преграждают мне дорогу. Один вопит что-то о том, что все дороги теперь принадлежат им, а другой наваливается на меня и требует вывернуть карманы. У меня и выбора-то не было, если подумать. Так я лишился всех денег. А вечером… Вечером я встретил её. Красивую, живую. Она была как плевок мне в лицо. Просто бродила под окнами моего дома и насмехалась надо мной всем своим беззаботным существованием. Но самое главное – она была с ними. Была заодно с теми парнями, отобравшими у меня деньги. Об этом кричала всё её одежда…
- И ты просто с ней расправился? – сухо переспросил я.
- Не просто расправился. Знал бы ты, как тяжело даются эти круги на спине. Но таковы были условия.
- Ты же не рассказываешь мне это, чтобы просто исповедаться?
- Конечно, нет, - долговязый издал какой-то фыркающий звук, - я рассказываю, чтобы поделиться опытом.
- И думаешь, что это сойдет тебя с рук?
- Нет, что ты, ни в коем случае. Я уже всё сделал. Теперь мне даже хочется понести за это наказание. Но вот ты, ты-то останешься на свободе. Пять кругов – пять трупов. Главное – помни, что это эстафета.
- Если ты скажешь еще что-то, я рискну проломить тебе череп кулаком.
- Не придется, - бывший журналист горько рассмеялся, -я весь в вашем распоряжении, офицер… Или кто ты там. Можешь доставить меня хоть прямиком в здание суда.
Кажется, это было последним, что он сказал за время нашей прогулки. Забавно то, что впервые увидев тело той девушки, я был уверен в её виновности. Не в собственной смерти, конечно, но в чем-то другом, что к этой смерти неизбежно привело. Я отчетливо помню мысль, прогремевшую в моем сознании в те минуты: «Так ей и надо». Я был почти рад, хотя и не мог до конца понять, почему. Однако это было тогда, а теперь, казалось, прошла добрая сотня лет с того момента. Девушка в платье, протянувшем дольше, чем она сама, каждый день рисковала проткнуть себя изнутри ради денег на еду. Не знаю, кем она была до этого, но это, наверное, меня и не касается. Сейчас меня касался только долговязый парень, причем, в буквальном смысле. Он всё тряс меня за плечо и расспрашивал, что я планирую с ним сделать. По правде, я не знал. Мне вообще тяжело давались рассуждения о том, что можно сделать с телом. Также я не знал, чем стану рисовать шесть кругов. Теперь уже шесть. Как он там говорил? Шесть кругов – шесть трупов. В общем, тогда я и вправду не знал, что с этим делать. Однако я сразу же отметил, что задушить такого здоровяка будет сложно. Хорошо, что в запасе много времени, а поблизости никого, кто захотел бы принять эстафету.

В колонках играет - Wretched Excess – Sleep Deprivation
Наибольшим удовольствием было больше не видеть тех людей. Конечно, вы можете сказать, что проблема в моем, как его теперь принято называть, преступном разуме. Но, как бы там ни было, я еще никогда не был так рад. Приятнее всего осознавать, что я больше не увижу лица своей бывшей, Эбби. Клянусь, я бы и ей размозжил голову, как тому продавцу «Зотекса», попадись она мне на глаза. Наверное, Эбби это чувствовала и пыталась мне не попадаться. Ну, а потом, знаете, как это бывает, всё завращалось слишком стремительно. Не тогда, когда изувеченный десятилетиями канделябр впился в глаз ублюдка торговца, а моя рука всё еще пыталась выдернуть его обратно, дабы сделать аналогичное отверстие в оставшемся глазу. Нет, тогда, я сохранял поразительное спокойствие. Не отрицаю, экстаз был. Может, почти такой же, как у сектантов, нажравшихся грибов и пускающихся в пляс под какофонию собственных голосов. Я со стороны не видел, но думаю, так оно и было. Вот только важно совсем не это. Важно как раз то, что внешне своей невменяемости я не выдавал. Под конец было тяжеловато контролировать руки, и еще всё лицо предательски затекло потом, но на этом всё. Я даже не кричал. Спросите кого угодно из присутствующих в ту ночь. Кричал только Чарли Эдвардс. Такого крика в той забегаловке, наверное, не слышали никогда. И, кстати, именно от этого сраного крика становилось страшно. Издалека вы бы и не увидели отверстия в лице Эдвардса. Впрочем, как и вблизи. Я же не идиот, чтобы дополнительные дыры в чьей-то башке проделывать. Канделябр вошел прямо в глаз. И крови совсем немного было. Зрелище почти что эстетичное, особенно, если вам нравятся конструктор и пазлы. Наверняка кто-то из посетителей этого места оценил бы мои старания, если бы Эдвардс не разорался и не распугал своим криком всех в округе. Только потом, когда он уже валялся на полу и гладил себя по лицу в отчаянной попытке вернуть всё на место, я подумал о том, что нужно было засадить канделябр ему в глотку. Криков было бы меньше, а это даже важнее чем внешняя картина происходящего.
Но, пока вы еще не отправили меня на плаху за мои злые деяния, позвольте вам кое-что объяснить. Во-первых, я бы никогда не прикончил человека просто так. Не потому, что я ценю человеческую жизнь или считаю убийство неприемлемым, а потому, что это огромная трата времени. И вы себе даже вообразить не можете, какой это ужасный удар по вашей репутации. Даже если вы профессиональный киллер, с каждым новым убийством вы кое-что теряете. Каждый, кто вас знает, невольно отступает на шаг назад. Это заложенный природой страх, ничего больше. Однако именно потому, что заложен он природой, искоренить его никак нельзя. Этот страх хорош, если вам нужно спугнуть кого-то единожды. Может, он даже не повредит вам еще в паре-тройке случаев. Но в остальных, когда вы попытаетесь жить нормальной жизнью хотя бы отчасти, этот страх выкопает вам могилу. И могила эта будет такой глубины, что при желании в неё можно спрятать небоскреб. Так что, уверяю вас, просто так убивать этого парня я бы не стал, а «Зотекс», каким бы отвратным он ни был, отправить Чарли на тот свет никак не мог.
Еще несколько часов я жалел о многом. Думал, что нужно было выбрать место поспокойнее, без кучи зевак. И, может, калечить Чарли канделябром тоже не стоило. Ему-то теперь до этого дела нет, но всё же его хоронить будут, и все его родственники соберутся, чтобы в последний раз взглянуть на его лицо. В таких делах я, конечно, не эксперт, однако могу предположить, что дырку в глазу они точно увидеть не хотят. Эта мысль по-настоящему не давала мне покоя. Она словно начала втягивать в себя весь мой разум с оставшимися мыслями, заставляя их сталкиваться и синтезировать мысли более тяжелые, ведущие к неизбежному коллапсу. Так что я практически не осознавал, что происходит, когда два мужика в строгих костюмах поволокли меня в направлении линкольна 1988 года. Впечатление складывалось такое, словно знали они друг друга не многим дольше меня. Один был явно новеньким. Ну, знаете, это как раз одна из тех вещей, которые бросаются в глаза, даже если ты ничего о человеке не знаешь. Просто костюм у него слишком чистый, движения слишком осторожные, а вот сама манера держаться выдает человека, не привыкшего так себя вести. Новенький мне понравился. Он открыл передо мной дверь, а вот Харт, его напарник, резко меня пихнул, как только в салоне образовалось достаточное отверстие, дабы пропустить моё тело.
-Вы так с ними всегда, Харт? –спросил новенький, усаживаясь на переднее сидение.
-Этот парень только что убил мужика подставкой, в которую твоя мамаша ставит свечи самыми темными ночами, а тебя беспокоит чрезмерная жестокость? – говорил Харт тихо, как бы нарочно не позволяя звучать голосу в полную силу.
-Я просто интересуюсь вашими методами, не более.
-Очень похвально, Гроувз. Но лучше заткнись.
Совет Харта, видимо, пришелся по нраву всем, поэтому оставшееся время каждый соблюдал молчание. Парням в костюмах оно позволяло сконцентрироваться на дороге, а мне же на том, во что я влип. Спору не было, от Эдвардса требовалось избавиться. Это была необходимость, сложный выбор из двух зол. В противном случае уже через несколько часов по году гуляло бы 250 грамм «Зотекса». И, если вы вдруг еще не поняли, вам хватит грамма, чтобы вынести своему мозгу смертный приговор. Не думайте, что вы умрете от эйфории. Всё будет совсем не так. Единственное, чем вы сможете насладиться первые несколько минут, так это снами наяву. Знаете, зрачки метаются из стороны в сторону, как в быстрой фазе, время обретает подобие клея, в котором увязаешь постепенно, но без всяких шансов выбраться обратно. И сначала это будет интересным, в неком роде завлекающим. Вам непременно захочется попробовать тонкую материю сна на вкус, но затем, откусывая кусок за куском, вы обнаружите, что никакой это не сон. Ощутите острые иглы реальности, вонзающиеся в ваше тело со всех сторон, пугающие своей реалистичностью. Думаю, больше всего это будет походить на бесконечное падение в кроличью нору, только не такое легкое, как у Алисы. В отличие от хрупкого тела маленькой девочки, ваше, внезапно налившееся свинцом, что-то начнет сжимать, а потом пропихивать сквозь бесчисленное количество игольных ушек, с каждым разом уменьшающихся в диаметре. Если я прав, всё будет именно так. Если не прав, всё будет в разы хуже. Но, как бы там ни было, результат один – вы овощ. Механизм, не сумевший пережить короткое замыкание.
Надеюсь, теперь вам понятно, зачем мне потребовалось убивать Чарли Эдвардса. Вот только решил я только одну из проблем. Вторая до сих пор оставалась нерешенной. И состояла она в том, что «Зотекс» лежал в моем кармане. Всё, что я обнаружил у Чарли, ровно 250 грамм, если верить пометке на упаковке. Также я плохо представлял, кем являются люди, затолкавшие меня в машину, но точно знал, что при любом раскладе, уничтожение порошка в их интересы входить не будет. Сейчас они ничего о нем не знают, но при обыске непременно найдут. Думаю, на этом обыск и закончится. Вопросов тоже не будет. Будет только пуля в голову или бетонные ботинки, специально предназначенные для прогулок по дну залива. Не могу сказать, что эта перспектива меня пугала, но, согласитесь, после того, что я сделал, это было бы довольно глупо. Убить человека, чтобы не позволить ему распространять эту дрянь, и сдохнуть через пару часов, добровольно предоставив пресловутую дрянь другим. Иронично и досадно – вот, что говорят о таких ситуациях в литературе. Иными словами, нужно было что-то делать. И, прежде всего, быстро соображать. Единственным возможным решением теперь представлялось уничтожение «Зотекса». Но вы ведь поняли, да? Уничтожение, а не выбрасывание в окно или прятанье под сидением. Необходимо было избавиться от порошка безвозвратно, и, если вы уже попытались предположить, что с ним можно сделать, наверное, пришли к тому же решению, что и я.
Признаться, это было не так уж сложно. Руки, несмотря на то, что их свобода ограничивалась наручниками, всё еще были в состоянии дотянуться до кармана и извлечь его содержимое. Затруднение в ситуацию приносило совсем не это, а то, что съесть такое количество «Зотекса» было нереально. Вас бы вырвало, причем, не факт, что к этому моменту вы успели бы употребить всё содержимое. Так что этот вариант пришлось отмести и сконцентрироваться на единственном оставшемся – втирании в кожу. Поддев пакет с порошком ногтем, я сумел проделать в нем отверстие, а затем почти бесшумно растер порошок в руках, воспользовавшись резким торможением линкольна на светофоре и громкими негодованиями Харта.
-Ты это напрасно, - послышался вдруг булькающий голос.
Насколько я помнил, никто из сидящих на передних местах таким голосом не обладал, поэтому я невольно оглянулся по сторонам.
- Честное слово, до чего же ты невнимательный, - продолжил голос, - посмотри еще раз.
Повторив прежде предпринятые действия, я обнаружил на сидении коричневый бесформенный предмет с полметра ввысь.
