И однажды, нашел в себе силы встретиться с ним, просто выйти на улицу. Думал, мечтал, как сейчас обниму его, и вернусь в себя. Верил в спасение.
Но… Это Вселенское, необратимое НО! Но, которое я так ненавижу… больше всего не выношу в жизни непоправимое, за которым ВСЁ…

Нет, такие как Арто не умеют любить. «Их любовь все равно, что проклятье. Их любовь – все равно что позор!» – Жанна моя Жанна… уже даже и ты не спасаешь. Да и похуй на позор. Какая вообще, блядь, разница, я мразь, и не знаю никакого позора, а вот поди ж ты!

ЭТО КОНЕЦ
Он решил бросить меня. Уйти. Навсегда. Мол,
- …наши отношения изжили себя.
Я нервно рассмеялся, не поверив. Это ведь снова игра такая. Я хотел его тронуть, но он так холодно и серьезно отстранился: «не надо, Ветер». Вот так, Ветер. Не малыш, ни детка… ни какой-нибудь ещё его пошлый бабский нежный штамп, а просто Ветер. Как для кого угодно с улицы. Даже не Гавриил… И я вдруг понял, что он серьезно. Прочувствовал этот неведомый доселе лед, и промерз моментально до самого дна души. Нет ни малейшей лазейки, ни капли надежды, какие бывали в прошлые, даже самые страшные наши ссоры…
- Вот почему ты исчез…
- Да, а ты разве ничего не заметил сам?.. - и что-то ещё, но я не слушал.
Я просто кивнул, сказал: «ладно!» - как кому-нибудь другому, ничего не обещая обещанием, и пошел прочь. Он не стал останавливать. Я ни разу не оглянулся. Ад сердечно обнял меня, простой и голый. Ледяной Ад, какой он есть.
Чтож, видно такова моя судьба, никчемного урода!
Пришел домой, и в экстазе чистой боли написал на грубо вырванном из его забытой (как я теперь) студенческой тетради листе: «Прошу никого не винить, кроме меня. Я был негодный дурак, негодный для него». Положил листок на стол, надел его платье, вытянул из-под всякого хлама у компа верное лезвие, (которым сам делал ему шрамирование на животе), лёг в постель и перерезал вены…

- Моя принцесса желала, чтоб я плясал для неё? – склоняется король Арто в поклоне передо мной, а я важно киваю со своего трона, только вот ножки у меня короткие и смешно болтаются – но он не смеется, я с облегчением вздыхаю – очень боялась, что король будет смеяться над моей слабостью. Ничего, это скоро пройдет, я быстро вырасту и свергну тебя, король.
- Да, танцуй! – важно киваю снова, и голосок у меня нежный, как его флейта. Я буду королевой флейтовой страны! Я и сама как флейта. Никто ведь не знает, что я лишь маленькая глупая девочка, покуда я принцесса – будущая жена короля…
- Слушаю и повинуюсь, моя принцесса! – и он принимается танцевать, мой король, так, как умеет только он один… кельтские танцы, стройный и изящный, как молодой олень из моего зоосада…

В углу раздаются аплодисменты, похожие на хлопанье крыльев – я резко поворачиваю голову туда, и тугие локоны бьют по щекам – там стоит архангел Гавриил, худой и длинный, с темными глазами, болезненные синяки окружают глаза, но он все равно очень красив. Рукава закатываются от каждого хлопка в ладоши, и я замечаю широкие рваные шрамы, через все руки. Спрыгиваю со своего трона, и подбегая к нему, как к родному – с нестерпимым ужасом осознаю, что архангел этот – я!
- Маленькая принцесса шестикрылый серафим Гавриил! – кричит мне в спину со смехом король Арто, и я поскользнувшись, падаю без сознания на руки самому себе…

- Гаври, ты бы хоть поел чего-нибудь! – вздыхает мама.
- Нет, мама, нет, не хочется мне! – а сам слепо шарюсь по столу, и натыкаюсь на сигареты – мамины, ароматизированные: - Я возьму одну, ладно? – и не дожидаясь ответа, закуриваю, она молча смотрит на меня, едва гася в глазах осуждение.
- Мама, не смотри на меня так, что ты в самом деле? – нервно вскрикиваю я, и затягиваюсь жадно и глубоко, снова и снова – сигарета кончается меньше чем за минуту, я беру еще одну – как же давно я не курил, мне очень хочется.
- Сынушка, тошнить же будет, - тихо говорит мама, и сама берет сигарету. Я смотрю, как она делает первую затяжку и руки её трясутся будто у безнадежно пьяной. Стоять больше не могу, ноги подгибаются, и я сажусь напротив неё.
- Мама, можно я музыку включу? – умоляюще смотрю на неё, будто она когда мне это запрещала. Помладше я слушал при ней на полную громкость всякую чертову панкуху – Жанна орала по-бешенному, и мяукала как помойная кошка, но Жанна-то маме всегда нравилась, она даже бывало подпевала своим прокуренным нежным голоском, как ржавый хрусталь…
- Да, конечно, ставь что хочешь! – кивнула мама рассеянно, и я в порыве нежности, перегнулся через стол и поцеловал её в макушку, как ребенка, и вскочив, умчался искать – где, где?… а вот он, этот диск… как же хочется мамочке все рассказать! И даже заплакать, зарыдать нахрен со всей дури, жалко размазывая сопли, и скулеть, захлебываясь – мама, почему он не звонит, и уж тем более не заходит, он что, не любит меня на самом деле?… что случилось, ведь он клялся, что все вынесет рядом со мной, и никогда меня не бросит? О, нашел… вот он «Артур и его флейта», глупенькое название, но что уж поделать. Я встал, и тут же схватился за грудь, вынужденно валясь на кровать – сразила тошнота. Блядь, я все-таки перекурил. Но ничего, ничего… надо идти, мама запереживает! Поднял себя как мог, сгреб в охапку свое жалкое существо и побрел на кухню. Мама посмотрела на меня тепло и ободряюще, я виновато улыбнулся ей и поставил диск. Бережно усадил себя на стул, и прислонился к стене, чтобы не упасть – его флейта… его голос… меня качало… я плакал. Тихо, совершенно бесшумно… слезы текли и я не мог остановиться. Не вздыхал, не дрожал, не скулел – как хотелось, а даже не дышал.
И мама, моя самая лучшая, тоненькая и изящная, миниатюрная мама, которую я давно перерос на полторы головы, не мешала мне. Она просто достала из холодильника бутылку коньяку, и поставила на стол два бокала для брэнди – аристократка, воспитанная в Восточной Европе, она любила, чтобы все было как положенно, и меня приучала. Села рядом со мной, налила на два пальца темного пойла, подтолкнула ко мне стакан. В глубоком вырезе платья качнулся изумрудный кулон. Я не выдержал, взял её за руку, теплую и тонкую, и поднес к губам. Она встала и прижала мое мокрое лицо к своей маленькой острой груди. Я плакал уже в открытую, но как не хотел – ни разу не мог даже всхлипнуть. Какая-то глупая гордость, привитая с детства не давала дышать, ибо «это недостойно»… чушь какая, и тем не менее. А от мамочки пахло духами, очень вкусно – она всегда так строго за собой следит… наверняка, Жанна такая же… мама-мама, верна одна лишь ты!
- И выключи, наконец, эту глупую музыку! – вскрикнул я, поднимая голову к её лицу. Она смотрела на меня глазами глубокими и нежными, и губы её чуть улыбались печально, и тонкие пальцы нежно путались у меня в волосах…
- Я так тебя люблю, деточка ты моя, сыночек! – прошептала она.
- И я тебя, мама! – улыбнулся я, чувствуя, что все лицо распухло, зареванное. Она поцеловала меня в лоб, и снова прижав лицом к себе, обняла двумя руками и покачала как маленького:
- Он вернется, - прошептала она мне в макушку: - Вы такая красивая пара, он не сможет без тебя, вот увидишь!
И я наконец позволил вырваться судорожному всхлипу, и вцепился в неё, как в последнюю надежду – как хорошо, что она все знает, и никак не упрекает. А я так боялся… она – богиня, моя мамочка. Она знает все на свете, и если уж она сказала – конечно, Арто никуда не денется. Я подожду… мама поможет вытерпеть! Мама и её коньяк…

Снова пьян. И душные объятия постели… прикончили с мамой две бутылки – она маленькая, а пьет как опытная панкерша, надо же, не замечал! А впрочем, я вообще как-то мало знаю о ней, не интересуясь до сих пор – надо бы почаще проводить с ней вечера, ведь с ней так хорошо, что боже мой! Не один чертов Арто на белом свете! С мамой весело, она так хорошо смеется, и держит за руки, и запрокидывает голову, когда курит, и говорит смешные глупости – она совсем ещё молода, ах, как же я не замечал и не ценил? Отныне буду с ней смотреть кино, и пить коньяк, и может еще сходим побродить по парку, как в детстве – хочу узнать, как это будет сейчас, когда я уже совсем большой. А она ведь так похожа на девочку, мамочка моя – и поет чудесно – только курит много, зубки пожелтели… дома она бывает редко, и когда Арто ко мне вернется, придется ему объяснить, что теперь я буду с мамой вечерить. Хотя, раз она все знает и не против, то пусть и он с нами… но нет, я пожалуй пока все же не смогу, что-то стыдно мне ещё… и смущенный этими мыслями, сдаюсь в плен одеялу, заматываясь плотнее, хоть мне и жарко от выпитого. Надо бы уснуть, и может новый день принесет мне наконец желанные объятия Арто, и может, именно завтра он вернется ко мне наконец…
Но вот и он – черт, где вас так долго носило, сэр! – выкрикиваю я, голосом тонким и нежным, и короткие ножки несут меня навстречу к королю Арто, такому высокому и ослепительному в его короне. И он снимает перчатки, садясь на корточки передо мной:
- Принцесса, я принес вам новое платьице, это слишком длинно для вашего высочества!
- Но я не хочу новое платье, - принимаюсь капризничать я – пока маленькая, буду! Хотя новое платье конечно, хочется поскорее!
- Ай-яй-яй, принцесса, что ж вы это так не цените моей заботы о вас, что даже не желаете взглянуть на принесенное мной? – укоризненно качает головой мой будущий муж, и я насупливаюсь, смущенная.
- Ну, если вы не хотите, так я пожалуй велю жечь это алое атласное платьице в печи, как неугодное вашему высочеству!
- Мне угодно… - бормочу я, кусая пальчик.
- О, ну тогда не стаем медлить, примерьте же его скорее, моя любимая небесная птичка! – кричит он радостно, и достает наконец платьице. Я тяну ручки, в нетерпении примерить его – король Арто разворачивает передо мной платьице, такое красивое, что наверняка и во всем свете не сыскать лучше!
- Дайте, дайте же скорее мне его! - кричу я, нетерпеливо топая ножкой.

…наблюдая со стороны, из своего тяжелого одеяла, как я – там, существо, в розовых трусиках, бросившее платьице под ноги, и Арто – чертов урод, невыносимо прекрасен в короне и бело-золотом одеянии – иначе это не назвать, - прикладывает палец к губам, и наклонившись к девочке (ко мне, ебать на все четыре стороны – я эта маленькая глупая девочка!), говорит - уйдемте с поляны, как бы нас кто не увидел, не престало принцессе переодеваться на глазах кого попало!
О, взорвись же уже, моя ебаная сумасшедшая голова! – умоляю сам себя, и следую за ними в розовые кусты, чтоб видеть, как он ласкает меня, маленькую, целуя в пахучий височек, и ямку на шее с нежными пушистыми завитками, и я послушно вытягиваю ручки, а Арто натягивает мне через хорошенькую головку алое платьице, и расправляет складки на нем, оглаживая все тельце… и шепчет что-то на ушко, а я – маленькая принцесса, совсем ещё наивная дурочка, слушаю сладкие речи чертова извращенца, и хихикая в кулачок… о, он всего лишь хочет, чтоб я отблагодарила своего короля за подарок невинным танцем! Ах ты, ебаная тварь! Где же архангел Гавриил, как он вот так запросто на это смотрит, и почему ничего не делает? – нервно озираюсь я в поисках серафима. Он обязан наказать Арто за мерзкие игры с ребенком! Что же он, дождаться не может, пока я вырасту и стану его женой – тогда уж сколько угодно, о, да я ему тогда такое покажу! Я ведь умею, да – самодовольно усмехнулся я, и вдруг понял, что не смогу выйти за него замуж – да и ничего мерзкого в возне Арто с маленькой

Тем временем, король Арто достал длинную черную флейту свою, и стал играть на ней, и я принялась танцевать, околдованная совершенно дивными звуками музыки, которую так люблю и здесь, и на небесах, где бываю серафимом…
Ах, да – музыка лишила меня злости, и я едва не забыл, что как Гавриил должен наказать коварного короля Арто за недостойный обман его маленькой невесты…

Но что это со мной – ведь он делает совершенно ничего такого, что могло бы вызвать отвращение и тошноту, и уж тем более ни в какие сравнения не идет с тем, что сам я вытворял ранее, утешая гнилое нутро мое в извращениях над разными девицами – пусть и вполне взрослыми! И над самим Арто тоже – там, где он не король нигде, кроме как в моем сердце. И что такого, что он шарился у девочки под платьицем – ведь это же я, значит можно, и никак не могу понять, в чем тут мерзость, и чем это мерзее того, что он шарил у меня в штанах – здесь… пытаюсь схватить мысль – но тщетно! И не могу, не могу понять, что же так меня бесит…

Это невозможно, невозможно терпеть дольше! Я или умру уже, наконец, или увижу его, дабы выкрикнуть в лицо, красоту которого я проклинаю всем сердцем! – оставь в покое меня, она же еще ребенок!!