- Сам ты бесформенный, козел! – на этот раз монотонное бульканье в голосом сменилось резким недовольством, - Ты когда вообще в последний раз на пробежку ходил?
- Что? – замявшись, переспросил я.
- Да неважно уже, неважно. Лучше на меня посмотри еще раз, пока я тебе голову не проломил своим бесформенным телом.
Я проделал те же движения что и прежде, несколько раз моргнул, а затем пришел к выводу, что рядом со мной сидит самый настоящий кабан.
- Нет, ну вы послушайте его, - начал он снова, - настоящий кабан. Ты, стало быть, и вправду думаешь, что с тобой по улицам города в автомобиле рассекает настоящий кабан?
- Но…
- Я чучело кабана, идиот. Это видно по моим конечностям и застывшей смеси из страха и удивления на моей морде.
- Как скажешь, - я кивнул.
- И правда в том, дружище, что идиот ты не только поэтому.
- На самом деле, ты даже представить себе не можешь, насколько важны для меня сейчас слова чучела кабана.
- Я прожил отличную жизнь, как ты выразился, настоящего кабана. Никого не заколол канделябром, да вообще никого не убил.
- Ну конечно, это дает тебе полное право давать мне советы.
- Это дает мне полное право обратить твое внимание на бумажку, вложенную в упаковку от той дряни, которую ты принял.
- Что? – переспросил я, хотя смысл сказанных слов дошел до меня с первого раза.
- Ну же, вытащи её. И разверни.
Чтобы вытащить кусок бумаги из скользкой упаковки, нужно было приловчиться, но после двух или трех попыток мои пальцы справились.
-Читай, умник, - проговорило чучело.
По правде, мне так и не удалось припомнить, читал я вслух или про себя, но важно, видимо, не это, а содержание записки:
«Приятного пути. Надеюсь, ты не проронил ни грамма и принял все 250 за раз. Наслаждайся. Ч.Эдвардс».
- Приятного пути, - карикатурно повторил кабан.
- Я не…
- Краски блекнут, правда?
- Как долго мы здесь находимся?
- Пора, - послышался вдруг голос одного из парней в костюмах.
- Думаешь, он уже готов? – переспросил другой.
-Понятия не имею. Еще никто столько за раз не съедал. Но, думаю, при вскрытии мы сможем это хорошенько исследовать.

В колонках играет - Kaiser Chiefs – Oh My God
Теперь все рассказы переехали в еще один блог. Может, там будут появляться быстрее. Подписывайтесь, читайте. Ну или что там еще делают с рассказами.
http://episodeconsumer.blogspot.com

В колонках играет - Mogwai – Half Time
Некоторые события могут съесть вас живьем, понимаете? Просто откусить голову, а затем выплюнуть ошметки сознания, которые так и не удалось пережевать. Вы, может, еще плохо представляете себя в такой ситуации, но, уверяю вас, произойдет это не потому, что вы наиболее лакомая добыча, а потому, что вы оказались там, где оказываться не следовало. Я, например, никогда не хотел работать в метрополитене. Здесь уже давно нечего делать людям вроде меня, если не всем людям вообще. Всё дело автоматизации, вы, может, слышали о такой. То, что раньше делал человек, теперь самолично избавляет его от такой необходимости. Человек может пойти и сыграть в гольф вместо того, чтобы готовить себе ланч или стирать свою одежду. Если подумать, гольф и вправду лучше, но и он способен надоесть.
Это из-за чертовой самоуправляемой техники отпала всякая необходимость в машинистах. Единственная моя задача теперь – наблюдать за многочисленными видеотрансляциями из камер метро. Ну и, если понадобится, перенастройка программного обеспечения поездов. Видимо, тот, кто всё это разрабатывал, был достаточно ленивым не только для того, чтобы передать в руки машин большую часть привычной для нас работы, а и для того, чтобы проверить собственный код на наличие ошибок. Этот мужик просто заработал деньги и скрылся, а мы теперь вынуждены сражаться с его творением.
Если, к примеру, машинисту вдруг станет плохо, и ехать дальше он будет не в состоянии, можно быстро найти другого машиниста и посадить его на место первого. Но вот если машиниста нет вовсе, замену произвести не получится, если речь, конечно, не о новом поезде. Вот только в таких ситуациях всё и зависит от меня. В экстренной ситуации мне даже полагается дистанционное управление поездом. И, думается мне, всё это делалось для того, чтобы пассажиры не перегрызли друг другу глотки в процессе ожидания. За этим, знаете, бывает весело наблюдать. Обязательно находится крупногабаритная дама, толкающая другую, размерами чуть поменьше, и требующая, чтоб та немедленно отодвинулась. «Здесь полно места, -кричит первая, -пойди и займи другое». А вторая выпучивает глаза и вопит, насколько хватает голоса: «На твоем месте могло трое поместиться, а тебе еще мало». И они, прямо как в какой-то пародии на вестерн, начинают сверлить друг друга взглядом до тех пор, пока кто-то не попросит их успокоиться. Думаю, будь у них пара кольтов, они тот час же привели бы их в действие, но кто даст оружие толстым истеричкам?
Я бы рассказал что-то поинтереснее, вот только здесь ничего не происходит. Ссоры неуравновешенных женщин – теперь самое занятное. Даже террористы больше не суются в метро. Последний был, наверное, лет двадцать назад, когда меня самого здесь еще не было. И этому нужно радоваться. Можно было бы радоваться, если бы не было настолько скучно.
Вот последний на сегодня поезд останавливается на станции Грингейт и готовится к продолжительному переезду через две закрытых станции. Все пассажиры об этом знают потому, что в каждом вагоне висит здоровенная карта, но я всё равно их оповещаю. Голос мой слышится мерзким и приторным, как у злобных роботов из фильмов прошлого века. Услышали бы вы этот голос в своей квартире, наверняка отложили бы достаточно кирпичей для постройки нового дома, но в метро к этому голосу все привыкли и словно нарочно не обращают на него внимания. Ну и черт с ними. Поезд тронулся с места.
Пассажиры спокойны, никто не смотрит в камеры. Можно подумать, это нормально, когда несколько часов в день за вами следит тип вроде меня. Да я сам бы не стал себе доверять, а они даже вопросом не задаются, кто может за ними наблюдать. Принимают меня, как неотъемлемую часть своей жизни. Может, даже на чай впустят, если я однажды постучу в дверь их квартиры. Я улыбнусь лучшей своей улыбкой, протяну руку в знак приветствия и скажу: «В течение последних пяти лет я следил за вами каждый день. Не целый день, конечно, но, если подсчитать, получится порядка 3650 часов. Думаю, нам пора познакомиться лично». И все они одобряющие закивают, а затем предложат пройти в дом, поужинать с ними и, может, даже остаться там на постоянное место проживания. А вы даже не думайте, что я преувеличиваю. Именно это выражают лица пассажиров прямо сейчас, а по лицам я читать умею.
Поезд неожиданно сбавляет скорость. Несколько человек начинает нервно ёрзать на своих сидениях. На самом деле, несколько человек – это довольно много, так как во всём поезде их не больше десятка. Непредвиденная остановка удивляет только одного, остальные же начинают прижимать лица к окошкам в попытке что-то рассмотреть. Как бы там ни было, любопытство всегда берет верх. Перед угрозой смерти вы захотите узнать, от чего всё же умрете, так и не подумав о том, что смерти можно избежать. Любопытство заложено в нашем сознании, и это именно та его часть, которую выплевывает обратно огромная челюсть событий.
-Соблюдайте спокойствие, -наконец говорю я, пододвинув микрофон как можно ближе ко рту, дабы слова звучали отчетливее.
Мой голос будит парня, зажавшегося в угол вагона, и тот начинает нервно оглядываться.
-Не волнуйтесь, -продолжаю я, -здесь имеет место какая-то неисправность. Оставайтесь на своих местах и ждите отправки поезда.
Не знаю, сколько может занять починка неисправности, но несколько минут, думаю, должно хватить. В фильмах героям нескольких минут хватает на спасение мира, а, раз так, для починки поезда этого хватит с головой. Если, конечно, всё не совсем худо…
-Еще раз приносим извинения за возникшие неполадки, -я обращаюсь к пассажирам через десять минут, -и просим продолжать сохранять спокойствие. В поезде была обнаружена критическая неисправность, устранить которую так и не удалось. Сейчас откроются двери каждого из вагонов. Вы сможете дойти до следующей станции и ожидать прибытия следующего поезда. Ожидание займет некоторое время, так как этот поезд придется отогнать.
По правде, я бы рад тому, что не увидел на их лицах удивления. Как только двери открылись, все восемь человек (а я насчитал именно восемь) послушно вышли и цепочкой направились к ближайшей станции. Подобная затрата сил никого не раздражала, скорее утомляла. Словно, скучнее поездки в метро может быть только пеший переход от одной станции к другой. Света в туннеле было мало, однако достаточно для того, чтобы камеры могли передать утомление на лицах пассажиров. С этим утомлением им предстояло пройти еще несколько минут, а затем сменить его на сиюминутную радость при виде станции. Эта была одной из самых старых в городе. Обветшалая вывеска оповещала всех о том, что сейчас они находятся на станции «Театр». Это довольно забавно, не находите? На самих станциях театров никогда нет. Вот, если бы вы, к примеру, шли по улице и увидели надпись «Театр» на одном из зданий, что бы вы подумали? Подумали бы, что вероятно в этом здании находится театр? Да, думаю, именно так оно бы и оказалось. Но вот вы подходите чуть ближе, а вам говорят, что театра в этом здании нет, а сам он находится в нескольких кварталах от него. Теперь на вашем лице отчетливо видно разочарование, а я уже говорил о том, что умею читать по лицам, и знаю, что в таких случаях только разочарованию там и место. Вас, можно сказать, обманули, и ваша реакция вполне понятна. Единственное, на что не распространяются это правило, так это на метро. В метро при виде такой надписи, пусть даже очевидно лживой, вы всё равно испытываете радость. Особенно, если вы пришли пешком по туннелю.
- Отлично, - говорю я, и все оглядываются в поисках старых динамиков, - сейчас я попробую включить дополнительные источники света и займусь устранением основной проблемы.
Свое обещание я сдержал. Через несколько секунд замигало несколько тусклых круглых лампочек, прикрепленных к стенам. От такого освещения тьма казалась вязкой, словно смола. Такой свет не мог составить ей конкуренцию и сам рисковал в один момент оказаться ею поглощенным. И всё же этот свет позволил пассажирам злополучного поезда рассмотреть несколько деревянных сидений, предоставленных для ожидания на платформе. Несколько из них начали по пути переговариваться, но, о чем они говорили, я не слышал, так как камеры передавали лишь картинку. Высокий мужчина похлопал по плечу подростка, а женщина, идущая рядом с ними, вдруг направилась в обратную сторону. Пока что она была единственной, кого заинтересовала сама станция. Подойдя поближе к стене, женщина стала водить руками по треснувшим кафельным плитам и протирать от пыли старые рекламные вывески. Лампы над вывесками не работали, поэтому надписей прочесть она не могла, но, видимо, даже само прикосновение к старой бумаге приносило ей удовольствие.
Остальным же до вывесок и кафеля дела не было. Видимо, они представляли, как я пригоняю какой-то аналог буксира и оттаскиваю неисправный поезд куда подальше, расчищая путь для нового. Возможно, некоторые даже засомневались в существовании специальных буксиров, но, если это и было так, сомнение на их лицах не отразилось. Я попросил ожидать еще некоторое время и сказал, что ценю их терпение. Толстому парню в пальто, пояс которого был затянут слишком туго, это даже польстило. Должно быть, в моменты наибольшей близости жена его ублажает благодарностями, а он самодовольно улыбается и кивает. Может, и он порой её благодарит, но только для того, чтобы она сама не перестала это делать. А вы по-прежнему можете сказать, что я всё это придумываю, но я спешу вас уверить в том, что роль здесь играет исключительно опыт, а не воображение.
К слову, именно этот парень первым удивился, когда я попросил всех пройти вглубь станции.
-Спасибо за ожидание, -сказал я голосом более торжественным, чем говорю обычно, -а теперь я пущу газ.
По правде, даже от них я ожидал больше паники. Я рассчитывал на кого-то срывающегося с места и стремительно бегущего прочь, предпринимающего последнюю попытку спасти свою жизнь. Пусть таких будет не восемь, восемь – это слишком много. Но один. Кому-то же полагается убегать и спасаться. В старых историях так было всегда. Но, видимо, старые истории теперь являются таковыми по праву, пришедшему к ним с годами. Если такие истории и повторяются, то не на этой станции. Здесь всё восемь человек застыли на месте, и лишь некоторые из них попытались оглянуться. Впрочем, чтобы они увидели? Газ не из тех противников, которых можно сразить кулаками. Газ действует быстрее любого хищника и, в отличие от последнего, сам на какое-то время становится частью жертвы. Такое сражение сложно назвать честным, да и для того, чтобы назвать это сражением, тоже потребуется нехилая фантазия. Очевидно только одно – человек в таких битвах всегда проигрывает.
Теперь говорить уже не стоит. Дело сделано, и нужно прибраться. Завтрашних посетителей ожидает теплый прием. Анатомический театр всё же куда больше напоминает театр, чем обычная станция с лживой вывеской.
А пока – первая запись в журнале событий: «00:24 – поезд вышел из строя».

В колонках играет - Jerry Reed – The Bandit
Боюсь, о том времени я уже многое забыл. Здоровенный ластик, небрежно прошедшийся по моему мозгу, стер большую часть событий, оставив только малую долю того, что въелось в сознание слишком плотно. Если вы спросите, я так и не смогу вам ответить, какие тогда посещал бары, каких девиц затащил в постель, и удалось ли мне вообще побывать где-то за пределами этого городка с его маленькими улицами и маленькими возможностями, которые эти улицы предоставляли. Однако я отчетливо помню, что в те дни все обсуждали комету Лавджоя. И в день, когда она проходила перигелий, я прошел первую процедуру омолаживания стволовыми клетками. Док Мартин сказал, что если всё пойдет, как надо, можно будет продолжать до тех пор, пока клинику не закроют. Конечно, если сам я не устану от продолжительной жизни и не решу уйти на покой в буквальном смысле этого слова. Тогда я впервые дал себе обещание, что никогда не откажусь от жизни, какой бы скучной она не была. Согласитесь, это всяко лучше разложения в земле. Как только эта мысль обрела отчетливые очертания в моем сознании, я сразу же озвучил её доку, а тот лишь протянул свое излюбленное хммммм и пожелал удачи. Я кивнул и вышел из поликлиники, оставив прожитый десяток лет вместе с его маленькими морщинками и проседями скитаться где-то в стенах этого немого здания. Тогда мир впервые увидел меня помолодевшим. Я всё шел и не мог отделаться от мысли, что даже времена года мне теперь завидуют. Они сменяют друг друга постоянно, такие себе заложники необратимого цикла. Лето не может наступить раньше зимы, как не может и отнять всё отведенное ей время. Каждое из времен года порой состязается с остальными за период правления, но каждый из них знает, что уход и приход являются обязательной частью цикла. Что-то должно умирать, позволяя чему-то другому рождаться. Так работало всё, даже люди. Старики уступали место молоденьким ребятам, а те беззаботно прожигали жизнь, не замечая, как и сами они теряют все ребяческие черты, постепенно подвергая тело всё большему воздействию времени. Старость и смерть заставляют ценить жизнь – так нас учили в школе. Так учили где угодно, так что даже если вы никогда не ходили в школу, вы наверняка слышали эту фразу. Слышали, но никак не могли её оспорить. Так представьте же теперь, какой огромной была моя радость, когда мне впервые представилась возможность потягаться с самой смертью. Я не знал, что буду делать с молодостью, но точно знал, что все в моей жизни можно лепить только из свежего материала.
Блуждая по коридорам мыслей, и погружаясь всё глубже с каждой секундой, я не заметил, как прошел пять остановок метро. Поезда сновали справа от меня, по огромному металлическому мосту. Могучие лапы моста, сплетенные из креплений и балок, упирались в дно протекающей через город реки. Я точно помню, тогда была зима, потому, что вся река замерла, скрыв черный бархат вод под толстым слоем льда. Где-то лёд был толще, где-то тоньше, от чего казалось, что небольшие волны на реке просто застыли и более неподвластны времени. На горизонте серое небо буравили высокие дома-свечи, может, штук пять или шесть. Все они стояли вряд, образовывая что-то вроде головки гигантской зубной щетки для великана вроде ветра.
По правде, раньше я на подобное внимания не обращал. У меня было слишком много желаний и слишком мало времени, чтобы их осуществить. А теперь время внезапно поступилось предо мной, вжалось в угол, позволяя занять мне больше пространства. Теперь я наконец мог оправдывать свою расточительность.
Оправдания не было разве что моей невнимательности. Мои записи в дневнике говорят, что именно там, у моста метро, я потерял указательный палец. Какой-то тип не уследил за своей собакой, спутавшей меня с обедом. Обычно собаки в городах не набрасываются на прохожих, но, может, не всем собакам об этом известно. Эта точно ничего не знала о собачьем этикете. Так я по нелепой случайности остался без пальца, но предпочел подробности этого инцидента забыть, оставив лишь небольшую пометку, дабы каждый раз не задаваться вопросом, куда же делся мой четвертый или седьмой по счету палец. Остальные события, не связанные с потерей органов, серьёзными решениями вроде женитьбы или потерей родственников, я предпочитаю не записывать. Да и не то чтобы предпочитаю, просто так надо. Иначе вся процедура реструктуризации не имеет смыла. Аа, вам, должно быть, уже интересно, что за процедура и зачем она мне вообще потребовалась. Я расскажу, хотя, понятия не имею, с какой планеты вы должны быть, чтобы этого не знать. Это тогда, когда комета Лавджоя приблизилась к солнцу, я был одним из немногих, кто испытал на себе омоложения. Однако, спустя пару лет, таких людей были десятки. Думаю, вам несложно будет догадаться, сколько их теперь, спустя шестьсот лет. Только, пока вы еще не начали представлять перенаселенную планету, я забегу вперед и скажу, что многие из прошедших омоложение так и не протянули больше трехсот лет. Да что уж трехсот? Многие не выдержали и ста пятидесяти. Из-за неспособности найти себе применение, как вы догадались. Мир развивался слишком стремительно, однако мозг, пусть даже заключенный в молодом теле, отказывался принимать столько перемен. Те же, кто дотянул до трехсот, столкнулись с другой проблемой, самой банальной из всех, как может показаться на первый взгляд. И проблемой этой был недостаток памяти. От такого количества информации голова едва не вздувалась, как перезревшая тыква на солнце. Люди испытывали невероятную усталость от всего, чувствовали приближение чего-то неизбежного и совсем неблагоприятного до них. Тогда они и сдавались. Отказывались от своей молодости и умирали с огромным облегчением. Думаю, такой популярной смерть не была даже в средние века. Но это были те люди, а я же отчетливо помнил данное себе обещание. Нужно было искать выход. Сделать то, что пока не удавалось десяткам ученых умов. Я чувствовал, в запасе моем не так много времени. Еще чуть-чуть, и я сам слетел бы с предохранителей, позволив собственному сознанию постепенно угасать, источая тошнотворный запах разложения. Это было даже хуже, чем смерть от старости, и именно это было моим самым страшным кошмаром.
Тогда, после нескольких бессонных дней, я и придумал реструктуризатор. Единственной его проблемой всегда был размер. Даже сейчас мне не удалось особо его усовершенствовать. Однако, несмотря на габариты и внешнюю несуразность конструкции, он отлично справлялся с поставленной задачей – избавлял мозг от лишних воспоминаний. Поначалу приходилось быть осторожным, платить представителям дна нашего общества за участия в испытаниях. Признаю, из-за моих ошибок многие из них лишились любых воспоминаний о прошлом, однако больше я их не видел ни живыми, ни мертвыми. Быть может, некоторые из них повели себя подобно людям, переживающим диссоциативную фугу, – свалили прочь из города в поисках прекрасного нового мира. Может, они его даже нашли. В любом случае я им благодарен. Это был первый шаг. И первый шаг неизбежно привел ко второму. Реструктуризатор заработал, как ему и полагалось.
Не скажу, что это изобретение сделало меня известным или богатым. Вы не подумайте, это не потому, что я скромный. Я просто никому, кроме этих подопытных бродяг и наркоманов, о нем не говорил. Даже мой истощенный мозг прекрасно осознает, что бессмертное общество нам ни к чему. Бессмертие – это приз, а за призы нужно бороться.
Сейчас я могу собой гордиться. Прошло всего пару дней после очередной процедуры, жизненные соки буквально переполняют мое тело, и заставляют нестись вперед на неимоверной скорости. Сейчас быть сдержанным ни к чему, нужно брать от жизни всё. Так что, если вас вдруг кто-то спросит, я детектив Эверетт Браун. Не настоящий детектив, конечно, но всё же с очень правдоподобным значком. Это и есть тот самый пропуск в мир приключений и авантюр. И поиск заветной авантюры наконец увенчался успехом. У меня еще целых пятнадцать минут, чтобы добежать до доков Си Хауз. Какой-то латинос слишком уж неосторожно обсуждал крупноденежную сделку, который предстоит произойти сегодня. Настоящий детектив непременно вмешался бы, отправил преступников за решетку, а фальшивые деньги в хранилище улик, но, вы же помните, я не настоящий детектив. И мне нужны деньги.
Во время пробежки я обратил внимание на венки из искусственных цветов у наземных переходов. Девять переходов и четыре венка. Чтобы стать жмуриком, не обязательно даже погружаться в болото криминала. Достаточно просто быть слепым зевакой. Всё, готово, ты лежишь на асфальте, а к тебе подбегает нерасторопный мужик и трясет тебя за плечо. Будь у тебя возможность, ты бы вмазал ему. Не за то, что он тебя сбил, а за то, что он трясет тяжело раненного за плечо. Но тебя, кажется, парализовало, и, вместо того, чтобы расквитаться с ублюдком, ты демонстративно обмочился. Девять переходов и четыре обмочившихся остолопа, чья месть так и не свершилась. Нужно смотреть по сторонам, чтобы не пополнить их число.
На подходе к докам никого не видно. Уличные фонари не горят. Вряд ли хитроумные преступники выкручивали из них лампочки, взбираясь друг другу на плечи, так что дело, скорее всего, в испорченной проводке или отсутствии средств на покупку самих лампочек. В подобных местах без света всегда страшно, но в сейчас это мне на руку. Так они меня точно не заметят, а я смогу подобраться, как можно ближе, а затем перестрелять их из краденого глока. Латинос говорил, их будет только четверо. Он, Ксименез и два парня от другой стороны. Если не допущу ошибок по глупости, расправиться с ними будет несложно. И, кажется, прямо сейчас все начинается. Кто-то подъезжает к докам и выпрыгивает из автомобиля. Двигатель машины работает, но дальше та не едет, только вращает колесами, бессильно упершись в стену.
-Darse prisa, - слышу я из уст того самого парня, который проболтался.
Они заходят, нужно успеть проскользнуть за ними. Всё же хорошо, что… Что-то тяжелое, словно булыжник, наваливается мне на спину и валит меня с ног. Это даже не булыжник, а штук десять булыжников. Отборных булыжников, состоящих из мышц и кожи. Тяжелая рука хватает меня за воротник пиджака и резко разворачивает лицом к своему обладателю.
-В отличие от своих друзей, - проговаривает амбал на удивление высоким голосом, - я предпочитаю пройтись.
Теперь его рука впивается в мою одежду еще основательнее, а замет начинает тащить меня в направлении доков.
-Ты, кажется, хотел в чем-то поучаствовать? – лица здоровяка я не вижу, но осознаю, что по круглой, демонстрирующей постоянное недопонимание, физиономии сейчас расползается широченная ухмылка.