А к тому же, невыносимая необходимость как можно скорее рассказать ему о том, что я не так прост, как он обо мне думает - я трио: маленькая глупая девочка принцесса, архангел Гавриил, и тот, каким он меня видит – тот, кто наблюдает за ними из розовых кустов, удушенный одеялом, в спальне квартиры на седьмом этаже… и узнать поскорее, будет ли он меня любить таким, сумеет ли обнять сердцем всех трех разом?..

Без него подыхаю. У нас обоих никого кроме нас самих не осталось. Разве же он не понимает?.. А я и вовсе пришел туда откуда ушел. Раньше был один, тотально один. И сейчас – до звона в ушах. До боли… «В глаза обратно льются слезы, стерлась постель…» Стерлась от моих корчей…

Я хотел, чтобы пришел Арто. Я все ему и себе простил, я хотел видеть его.
Но лучше бы я не поддавался своей хотелке, и не выходил к нему. Я прятал руки, но он заметил-таки распухшие кончики пальцев со слезшими ногтями, понял, что у меня была истерика, принялся жалеть – а я этого не выношу, и изо всех сил старался терпеть, чтоб не заорать на него…
Один черт, дико поругались, не знаю, от чего. А, да. Оттого, что я стал жрать слишком много химии. Ну не могу я терпеть, боли у меня, а он не понимает! Я наорал, что куда ему, домашнему, тепленькому мальчику, он же не представляет что это такое – реальная болезнь, и БОЛЬ, и ломота, и скручивание каждого нерва. Да я лучше сдохну от транков, чем от этой сраной долбанной невротической боли! Голова, каждый сосудик в ней, ноги, ногти… волосы даже!! Он орал в ответ, обидевшись, что считаю его непонимающим, что пусть сдохну, раз такая сука, что потерпеть не хочу, и всякую прочую чушь, что мол, я его заботы не принимаю. Тупая, бесчувственная мразь.
- Тебе бы перерезать каждый сосуд в теле, вывихнуть каждый сустав, и в печень муравьев, да тошноту и муторность, да страх и холодный пот по ночам, когда даже в стену маме постучать не можешь, - сухо сказал я. – И вот это между прочим, тоже сладости не добавляет! – помахал раскровившимися пальцами.
Я ушел, и больше с ним не разговаривал, из дому снова не выходил, мама вернулась, и даже ничего не заметила кроме синяков под глазами, да что я похудел – но утешительно решила, что это я плохо ел без неё. А я был тих и мил, обходителен с мамой, сделал вид, что взялся за учебу, мама была очень рада.
Душа болела – где мой Арто пропадает? Была бы жива Жахни, созвонился бы с ней, узнал… Но стиснув зубы терпел, твердо решив сам ни в коем случае первым не звонить. Ведь это он виноват, я же от боли переборщил, надо понимать! Сейчас уступлю, так он на шею сядет, как девка, знаю я его бабский характер! Душа-то у него женская. Хотя, мы как-то не задевали эту тему – кто из нас «девочка», слишком унизительно и бессмысленно это.
Любовь твоя как кошмар, как наказание! Любить тебя – лучше убиться, зарезаться, чтоб не мучаться этой адовой болью, сплошное унижение! Ты раздражаешь, ты бесишь меня! Я мечтаю, я жажду уйти от тебя прочь и никогда больше не возвращаться! О, сладкие мечты – я могу, я развернусь и уйду, исчезну и ты никогда, слышишь, сука, никогда больше не сможешь найти меня! Пропади, исчезни, растворись навсегда в нигде! Оставь меня в покое, слышишь? Я не хочу больше ничего иметь с тобой! Не то что спать, а вообще просто больше ни-че-го не хочу! Я не уважаю тебя, и не хочу больше тебя ни в каком качестве!.. Давай, о давай же расстанемся, отпусти душу на покаяние!
Но если ты и правда решил исчезнуть, расстаться – приди и скажи мне об этом, почему ты так подло поступаешь, молча исчезнув, без единого слова! Это слишком низко с твоей стороны! Да, конечно, я сам всегда так и поступал со всеми, когда человек становился мне безразличен, я просто одномоментно прекращал с ним всяческие отношения, исчезал без единого слова. Но ведь я не любил их, и мог себе это позволить! А ты, ты не имеешь ни малейшего права поступать так же со мной! потому что я тебе не дешевая девка, ты обязан сказать мне, что между нами происходит, и происходит ли вообще, чтоб я знал, раз и навсегда… молчишь? Молчи-молчи, я найду и убью тебя, сволочь, грязь! Я придушу тебя, чтоб ты знал, знал в вечности – со мной так поступать нельзя, я не все остальные, ты не имеешь такого права, равнять меня со всеми остальными! Да будь ты проклят, и чтоб ты сдох! Только скажи мне об этом! Не уподобляйся подлому мне, не молчи же!… Арто…
Я все сидел и сидел дома, мама пропадала в мастерской, изо всех сил зарабатывая денег мне на лечение, а я, не имея инвалидности, не могу работать, мне реально худо. В больницу меня сейчас не возьмут, не настолько плох, но и лечиться толком нечем. И заработать нечем. И мама говорит – сиди, что ты! Куда тебе, лечись, хотя бы просто спи вдоволь, папе это всегда помогало. Да, понимает мама, от кого родила, сама же, вот и не жалуется.
…спать не могу уже больше, и встать не могу, и желания нет куда-то пойти, и вообще ничего не хочется, только горячего чая с водкой в бесконечных количествах, и чтоб он позвонил… или пришел сразу, без звонка, и тогда сердце мое разорвется от счастья и боли, и полечу я прочь от земли, рассказать богу, как люблю дрянь эту, чистого, пакостного ангела моего, Арто…
Но он и не думал звонить! Он совсем забыл обо мне. И ведь знаю, что это не так, и страшно мне, и туго мне, и выть хочется. Но не сдаюсь, какая-то злость ещё держит – а пошел ты на хуй! Не звонишь – и не звони! Обойдешься без меня, как я без тебя обхожусь! Только вот, больно ли тебе, а и не знаю я, нужно ли, чтоб больно? А хочу ли…
И жру новые порции химии, а мама ругает – чего ты так, дозы соблюдай, отравишься! Я мутно плаваю – что ты, мама, не могу я терпеть! Накрывает меня. Ох, тошно мне, скучно!
Как-то стал звонить я Самому себе. Хотел узнать, ну как Я там?? Кто же мне ещё расскажет, как не Я сам? Это оказалось так просто – набрать номер, и услышать…
- Аллё? – сонный, ленивый голос. Мой голос. У меня глаза распахнулись так сильно, что аж веки свело – я отвечаю? Не может быть! Я же здесь? А там кто? Значит, я там? О, черт… зачем я звоню?
- Аллё, говорите! – раздражаюсь я на том конце провода. А на этом конце я радостно улыбаюсь – узнаю себя! Меня всегда бесит очень, когда звонят и молчат.
- Го-во-ри-те! – по слогам произношу я там, а я здесь, хрипло откашлявшись, смущенно подаю голос:
- Алло, это я…
- Ну, а это я! – равнодушно отвечаю Я.
- А это… - тупо улыбаюсь я здесь.
- Что, в конце-концов! – почти ору Я там.
- Привет, вот что! – радостно выпалил я, сильно прижимая трубку к уху и тяжело дыша.
- Привет, привет, коль не шутишь! – усмехаюсь Я там.
- А ты? – спрашиваю я, боясь показаться самому себе ужасно тупым.
- Чего я, я вполне серьезно, - отвечает Я.
- Слушай, это… - мямлю я.
- А, дак это ж я! – вопит Я. А я падаю со стула.
- Блядь, скажи мне сначала, как так? – ору в ответ.
- Да я ж думал, че за хрен звонит, а это я! – радуется Я на том конце. У меня мутится разум, я теряюсь – где кто? Где я? как я там? Что я здесь?
- Ничего не понимаю… - растерянно шепчу в трубку я.
- Да че там, понимать-то нечего, нах! – продолжает радоваться легкомысленный Я там.
- Так я – это ты?
- Нет, я – это Я! – говорит Я. Я охуеваю окончательно, и кладу трубку, весь мокрый а в ушах стучат адские молоты. Ужас от чувства нереальности… ужас от выверта сознания… я наизнанку, наизнанку! – вскочил, распахнул окно, хотел заорать со всей дури, и не смог, тока шипение какое-то. Не в силах стоять, я упал на кровать. Аааааааа……….
Полежал, сцепив руки на колошматящем грудь изнутри сердце, и глядя в потолок, рисуя на нем мысленные узоры – изведанный способ успокоения, когда часами страшно лежать под капельницей. Утешает, уплываешь, забываешься… когда достиг равновесия и пустоты, вновь резко сел на кровати, и ещё раз набрал свой номер. Уверен, на этот раз ничего не будет, ведь бред уже схлынул. Но нехорошие предчувствия кольнули в животе, и…
- Алло?
- Ааа, блядь, сука! – прорычал я, сам себе. И очень хотел бросить трубку, но не смог. Только сильно сжал пальцы, аж хрустнуло.
- Сам ты блядь, и сука! – рассмеялся Я зло там.
- Ты что, реально есть? – я уже так устал поражаться, что стал холоден и спокоен.
- Нет, это Я есть, а меня нету, - саркастично проворчал Я.
- Ну-ну, а чем докажешь?
- Ниче Я себе доказывать не буду, я никому ничего не должен! – зло бросил Я.
- Ну точно, я, - рассмеялся я. – И как дела у меня?
- Да заебись у меня дела! – ответил Я.
- Аа, - тока и смог ответить я. А че мне у себя спрашивать?
- Во-во, - ответил Я. – Приезжай ко мне! Попиздим, - сказал вдруг Я.
- А? – тупо уставился я на трубку.
- Давай, не ломайся, ты ж себя знаешь! – донеслось до слуха оттуда.
- Вот этого я и боюсь, - рассмеялся я. – А че, идея! Тока вот куда, я ж здесь…
- А Я – здесь! – ответил Я.
- Ну круто… всегда хотел узнать, где я нахожусь вообще!
- Находишься ты на улице Сезаревского, 33!
- Чё? – в мозгу болезненно кольнуло – ну вот, что и требовалось доказать: - Нет такой улицы в Уфе!
- А кто сказал, что это в Уфе? – расхохотался Я.
- Блядь, ну а как же я тебя найду? – в отчаянии выкрикнул я. черт, да что же это такое, в конце-то концов!
- Да очень просто, - усмехнулся Я. – Выходи из дома, и иди, ноги сами принесут. Ты сам знаешь, где это!
- Да… - прошептал я, совершенно отчетливо чувствуя, куда идти.
Весь дрожа от сладкого ужаса – а вдруг реально там – Я? Страшно и сладко, муторно – что за чушь, не может там меня быть! Разве я не здесь? Да нет, не здесь я нихрена. Я – там. И сейчас увижу себя… наконец, хоть посмотрю, какой я есть – думал я деловито, собираясь.
Да и вообще, все равно уже! Замотался в шарф и пошел. Ужас и бредовость ситуации просто накрывают, как транквилизатор, не сожрав ни капли наркоты, чувствую себя как полнейший идиот, и задыхаясь, чуть не бегом бежал по указанному адресу. Действительно, ноги сами несли, я огибал дома, нырял в переулки – глазами совершенно не понимая, где я, сознанием теряясь – что я? – но уверенно углубляясь в места совершенном незнакомые. Вот – Сезаревского, 28… еще немного!
Но… почти дойдя, посмотрел в окна, предположительно те, что нужно, безумно испугался, что там нет его, и что тогда? Ведь это смерть – если тебя нет! Это невозможно, невозможно! – попятился я.. Но остановился – а вдруг все же Я там?.. слабая мысль… но нет – так ярко представил, что реально там откроет кто-то другой, заспанная тетка в халате – не моя мама, а совсем чужая - и угрюмо скажет – а вам кого? А здесь таких нет! – и тогда… тогда! От ужаса и безысходности задохнулся! И чувствуя, как волосы на всем теле шевелятся от страха, развернулся и побежал прочь, прочь!!!