Я не знаю, что отвечать, да и понимаю, что в таких ситуациях это всё равно бесполезно. Пусть лучше он меня спокойно дотащит к своим товарищам, и, может, там попробуем поговорить. Хорошо я себя обманываю, да? Тешу мыслями о счастливом исходе. Это как раз то, что всегда давалось мне лучше всего.
Амбал небрежно толкает меня на пол, и я скольжу еще несколько дюймов по неприветливо холодному полу.
- Quién es? – вопит прежде незнакомый мне тип, вероятно Ксименез.
- Да что ты несешь вообще, Сим? – спокойно спрашивает его амбал, - Сколько раз повторять, что я твой гоблинский не понимаю.
- Кто она? – переспрашивает Сим, не понижая голоса.
- Не она, а он.
- Кто он? – латинос срывается, но набрасывается почему-то на здоровяка, а не на меня.
- Не знаю, чувак, не знаю, - размеренно проговаривает амбал и отталкивает латиноса от себя.
- Тогда ему смерть, - фраза Ксименеза, произнесенная с акцентом, который выдал бы в нем испанца где угодно, вспарывает повисшую на несколько секунд тишину, а затем тот наводит на меня руку, и раздается громкий хлопок.
Не знаю, почему я впал в такой ступор. Только сейчас до меня дошло, что всё это время пушка была при мне. Я сто раз мог высадить мозги здоровяку или этому Ксименезу, но вместо этого я застыл. Как будто меня погрузили в желе. В сраное желе, понимаете? И даже сейчас, зная, что всё еще есть шанс нанести им неожиданный удар, тело почему-то меня не слушается. Руки застыли, как волны на той замерзшей реке, на берегу которой я лишился пальца. Может, однажды, через пару десятков лет, к рукам вернется былая подвижность, и они всё сделают сами, не спрашивая разрешения у разума. Но, думается мне, тогда будет поздно. Единственный шанс что-то исправить – сделать это сейчас. Только вот, если вы когда-нибудь пробовали стрелять, находясь внутри желе, вы поймете, о чем я. Движения ограничены. Вы чертов инвалид. Даже не инвалид – овощ. И ваше сознание вместо поиска быстрого выхода из ситуации предлагает вам выбрать из пары бессвязных слов. Знаете, из тех, что потом приедаются, и вы всё никак не можете выбросить их из головы. Начинает казаться, что эти бессмысленные слова описывают вас, если не полностью, то отчасти. Эти слова чем-то с вами связаны, но вы никак не можете провести прямой аналогией и глупым агапит или самогруз. Просто в один момент эти слова всплывают в ваших мыслях среди сотен других, осмысленных, и постепенно растворяются, подобно кубикам сахара, тем самым лишая вас любой возможности вытащить их обратно. Агапит, самогруз… «-Ваши последние слова? –Да, конечно, я бы хотел сказать всем, кого я люблю, самогруз, мать вашу».
Впервые бессмертное тело меня подвело, и, надо же, так глупо. В тот самый момент, когда за бессмертие нужно сражаться. Агапит, самогруз. Если научные теории верны, число возможных миров бесконечно. Это значит, имеются и такие, где в меня не всаживает пулю психованный латинос. Не знаю, сколько их, но они точно должны быть. Уверен, там я не из числа зевак.

В колонках играет - Lee Wiley – Maybe You'll Be There
Их излюбленным занятием было обсуждение. Полли и Кэлберт обсуждали всех вне зависимости от их возраста, рода деятельности и половой принадлежности. Полли была свято уверена в том, что только её сын Кэлберт способен её понять, как, впрочем, и сам Кэлберт считал мать единственным достойным внимания существом на целом свете. Полли не только уважала своего сына, а и боготворила. Однажды она так и сказала, что не помешало бы причислить его к святым, ведь нет ни одного смертного греха, который бы тот совершил. Кэлберт разбирался в религии чуть больше своей матери, поэтому от подобных идей всегда отмахивался. Однако от самого себя он все же не мог скрыть того факта, что подобное ему невероятно льстило. Конечно, он не считал себя святым, но был уверен в том, что от рождения состоит в списке наиболее самоотверженных альтруистов. Как и любой альтруист, Кэлберт делал все бескорыстно, и, как каждый, кто делает что-то бескорыстно, ожидал пожизненной благодарности. Также он свято верил в существование черного и белого, чистого абсолюта, отделимого от любых примесей реальности, порождаемой человеческим сознанием. Кэлберт был непоколебимо уверен в том, что за пятьдесят лет жизни он набрался богатого и глубокого опыта, способного растворить каждого, кто станет ему в чем-то перечить. Кэлберт всегда был прав, и Полли была с ним согласна. Сама она не отличалась твердыми жизненными убеждениями, если вообще могла похвастаться таковыми. Однако Полли хватало того, что Кэлберт прав, а этого в свою очередь было достаточно для того, чтобы принимать все убеждения сына, как собственные. Может, именно это и наладило понимание между пожилой женщиной и мужчиной, чья нога уже занеслась, дабы вступить в почетную старость. Нельзя сказать, что они были лучшими собеседниками, способными часами напролет обсуждать все, что только в голову взбредет. Наверное, они бы и рады, но юношеская глупость, так и не выветрившаяся из головы Полли, не позволяла ей воспринимать много информации. Кэлберт же не считал целесообразным тратить время на просвещение матери, поэтому тему они выбирали простую и приятную для обоих. Перемывание костей не требовало особых интеллектуальных усилий, как не требовало и ментальной подготовки. К тому же, повод для обсуждения у матери и сына всегда был – другие люди не такие же нормальные, как они. А самое важное, что только можно вообразить, после регулярных походов в церковь, разумеется, нормальность. Полли воспитывала в сыне нормальность с малых лет и искренне гордилась им, осознавая, что он усвоил все уроки. Это был единственный повод для гордости. Теперь же, когда чувство гордости несколько выветрилось, пожилой женщине приходилось на что-то отвлекаться, дабы счастливый момент не ускользал так стремительно. И таким отвлечением стали календари. Она сама расчерчивала бумагу, вписывала туда числа, а затем оформляла все рисунками. Календари позволяли путешествовать во времени, не отрываясь от стула, а это было очень выгодно, учитывая проблемы со спиной. Сегодня же Полли предстояло доработать календарь текущего года – 1947, и пожаловаться сыну на соседку, которая похудела слишком быстро, как для нормального человека. Конечно же, сделать все это нужно было невероятно быстро, прежде, чем придет первый их посетитель.
-Сынок, сделай радио чуть громче, -сказала женщина, не отрывая взгляда от только что завершенного календаря, -не нужно, чтобы он нас слышал, когда придет.
Кэлберт коротко кивнул и быстро пересек комнату, направившись к старенькому радиоприемнику, подвешенному в углу комнаты. Нажатием кнопки Кэлберт заставил безмолвие комнаты расступиться перед словами Ли Уайли, а спустя несколько секунд к пению добавился громкий стук.
-Могу я войти? –прозвучал молодой мужской голос из-за двери.
-Да-да, конечно, заходите, -прокричала в ответ.
Кэлберт не любил заводить разговор, и даже если кто-то пытался заговорить первым, он прибегал ко всяческим уловкам, дабы избежать ответа. Если же ответ был необходим, а помимо Кэлберта дать его никто не мог, тот все же нехотя открывал рот и порождал пару-тройку слов. На этот раз Полли избавила сына от такой необходимости, и тот искренне надеялся, что так продолжится до конца дня.
Молодой человек аккуратно повернул дверную руку и приоткрыл дверь, а затем просунул голову в образовавшийся проем:
-Вы те самые «К и П», да?
-Да, -с напущенной серьёзностью кивнула Полли, -заходите же вы уже наконец.
Протиснув тело в дверной проем, парень вдруг заговорил слишком быстро, сбиваясь после каждого второго слова:
-По правде, -начал он, -это очень странно. Дело в том… Постойте, сейчас сформулирую мысль. А, вот. Дело в том, что я не помню, зачем должен здесь быть. Я…я словно перевернул всю библиотеку воспоминаний в своей голове, но выудить оттуда смог лишь адрес этого места и название – «К и П».
-Никто просто так не запоминает этого адреса, -Полли закивала с еще большей деловитостью.
-В общем, я пришел к вам, но, честно, не знаю зачем.
-Думаю, мы знаем, -женщина наконец оторвалась от календаря и жестом подозвала гостя к себе.
-Вы хотите, чтобы я подошел? – осторожно осведомился парень.
-А вы знаете еще какое-то предназначение это жеста.
-Может, и знал, но уже точно не припомню.
Собравшись с силами, словно от него требовался неимоверный героизм, молодой человек все же сделал несколько шагов навстречу пожилой женщине.
-Я тебя подозвала потому, что эти слова лучше правильно расслышать и хорошенько запомнить. Скажу я один раз, и повторять больше не буду. На этом наша беседа закончится. Когда она закончится, я выдам тебе ключ от казино на втором этаже и немного денег. Казино твое. Если захочешь, сможешь заработать там еще больше денег и тратить их на все, что только пожелаешь. В пределах комплекса, конечно. Но мой долг также сказать о том, что твоя задача отсюда выбраться. Это еще никому не удалось, но такая уж она, эта задача.
-Это всё?
-Нет, не спеши. Если ты, как и все остальные, с задачей не справишься, никто тебя осуждать не будет. Все они нашли отличную работу в нашем комплексе и сейчас вполне довольны жизнью.
Парень, которому только сейчас удалось вспомнить свое имя, Дрейк, понимал, что правильно поставленный вопрос в подобной ситуации может спасти жизнь, но что-то в его сознании, иррациональное и невероятно сильное, говорило, что получить ответы он сможет только если развернется и уйдет прямо сейчас. И трижды хлопнет дверью.
-Постой, -крикнула пожилая женщина, когда гость уже развернулся к ней спиной, -ключи и деньги. Возьми.
Это очень взбесило Дрейка, приказ незнакомой старухи. Он, конечно, всегда стремился быть вежливым и не вступать с окружающими в конфронтацию, но и уважение к своей персоне он ценил. Жалел он только о том, что не всегда мог это показать. Вот и сейчас конфликту Дрейк предпочел спокойный кивок. Ключи и деньги он забрал, а затем покинул обитель Кэлберта и Полли.
Только теперь Дрейк обратил внимание на исполинский комплекс, занимающий все пространство, что представлялось его взору. Казалось, здесь было все: бесчисленные магазины, бистро, учебные заведения и даже жилые помещения. При взгляде на них, здания заливались красками неоновых огней, словно смятенные девчушки, не готовые к столь пристальному вниманию. Комплекс, чем бы он ни был, представлялся Дрейку настоящим раем, и он понятия не имел, зачем это место покидать. Уже потом он подумал, что там, куда ему следует возвратиться, все может быть гораздо лучше, а это место представляется раем лишь потому, что сравнить его больше не с чем. Это был чистой правдой, Дрейк не помнил ничего, кроме собственного имени, злосчастного адреса «К и П» и смутных указаний насчет казино. Однако теперь, когда его мысли постепенно стали обретать некую ясность, парень понял, что казино может быть хорошей стартовой точкой, но никак не пунктом назначения.
Узнать, где находится само казино, было несложно. По всему этажу, не имеющему начала и конца, были хаотично растыканы указатели. Большинство из их располагалось рядом с эскалаторами, однако некоторые были подвешены вблизи путей, по которым сновали небольшие поезда. Из указателя Дрейк понял, что казино находится прямо под ним, и поезд здесь никак не поможет. Нужно было отыскать ближайший эскалатор и спуститься на два яруса вниз. Проделав половину пути, и уже собравшись осуществить последний необходимый спуск, Дрейк снова выудил из недр подсознания навязчивую пульсирующую мысль. Как бы он не пытался, игнорировать её не получалось. Она словно разбухала и грозилась раздробить череп на части, если еще хотя бы еще на долю секунды останется без внимания. И Дрейк вынужден был повиноваться. Мысль требовала подняться еще раз наверх, а затем проделать спуск заново. Именно такой набор действий должен был вплотную подтащить Дрейка к интересующим его ответам. И, раз так, спорить было бесполезно.
Поднявшись обратно, молодой человек обнаружил, что эскалатор за ним остановился. А в следующий момент из каждого динамика в пределах комплекса зазвучал звонкий женский голос: «Система эскалаторов вышла из строя. Не создавайте столпотворений и подождите десять минут на ближайшей остановке». Если бы Дрейк спешил, он мог бы попробовать преодолеть все ступеньки пешком, хотя те и протягивались на десятки метров. Но куда больше, чем усталости в ногах, он боялся конфликта с собственным сознанием, заложником которого он, казалось, уже стал. Это значило – никаких спусков пешком. Нужно было ждать на остановке.
Что касалось места ожидания, большинство людей пренебрегло наставлениями бесплотной женщины из динамика. Видимо, здесь ожидание на остановке всем представлялось неразумной тратой времени, поэтому при первой же возможности все разбрелись по ближайшим местам отдыха и развлечений. Странно было даже осознавать, что кто-то обеспечивает работу этих заведений вместо того, чтобы отдыхать. Дрейку и самому до ужаса хотелось оценить прелести здешних ресторанчиков и музыкальных пабов, однако то самое иррациональное нечто, пустившее корни в его разуме, велело сидеть на остановке.
-Я знаю, что вам не хочется здесь сидеть, - хриплый голос, принадлежащий человеку в зеленом котелке и твидовом пиджаке такого же цвета, прервал попытки Дрейка тягаться с собственным сознанием.
-Простите, что? – рассеянно переспросил парень.
-Я говорю, - незнакомец повысил голос, - никто не любит сидеть на остановке. И не будет этого делать, если его не заставить.
- Нет-нет, - отмахнулся Дрейк, - я просто здесь и недавно, и, знаете, не привык.
Человек в котелке кивнул.
-Конечно, а вы, позвольте поинтересоваться, откуда?
В диалоге с незнакомцами Дрейк всегда старался держаться непринужденно, дружелюбно, но в этот раз защитный механизм оказался сильнее желания расположить к себе.
-А вы откуда? – неожиданно выпалил парень.
- Мне кажется, я должен получить ответ первым, так как первым задал вопрос, - незнакомец засмеялся, тем самым придав звукам, вырывающимся из его горла, сходства с потрескивающим костром.
- Не думаю, что вас это действительно интересует.
- Я думаю, - человек в зеленой шляпе снял головной убор и стал отряхивать его от пыли, - это интересует вас. Но вы этого не знаете. И не узнаете, если не будете со мной честным.
- И что, по-вашему, я должен сказать?
- Всё, что помните, разумеется. Всё, что сказали вам. И не пытайтесь увиливать. Вы ведь ради ответов здесь и сидите, верно.
- Откуда… - начал вдруг Дрейк, но затем понял, что странностей здесь и так достаточно, и решил сконцентрироваться на вопросах.
- Прежде, чем вы начнете, - вдруг перебил его незнакомец, - я бы предпочел сразу ответить на вопросы, которые вы точно решите задать. Прежде всего, вам нужно знать, что комплекс начала и конца не имеет. Он что-то вроде большого круга или петли, если изволите. Но, уж поверьте, настолько большого, что вам за всю свою жизнь весь его не обойти. Во-вторых, я не собираюсь вас обманывать, мне с вас нечего взять. И, наконец, в-третьих, что бы вы там не думали, из этого места нужно выбираться, потому, что с каждой минутой оно будет затягивать вас все глубже.
- Затягивать?
- Вы были в баре «У Реймонда»?
- Нет, - удивленно ответил парень, - еще не успел.
- Значит, - прекратив протирать шляпу, её обладатель аккуратно надел её обратно на голову, - вам неизвестно, что наибольшая странность бара «У Реймонда» заключается в отсутствии Реймонда. Люди просто приходят и получают то, что хотят. Некоторые думают, что если они пять раз откроют и закроют холодильник, там появится ром. И знаете, что? Там появляется ром. Это место питается вашими одержимостями. Создает причинно-следственные связи там, где они представляются вам необходимыми.
- И об этом известно всем, кроме меня?
- Может, да, а, может, и нет. Лично я беседовал только с теми, кто хотел меня видеть. Многие предпочитали просто не задавать вопросов.
- И, значит, -продолжил Дрейк, - если я захочу несколько раз включить и выключить свет в комнате в надежде, что передо мной окажется совсем другая комната, так и будет?
- Конечно, - кивнул человек в котелке, - если вы этого хотите, так и будет.
- А если я подберу последовательность действий, необходимую для того, чтобы выбраться?
- Наконец-то, - вновь рассмеялся незнакомец, - вы додумались. До вопроса додумались, я имею в виду. Но, если честно, это ничего не меняет. Или вы забыли, о чем я говорил? Это место питается вашей одержимостью осуществления желаний. А выбраться отсюда – тоже желание, разве нет.
- И как же тогда…
- Не испытывать судьбу, ничего не просить, ничего не желать. Наверное, достаточно продержаться сутки, чтобы это место прекратило вас замечать и тянуть из вас соки. Что с вами будет дальше, я не знаю, но этот чертов комплекс вас точно отпустит.
- И всё? – на лице Дрейка отразилось изумление, большее, чем при беседе со старушкой из «К и П».
- Этого мало? – усмехнулся человек в шляпе.
- Просто это как-то слишком просто, я даже не знаю…
- Слишком просто? А вы попробуйте дать бой своему сознанию, так явственно желающему чего-то желать, ведь это заложено в нем этим самым местом с первой секунды вашего появления здесь. Попробуйте, и поймете, что это совсем непросто. А теперь мне пора. Думаю, я удовлетворил ваше любопытство, - не дожидаясь слов прощания из уст своего собеседника, человек в зеленом поднялся и стремительно зашагал прочь.
Дрейк же перевел взгляд на эскалатор и обнаружил, что тот снова работает. Теперь он не знал, происходило так по его желанию или потому, что так и должно было быть. Не знал он и того, что еще может преподнести ему это место. Однако сейчас он был уверен в том, что лучше узнать это место ему позволит только казино.
Это было старое помещение с просторными коридорами. Большинство из них не содержало ничего кроме игровых автоматов и столиков для рулетки. Казалось, все их покинули десятки лет назад, заставив ждать нового хозяина в вопиющем безмолвии. Дрейк протер от пыли один из игровых автоматов и нажал на рычаг. Изголодавшееся по новым приказам нечто жадно шевельнулось в его сознании и дало знать, что одного нажатия будет не достаточно. После четырех нажатий на рычаг, барабаны игрового автомата завращались с головокружительной скоростью, а спустя несколько секунд остановились, слегка подрагивая. На каждый из них было нанесено слово, дополняющее остальные. «Тебе не убежать» - быстро прочел Дрейк и отвернулся. Если постучать несколько раз по столику, игровой автомат со злосчастной надписью исчезнет. И лучше сделать это поскорее, пока надпись не начала действительно сводить с ума. Парень стал методично постукивать по стоящему рядом столику, а в голове у него заиграла песня, услышанная в конторе старухи и молчаливого мужика: «It's not the time or place to look for you. But maybe you'll be there».
В этот самый момент казино утратило очертания призрачной стартовой точки и обрело величие пункта назначения.

В колонках играет - Greensky Bluegrass – Bottle Dry
-Признаться, я и подумать не мог, что мы проделаем такую работу, мистер Темпл, -худощавый человек в очках протирал грубой тряпкой большой деревянный стол.
-Рано радоваться, -вздохнул седовласый старик с отлично сохранившейся шевелюрой, -нам предстоит еще много испытаний. Да и не будем же мы отправлять в Лейктаун только яблоки и кукурузу.
-Эксперименты с людьми, как мне всегда казалось, самая интересная часть испытания.
-Но если они провалятся, Барнеби, вместо денег и признания нам светит виселица.
Подобная угроза жизни заставила руки Барнеби остановиться. Прокрутив мысль в голове еще несколько раз, тот бросил тряпку на стол, тяжело вздохнул и сел на стоящий рядом табурет.
-После всего, что мы проделали, -вновь обратился к нему старик, -не думал, что ты из слабых духом. Ты пойми, я тебя не запугать хочу, а просто напоминаю о возможных рисках.
-Я всё это прекрасно понимаю, можете даже не сомневаться. Но, как бы там ни было, попытка у нас всего одна, и цена ошибки – наша жизнь.
-Думаю, я даже не огорчусь, если в качестве платы за ошибку с меня возьмут такую безделушку… -поймав беспокойный взгляд помощника, Темпл продолжил, -Но, уверяю тебя, если потребуется, я умру за нас двоих.
-Как-то я не уверен, что можно умирать за двоих.
-Как бы там ни было, я внесу предложение, -старик спокойно кивнул и отправился к барной стойке за бурбоном.
Дерева в помещении было в разы больше, нежели человеческой плоти. Столы, табуреты, бар – все было сделано из дерева. И, разумеется, не стоит даже говорить о том, что пол, потолок и двустворчатая дверь тоже были деревянными. Гэри Тэмпл содержал этот салун много десятков лет, самостоятельно выполняя работу бармена большую часть этого времени. Только когда в его жизни наметилось более серьёзное занятие, а силы стали покидать старческое тело, он позвал Барнеби в помощники. Конечно, парень не только протирал столы, а и помогал Тэмплу с его изобретением, но, следует признать, в первом толку от него было куда больше.
-А вы никогда не думали, -начал Барнеби, когда старик вернулся с выпивкой, -что тот богатый тип будет против?
-Против? –рассмеялся старик, не успев поднести бокал ко рту, -Лорд Эзмут, почетный англичанин, будет против?
-Он так и не дал добро на строительство железной дороги, помните? Потому, что вся территория от нашего города до Лейктауна принадлежит ему. А он, видите ли, не желает, чтобы по его земле проходили железнодорожные пути. Век прогресса, называется… -парень сам не заметил, как снова схватил кусок материи, которым прежде вытирал стол, и крепко сжал, -Поезда теперь везде. Везде, но не у нас.
-Если все сработает, нам и не потребуются поезда. Может, вообще никому не потребуются. Люди получат короткий путь. Электричество и преобразование материи – вот, что нас спасет. Неужели ты сам в это не веришь, мальчик?
-Верю, мистер Темпл. Зачем бы я еще вам помогал? Но я наблюдал лишь за тем, как яблоко из этого салуна оказалось в соседнем сарае. Как мы вообще доставим одну из частей механизма в Лейктаун? А если и доставим, вдруг что-то пойдет не так?
-Думаю, это нам предстоит проверить завтра. Приемную станцию и чертежи по её сбору я уже отправил. Если лошади и возничий не умрут по дороге, завтра мы получим телеграмму. И, -Темпл слегка протянул букву, словно пытался сконцентрировать все внимание собеседника на следующем предложении, -если все пойдет, как надо, отправим в Лейктаун овцу.
-А за овцой и человека можно будет, -Барнеби одобряюще закивал.
-Как ты успел заметить, завтра там предстоит насыщенный день. Возможно, главный в нашей жизни. Так что иди-ка ты, парень, домой и хорошенько отоспись.
-Ваша правда, мистер Темпл. Спокойной ночи, -ответил юноша и направился к выходу, заставляя ветхие доски прогибаться под своим шагом.
Конечно, уснуть было не так просто, и, если на то пошло, к утру Барнеби так и не смог точно определиться, удалось ему поспать или нет. Но сил у него было полно. Он был уверен в том, что даже три дня без сна не заставили бы его сегодня испытывать вялость и усталость. Его энтузиазм подкрепили и хорошие известия от Темпла.
-Мой приятель ученый из Лейктауна написал, что сборка произошла успешно, и они с нетерпением ждут начала испытания.
-Так что нам предстоит делать? – осведомился Барнеби, едва сдерживая дрожь в голосе.
-Не торопись, парень, - одернул его старик, - сейчас сможешь сам во всем поучаствовать.