Заперся дома, и мучительно переваривал холодный комок жирных червей…
А Я вдруг звонит:
– А ты чего не пришел?
- Не знаю… - больно сглотнул я, шизея окончательно: - Дела…
Блядь, да а что я ещё должен был сказать?? Господи, скорее бы подохнуть… но эта спасительная обычно мысль вдруг оказалась жалкой и глупенькой, как недоразвитая малолетка, впервые делающая минет. Сравнение рассмешило и утешило меня, и я ощутил былое расположение к собеседнику. Да и не впервой же я с собой болтаю!
- Ааа, ну заходи, если что!
- Слушай, а ты не обиделся?
- На что, что ты не пришел?
- Ну да…
- Да ладно, я ж понимаю!
- Да, - я вдруг вдохновился, да так, что аж сел на постели: - ведь у человека никого нет, кроме него самого, с кем же ещё быть откровенным?
Хотя сейчас я врал, врал самому себе, но очень искренне сказал про откровенность. И я на том конце усмехнулся, так отчетливо, что без зеркала увидел, как усмешка искривила губы, и глаза блеснули нехорошим блеском – знаю, я тот знаю, что я этот думаю здесь! Что испугался постучать в квартиру. Да, себе тоже нельзя доверять, сам себя тоже можешь предать. И я на том конце, все поняв, сказал что-то невнятное про закипевший чайник, и отошел – мол, подожди минутку! И я затаив дыхание слушал, трубка нагревалась и жгла ухо – я буквально грел уши, как он там, то есть Я там с кем-то говорю на фоне шарканья шагов, какого-то смутного движения, и прочих домашних шумов. О, черт, но как же так? - кто там ещё, как я не знаю, с кем я там говорю?
- Ну вот, чайник вскипел, - мой голос вернулся в трубку так неожиданно, что я подпрыгнул, весь похолодев.
- Что… ты там с кем? – спросил я тихо.
- Не ты а я, - деловито ответил он, и кажется, закурил. – Послушай, ведь ты уже здесь, так?
- Да… - ответил я, не вполне понимая о чем он.
- Ну, ты здесь, то есть для тебя ты – там!
- Аа, - я вдруг проникся смыслом – я там!
- Ну и вот, а если ты там, то откуда тебе знать, с кем ты там говоришь?
- О, верно! – я был поражен простотой и логичностью мысли.
- Получается что? – Я там взял длинную паузу, дожидаясь ответа от меня.
- Эм… - напрасно силясь, я так и не понял, что требовалось сказать.
- Ну коли так, дык ничего, похуй. Просто жаль, что ты не пришел, а я тут спиртику развел, для себя!
- Спиртику? – живо заинтересовался я. Бля, зря все-таки не зашел, реально жахнуть спирта с самим собой!
- Да, и новый клип Жанны скачал, ты еще не видел!
- Есть у меня все, я ж – это ты!
- Не-е, она тока сегодня ночью выложила, специально для меня!
- Это как? – я нервно взял сигарету, не зная куда деваться – выходит, и у Жанны есть такая же «Она», то есть двойник, или не двойник, а в общем… ну ясно. Та Жанна, что может выложить некий клип специально для того меня, на каком-то специальном сервере! О, боже ж мой, но если я спрошу – это параллельный мир или что? – вдруг Я обижусь? Не, лучше промолчу пока, и постепенно сам пойму все.
- Ну так, надо было прийти и самому все увидеть!
- Так я приду! – запальчиво крикнул я, но на том конце уже деловито засопел, и сказал:
- Знаешь, я конечно, всегда тебе рад…
«Врешь, не всегда!» - подумал я.
- Ну хорошо, не всегда, - вздохнул Я. – Короче, я тебе сам позвоню, в ближайшие дни я просто пока не хочу себя видеть. Мне надо побыть…
- Одному?
- А я и есть один, просто… не ты понимаешь. Мне нужно…
- Хорошо, ладно, тогда я тоже не буду врать – ждать звонка не стану. Позвонишь – хорошо, исчезнешь навсегда – да и пошел ты нахуй! – весело сказал я. И повесил трубку. Мне ли привыкать слетать со всех мыслимых пределов разума?..

А это было лишь начало. Дальше стало хуже.
Два дня я ходил ничего так, вполне в себе. Изредка вспоминая странный выверт разума, но свято веря – да, Я где-то там сижу, на несуществующей улице Сезаревского и знаю, что хоть и послал себя на хуй, а все равно могу позвонить себе. И между делом ловил себя на том. Что почти не вспоминаю Арто, поглощенный ерундовыми занятиями – гляжу в окно, рисую что-то карандашом, рассеянно брожу по дому – я вдруг стал бродить из комнаты в комнату часами, километры наверное наматывал – из спальни в кухню, из кухни в мамин кабинет. Из кабинета – в мамину спальню, и снова в кухню. Я бродил и бродил, трогая все, что попадалось под руку – а забредая к себе в комнату, садился рисовать, и из-под карандаша выходил кусочек шикарного платья Жанны, и ее изогнутая бровь… не выдержав странного томления, вскакивал и снова уходил в зал… там закуривал – теперь можно, мама сама стала курить и мне не запрещает, только если не видит этого. В зале включил… первое что попалось. Конечно же, диск Арто. А что еще могло бы лежать в этом доме на первом месте – маме его музыка тоже очень нравилась.
- Ах, Арто, куда ж ты подевался? – горестно вздохнул я, успокаиваясь наконец в кресле. Устал я с тобой. И без тебя мне неймется… музыка твоя… любовь твоя… ты ведь так и не доучил меня играть на басу, нам еще есть для чего встречаться!..

…тихие шаги разбудили меня. Мама пришла! Открыл глаза, и хотел было встать, поздороваться – соскучился за день, улыбка сама растянула губы – ну наконец-то! – но… это была не мама. Не знаю, как я понял это – но страх обдал болезненной и ледяной волной – в комнате пахло ребенком. Девочкой. С чего я это взял – не знаю, не знаю вообще ничего - но приоткрыв глаза, я едва удержался, чтоб не закричать дико и раздирающе – напротив стояла и смотрела прямо на меня маленькая девочка в розовом платье! Короткие волосики под каре, хорошенькая как куколка из магазина сувениров – но еб твою мать – ее не может здесь быть, ее не должно здесь быть! С трудом сглотнув, я осознал, что это просто глюк – но блядь, сейчас я хочу спать, мне не нужны никакие хорошенькие маленькие видения здесь!
- Пошла вон! – прошипел я, леденея от страха все больше – слишком уж реальна была эта…
Она развернулась, так, что волосы качнулись в свете фонаря, и отбежала в другой угол комнаты. Там сидел на корточках…
- Арто! – задушенным шепотом, зажимая себе рот рукой, выдохнул я, и слезы, горячая вода боли потекли по щекам. Арто, да что же это такое? Почему ты здесь?
- Он меня обижает! – указала рукой на меня малышка, и мой любимый погладил ее по волосам, и прижал лицом к себе:
- Не бойся, его не существует, он тебе просто показался!
- Чего? – беззвучно выкрикнул я: - Это вас не существует, ты зачем ребенка обманываешь, скажи ей правду! – почему-то звук так и не шел, голос напрочь отказал мне служить. «Доорался», - подумал я, не понимая, однако – где бы мне так орать доводилось накануне, чтоб остаться безголосым?

…и я едва отличал реальность от нереальности… совсем выпадая вон из этого мира в другой… не понимая, где что, даже где потолок где стены.
Сидел, скукожившись, замотав одеялом худое тело с головой, и из этого домика смотрел в сладких муках ада, как Арто возится с ней, как с дочерью, целует её, водит за ручку, гладит под платьицем… и сходил с ума, от отвращения и ревности к себе же.
Ведь эта девочка – Я!!
Уродливое и непритязательное открытие пробило огромную брешь в мозгу, и стало совсем трудно удерживать хоть какой-то рассудок.
Я – маленькая глупая девочка… я – в платьице, и нежные пушистые волосики щекочат кукольные щечки… и ножки у меня тоненькие, в гольфиках… и я люблю Арто, а он дает мне конфеты, я хнычу и требую водки…
Он подносит флейту к губам… и – замрите! – момент истины! Самый тонкий этот переход, между мирами – когда он ещё только вдыхает воздух, и чуть поводит флейтой, готовясь вот-вот вдохнуть первый звук… и – вот, уже уносит в мир волшебных сказок, где я принцесса, бабочки порхая, садятся мне на пухлые ручки в браслетиках… а платьице на мне пышное… и когда я выросту – я выйду замуж за короля Арто, и стану королевой страны Волшебной Флейты, и примерю эту роскошную корону, которая сейчас на пышноволосой голове моего повелителя… или нет – мне же другую дадут, для королев – но я хочу эту, эту! – капризно топаю я ножкой в атласной туфельке, и сжимая кулачки упрямо кричу: - Эту, эту хочу, и вообще я сама хочу быть королем, а Арто пусть будет сам моей королевой!
- Но милая, ангелочек мой, девочка, принцесса! – увещевает король со флейтой: - Ты ведь и так уже король, король мой Гавриил, властитель сердца моего, там за горизонтом! - и он широко взмахивает флейтой, из которой широкой волной льется кровь, отделяя стеной нас от всего мира, и испугавшись – но в то же время в триумфе, хватаюсь за его парчовый подол, и жмусь больно и сладко к моему чудесному королю, про себя думая: «Я непременно стану королевой им свергну тебя к черту со твоего флейтового престола, мой восхитительный король, вот только подрасту, и ты у меня еще не так попляшешь!»

…в короткие промежутки ясности сознания, понимал вдруг, жалкий и мокрый от пота кошмаров, что весь этот бред – от тоски по Арто. Мне не с кем даже поговорить. Мама заходила иногда ко мне, предлагала вызвать врача, но я отмахивался, что на этот раз ничего такого, просто простудился – чему подтверждением высокая температура. О, как же я хотел видеть его!..