В просторном сарае их ждала вторая часть конструкции, так называемая отправочная станция. Помимо двух испытателей в помещении также присутствовал старый козел, принадлежащий миссис Уайт. Вряд ли животное было способно понять, сколь серьёзным и важным может оказаться предстоящее ему путешествие, но вид у него был очень серьёзный. Может, даже серьёзнее, чем у самих испытателей. Последние нервничали, пытались унять дрожь в конечностях и постоянно с чем-то сверялись в то время, как животное стояло неподвижно и устремляло свой взгляд вдаль, сквозь узкую прореху между досками, выполняющими функцию стены.
Пора, -голосом нарушил суматоху Темпл, -готовь животное, Барнеби.
Нельзя сказать, что юноша отличался неприязнью к животным, но вот сами животные вполне могли испытывать подобные чувства по отношению к нему. Коты и собаки обычно набрасывались на Барнеби и пытались оставить на его теле как можно больше отметин. Если же тот быстро реагировал и пытался удрать, животные тут же пускались вдогонку и, вымотав противника, набрасывались на него с еще большей яростью. В данной ситуации Барнеби радовало только то, что у козла нет когтей. Козла же, вероятно, устраивало и наличие рогов, которые тот уже наставил, норовя боднуть худощавого человека.
-Как мне его поймать, мистер Темпл?
-Просто подбеги и схвати его.
-А если он решит… -парень слегка попятился назад.
-Что? -вскрикнул Темпл, -Застрелить тебя? Хватай уже эту скотину и тащи сюда.
Барнеби знал, что противостоять животному все же проще, чем противостоять ворчливому старику, поэтому, собравшись с духом, подошел к животному и сумел его схватить. Тащил он козла, как и полагается, за рога. Оставалось только надежно зафиксировать его внутри самой машины, дабы тот не сорвался с места, когда все начнется.
-Начинаем? –переспросил парень, убедившись в том, что все находится на своих местах.
Темпл коротко кивнул.
Навалившись всем телом на рычаг, торчащий справа от металлического каркаса, старик привел машину в действие. Даже почва под ногами испытателей затряслась с такой силой, что те ощутили боль в голове. Так продолжалось еще несколько минут, а затем грохот стих, и участники эксперимента начали приходить в себя.
-Будем надеяться, получилось, -первым нарушил тишину Темпл.
-Я скажу вам, как только придет телеграмма.
-Хорошо. А пока можно пропустить по бокалу чего-нибудь крепкого.
-Знаете, -начал вдруг Барнеби, -я, пожалуй, не буду. Сейчас ожидание для меня еще мучительнее, чем то, что было ночью.
-И ты желаешь провести все время, судорожно сглатывая слюну и наблюдая за тиканьем часов?
-Не то чтобы я этого хотел, но я не уверен, что у меня получится что-то другое.
-Как знаешь, - пробормотал старик и отправился в салун, предвкушая вкус бурбона в пересохшем рту.
Видимо, спиртное было лучшим и наиболее эффективным способом скоротать время, заставив мозг его попросту не замечать. Так Темплу, не слезая с табурета, удалось провести в относительном спокойствии пять часов. А затем двери салуна двустворчатые двери впервые заскрипели, оповещая о приходе первого и самого ожидаемого посетителя.
-Есть ответ, -прокричал Барнеби вне себя от волнения, -в Лейктауне говорят, что животное на месте, целое и невредимое.
Темпл и сам не заметил, как подорвался на ноги и подбежал к помощнику.
-Ты говоришь чистую правду? –он схватил парня за плечи и начал трясти.
-Да, -закивал тот.
-Отлично, мой друг, отлично. Ты знаешь, что это значит?
-Завтра отправим человека, -одновременно проговорили оба.
Совсем не удивительно, что их выбор пал на миссис Уайт. Раз уж та решила добровольно пожертвовать животным для их сомнительного эксперимента, неплохо было бы вернуть ей принадлежащее. Или хотя бы отправить её туда, где оно теперь находится.
-Главное – не волноваться, -убежал её Барнеби, закрепляя внутри машины.
-Вы будете первым человеком, кому удалось такое путешествие. И не обращайте внимания на этих зевак, окруживших нас. Они тоже хотят стать частью истории. Будем надеяться, они совладают с собой и не ворвутся сюда раньше времени, проигнорировав наши просьбы, -Барнеби и сам удивлялся, как в такой волнительный момент ему удавалось говорить, однако слова выстраивались в предложения и он был благодарен за то, что предложения были связными. Как был и благодарен за то, что миссис Уайт, в отличие от её питомца, не пришлось ловить и силой затаскивать в машину.
-Вы готовы, -зачем-то переспросил он женщину, зная, что мистер Темпл нажнет на рычаг вне зависимости от услышанного ответа.
Однако женщина сказала, что дождаться не может, когда все уже начнется, и потребовала начинать немедленно.
-Как скажете, -согласился Темпл и снова навалился на рычаг.
-Снова пойдете пить? –спросил его Барнеби, когда машина завершила работу.
-Да, -коротко кивнул старик, -и тебе советую.
-В этот раз не откажусь.
Вчера Барнеби отлично усвоил урок, касающийся ожидания, и теперь не намеревался повторять былых ошибок. В ожидании время становится уж слишком беспощадным, выжимающим все соки куда сильнее физического труда.
Ожидая получить ответ из Лейктауна в ближайшие несколько часов, старый изобретатель и его помощник, что одной бутылки им вполне хватит. Однако часы шли, а известий не было. Мальчишка, которого они попросили доставить телеграмму, как только та придет, не появлялся, и каждый начинал волноваться по-своему. Темпл бормотал какие-то старые скороговорки и пытался перекатывать стакан по руке, а Барнеби же просто уперся глазами в угол стола и пытался сосчитать секунды до того момента, когда глаза начнут слезиться.
Ближе к полуночи Темпл отправился за новой бутылкой, а обнаружив себя и помощника валяющимися на полу утром, ничуть не удивился. Удивило его только то, что никто не пытался их разбудить. А если и пытался, то справился с этой задачей плохо. Теперь же нужно было привести себя в порядок, отправиться за известиями о миссис Уайт и встретить славу во всей её красе.
Пнув ногой Барнеби, старик приказал ему собираться. Тот пролежал на полу неподвижно еще несколько минут, а затем привстал на локтях и протяжно зевнул.
-Что-то произошло?
-Телеграммы нет.
-Как нет?
Как раз в этот момент одну из дверных створок отпихнул посетитель из числа тех, котором в салуне обычно не рады. Однако на этот раз восьмилетний мальчишка держал в руках то, что предназначалось Барнеби и Темплу.
-Прочтете вы или я? – осведомился Барнеби.
-Я создатель машины, мне и читать о её достижениях, разве нет?
-Да, пожалуй, вы правы.
Прокашлявшись, Темпл пробежался глазами по впечатанным в лист символам, но так и не озвучил ни одного из них.
-Ну же… -проговорил Барнеби, выждав достаточно долго, чтобы позволить старику перечитать текст.
-Эдвардс, мой коллега из Лейктауна, говорит, что мы не учли размеров отправляемых объектов. Или, может, их вес. Отправлять людей мы так и не научились, парень. Но, думаю, научились, от них избавляться.

В колонках играет - Gilead – Totentanz
В конце каждого года невероятно важно написать отчет. Все потому, что недостаточно подбить итоги в мыслях - нужно сделать это письменно. Да и только так остальные смогут узнать, сколько пар носков вы успели сменить, сколько съели бутербродов и сколько раз ударились мизинцем о ножку стола. Всё это невероятно важная информация, поэтому не стоит даже допускать мысли о том, чтобы по какой-то причине ею не делиться. Также каждому читающему крайне любопытно будет узнать о том, сколько новых знакомств вы завели и как много контактов успели оборвать. Это, безусловно, не так эпично, как смена носков и поедание бутербродов, но это же ваша жизнь в течение последних 365 дней, и как можно подумать, что она неинтересна? Да как вообще может представляться неинтересной история одного представителя семимиллиардного населения Земли? Главное - не забудьте поделиться выводами, к которым вы успели прийти, тем самым наделив свою историю поучительностью. Не исключено также, что вы задумались о подведении итогов только сейчас, когда год уже закончился. Что ж, ничего страшного, у вас будет еще слеующий. И, если хорошо подготовитесь, сможете предоставить статистику по съеденным хлебобулочным изделиям и приобретенным носкам.

В колонках играет - The Crookes – Chorus Of Fools
Я был уверен, что смогу определить это по громкости музыки. То состояние бреда, в которое мы впадаем. Обычно люди называют это сном, но я уже давно понял, что никакого сна на самом деле нет. То есть, не должно быть. Это напоминало какую-то эпидемию. Люди просто впадают в отключку и видят там фрагменты собственной жизни, пикирующие к центру самого сознания слишком быстро, чтобы их остановить. Я всегда вспоминал, как власти охотились за парнями, которые сбывали у нас на улице наркотики. Все эти вещества были под запретом потому, что погружали человека в сладкую эйфорию и тем самым вызывали сильнейшую зависимость. Я никогда не знал, чем это состояние отличается от состояния сна. Вы можете сказать, что человек нуждается в энергии и попросту не может бодрствовать постоянно. Можете также заметить, что продолжительное бодрствование вызывает у человека галлюцинации, заставляет сознание медленно коллапсировать, а затем запускает программу медленного самоуничтожения. И неужели все это не является доказательством того, что сон любому из нас необходим? Я не дам вам ответ, который способны дать ученые. Я не смогу даже как следует аргументировать свою точку зрения, потому что испытываю невероятные трудности с превращением потока мыслей в поток произносимых слов. Но я точно смогу сказать, что вижу сейчас и видел на протяжении всего времени: организм человека испытывает потребность в ежесуточных галлюцинациях, причем, настолько сильную, что готов запустить этот процесс в сознательном состоянии, если в сон человек погружаться отказывается. Знаю, вы все к этому привыкли. Вы даже не думали воспринимать это как отклонение. Сон для нас никогда не был из числа аббераций. И, может, я неправ. Порой случается так, что до боли знакомые предметы вмиг становятся неузнаваемыми, а ты все никак не можешь понять, что же изменилось, и сможет ли когда-то все вернуться на прежние места. Но, даже если так, вы просто поймите, я не смогу успокоиться, пока сам все не проверю.
Я не был из числа глупцов, которые просто отказывались от сна и объявляли войну собственному организму. Я знал, корень проблемы зарыт достаточно глубоко, чтобы стереть руки в кровь в попытках откопать его без инструментов. В таком сражении мне было не победить, поэтому я решил изучать врага, подобравшись к нему максимально близко. В те дни я пил много снотворного, проводил во сне до семнадцати часов, а когда просыпался, пытался описать все, что видел, максимально подробно. В моих снах было много туннелей и коридоров, растягивающихся изнутри. Я часто брел по нескончаемым дорогам, состоящих из десятков развилок. Но фактов в моих снах было мало. Единственным, что я хорошо помнил после пробуждения, была музыка. Если вам когда-нибудь доводилось играть в гоночные игры, вы наверняка её знаете. Ненавязчивая, вызывающая желание часами колесить по виртуальным просторам. И музыка эта была громче, чем любая из услышанных мной мелодий в реальной жизни. Я не мог как следует сравнить музыку из мира сна с музыкой из мира бодрости, но именно тогда мне пришла идея. Нужно было просто не растерять все мысли по дороге в сон. А в самом сне надежда была на то, что времени там мне хватит на сооружение машины, способной осуществлять измерения. Любы измерения, какие только пожелаете. Нужно было узнать о снах все. Гравитационную постоянную, скорость распространения света, скорость распространения звука… Я просто нутром чуял, что там эти константы будут совсем другими, и дал себе слово приступить к сооружению тестировочной машины, как только усну.
Вы, должно быть, уже догадались, что поведать о процессе постройки машины я вам не смогу. Если быть честным, я этого просто не помню. Знаю только, что машину построил не сразу. Она получилась громоздкой и почему-то встроенной в шкаф. Шкаф можно было закрыть и принять его за обычный предмет мебели, а можно было открыть и обнаружит вместо одежды несколько мониторов и реле. Сейчас подобным конструкциям не доверяют даже сложение и умножение, но у меня даже мыслей не возникало о том, что эта машина может работать некорректно. Думаю, даже если бы вместо шкафа там была обычная дощечка, в ответ на мои вопросы, там возникал бы точный ответ. Я был в полубредовом состоянии, так полюбившемся охотникам за грезами, понятия не имел, как работает изобретенный мной механизм, но даже не думал утратить энтузиазм. Машину я решил назвать квантовым оракулом. Просто потому, что черный ящик у меня ассоциировался с авиакатастрофами и многотысячными смертями. Я точно не знал, присутствовали в моей системе кубиты или нет, но скорее склонялся к утвердительному ответу. Такому аппарату требовались вычислительные мощности, сколь бы убогим он не казался на первый взгляд. И, кажется, наконец пришло время его запустить…
По крайней мере, тогда я так думал. До тех пор, пока не вынырнул из сна. Признаться, это был единственный сон, в котором мне хотелось задержаться подольше. Может, так все это и работало? Находило ключик от замка в твоей голове и заставляло поверить в то, что замок этот должен быть всегда открыт. Хорошего в этом было мало, и я даже упрекнул себя в том, что начал поддаваться. А затем наконец открыл глаза и в первую же секунду зацепился взглядом за шкаф, стоящий посреди комнаты. Шкаф был точь-в-точь, как в моем сне. Подорвавшись с кровати, я подбежал к нему и распахнул дверцы с такой силой, что одна из них соскочила с петли. Если на моем лице и застыло удивление, то это только потому, что во все такие моменты на лице человека должно быть удивление и ни что иное. Аппарат внутри шкафа зажужжал, словно используя особое приветствие. Правда, жужжание это никак не могло сравниться с громкостью музыки, играющей невесть откуда. Ненавязчивой, вызывающей желание часами колесить по виртуальным просторам. Тогда я и засомневался в том, что мне вообще доводилось просыпаться.

В колонках играет - Kronos Quartet & Mogwai – The Last Man
Это выглядело как обычное отделение почты. Сеть протягивалась по всему городу и достигала даже тех кварталов, в которые боялись забредать настоящие почтальоны. По правде, именно с них все и началось. А затем один за другим присоединились кварталы благополучные, так как оказалось, что каждый, вне зависимости от уровня дохода, порой испытывает потребность в заказном убийстве. Отделение было только одно. Называлось оно, конечно же, Центральным Отделением. Я всегда находил это странным, ведь оно не находилось в центре и даже близко к нему не подбиралось. Это все равно, что вырвать одно число из огромного ряда, и попросить назвать среднее. В общем, я просто не знаю, как единственное отделение на окраине города можно было назвать центральным, но кто-то это сделал.
В отличие от знакомой всем вам почты, у нас никогда не было недостатка клиентов. Мы могли не бояться, что однажды все перейдут на другой, более быстрый и выгодный способ заказа. Мы также могли не бояться судьбы телеграфа и совсем не зависели от проводов. Думаю, в городе мы вели самую безопасную одностороннюю переписку. То есть, это с нами её вели. Отвечать мы никогда не могли, и вы, должно быть, уже догадались почему. Однако, куда бы вы не пошли, вы бы непременно наткнулись на оранжевый почтовый ящик с пометкой "Мгновенная доставка". Проходящий мимо мог принять эмблему нашей компании за почтовый конверт внутри какого-то круга, но, присмотревшись поближе, он сразу замечал определенное сходство изображения с прицелом или мишенью. Это было нашей лучшей способностью - прятать тайны у всех на виду. Так вот на чем я остановился? А, почтовые ящики... С ними все было просто. Если вам вдруг требовались наши услуги, достаточно было просто вбросить конверт с именем получателя, отличительными чертами(дабы не возникло путаницы) и деньгами. Все расценки были на самих почтовых ящиках. Нужно было просто дописать четыре нуля. К примеру, "обычный конверт" стоил 3 доллара, "конверт+экспресс доставка в течение суток" - 5 долларов, "конверт для отправки за границу" - 10. Было еще несколько конвертов, знаете ли, специальных, но для этого повествования они не важны. Возможно, вас возмутило то, что деньги мы требовали в начале, и это понятно. Ну кто захочет просто так расстаться с деньгами? Обычно люди просто так с ними и не растаются. Вот только нас в городе все знали много лет. Мы были чем-то вроде гаранта качества и честности. Честнее всех местных политиков и мобильнее всех почтальонов.
Я бы хотел продолжить рассказ о том, как все начиналось, но, боюсь, у меня не хватит на это сил. Лучше я поделюсь с вами продолжение истории. С вашего позволения я опущу описание погоды и настроения прохожих, сразу перейдя к самому действию. В тот день моей задачей было забрать письма с ящика под номером пять. Введя восьмизначный код на электронном замке, я максимально осторожно приоткрыл ящик, дабы случайно не задеть сигнализацию. На дне ящика лежал только один конверт. Он был толще тех, что мне доводилось забирать прежде, зато был очень аккуратным и почерка красивее того, что лежал на обложке этого конверта, я прежде не встречал. Отправитель, как всегда, был анонимным, а в качестве получателя была указана некая Адетта Фицрой. К пяти тысячам внутри прилагалась открытка с текстом "надеюсь, о тебе смогут как следует позаботиться". Признаться, давно я не встречал кого-то столь циничного. На самой открытке были изображены цветы с лицами. Знаете, не с человеческими лицами, а просто с чертами лица, которые переносят на цветок. Каждый цветок улыбался. И, наверное, улыбка эта была доброй, только вот судьба получателя этой открытки никак не позволяла отождествить её с подобным словом. Должно быть, кому-то эта Адетта очень не угодила, а мне, как всегда, предстояло разрешить эту ситуацию. Я поставил таймер на часах, дабы точно вложиться в сутки и пошел собираться. Если честно, не знаю, зачем я ставлю этот таймер. Обычно я вкладываюсь в двенадцать часов, даже меньше. Но, может, я, как и все люди, люблю подстраховываться и думаю, что так спокойнее.
Сборы не заняли много времени. Уточнив информацию об Адетте Фицрой у одного из наших операторов, я обрадовался тому, что такой человек во всем городе один. Проживала она в пятиэтажном доме с большими зеркальными дверями и ужасно контрастирующими с ними стенами из грубого камня. Обычно приходится хорошенько поработать над своей внешностью перед заданием. Многим с этим помогают гримеры, но я всегда справлялся сам. Вероятно, несложившаяся карьера гробовщика и необходимость прихорашивать трупы все же наложили свой отпечаток. Если что, это я к тому, что при входе в любое здание самым сложным является проверка. Там всегда есть какой-то консьерж или дежурный, который тщательно распрашивает вас прежде, чем впустить. К каким только уловкам порой не приходится прибегать... Но не в этот раз. В этот раз дежурного даже не было на месте, так что я быстро проскользнул к лифтам и поднялся на пятый этаж. Судя по предоставленым мне сведеньям, интересущая меня квартира - это номер 53. Теперь стук в дверь. Нет ответа. Ладно. Еще раз. Снова безрезультатно. Тем проще, можно использовать отмычки. Замок оказался простым, старым, а комната, которую он так пытался охранять, могла бы применить к себе те же эпитеты. Спальня была второй комнатой ото входа, и единственный человек во все квартире находился именно так. Женщина, как мне тогда показалось, лет тридцати просто спала. Длинные спутанные волосы практически полностью скрывали от меня её лицо, но так даже спокойнее. Дальше простое техническое задание - две пули в голову. Выглянуть из-за двери, осторожно прикрыть дверь, выйти, спуститься на лифте, пройти к...
-Вы новый смотритель, который будет посещать Адетту? -чья-то легкая рука легла мне на плечо, а скрипучий женский голос вырвал меня из пучины собственных мыслей.
-А у неё были другие смотрители? - осторожно переспросил я.
-Да, -ответила старушка низкого роста в очках с крупными линзами, -Не подумайте, что я лезу не в свое дело. Просто я увидела на наших камерах, как вы только что к ней поднимались, -она слегка запнулась, а затем продолжила, -Знаете, ничего не говорите. Это хорошо, что теперь у неё есть вы. Жаль, её родственники все еще не способны обеспечить ей уход в больнице. При рассеяном-то склерозе...
Дослушивать я не стал, как не стали бы и вы. Просто похлопал старушку по плечу и вышел. Удивительно, что только тогда, впервые за восемь лет, я задался вопросом, не мог ли кто-то случайно перепутать наш ящик с обычным почтовым.

В колонках играет - Blackberry Smoke – Pretty Little Lie
Так или иначе, всегда будут находиться терзающие нас проблемы. И, конечно же, в деле этом не обойдется без смельчаков, желающих эти проблемы решить. Причем, не только свои а и чужие, как и надлежит настоящим смельчакам. Проблема в том, что просто справляться с трудными задачами не интересно - нужно об этом заявить. Лучше всего начать рекламную кампанию, напечатать свое лицо на дюжине плакатов и придумать громкий слоган, передающий вкратце всю суть вашей борьбы. С другой стороны даже не самый смышленный наблюдатель заметит, что все это несколько пафосно и показушно, поэтому под громким слоганом буквами чуть поменьше следует написать, что это благотворительная акция. На этом подготовка завершена. С того самого момента, когда последняя буква слова "благотворительность" ляжет на плакат, вы вольны делать что угодно. Можете поедать шоколадные торты в знак благотворительности. Никто и не поспорит, что занимаетесь вы благим делом, ведь каждая десятый цент с продажи каждого десятого торта будет перечислен нуждающимся диабетикам. Если же торты не по душе вам и не по силам вашему желудку, можете заняться чем-то более повижным. Например, начать приследовать карликов во имя благотворительности. Просто не забудьте сказать о том, что каждый пойманный карлик - это дополнительное веселье для детей в цирке и дополнительные деньги для бедных скитальцев-циркачей. Разумеется, карлики во все времена были продуктом дефицинтым, но даже если вы их не найдете, не стоит вешать нос. Благотворительность не терпит тех, кто отступает. Да и даже с самой скудной фантазией всегда можно заняться благотворительным сутенерством. Думаю, схема вам и так понятна. Ну, а раз денег получится много, можете расходовать их на разрешение самых актуальных проблем соверменности. В конце концов вас обязательно заметят, пожмут руку и выразят благодарность. Не зря же вы посвятили себя благотворительности.

В колонках играет - KPM – Evolving Memories
— Что такое n-пространство? Мы видим глазами длину, ширину, толщину… неужели могут быть и иные измерения?
— Давай обратимся к логике. Ты ощущаешь четыре измерения… те три, о которых ты уже говорила, плюс четвертое — время. Его ты не видишь, но измерить можешь.
— Да, но при чем здесь логика?
— Сейчас поймешь. Что такое точка? Это некое место в пространстве. Но представь себе, что нет никакого пространства, даже четырех обычных измерений. Пространства нет. Можно ли в таких условиях представить себе точку?
— Я как раз об этом думаю.
— Об этом нельзя даже думать, не думая одновременно о пространстве. Если ты представляешь себе точку, то думаешь о том, что она расположена в каком-то конкретном месте. Скажем, ты выбираешь линию и представляешь себе точку на этой линии. В общем, точка — это какое-то определенное место, и если это место некуда поместить, точка обращается в ничто. Понимаешь?
— Послушайте, дети, — вмешалась тетка Тора. — Нельзя ли продолжить ваш разговор где-нибудь в другом месте? У меня ноги устали.
— Простите, тетя Тора. Обопритесь на мою руку.
Беседу продолжили в холле.
— Так ты уяснила себе, что для существования точки нужна линия?
— Кажется, да. Если у точки нет возможности где-то находиться, ее нет вообще.
— А теперь подумаем о линии. Ты согласна с тем, что она не может существовать без поверхности?
— Это уже труднее.