Мне нельзя кофе, шоколад и водку. А сигареты наоборот нужны. Успокаивают. И я курил.
Потом дышать больно, и во рту клейкая горькая слюна, и зубы сводит… но вот прям сейчас, когда темно, и я ради Арто здесь сижу на полу, мрачно наблюдая кривляния Белки, потому что он упросил побывать на репе хоть разок, надеясь, что я заценю-таки таланты уродливой группы дебилов, что кривляются вместе с этой шлюхой… да и всю группу надо было бы назвать «Шлюшарня». А, да, Арто просил сидеть тихо и наблюдать как работает их басист – мне, мол полезно будет кое-что перенять. Вот теперь думаю – ну ни хуя себе, и как это я согласился-то? Кошмар, до каких же пределов размазывает человека любовь! Позорное чувство. Позорная власть…
Ну так вот! Играет-то басит реально хорошо, мои уши, натасканные гениальностью Арто, разбирают что-почем. И руки как-то не так держит, надо бы понять, в чем тут фишка! Но мне не дает сконцентрироваться ебаноблядское ощущение! Навязчивое, как зубная боль и въедливый комар одновременно – мне бредится, будто язык мой раздроблен в мелкие лоскуты, изорван и истерзан, и никак не могу ощутить его как он есть на самом деле – целым и невредимым! Этот трудно понять, но блядь, смертельно мешает мне воспринимать что-либо вокруг нормально! Скручиваю его во рту, слюну глотаю, зубы трогаю языком – нет, не слушается, рваный в лоскуты и точка!
Хорошо в этом поганом глюке только одно – отвлекает от визгов и кривляний обезьяны белки… пока сражаюсь со своим рваным языком, не вижу ее. Кое-как терплю.
…Но я не выдержал её! Это гребанное тридцать тысяч раз животное, белку…
Какой-то брат Арто уступил ему хату на выходные. И после репета мы поехали туда, вместе с группой его обожаемой супер-певицы. Надо ж быть таким глупым, беспросветно глупым! Невыносимо глупым… я ревную?? Какая паскудина позволила себе такое сказать? Блядь, помолчали бы, ведь дождетесь!
Где Белка – там бухло. Даже я столько не пью, омерзительная телка.
Я честно пытался держаться. Мотался туда-сюда по хате кругами, уходил на кухню, чтоб не видеть их, но непременно кто-нибудь припирался следом, чего-то ища. Да ещё и Арто все пытался разорваться между мной и этими… «музыканты», блядь! Да что ты дергаешься, радость моя – пошел на хуй к ним, и сиди там, а я может вообще лучше исчезну напрочь, освобожу, так сказать, помещение!
- Ну что, дождались? – завопил я, радостно вламываясь в комнату, где бухали эти недоумки, и мой Арто хихикал с пьяной Белкой. Он уставился на меня так недоуменно, бедняжка! Да ты пей, пей, забей на меня, ведь кто я такой, и кто они такие, да, любовь моя? Я сел напротив, и отобрал у какой-то девки, никак не могу запомнить её имя – на тамбурине стучит у них, дура такая тощая, - бутылку, крепко приложился, аж дыхание сперло. Арто подошел и молча попытался сесть рядом. Я грубо отпихнул его – вот ещё, вали уж теперь к ней! Она ж дороже, а я кто, так, позырить мрачно и пиздострадальчески! Дешевая, лживая блядь! Да, сейчас я нажрусь, и вот тогда хуже будет всем. Я тебе устрою «хорошую певицу». Мразь, быдло. Я в рот ебал такие таланты!
- Ну, как хочешь, - пожал плечами Арто, и вернулся к Белке. Они развернули пакетик травы, не спеша, лениво. А я встал и вышел в коридор. Хватит. Лучше просто уйти. Не будет некрасивых сцен, идиотских пререканий – все ж и так ясно! Мне лучше просто исчезнуть.
- А ты что, пошел? – спросила девка за спиной.
- Да, мне пора, поздно уже!
- А, ну ты заходи, если что!
- Ну пока! – я застегнул куртку и вышел прочь. Вниз пошел пешком, намереваясь сгрести мысли в кучку. Но не успел я дойти и до третьего этажа с восьмого, как наверху хлопнула дверь, сердце больно сжалось от множества смешанных чувств, в которых доминировала злость. «Сука, догоняешь? Да пошел ты на хуй!» - мысленно выкрикнул я, и побежал по ступеням прочь, не желая быть застигнутым. Простучали шаги за спиной, я резко вырвался на улицу, и помчался прочь. Арто выкрикнул на всю темноту:
- Ветер, подожди! – с таким отчаянием, что я притормозил. И перешел на шаг. Он догонял, я не оглядывался. Любовь моя, - улыбка чуть тронула губы. Он сравнял шаг со мной, и пошел рядом. Я не смотрел на него, он на меня. И так мне дико захотелось его обнять, положить руку ему на плечо, и уйти отсюда прочь-прочь вместе… нет. Не буду. Он обидел меня, предпочел сидеть с этой сукой рядом, и дуть с ней, так пусть возвращается туда.
- Куда идем? – спросил он ровным голосом.
- Я домой, - равнодушно пожал я плечами. – А ты не знаю!
- А меня с собой не зовешь? – спросил он снова, и в голосе звякнула монеткой об асфальт обида. Аха, так тебе и надо, дрянь!
- А что тебя звать, тебе и с Белкой хорошо! – сказал я плоско.
- Ну и нихуя себе! – начал заводиться он.
- Да это все бла-бла, Арто! – резко остановился я, засовывая руки в карманы, чтоб он не дай бог не взял меня за ладонь, тогда я потеряюсь. «О, блядь, как не хочется домой!» - подумалось с тоской…
- Окей, давай вернемся! – без переходов кивнул я, не дав ему и рта открыть. Ты у меня ещё откроешь рот, и оч-чень широко! – зло посмотрел я на него. Он почуял неладное, но поздно – я уже шагал обратно, снова не оглядываясь. Арто постоял немного за моей спиной, но снова проявив свой дешевый бабский характер – вот почему его так понимает Белка! – покорно потопал за мной. А я ещё и подождал его, распахнув подъездную дверь.
- Значит так, пошли все резко на хуй, мрази дешевые! – спокойно велел я все обкуренной кодле. Они с охуением уставились на меня, а Белка злобно усмехнулась.
- Вот особенно ты, Белочка, дешевая грязная недоебанная блядь, чтоб я никогда больше тебя не видел!
- Да что ты, блядь, говоришь-то? – выебисто заявила она, а я просто молча подошел к столу и без всяких эмоций смахнул со всей дури батарею бутылок – полупустых, совсем пустых и полных. Они разлетелись брызгами спирта и стекла, об стену и по полу, задели кого-то, кто-то вскрикнул от боли, народ повскакивал. Ага, дошло наконец, что это серьезно!
Я вышвырнул всех вон, Арто молча стоял в углу сложив порезанные руки на груди. И со щеки его капала кровь – зацепило осколками. Я закрыл дверь с таким грохотом, что наверняка весь дом меня проклял меня. Шобла с матом и воплями возмущения скрылась. А я вернулся в комнату, Арто попытался сказать что-то вроде – ну и что ты сделал? А я не слушал. Я ударил его со всей боли и ревности, что душили весь вечер, скрутил в обьятьях, пользуясь, что сильнее его, и поцеловал, впиваясь зубами. Он пытался сопротивляться, но меня раздирал гнев, а он был обкурен. и эти глаза, эти болезненные огромные глаза, которые я так люблю… Арто! Я ударил его снова, я сломал его у подоконника, я изорвал ему ногтями плечи, и вцепился зубами в самые его нежные места за ушами, он закричал, и в голосе дрожали ноты боли и возбуждения.
- Ах ты, сучка! – прошипел я, свирепея, и удушил его, удушил по настоящему. – Дрянь ты ебаная!
А он не сопротивлялся, лишь смотрел мне в глаза, зрачки широкие, на губах улыбка шлюхи-мученицы, всепонимающей. Пришлось изнасиловать… ломая ему руки, он шипел и вскрикивал, едва терпел, но я заставил его наконец заплакать – хотя он держался ой да ну, я увидел слезы, много слез, лишь когда отпустил его, и он повернулся ко мне лицом, и обняв, прижался всем дрожащим телом. Силы оставили меня, а он такой тяжелый… коленки дрожат… сесть бы куда… а до утра так далеко. Убейте, убейте же меня, кто-нибудь.
- Арто, запомни раз и навсегда, - прошептал я, целуя его в макушку: - Ты – первый, за кого я готов умереть не раздумывая, и со мной никогда такого не было…
- Да… - прерывистый, судорожный вздох вырвался у него, и я сжал его ещё сильнее.
- И я не знаю, не знаю что мне с этим делать… прости! – резко отшвырнул его, так, что он упал на локти, а я ушел, ушел, убежал к чертовой матери, задыхаясь от невозможного и бессильного…

И теперь внутри у меня ползают черви, снимая кожу пластами, кусок за куском. Все чешется, мама даже не подходит – запретил. Не могу говорить, не могу дышать. Проклинаю его.
- Чтоб ты сдох, сучка, будь ты проклят! – шепчу я в темноте. – Приходи, срочно, приходи… дай мне тебя убить.
А стоит лишь прикрыть веки, как вот он – танцует под ними… сколько ангелов танцует на конце одной иглы – столько одного Арто ловко существует у меня внутри. И ничем его не отравишь – как не пью, чего не глотаю – ничто не прерывает его танец, он костер, что извиваясь выжигает мне нутро! Сыграй же для меня… любовь моя, горькая желчь, мне не встать без твоей флейты!
…долго корчился. Долго.
И вдруг глаза мои резко и широко распахнулись. Я вскочил с влажной от пота постели – темно, Луна шарит слепым лучом, будто пытаясь вычислить меня в комнате и разрезать пополам. А я сныкался по стеночке-по стеночке, прополз, схватил гитару, вернулся так же тайком на кровать, и давай терзать её, ни в чем не повинную, кроме того, что он мне её подарил. Психанул ещё сильнее, от того, что ни хрена не получается, и наплевав на лазер Луны, прошмыгнул, разрезаемый, к куртке, вытащил плеер, заткнул уши - а руки дрожали! Будто пьян, - услышал снова её голос, и чуть успокоенный, будто глоток дыма сделал, вернулся на кровать, все тело кровоточило порезанное Луной. Она пела дымным голосом своим, дым настоянный на коньяке, целебно-ядовитые травы – и я стал ей подыгрывать. И кажется – черт возьми, у меня получалось! Я попадал, точно! Воодушевление накрыло, как счастье, как призыв – о, да! но… быстро отпустило. Я устал. К тому же, нестерпимо захотелось пить… вот блин. Шариться по кухне… а вдруг мама встанет, беспокойная. Ну чтож, встанет, так покурим, но только молча, молча, мама! – шептал я, пробираясь в темноте наощупь. По пути завернул в ванную. Тело горело от червей и Луны, и надо было хотя бы лицо сполоснуть. Включил свет, и… увидел в зеркале свой худой скелет. Боже, какое же я уебище… длинная челка упала на глаза раненного хищника, ручки тоненькие, пальцы как лапки паучьи, ребра… тьфу, ужасно, ужасно!! Вспомнил синяки на ляжках Жахни, после каждого моего захода в неё. О мои кости набивала.
Понятно, почему он меня не хочет больше видеть. И забыв попить, я вернулся в кровать. В горле скребло, но я должен был себя наказать, наказать…
Я горестно уснул, и не видел ничего, отчетливо понимая лишь, что сплю. Просто сплю. И очень хочу пить.

Дождь моросит. Кутаюсь в куртку, мусолю сигарету, и думаю.
Кажется, я его сильно разбаловал. И если вдруг перестану заглядывать ему в рот, он удивится – как так? А ведь перестану. Тока не сразу, а постепенно. Хорошо, что он боится меня потерять. Это необходимость, а как же иначе? Иначе начнет обращаться со мной так, как я с теми кто мне похуй. Заносчиво и гадко.
БЛЯАААААДЬ!!!!!
Крик души, извините, погорячился.
Иначе невозможно быть собой. С одной стороны, это вроде сокращение поводка. Я имею в виду тот поводок, который я презирал и отрицал, как удел слабых и гнусных. Сам оказался гнусен в своей любви. Она существует. Вот блядь. Так о чем я? А, с одной стороны – это сокращение поводка, а с другой – наоборот твоя территория расширяется, когда тебя боятся потерять. Ведь тогда уважают твои интересы. По себе знаю. Я со всеми так поступаю. Сделай вид, что тебе пох на человека, и на то что он думает, и веди себя как знаешь – вот он и умалчивает больше, держит себя в руках, и позволяет тебе больше и больше… страшась, вдруг уйдешь недовольный?..
Периодическое одиночество необходимо! Как же без него.
Ведь мы сами по себе оба очень интересны, и надо пообщаться лишь с собой. Со своими исключительно личными мыслями и интересами. Только вот не слушать его флейту будет трудновато… но я справлюсь.

И справился на славу. Мама, видя что я тих и светел, решилась-таки, и наконец уехала на десять дней подлечиться, а я взялся перебирать и устаканивать в одиночестве все нажитое на сегодня… хуй что у меня вышло. Не смог я, наедине с собой, ломаясь от одиночества – лишь отвернусь куда – как сразу мерещится, что я здесь не один… то бабушкиными духами вдруг запахло… а однажды сгонял за хлебом, пришел – а в ванной полотенце мокрое. Когда я не мылся уже три дня! Я весь ледяной стал, смотрел-смотрел, трогал, посекундно дико оглядываясь – ебать меня в ухо, да как же так? Еле-еле заставил себя оттуда выйти… а полотенце объяснил воспаленному разуму болезненной забывчивостью.
Ночью слышал смех Сашки на балконе, и тонкий силуэт мелькал… но я так устал и измотался, что было уже наплевать. Даже если это и она снова прилетела, то похуй – тупо не открою да и все, она же ангел а не призрак, так что нечего… да она и не настаивала, и я уснул, под мерный шорох и постукивание каблучков за балконной дверью…
Проснулся от собственного дичайшего вопля – я орал как зверь в агонии и колошматился о стену, разрывая простыню, в которой запутался… руки уже были в крови – сломал длинные ногти. Ужасающая боль и злобное раздражение подбросили меня с кровати на пол, и продолжая орать, но уже от бешенства:
- Да что ж за ёб твою мать-то, а?? – помчался на кухню, где резко распахнув холодильник, уронил на пол открытый пакет молока, оно ледяной волной выплеснулось мне на босые ноги, я зашипел, и совсем уж озлобившись, в исступлении схватил банку транков, высыпал дрожащей рукой на трясущуюся липкую ладонь штук десять… баночку засунул за резинку трусов, нашарил водки, и отхлебнув тут же, сообразил – водку с транками низзя… плохо будет. Кровью блевать…
- В рот ебать, - зло прошептал я, и сунув в рот три таблетки, разжевал, хотел было уже проглотить… но вовремя половину выплюнул. Дорогого лекарства было жаль, но жить пока все же хотелось… я испугался – дома один, начну корчиться, никто не поможет! Внутренне содрогаясь от страха перед последствиями, я все же запил тошнотворные на вкус таблетки водкой, и с бутылкой, кривясь от отвращения, побрел в кроватку…

Мне нужно было пережить это горе. Нам нужно было. Арто позвал провести неделю за городом, на его даче. В тишине и безлюдии, остывающей осени. Как вовремя она умерла – подумал я удивленно, нельзя придумать лучшего времени для смерти! И так цинично прибавил про себя – и нам хорошо, пострадать в уединении, пиная палую листву и глядя в небо, пить прохладный коктейль воздуха из тонко звенящего бокала осени… ах я, эстет, дрянь такая. Не прошло и недели, а мне уже не так горько. Черт, да была ли вообще горечь? Было ли горе? Уже не знаю… Жахни, Жахни – повторяю я, и во рту горько, так что сводит зубы. Это душа истекает грязной кровью по ней. Но реально – я не чувствую ничего. Потому что больше нечего чувствовать – Жахни нет на этой планете. Осталось только привыкнуть… привыкнуть, что некому позвонить среди ночи (ведь Арто этого не любит, а она запросто выслушивала полуночный бред мой «слушай, я тут подумал…»), некому поплакаться от души – «какая сволочь этот Арто», никто не будет третьим на нашей веселой кухне (на ЕЁ веселой кухне, и вообще кухню мы эту больше не увидим – и я буду скучать по кухне как по самой Жахни), и некому залезть под юбку – Жахни была единственной девчонкой, которая разрешалась нам с тех пор, как мы вместе… значит, девчонок теперь вообще просто не будет. Тоже сложно – я люблю девчонок, прости Арто, хотя и ты тоже, но пресловутая верность… Жахни! Вернись… зайди во двор сейчас же, и возмутись голосом низким и хриплым – А че это вы, собаки такие, меня бухать на дачу не позвали? – голосом своим прокуренным и чувственным, голосом маленькой покладистой шлюшки, так возбуждающим нас на подвиги под твоей одеждой…
Мы валялись во дворе на раздолбанном диване, курили, много пили, до тошноты и черт знает чего. Жгли костер во дворе, шатались по лесу в поисках грибов – понятно, что не тех, что жарят, а тех, которые поджаривают тебя. Зато в процессе поиска мы накидались, орали песни, бегали по лесу и дрались потешаясь, как дети. Арто завывал, что какая жалость, что не взяли камеру – какой клип мог бы получиться! Он совсем помешался на музыке, только о ней и думает. Периодически вздыхал. Обнимал меня, утыкаясь в плечо, и шептал – девочка наша, девочка, не сделать тебе больше ни одного клипа…
Жрать нам стало совершенно нечего уже через два дня, но тащиться в магазин за два километра категорически не хотелось. Не знаю, это плохо конечно, но сам повод нашего уединения – то есть, смерть Жахни потеряла для нас свой смысл. Мне было неприятно, или скорее некомфортно, неудобно перед собой, что мы так свински быстро забываем её… но циничный мой ум всегда ловко извернется! – я решил, что она того не стоила. Мысль некрасива, а я все же эстет – и немного повернув форму мысли, я утвердился на том, что ей будет лучше, если мы станем вспоминать её как веселую блядь, дарившею нам восторги чистого секса, чем страдать и рыдать! Лучше продолжить её дело, веселиться и кумариться от души, покуда не последуем вслед за ней!
- Радоваться, жить и любить напропалую, вот что, черт возьми, я думаю по поводу её смерти!! – орал я, размахивая руками, и Арто согласно кивал в синих сумерках.
- Нас и так мало кто любит, по правде сказать, а теперь стало ещё меньше, Жахни одна из немногих, кто реально был с нами, в горе и в радости, наш милый друг! – вторил мне любимый. Мы оба безумно горячились, бегали вокруг костра, дополняя фразы друг друга о том, что теперь мы просто обязаны быть счастливыми, Жахни научила нас этой истине ценой своей блядской жизни. Она была такая, пусть, но она была тем, чем была на самом деле, она не прикидывалась! И мы должны быть честны – мы хотим жить на полную катушку, и мы просто две злые твари и бестии, так к чему вранье и маски? Мы любим друг друга, и мы были одни из немногих – а может, и единственными, кто любил её! Её мать – плевала на неё, отец лишь дал на неё свою сперму.
- Да, и моя мать на меня чихает, - говорил запальчиво Арто. – И ей надристать на меня как такового, понимаешь?
Я кивал, хотя не мог понять – моя мать меня очень любит и едва не боготворит не смотря ни на что.
- Она никогда не примет меня, если узнает, что я не то, что она хочет видеть! – говорил Арто радостно, и даже возвышенно, будто о чем-то великолепном. – Она может любить меня только как что-то социально престижное! Любить лишь при условии, что я то-то и то-то, а не то, что есть я, Арто! Я убежден, что если бы быть голубым было престижно, а я не был им, она вынуждала бы меня силой, унижениями, стыдом и черт знает, чем ещё, чтобы я спал с парнями, при том так, чтоб весь мир об этом знал – вот какой у неё правильный сын!! – он носился вокруг костра, и вопил, вопил как сумасшедший лектор. – Клянусь богом, она застрелит меня, если узнает, что я такое на самом деле! И она срать хотела на то, что я музыкант – я неправильный музыкант! Вот если бы я был…
Тут он почему-то замолчал, и сел на свое место, курить.
- Арто, ты прав, конечно, насчет своей матери… - начал я. Мне очень захотелось сказать. – Но знаешь… может, она и любит тебя…
- Ты охренел, - спокойно покачал головой он. – Чушь, ты с ней не общался, ты бы сразу понял…
- Ну, знаешь, я тоже думал, что моя мать ко мне равнодушна. Знаешь, когда я впервые порезал вены, это ведь как было… я слушал музыку, очень депрессивную, как сейчас помню – «Психею», и меня накрыло так страшно… у меня просто крышу сорвало. Я был в ссоре с мамой, она закрылась в своей комнате. Не знаю, конфликт был пустяковый, она просто на что-то незначительное рассердилась, а я думал, что дико оскорблен и непонят ей тотально. Короче, я схватил нож, такой большой с зазубринами – для сыра, что ли, ну в общем, довольно тупой нож! Забежал к маме в комнату, заорал – смотри! – и нахреначил со всей дури по венам… крови было столько, что просто пиздец, она везде, везде разлетелась. Я весь истекал ей! Я не думал, что её так много будет! Я ждал, она забегает, с ума сойдет, будет причитать, может заплачет и покается, вот какой бедный сынок! Но она – прикинь, Арто, она встала так спокойно, вся побелела и губы сжала, подошла ко мне, я её очень кровью забрызгал, даже лицо – и та-ак со всего маху мне въехала оплеуху, очень зло сказала – дурак, сученок, пёсья кровь! Я офигел до корней волос, стоял весь стыдный и больный, а мама схватила меня за плечи и пихнула в кресло. Очень злая, и порывшись в шкафу, перемотала сильно больно, рука похолодела – шарфом мне руку, велела локоть не разжимать, и бросилась строгим шагом звонить в скорую… я сознание потерял почти, когда они вошли, врачи, и забрали меня. Пока ждали, мама закурила, я не видел ещё, чтоб она откровенно курила при мне. Всегда стыдливо пряталась – а с тех пор курила почти нагло, будто на показуху передо мной. Она стала много курить… зрение её начало садиться, и кашель пошел… я с тех пор боюсь, что мама заболеет раком из-за меня и умрет, и я буду безумно виноват тогда… нет, конечно, я не вины боюсь – я и так страшно виноват, а она не винит, лишь стареет быстро, это тоже страшно… знаешь, до этого она была похожа на девочку, юную трогательную девочку, а теперь…
Я замолчал, меня удушило, а Арто просто подошел, сел рядом и положил голову мне на колени…
- А в прошлом году я здесь торчал, в ноябре, всю ночь один жег костер, в лесу в одиночестве… А небо было такое… ЗВЕЗДАТОЕ!
Оу, за эти слова, за эти глаза я моментально все ему простил! Похуй на несвободу, в пизду и все мои дикие измышления о побеге - ведь я люблю, люблю его! И он меня любит… но отчего же сердце снова защемило?..

- Ты знаешь, я тут валялся, и библию нашел старую такую, драную, атеисты видимо какие-то зашвырнули нахуй, - он весело прочертил сигаретой в воздухе дугу. – И стал от нехрен делать её читать…
- Библия – довольно мутная вещь! – скептически прервал его я.
- Вот-вот, че-то не нашел я там никаких таких несусветно правдивых ответов на все вопросы!
- Там кроме Апокалипсиса читать-то нечего, тока кто кого родил-замочил-выебал!
- Ага, это точно! – запальчиво подхватил Арто, затем улегся на бревно, не снимая головы с моих колен, повернулся лицом к небесам, и повозившись, устроился поудобнее. – Дак вот, меня вштырил тока… угадай кто?
- Кто же?
- Архангел Гавриил, ты прикинь, он мне сразу почему-то особенно понравился из всех серафимов, самый крутой! А теперь оказалось, будто это и для меня некое пророчество! Ты появился…
- Ну так-то да, я тоже всегда радовался, что мой святой не лох какой-нибудь, а реальный воин небесный, а псы какие у него, это ж ваще красота!
- А труба его, он же тоже вроде как музыкант, это ж как моя флейта, он своей дудкой всех на Страшный суд поднимет! Тоже что-то такое, общее! – продолжал гнуть свое Арто. А я уговаривал себя не впадать снова в это непонятное чувство, вроде тоски, которое всегда подспудно испытываю рядом с ним, под толстым слоем муторной любви. Будто заразил он меня чем-то неизлечимым, проказой сердца какой-то…
- Это-то да, дудка у него что надо, - криво усмехнулся я. – Он вообще мой кумир, у меня и икона в столе лежит, бабка дарила, хоть и не верила ни во что… говорила, что я когда вырасту стану очень похож на это изображение, а серафим там такой шикарный, красивый на лицо и вообще… надо бы проверить, может я и правда похожим вырос?
- А может быть, это ты и есть – Гавриил на земле? Архангел в теле человека? – перевел он глаза на меня, и были они при том совершенно темны и серьезны. Я склонился лицом к лицу, волосы упали и укрыли нас от всего мира… но звезды мерцали со дна любимых глаз, и приблизил губы к губам, и тихо прошептал:
- А может быть…
И к черту глупую ассоциацию с Сашкой, фантазировавшей, будто она реальная дочь ангела и умеет летать…
ххх
Я прошел сонный и пьяный мимо стола, и смахнул со стола тетрадь. Она упала и раскрылась. Я поморщился, но любовь к порядку заставила наклониться и поднять её. Почерк Арто. «Гримуар. На самом деле Книга мертвых состоит из школьных тетрадей. Вот что успел накарябать в разрозненных записях, тех, что рассыпаются на отдельные листочки, и которые ты выкинул как негодный хлам – это и есть самое важное. Никто не записывает о тебе ничего упорядоченно. Ветер относит твои тетради в Архив. Потом между строк читается самое главное о тебе, твои отпечатки».
Сел на пол, закурил автоматически, и задумался. Мой Арто, как ты все-таки…
Ххх
Любовь моя пришел грустный и мрачный. Я сидел на полу, он открыл своим ключом, и вошел так тихо, что я чуть не подпрыгнул. Нервы, нервы. Черт, вырвать бы их все из всего тела, как из зубов вытягивают черных червячков проклятых волокон, несущих страхи и страсти.
- Все, ебана мать, пиздец. – сказал Арто, и сел напротив меня.
- Что? – округлил я глаза, не на шутку испугавшись. Такое лицо… неспроста.
- Дай-ка, не правильно ты играешь! – протянул он руку недовольно.
- Че, из-за этого чтоль? – нахмурился я.
- Нет. Конечно, нет, вот смотри как надо! – он подманил меня, и подергал струну.
- Ну, блядь, ясно дело, хули, ты ж музыкант, а я чучело просто!
- Да. про чучело! – вдруг оживился он. - Ты знаешь, что Жанна, ещё до ТорКа пела в проекте «Кривляка и Чучельник»?
- Чего? Как? – заорал я. – Первый раз слышу!
- Да, у неё был парень, и она с ним пела.
- Как, без ТорКа?? – проорал я. – Ебать!!
- Ну да, я седне рано утром нарыл, чувак какой-то, который вписывался с ними в Москве, стремный такой, вот он рассказал, я с ним специально списался, он по секрету поделился.
- Какой такой чувак? – сузил я глаза и отстранился.
- Ёбаный-гребаный! – всплеснул руками Арто. – Ревновать?
- Нет, - покачал я головой. – Рассказывай!
- Ну вот, они пели, там какую-то хуйню. Но факт, что это было.
- Жанна не могла петь хуйню, - насторожился я.
- Ну не хуйню, я работу проебал, мать нож наточит и зарежет.
- Как-так? – спросил я равнодушно, меня куда как больше интересовала Жанна. Не может быть, чтоб я чего-то не знал!! – Принеси мне это письмо, а?
- Да, обязон, тока как теперь быть…
- Да забей, найдешь, а че там хоть было-то? – спросил я, имея в виду письмо. Но его заело на потерянной работе:
- Да прихожу я туда, тым-пырым, а они мне – все реально, тока мы перезвоним вам сами. Да хуй собачий мне скорее позвонит, а не они, когда кому-нибудь хоть раз кто перезванивал? – и он отставил гитару в сторону с таким лицом, будто она ему ужасно противна. – Все, пошли убьемся в хлам! – он наклонился и поцеловал меня в губы. Я только кивнул в ответ. Заебал он меня со своими проблемами. Не хочу я напрягаться.
- Вот, мать на костюм дала! – помахал он пачкой денег. - Была уверена, что меня возьмут сёдне, и я сразу пойду костюм приличный куплю, в офисе торчать!
- Вау, круто, вот это уже отлично-отлично! – подскочил я на месте.
- Все пошли! – он решительно поднялся, и подмигнул мне: - Убьемся в дровишки, и на репу, песни орать!
Я довольный кивнул. Ну, сучки, держитесь! Пьяный Ветер – это ещё то удовольствие!
Ах, дешевый коньяк – это вещь! Скажу я вам, жить без алкоголя не имеет смысла! А накрошенный туда циклодол… это все, пиздец. Че, поверили? Не, не в этот раз. Я издеваюсь. Просто коньяк. И «Ягуар».
Шатались и падали, то и дело выпадая нахуй из реальности.
- Профессий много – НО! - запевал я.
- Им всем пиздец настал! – вопил Арто.
- Кто в этот мир попал – продолжали мы обнявшись.
- Тому ПИЗДЕЦ настал!
…маршрутка. Доебывает кондуктор – «будете орать, высажу». Я, блядь, сука, тебе щас глаза высажу! И поцеловал Арто, нежно и страстно. Ахуй, визг, писк, ахахахахаха… да. Я педик, гомик, педрила – и что там ещё орали нам? А какая-то девица восхищенно зааплодировала. Да, мне тоже дико вкатывают лесбийские сцены.
- Пошли вы на хуй все, мрази правильной ориентации!! – злобно выкрикнул я, а Арто показал фак.
Вылезли не знаю где, и пошли, в хлам на репет. Заблудились, ацки.
- Мы оба – топографические дебилы! – радостно хохотал я. Но кое как нашли ржавый гаражик на отшибе. Это и есть база. На улице нервно курит Белка.
- Здравствуй, дорогая, - чмокнул её в щеку Арто. Она только злобно зыркнула, и исчезла в темном нутре гаража. Арто плечами пожал, и прошел за ней.
- Да в рот ебать, - сказал я, и зашел следом. Опоздали мы, ну и чтож, теперь? Надо ж людям выпить.
А меня вообще бесит эта Белка, звезда новоявленная. Противнейшая девица! Чего все так по ней прутся? Да ещё и эта её маленькая восторженная дурочка с тамбурином, Гера кажется (имечко-то какое, да?) прям чуть в ножки не кланяется. А играет-то криво. Блядь, может я и от ревности, не исключаю, ведь Арто как связался с гребаной сучкой, так прям летает. Но я-то понимаю, что эта грубая девка – просто сука. Экстраординарная, да – не у каждой я повидал такие ладные ножки, ровную спину, вкусные духи – а главное голос, такой, что с ним не поспоришь. Первоклассная блядь, расчетливая. А ебать я её не стал бы. Я теперь разборчивый. И от Белки меня воротит, гадкая она. Прям отторгает, тошнит меня от неё, визгливых претензий к музыкантам, от суетливости её поцелуев с кем попало. А Арто мне – да ладно че ты, она своеобразная! Да уж – а этот бесконечный грязный мат из явно неединожды ебаного рта – вот ненавижу мат от девушек, по крайней мере не в таких же количествах и формах! Думает, её дешевой пизде это придает нереальной крутизны!
- Она ещё будет звездой, и потому она нужна мне, здорово умеет вертеться! – говорит Арто уважительно. За что мне так и хочется вышибить ему зубы! Ну что за нахуй – а мне терпеть её!
- Пиздой она крутить умеет! – говорю я зло.
- И петь, однако ж тоже, - примирительно отвечает Арто. Я закуриваю глубоко, и отворачиваюсь. Все равно не желаю знать её! ЖРИТЕ СВОЮ БЕЛЬЧАТИНУ САМИ! НО ТЫ-ТО Арто! Ты-то! И неужто ссориться из-за неё? И я молча давлюсь дымом и Белкой…