— Но если ты сумеешь это себе представить, то справишься и с остальным. Линия — это упорядоченная последовательность точек. Откуда берется порядок? Оттого, что линия лежит на поверхности. Если линия не принадлежит никакой поверхности, она сжимается и исчезает. У линии нет ширины. Ты даже не увидела бы, что она сжалась, ведь тебе не с чем ее сравнить. И все ее точки одинаково близки друг к другу, а упорядоченность исчезает. Понимаешь?
— С трудом.
— Итак, точке нужна линия, линии — поверхность. В свою очередь, поверхность должна быть частью трехмерного пространства, иначе ее структура разрушается. Трехмерное пространство должно быть частью гиперпространства, которое его вмещает… и так далее. Каждое измерение нуждается в еще более высоком, иначе геометрия становится бессмысленной. Исчезает само пространство, — Торби хлопнул по столу. — Но пространство существует, отсюда мы знаем, что гиперпространство тоже существует, несмотря на то что мы его не видим, как не видим протекающие секунды.
— Но должен быть какой-то предел!
— Ничего подобного. Размерность пространства бесконечна.
Девушка поежилась.
— Это пугает меня.
— Не бойся. Даже главный механик имеет дело лишь с первой дюжиной размерностей. Кстати, когда корабль переходит световой барьер, мы все как бы выворачиваемся наизнанку. Ты это замечаешь?
— Нет. Мне в это не верится.
— Это трудно себе представить, поскольку у нас нет соответствующих органов чувств. Переход может произойти в тот самый момент, когда ты ешь суп, но ты даже капли не прольешь, несмотря на то что суп тоже выворачивается наизнанку. Это всего лишь математическая концепция, вроде корня квадратного из минус единицы, но с этой самой концепцией мы соприкасаемся, переходя скорость света. Нет нужды видеть многомерное пространство, ощущать его или понимать; нужно лишь разработать соответствующие логические символы. Однако многомерное пространство вполне реально, если только слово «реальность» вообще что-то значит. До сих пор никто не видел электрона. И мысли тоже. Ты не можешь видеть мысль, не можешь измерить, взвесить, попробовать на вкус, тем не менее «мысли — это одна из самых реальных вещей в Галактике», — процитировал Торби Баслима.

В колонках играет - Billie Holiday – You Go To My Head
Я тогда пришел слишком поздно. Мой друг стоял рядом со своей новой девушкой на пересечии двух самых старых улиц в городе, а девушка заливалась слезами и бормотала что-то несвязное. Я, конечно же, спросил, что случилось, а она сказала, что с ней постоянно работала похитительница вещей. Мол, тащила, все, что видела, и на этот раз добралась до её сумки. Слезы добавляли какого-то бульканья, поэтому, если отвернуться, могло показаться, что моя собеседница тонет и пытается сказать последние, самые важные в жизни слова. А говорила она что-то о важной информации и еще о том, что утечка такого материала карается строжайшим образом. Мой друг, который до этого момента молчал, наконец обнял её еще сильнее и сказал, что все дело в моем отсутствии.
-Если бы ты был, -говорил он, -ты бы наверняка догнал воровку и помог моей девушке. Может, хотя бы сбил её с ног...
Только после этих слов я понял, что имела место погоня. А затем пришла мысль о том, что я не помогаю девушкам. Не потому, что работа неблагодарная, а потому, что они не знают, чего хотят. Знаете, они часто прибегают к ситуативным решениям и еще чаще используют ситуативные суждения. Я так не умею. Мне до сих пор не понятно, почему "учителя преподают в школе те или иные дисциплины", но фразу "преподать урок" мы используем только в том случае, если говорим о ком-то, кто проучил еще кого-то. Так что, закончив эту мысль, я был на сто процентов уверен в том, что оставил бы эту просьбу о помощи без внимания. Я уже подумал, что молчал слишком долго, и решил нарушить пазу предложением пойти в кафе, но предлагать было некому. А еще спустя секунду я обнаружил, что нахожусь в магазине. Или по крайней мере в месте, которое выглядит как магазин. Здесь было четыре кассира и одна дама, которая слонялась от одной полки с одеждой к другой. Девушки за кассами были слишком увлечены работой, а вот дама из зала стала посылать в мою сторону враждебные взгляды. Наверное, посетители для этого места были явлением довольно непривычным, если вообще были. Но женщина из зала так со мной и не заговорила - только смерила еще одним презрительным взглядом, а затем отправилась в соседнюю комнату. Спустя минуту или полторы(не знаю, зачем указывать на такие подробности, но должны же быть ситуации, когда это важно) женщина выбежала из магазина, схватив какую-то сумку. Думаю, внимание на неё обратили только потому, что она выбежала, но вряд ли я мог ей об этом сказать. Девушка, сидящая ближе всех к выходу, наконец оторвала взгляд от кассового аппарата и вскрикнула. Я только сейчас признал в ней ту самую девушку моего друга. Вряд ли она могла заметить, что воровка выбегает с её сумкой, но, видимо, в сумке было что-то настолько важное, что любой неожиданно убегающий человек сразу же отождествлялся с похитителем этого самого предмета. Я же наконец решил сдвинуться с места и подойти к ней, разузнать, в чем дело, но опять было поздно. Девушка сорвалась с места и выбежала из магазина, подобно своей предшественнеце. Оказавшись ближе к кассовым аппаратам я заметил, что это были совсем не кассовые аппараты, а что-то вроде компьютеров со специфической раскладкой на клавиатуре. Каждая клавиша соотносилась с определеенными координатами. Числами, если изволите. И, вероятно, это координаты были невероятно важны. Если видишь что-то подобное, сразу понимаешь, что задействованы здесь либо террористы, либо государство. Никто больше не обладает любовью к координатам. Загадкой оставалось лишь содержимое сумочки той девушки. И единственным шансом узнать, что же там находилось, была та самая погоня, вскользь упомянутая моим другом. Так что я тоже выбежал на улицу и попытался осмотреться. В пространстве я всегда ориентировался плохо, но в данной ситуации меня спас тупик. Бежать можно было лишь в одном направлении. Я почему-то решил не поворачивать на соседней улице, а пробежать чуть дальше, до большого перекрестка. И это решение казалось мне верным до тех самых пор, пока я не наткнулся на "кассиршу", разговаривающую по телефону с моим другом(вряд ли слово "милый" было адресовано кому-то еще) и поливающую асфальт слезами. Нужно было снова к ней подойти и попытаться утешить, однако первый шаг переместил меня гораздо дальше, чем я мог ожидать. Я снова был рядом с большим перекрестком, только с другой его стороны. Женщина с краденной сумкой бежала настолько быстро, что врезалась в меня и повалилась на землю. "Видимо, -подумал я, -похитительниц секретных материалов так и не научили одевать удобную для бега обувь". Можно подумать, их никто не предупреждает о том, что с такой работой может прийтись много бегать... Впрочем, это уже неважно. Врезавшаяся в меня девушка куда-то исчезла. Как исчез и день, сменившись вечером. Внезапно вокруг оказалось довольно много людей, а затем мой друг подошел ко мне и похлопал меня по плечу.
-Оказаться в нужном месте в нужное время, а?
Он засмеялся, а я выдавил из себя более или менее правдоподобную улыбку. Друг сказал, что пойдет за Эбби(надо полагать, так и звали его девушку), а потом мы обсудим, куда пойдем ужинать. Я сказал, что подожду, и снова попытался погрузиться в рассуждения, из которых меня тот час же выдернул парень, представившийся именем Адольф Фюрер. Он предложил подойти к ним и его компании, чтобы обсудить одно из новшеств, созданное ими же. Не знаю, стали бы вы следовать за человеком с таким именем или нет, но я последовал. Мой запас удивления был полностью исчерпан, и чудак, прикрывающийся именем диктатора, уже никак не мог это удивление вызвать. Мы прошли совсем немного, до ближайшей лавочки рядом аллеей. Там сидело три человека с ноутбуками на коленях и, казалось, спали. Мистер Фюрер пояснил, что изобретенное им новшество - приложение, что-то вроде социальной сети, объединяющей людей во время сна. Ты подключаешься и получаешь море удовольствия. "Это как многопользовательская игра" - сказал он, а затем добавил, что это совершенно бесплатно. Единственное, что нужно было сделать - записать первое, пришедшее в голову предложение после пробуждения. Словно в качестве подтверждения сказанного моим собеседником один из сидящих на лавочке проснулся и тут же принялся что-то печатать. Я быстро подошел к нему и успел прочесть введенное им предложение - "воровка должна упасть". Бред полнейший, если так подумать. Конечно же, не считая того, что бред этот чем-то напоминал события сегодняшнего дня. А я ведь целый день словно был героем фильма на кассете в тот самый момент, когда туда пытаются записать новую версию фильма. Это, знаете, как... Снова меня кто-то прерывает. На это раз взрыв. Что-то взорвалось в здании через дорогу и сделало его на несколько этажей ниже. Тут я подумал, что за все это время мог уже несколько раз отскочить назад во времени и оказатся в нужном месте. Я наверняка мог бы найти тех, кто этот взрыв устроил, и его предотвратить. Но, видимо, эта роль была не для меня. Можно было выбирать любую переменную в заданном диапазоне, но вот тип переменной менять было запрещено. По крайней мере, мне так казалось. Иначе взрыва бы точно не было.

В колонках играет - Edwin Hubble – On Death And Dying
По правде, я всегда боялся только двух вещей: облысеть к сорока и жениться на той, которая облысеет к сорока вопреки всем законам природы. Остальные проблемы мне казались разрешимыми. Даже смерть. Если уж быть совсем честным, всю свою сознательную жизнь я был уверен, что именно мне и выпадет честь избавить человечество от этой напасти. Но даже если отбросить геройство, я точно знал, что хочу быть полезным. Не буду скрывать, в школьные годы я был из тех, кто забирает сэндвичи у ребят помладше. Но потом я повзрослел и понял, что больше не хочу такой жизни. Теперь я искренне пытался помогать миру, вот только мир словно знал о всех моих былых проступках и говорил "Мне не нужна твоя помощь, Эд, но ты можешь вступить в Алькаиду". Вы, конечно же, понимаете, что на такое я не мог пойти? Если вы ищите Эда, который готов убивать людей, снимать с них кожу и шить аксессуары, вам нужен не я. Вам скорее к тому Эду, который умер в Висконсине летом 1984го. А я никому вредить не хотел. К тому же, вреда вокруг и так было достаточно, в отличие от помощи. Должна же была кому-то потребоваться и моя помощь в конце концов. По крайней мере я тогда так считал. "Если не сейчас, то потом",- думал я. Но мир, кажется, обо мне забыл. И вспомнил лишь во время эпидемии чрезвычайно опасного гриппа, когда всем вдруг потребовались некрологи. Так я начал работать в нескольких газетах сразу, используя слово "мертвый" чаще, чем писатели ужастиков. Я не только писал, как нам не хватает всех этих людей в мире живых, а и придумывал истории, потому как в большинстве случаев их жизни были невероятно скучными и скудными на события. Сама же эпидемия длилась настолько долго, что я стал профессиональным писателем некрологов и, наверное, мог бы составить из них несколько книг. Моя заветная мечта осуществилась - я наконец стал нужным, восстребованым в ситуации, где подходит далеко не каждый. Теперь у меня появилось достаточно связей для того, чтобы напроситься брать интервью у одного из ученых, работающих над вакциной. В тот день я застал его в невероятно приподнятом настроении, а когда все же спросил, в чем дело, он сказал, что они стоят на пути открытия. "Думаю, мы осуществили прорыв, -говорил он, -Лекраство наконец найдено". Я одобряюще кивнул и сказал, что невероятно рад. Попросил даже показать эти наработки, дабы их сфотографировать. Конечно, я поклялся, что ничего не опубликую раньше, чем он сделает собственное заявление. Наверное, можно было и не обещать - ученый на удивление быстро согласился. Подумать только, что делает с людьми приподнятное настроение, да? В общем, я был ему признателен. А затем поднялся к нему в кабинет, схватил все бумаги и поджег при помощи карманной зажигалки. "Случайность", как сказал я потом. И отправился домой, зная, что я по-прежнему востребован.