А Жахни умерла.
Вот так взяла и умерла. Нас бог пожалел, что не попали тогда в её квартиру… ведь она была уже в морге… пока мы гуляли два дня, она как раз… о, черт!

…мы с Арто были на похоронах. У нас отношения стали будто расхолаживаться, стало казаться, что мы уже надоедаем друг другу… мужское непостоянство брало свое. Но она – девочка моя, милая, чудесная моя сучка, она нас познакомила, она же снова и помирила.
Мы встретились у ворот кладбища, не сговариваясь. Идти к ней домой, толпиться среди заплаканных родственников не хотелось. Арто стоял у ворот, опустив голову, один, никого ещё не было. Я подошел, и тихо взял его за руку. Он даже головы не поднял, лишь пальцы дрогнули в моей ладони.
- Арто, это что же получается? – я с ужасом посмотрел на него. – Это ведь как раз, мы с не поговорили, о вписке, и она в тот же день…
- Точно! – он уставился на меня расширенными глазами и прикрыв рот ладошкой. Тяжело покачал головой, на глаза навернулись слезы, и вздохнув, отвернулся, закусил губу, и неуверенно взял меня за руку.
Мы стояли так, не знаю сколько. Время потеряло счет, нам было безразлично. Мы ждали. Чтоб увидеть её мертвой, и убедиться, что это не чушь и не шутка… наконец, у ворот остановился старый вонючий ПАЗ, мрачная старуха вывалилась из него, и начала раздавать указания мужикам, как вынести гроб. Затем под руки вывели мать, и – о, господи… Эрот. Какой-то длинный мужик предложил ей руку, она отклонила, и сошла сама. Увидев нас, сверкнула темными глазами, и губы беззвучно прошептали «привет». Они все вошли в ворота, неся гроб, рыдая и всхлипывая, а мы стояли, и я чувствовал себя законченным идиотом, не зная, что делать и с какой стороны присоединиться к ним. Спохватившись, потянул за руку Арто, он твердо пошел за мной, глядя прямо перед собой. Но руки моё не отпустил, наоборот, вцепился ещё крепче. Но так ни разу ещё не взглянул на меня, отчего возникло чувство неуверенности, а точно мы в мире с ним, и не уйдет ли он так же сухо, когда это все закончится… мне стало стыдно думать о себе, ведь для Жахни вообще все закончилось. Ей больше не с кем ругаться и мириться. А я-то все могу исправить. Да, все можно исправить, только пока жив. Умри – и нет тебя. И не достать, и не сказать, что любишь или не любишь. И не ссориться, и не мириться, и вообще НИЧЕГО. Я тайком взглянул на свои шрамы выступающие частично из-под манжет черной рубашки, и ужаснулся, и устыдился как никогда – реально, я мог быть давно же там. Я, который каждый гребаный раз реально стремится умереть, все ещё здесь, а Жахни, которая никогда и не думала умирать, не смотря на сложность своей маленькой блядской жизни, она – там… странно. Но и подленькое облегчение – я все же здесь. И у меня есть жизнь, и все возможности все ломать исправлять бесконечно, каждую минуту, и невероятное количество часов жизни на благо и зло, на солнце и ночь, на пустоту и действо – много-много часов, ели отныне я буду поумней… но я не знаю, буду ли. Накрыло липким неосознанным страхом, будто внезапно в паутину лицом вляпался и одновременно подул сквозняк по голым мокрым ногам. Я зябко поежился, и тряхнув головой решил – хватит о себе, надо сосредоточиться на том, чтоб как следует с другом попрощаться.
Мы все так же держались за руки у её гроба. Я смотрел на её почерневшие веки, запавшие щеки, накрашенные губы, и мне было жутко холодно. Я едва сдерживался, чтобы не дрожать крупно, как собака на помойке. Жахни была почти нереально мертва. Настолько мертва, что с ума можно сойти! Хотя, мне не страшно, уже сумасшедший, подумал я – и усмешка против воли скривила губы. Я смотрел на её трупик, в белом платье, по обычаю несостоявшихся невест, будто выдаваемых замуж за господина Смерть – и думал – неверно, ведь в белом девиц хоронили, потому что их не касался мужчина. А это очень постройневшее от смерти тело (ха-ха - Худейте с Доктором Смерть) принимало такие ласки, и стольких… а скольких? Мне въелась, и никак не желала уходить похабная мыслишка – а трусики-то на неё надели? Или нет? Чтобы она и там продолжала свое лучшее дело, став небесной сучкой, шлюхой от бога? И не воспользовался ли её телом в морге санитар-извращенец? Сознание угодливо шепнуло – читал когда-то, еще дитя, любознательное до запрещенных книжек, некий рассказ, не помню вот к сожалению какой, сейчас б очень кстати перечитать – а хотя, я и так его отлично помню – как некий доктор выследил урода, который в предпоследнем приюте мертвых пользовал покойниц. Этот прозорливый врач вшил одной бездыханной красавице через шрамик от аппендицита во влагалище лезвия… так и нашли мерзавца, истошно орущего и хватающегося за все вокруг, в интерьере адской оргии сатанистов – комната была буквально вся залита кровью… ш-шикар-р-но!! Я восхищался умом и находчивостью доктора, и сладко вздрагивал, воображая все моменты и самой операции по вшиванию лезвий в мертвую пизду, и тем, как этот чел всунул ей, а там!… в лоскуты! А-ху-еть! Чудесно… помню, я все вздрагивал и облизывал губы, под глубоким впечатлением. О, сейчас я бы вшил Жахни лезвий, да-а…
Но! Еб мать твою, уже поздно. А я – скотина, стою и над гробом фантазирую. Позорище неуемное. И сам себя оправдываю исподволь, что Жахни «тело», она просто тело, и вроде как ничего не изменилось – она и живая была для меня телом, и лишь в немногие случаи – душой. Ведь душа её была легка и слаба, наверняка потому и покинула тело так легко, слабая. Она была как животное, трахуча, и я бы даже сейчас не отказался бы… что-то крупно дронуло, обдав горячечной волной мое существо - я поднял голову, Арто рыдал не скрываясь. Острое чувство жалости удушило меня – о, господи! Что я несу! Жахни – мертва. А я… Черт. Господи. Нет. А я… я будто очнулся. Её нет больше. «Она упала вверх, она взлетела вниз»... Нет, к чертям поэзию, Жахни просто больше нет. Я слишком нереально думал о её смерти. Я не поверил. А теперь слезы Арто будто смыли пелену с души – я вижу, очень четко – вот Эрот в строгом черном платье в пол, очень ей идет, лицо густо заревано и запудрено. Надо же, не забыла пудриться! Она некрасива в слезах. Я, оказывается, никогда не видел её в слезах. Единственная моя знакомая, которая ни разу при мне не плакала. Вообще, Эрот была какой-то слишком обыденной… что-то в ней не так для похорон. Я смотрел-смотрел, и понял – она все в том же черном готическом прикиде, что обычно. То есть, траур, да, но ничего отличного от повседневности. Будто она всегда была в трауре. Будто знала… Но не надевать же готу белое для контраста мира с горем.
Вдруг как пулей прошибло висок – и в мозгу взорвалась мысль – а я ведь пьяный хотел её, когда она уже была мертва! Я хотел мертвую Жах, не зная еще об этом! Пиздец какой, как страшно – мертвую хотел… когда она уже лежала может быть на полу, может быть в постели в своей, а может и в морге уже. Я же ничего вообще не знаю, даже как она умерла! Что это с ней вообще вдруг такое, а? Что за хуйня – казалось бы, какая разница, ведь я не знал о ее смерти, когда грезился ее горячим (а тогда наверняка уже холодным и плотно сжатым – или наоборот разинутым со стекающей запекшейся слюной?) – ртом, на лавочке, где мы спали никакие с Арто! Но я все равно устрашился, до боли и ледяного отчаяния – черт возьми, да как же так, неужто я действительно хотел ее, уже мертвую, не зная об этом. Что-то необъяснимое, невыразимо-непростительное было мне в этом… я запаниковал, не зная куда девать себя!
Чтобы отвлечься, поднял глаза и лихорадочно огляделся - вот мать – её держат под руки, очень осунувшаяся, бледная, будто и правда любила свою младшую дочь… какой-то суетливый хрен рядом с ней, видимо, тот самый, с которым наша Жах пила ореховую водку в ресторане. Вот суровый аристократичный чел в черном стильном сюртучке, отлично выглядит, сразу видно – садомазохист, пасет Эрот. Папаша. Сучара, ну где же ты был, когда бедная маленькая девочка бедовала здесь одна! Где же были вы все! Все!! – хотелось мне дико орать, но я молчал, хотя ничто не мешало это сделать. «Интроверт, блин» - как Жанна. О, Жанне надо непременно сообщить, что её верной фанатки не стало. Может быть самой верной. Сердце дрогнуло – Жанна… и горе пронзило до самых кончиков и корней, я аж вытянулся, сжав больно пальцы Арто. Я заплакал. Ебаный балаган, а где же все те, кто ебал её? Или похуй, что они сейчас частично уйдут, в могилу, в землю, что умерев она несет на тот свет ту часть их, которую они отдали ей, а после брезгливо вытерлись салфеткой. Я-то знаю – не важно, откуда – что так оно и есть, и все, с кем ты ебался однажды носят от тебя в себе что-то, несмываемое и ты от них. А поскольку ты беременен смертью всю жизнь, то однажды вот так же разродишься на тот свет, и склеится твое новое тело из частиц тех, кого ты ебал… всё это сказали мне сейчас её, Жахни безмятежные губы. И оттого так рыдает Арто, и оттого так корчусь я – не хотим в могилу, не единой частичкой себя, да поздно. Она не придет, и не улыбнется – мол, все хорошо, ещё рано. Сучка, так спи спокойно. Спи со всеми, с кем хочешь, и там, я отпускаю тебя. Будь счастлива, моя милая, моя маленькая сучка…
Спасибо Жахни, я стал бояться. Очень бояться.
Арто думал о том же самом, он стал каким-то испуганным, будто увидел демона и не может забыть. Он сказал мне, что это, наверное, здорово – умереть, и став там маленьким ребенком, носиться по аду, качаясь на чертовых качелях, и лепить куколок вуду из огненной лавы… и гонять палкой местных церберов, и забираться на колени Астароту и Вельзевулу, прося - дедушка, расскажи сказку! – добавлял я, и мы горько смеялись.
А ведь Арто и слова не сказал, что всего за месяц для него это - вторая смерть! – пронзила мысль, и я заледенел, с паническим ужасом глядя на него. Бедный, бедный!.. я не умею жалеть.

Потом сидели с Эрот, рыдали все вместе, и она сквозь слезы и водку – любимый напиток Жах, рассказывала, что настояла едва не через истерику, чтоб на сестренку надели её любимые белые чулки. Какие-то левые родственники возмущались, но она послала их на хуй.
Нажрались, и в тумане угара, продолжая рыдать, страшно опухшая от слез Эрот, приставала к нам обоим одновременно. Мы вяло протестовали – не знаю, отчего Арто, а я просто был не в себе, очень пьян, очень накурен и убит. Сквозь муть и гарь, я смотрел как Эрот слюнявит Арто уши и безвольные губы, а он пытается её отодвинуть от себя, и бормочет уговаривающе, чтоб она его не трогала, ему нехорошо – и надеялся, что он правда её не хочет, и мне не надо ревновать… опять эта низость – меня едва не вырвало от самого себя, что я думаю про такие вещи, когда мы поминаем Жахни.
Но – черт ты собачий, я до сих пор не знаю, переспали ли мы тогда, но проснувшись, Эрот лежала между нами, полуголая и обнимала одной рукой меня, а ноги сложив на Арто. Мне было нехорошо от этого, и я не стал спрашивать ни о чем. Лучше думать, что нет, а то вдруг – да.
Потом ещё ходили на могилу, там курили её любимый гашиш, лили водку в землю, плакали снова, причитая – пей, солнышко наше блядское, мы тебя не забудем!..

- А я сегодня не могу, мне опять в ментовку идти!..
- Зачем?
- Сам ты зачем… Гавриил, не начинай! – голос сухой и напряженный.
- Ах, да-а, точно, прости, прости!

Острое, колкое возбуждение от его боли…
Метался туда-сюда, пока не оказался рядом, и не удушил сладко-сладко… Подъезд, подоконник, глаза в слезах. Его слезы у меня на губах, его горе у меня на языке.
Усадил его на подоконник, а он обвил меня руками и ногами, как девчонка, а я терся об него как малолетка, и сжимал так что больно дышать, а он скулел, тонко и трогательно, как девочка… девочка… от наслаждения сохло во рту, и было больно, очень больно внизу живота, но я терся и терся об него, не имея возможности просто выебать…
- Малыш… - смущенно в небо, и вздохнул. – Я всегда мечтал, чтоб меня… - срываясь на шепот, - чтоб меня вот так…
- В подъезде?
- Да, изнасиловали как школьницу… как сучечку, - с глазах смущение и горячечная собачья благодарность.
- Я рад, что угодил тебе… Я тебя люблю.
Мне с ним хорошо. Единственно с ним.
Мы вышли не скрываясь. Пусть смотрят.

ххх

Тока мы помирились… все должно быть ну прям так хреново! Обломалось мое счастье. Уехал Арто на месяц.
Я еле вытерпел на транках. Достали флэш-бэки. Сашка, Алиска… Бабуля… Но я не буду о них. Сейчас важнее другое. Месяц прошел. Арто позвал к себе – его мать уехала, а ему надо оставаться там.
И вот я на вокзале. О, черт. Он не идет. Я звоню, телефон на последнем издыхании. Лишь бы успеть узнать, что с ним.
Я ждал, я ждал черт знает сколько. Внутри знал, что все нормально. Надо только дождаться. Но когда он-таки появился – трезвый, целый, здоровый, просто вместо 18.00 в 1.45… я сказал привет. Он рассказал, что уснул в электричке, и все такое… шел пешком через весь город… «Вот прочему я чуял, что идет, лишь не понимал – откуда так долго?»
Убил бы! Руки дрожали. «Я знал, что он цел и жив!» Но…
- Арто, мне бы водки сейчас стакан…
Интроверт я.
Вот так вот я поплатился за то, что я – это он. А он – это я. Я тоже так поступаю. Так хлебни же своего дерьма, Ветер!! Потому и молчу. Нет у меня морального права его упрекать. Да в пизду это все. Убейте же меня, ну хоть кто-нибудь…
Арто записывал альбом, памяти сестры. А в перерывах мы извращались. Я рисовал карандашами разные мерзкие картинки, оправдываясь, будто это наброски для обложки. Но чувствовал, что это полная туфта. И вообще все туфта, что я делаю. Я не музыкант – и мне совершенно ни к чему привязаться рядом с ним. И не желаю делить с ним его горе, мне это слишком. Хрясь – и карандаш сломан. Руки дрожат. Изнываю, извожусь от невысказанного чувства – как же мы далеки на самом деле! Мне плохо с тобой, и если б не проклятая, до дыр заебаная любовь… из зеркала смотрят на меня несчастные запавшие глаза. Любовь – это рабство, границы, клетка! Ебаная необходимость заботиться и советоваться. Унижение! Брось меня, пожалуйста, ведь сам я не могу! Как бы сказать тебе, что я уже и не хочу тебя… так как раньше, в начале. Угар прошел! Довольно… ах, что же мне мешает уйти? Просто не уверен, что не захочу вернуться! Выбил ты стул из-под ног повешенного…

ххх

Сухие губы резали воздух.
- Где, блядь, эта Жахни? – раздраженно шипел я. Ужасно устал, у меня болела сутулая спина. Мы провели целый день на улице, тусуясь на Дне города.
- Дерьмо, блядь! – поддакивал Арто. – Вот ты сколько раз у неё был? – повернулся он ко мне. Я поднял голову к небу. Стремительно темнело.
- Раз пять или семь!
Арто взял меня за руку. Глухая змея злобного раздражения зашипела во мне. Хоть в принципе район отдаленный, безлюдно и некому на нас смотреть.
- Во-во, и я примерно столько же, а найти не можем, че за хуйня? – вздохнул он.
- Да вот хуй знает! – я заоглядывался по сторонам мозги всмятку – вообще ничего не узнаю вокруг! То ли мы реально не туда забрели, и мудачила-водитель в маршрутке зачем-то коварно наебал нас и высадил не там. То ли мы оба допились и докурились, наглухо отъехав крышей. Но мы бродим уже часа три, ночь вокруг, стертые ноги отваливаются, желудок сводит от голода, болят вены от тяжело пульсирующей в шрамах на руках крови. Мы не спали две ночи – колобродили. И вот, жахни по-идее ждет нас на вписку, а у нас разряжены телефоны!
Пиздец…
- Скажите пожалуйста, а трам-пам-пам – мы правильно идем? - уже привычно оттарабаниваю я.
- О-о, да это совсем не туда, это вам надо назад вернуться и тым-пырым-пым, налево! – уже стандартно отвечает нам десятый спрошенный!
- Еб твою мать… - выдыхает сквозь зубы Арто. Я только киваю, не оставляя надежд на уютный кров. Хуй! – а не кров мне. Все повторяется. Я разражаюсь смехом - изнутри распирает – злым и колючим. Арто подпрыгивает на месте и орет в ночь:
- А-а, пиздец! Ну мы седне вообще выйдем-то, нет?!
На просьбу позвонить получаем словесной пизды. Да и само-собой, кто вдруг даст двум длинным волосатым дебилам ночью мобилу?.. «Только не я!» - ответит на этот простой вопрос кто угодно. Вы бы дали? Вот и я о том же! Волочим ноги дальше. По прежнему нихрена вокруг не узнаю. Идем в никуда. Пиздос расцветает буйными цветами… на последние деньги покупаем жратвы и пива в пустом ночном супермаркете. На нас смотрят как на откровенных чучел. Похуй-нахуй, хочу жрать транков… транков нет – есть водка. Круто. Без неё голова болит. Хлеб и водка на ходу, желудок сука – молчать!! Зрение размазалось о серо-желтые ночные стены, о черный асфальт.
Боль в ногах унялась. Я лечу… низким бреющим полетом.
Цок-цок-цок! – говорят со мной каблучик впереди, зазывая за собой. «Мама, иди к черту!» - выплывает на середину мозга. Образ мамы мешает мечтам об изнасиловании. Ничего, изгоняю, и горячо схватив любимлого за плечо, лью в уши сладчайшую ересь, добрый демон-отравитель:
- О, смотри, какие жопки, а?
- Особенно та, в розовой юбочке! – нехорошо вспыхивают его глаза, вперившись в виляющих на шпильках гламурных девиц. Зефирные ляжки телочек плавно мелькают, покачиваются ажурные задницы. Их хозяйки лениво стрекочут о чем-то, а я говорю Арто:
- Давай, изнасилуем!
- О, да! – выдыхает он блаженно, и мы устремляемся за телками.
- Девки… - шепчу я, и вот-вот догоню уже, но Арто хромает. Бля… Да у него же мозоли… Дерьмово! Он идет-то еле-еле, куда уж, эдак сучки от нас даже на каблуках сбегут!
- Ах, ты будешь ебать, а я порежу! – все же мечтаю я вслух.
- Подержишь для меня беленькую? – благодарно пожимает мне пальцы дружок.
- Если догоним… - хмуро отвечаю я.
- А что, нет?
- Нет, ноги твои… - я прячу раздражение. Ненавижу заботиться…
- Да, точно! – кивает печально он.
- А то бы точно стали!
- Конечно! – зло и решительно встряхиваю я волосами. Блядь, скотина, как же ты меня подвел! В это время сучки подходят к машине оттуда выползают два квадратных чувака. Ну вот, опоздали!
- Да, прикидываю, че было бы, если б мы за этими бляденками погнались! – горько усмехается Арто.
- Да ниче, опиздюлились бы конкретно, мы ж устали оба в хламину!
- Все, я больше не могу! - в изнеможении произносит Арто, и сворачивает к лавочке. Я плюхаюсь на неё первым, и хлопаю себя по коленкам, приглашая друга. Он садится, тяжелый как старая собака, но надо же быть заботливым… как ни крути, а Жанна говорила, что любовь – это взаимодействие двух сторон, на пути слияния в единое существо. Придется потерпеть, я хочу чтоб он ощущал себя моим.
- Эх, жаль! – вздыхает Арто, хлебая водку.
- Да, это точно! – забираю у него бутылку я. Хмель удивительно быстро покидает меня, наверное, протекая в бездонные трещины усталости. Я разбит… я возбужден. Я хочу ебли. Я люблю Арто. Я срочно желаю Жахни… и её горячей безотказной глубокой пизды.
- Я б ебал её неустанно! – поэтическое восклицание вырвалось само, и Арто расхохотался.
- Да-а, а я б тебе помогал! – и поцеловал меня в шею.
- Ты такой грязный! – шепчет он, возбуждая.
- Так я три дня не мылся… - и содрогаясь произношу-таки вслух, особое слово: - Малыш…
- А у тебя уже был такой опыт? – заглядывает он вдруг мне в глаза, а руками обвивает шею. Я одной рукой держу недопитую водку, а другую кладу ему на задницу. Понимаю, что он возбуждает меня вовсе не своим телом, к плоским костям я равнодушен… а сердцем! Нутром своим блядским… сучьей сущностью. Люблю я его. Оттого и хочу…
- Да… - после долгой паузы говорю я. – Был такой опыт… весьма приятный!
- В смысле, она согласна была, ты с ней договорился? – наивно смотрит он мне в глаза.
- Не-е-ет! – иронично покачал я головой. – Это была не игра! Я её реально поймал и выебал! – сладкая дрожь воспоминания прокатилась под кожей. Отчетливо мелькнули безумно перепуганные глаза.
- И что, прямо ночью, на улице? – он восхищенно ахнул и уставился на меня.
- Глупая девочка… - проронил я, и замолчал. Он не понял, что это о нем, и ухмыльнулся.
- Да уж… и как оно? Круто?
- Классика! – взмахнул я бутылкой.
- Да, к стати, допить надо, мало уже, - он отобрал у меня водку.
- Точно! – кивнул я. – А девка-то, да, все классика – ночью на улице одна, идет, звонит… (картины встали перед пьяным шатким взором как сейчас).
- Просит кого-то её встретить, попкой вертит, юбочка колышется… за угол завернула, догнал, поймал, в подъезде под лестницей зажал и выебал… отпустил и ретировался, мразь!
- Ну ты крууут! – с восхищенным отвращением выдохнул Арто. Я сжал ему кости так, что хрустнуло. Он вскрикнул, а я кивнул. Так-то!
- Все нахуй, настоебало все, поехали в пизду домой спать! – и в туманном бреду поползли к остановке. На которой в предрассветном блеске небес и уснули…

Да пошло нахуй все!! - рывком выпадал из сна. Не могу я больше. А если и могу – то не хочу. Хватит с меня. Я слишком пьян… проклятая тошнота.
И снова засыпал, не замечая как.
- Но я продаю рай за миг с Арто… не напрасно, ох, не напрасно влюбился он в меня первым – он угадал, что это я… мудрый сердцем малыш. С ним я становлюсь таким поэтичным… я ранен, и слабею, влачась рядом с ним…

Но он не поехал ко мне, когда пробудились от тяжкого «лавочного» сна. Посмотрели друг на друга равнодушно – сил не было ни на какие эмоции, и разошлись по разным остановкам. Да пошел он вообще, надоел… как же меня качает. Я устал, устал – оставьте же меня все!

Мне не нужны его страдания. Я просто оделся, допил водку, выкинул сердце собакам, из окна спальни Арто, выходящее во двор. Вылил ведро воды, обмыв балкон, прихватил скальпель, чтоб бросить в мусорку по дороге, развернулся и ушел. Стрельнув у покойницы сигарету. Не хочу, не буду помогать Арто справляться с его мукой. Возможно, он сойдет с ума, когда увидит труп своей любимой сестры. Возможно, ему будет нужна помощь. Но меня не окажется рядом. А если он ебнется. То сам все постигнет. Как это больно, как скручивает живот, и завязывает узлом сосуды в мозгу, как плющит по кровати боль и тошнота, и озноб, и ломит суставы… и уже не скажет, что я больше выебываюсь, чем на самом деле псих. А мне похуй.

- Ты знал, ТЫ ЗНАААЛ!!!! – орал он, и бил руками в стену, брызгая кровью, и трясясь всем телом. Злоба и горе разрывали его на моих глазах, а я молчал. – Как ты мог, мразь, гнусная мразь оставить её одну, вообще отпустить её на балкон, о господи, как ты мог?
- Если она такая уж сумасшедшая, так почему не легла в больницу, - прищурившись, спросил я.
- Да ты че!! – резко приблизился любимый ко мне, и с такой ненавистью и злобой заглянул мне в глаза, что я едва не отшатнулся. Но удержался. Мне похуй.
- Ты просто мразь, Ветер, запомни это раз и навсегда, мразь убогая тварь, нет, ты ещё ниже, ты бросил её, ты дал ей умереть.
- Ей некуда было жить, она осуществила запредельную мечту… - начал было я, но он размахнулся и ударил меня по лицу, так, что из разбитой губы потекла кровь. Я тронул языком – зуб шатался. Открыл рот, и двумя пальцами аккуратно вынул нижний зуб.
- На! – протянул ему, он брезгливо дернулся.
- Меня от тебя тошнит, гадина, - сплюнул милый мне под ноги.
- Как хочешь, - пожал я плечами, положил зуб в карман, и развернувшись, пошел прочь. Меня мелко трясло изнутри…
Ушел не оглядываясь (наверное, надо было сесть в троллик и уехать, но стоял в стороне за остановкой, и смотрел, как он уходит. Все дальше, и не оглядывается!) нащупал зуб в кармане и хмыкнул – отдам маме, пусть оправит в серебро, а потом отправлю ему, на память о «любви», а мне больше от него ничего не надо. Отбрыкаюсь, и тогда уж расскажу маме эту историю – вместе посмеемся, что за бред? Мама, мама…

Потом - сильно потом, скукожившись и иссушив себе нутро стыдной болью, три раза кидал ему сообщения. «Привет! Как ты?… прости меня, я осознал, что не надо было… давай поговорим?»
Ответа не было. Я хватался за телефон каждые две минуты, чтоб посмотреть, не пропустил ли случайно смсочку. Пустота. Пустота в телефоне, пустота в душе.
«Я понимаю, что не достоин прощения, но все же – давай встретимся и поговорим, если ты захочешь расстаться – это справедливо, но скажи хотя бы об этом!»
Руки дрожали, я ходил туда-сюда, глядя в спящий телефон, и поминутно вздрагивая от напряженного ожидания. Боже-боже, я уже наказан, неужели мало, ну ответь же ты мне!
«Арто, я прошу тебя… » - написал я и стер. Потом написал снова, отправил, и не в силах выносить эту муку, швырнул телефон на кровать, так торопливо, насколько только мог, зашнуровал гады, и выскочил из квартиры. Бродил везде, где можно было случайно его встретить… боялся, так боялся… все надеялся. Иссох весь изнутри. Бил руки о стены. Рвал душу… со всей дури мчался домой – вдруг там смс от него??
Но он не отвечал…
- Да и пошел ты в пизду!! – зло прошипел я длинным гудкам в трубке. Лег зубами к стенке, и затих. Зашла мама… спросила, не надо ли чего. Попросил снотворного. Она принесла, я выпил. Попросил ещё. Она отказала. Я кивнул. она ушла, я вытащил из под матраса ещё пару табов. Сжевал, проглотил – чуть не вырвало, ну и мерзость. Но надо. Спать, блядь!! – заорал я своему организму.
- Ганечка, к тебе девушка! – аккуратно потрясла за плечо мама. Как угадала – я тока пару секунд как вынырнул из мутного омута тяжелого сна. И дошло – какая нахуй девушка? надо мной нарисовалась наглая рожа Жахни.
- Фу, блядь, а я думал, реально девушка, - проворчал я, садясь на постели.
- Спасибочки вам, мистер! – окрысилась она. Мама вздохнула и тихо вышла.
- Это че, как анекдот – где дама? – пихнула она меня в бок, садясь рядом. Че вот так всегда – и никто не придет проведать, хоть ты скока дома валяйся, друзья, мать их, одна тока эта тупая шлюха!
- Че, выходит, тока ты мне и друг… - сказал я, развязно кладя Жахни руку на ляжку. И внутренне вздрогнул, подумав о нем. Где?..
- Ну, наверно, - пожала она плечами. – Без тебя бухать как-то не то, не побарагозишь толком, отстой какой-то, - вздохнула она. – Пойдешь сегодня?
- Прям щас, - кивнул я.
- Пошли! – радостно вскочила она. Боец аморального фронта, всегда-то в бой готова! А мне бы его увидеть… больно до спазмов в горле!
В парке Якутова уже орали песни некие челы… и Арто. Ноги подкосились. Я подошел как ни в чем не бывало. Он излишне громко засмеялся. Ах, ты сука! Я сделал вид, что мне похуй. Так и ходили вокруг, лишь сказав просто – здравствуй, и все. Ааааа, хотелось мне орать. Он спросил, нет ли у кого воды. Я сказал, что у меня деньги есть. И мы пошли за водой. Я осторожно взял его за руку. Он не отнял. Тиски внутри разжимались… ещё немного.
- Где ты был?
- В Оренбурге!
- И че там?
- Да так… от тебя подальше, - и нежно пожал мне пальцы.
- Я весь извелся, где ты, что ты? – тихо сказал я под ноги.
- А я… Вот, я решил что если ты попросишь о разговоре три раза – поговорим. И ты попросил! Ну не чудо?..
Уф. Я вздохнул и отвернулся, держась, чтоб не плюнуть снова. Что за бабские манеры? Ненавижу его. Не надо было мириться! А опустить не могу. Просто не могу.

- Да просто перестань его любить, и все! – цинично пожала плечами Жахни.
- Не хочу, - покачал я головой.
- Ну, как знаешь, - кивнула она.
«Сосчитай плиз до десяти, прежде чем сказать!» Да пошел ты! Сука ебаная, ненавижу! И люблю, люблю со всей своей психической силы! Страшно люблю. Зверски. Растерзал бы! Не беси меня… умоляю, не беси!

…все лицо мое в сперме, и на грудь стекает. Пиздец, и откуда её так много! У меня же столько не бывает, блядь, почему тогда у него ее столько?
Я стою на коленях перед ним, в ошейнике. Он не хотел, но я настаивал. В какую грязь бы я до сих пор не упал, мне, уроду, все мало, мало!! Блядь, блядь, зубы сжимаю так, что вот-вот хрустнут и сломаются. Презираю себя, и тошнит от него. Закрыл глаза, и смотреть на него не могу… хотел испытать границы своего терпения, и чувствую – перегнул, не надо было затевать эту игру, сознание мутит гнев, и злоба – блядь, да отойди же уже от меня, я прибью тебя, ну неужели не ощущаешь? Уйди, уйди, ублюдок, тварь, неужто ты поверил, что я способен быть твоим рабом!
Он склонился надо мной, и протянул руку – я поднял глаза, и что-то увидел он в них, такое, что аж отшатнулся, лицо его дрогнуло, а я вскочил тогда, сорвал ошейник, и отшвырнув вон, вытирая лицо ладонями, ушел в ванную. Я не закрывал дверь, пусть он слышит, как с омерзением отмываю я изгаженную кожу свою… долго мылся, так долго как только мог, все прислушиваясь, где он, и очень боялся, трус, что униженный и наказанный за свое доверие ко мне Арто придет за мной. Тогда я заору на него, прогоню вон, и даже может быть побью. Руки сами сжимаются так, что ногти впились! Но он не шел… я постоял в темноте, утерся полотенцем, и на цыпочках, тихонько прошел в комнату. Арто там не было, но я легко понял, что он на балконе, и осторожно выглянул туда… на подоконнике дымила полускуренная сигарета, а сам Арто, полуголый и жалкий, вздрагивая острыми плечами, тихонечко рыдал уткнувшись в сложенные на перилах руки… я непроизвольно протянул руку, жалея его, но тут же отдернул. Он сам виноват. Не нужно было со мной связываться…
- Я же обещал уничтожить тебя… малыш! – беззвучно прошептал я одними губами. И вышел, задернув штору у него за спиной.

А среди ночи я сидел и глядя на спящего него, плакал. Тихо и безудержно горько. Все нутро мне заливали слезы, море отчаяния топило сердце… горько, горько, глотать трудно, сцепив пальцы на коленях, корчась – я любил его, и держался как каменный, чтоб не вздрогнуть, не разбудить… пьяный малыш, мразь моя божественная, не догадывался ничуть, что я подыхаю, как собака возле него, и вою беззвучно, и тону… нет спасения – я люблю. Парня. И это навсегда. Плен, ад, позорный огонь.
- Я люблю тебя! – прошептал я так тихо, как только мог, протягивая дрожащие пальцы. И вдруг все кости вынули – тело ослабло, обессиленное дрожью и напряжением. Судорожный вздох скрытой истерики вырвался из груди, заболело сердце, и я тихонько лег рядом с ним.

…очнулся от звонка в дверь. Нет, кто-то стучал, ломился. Побрел уныло и зло, в одних трусах, опухший и мятый, представляя, а если артовая мамаша вернулась? Ну и в пизду её, хехе, сука драная. Я спал-то часа два, наверное, мне все равно сейчас. Распахнул дверь резко, и замер – девка. Будто ледяным ветром обдало – девка? Какая девка? Зачем? Глаза мрачные, смертью тянет. Вроде где-то я её видел. Даже не девка а скорее молодая женщина.
- Можно, я войду? – голос хриплый и низкий, точно из могилы.
- Войди… - я растерялся немного. Она скоро умрет. Это ясно как звездная ночь. Вошла, разулась, бросила куртку в угол, прямо на грязные ботинки на огромных каблуках.
Прошла на кухню. «Не надо, наверное, в чужую квартиру кого попало пускать!»
- А Арто где? - спросила, мрачно шаря по столу, нашла сигарету, закурила, сплюнула в раковину, попила воды из-под крана.
- Нету, - спокойно ответил я, складывая руки на груди. Памяти у меня нет, а то я б точно вспомнил, кто это. Но я её точно знаю.
- Че так смотришь, Ветер? – усмехнулась она. – Дай лучше водки!
- У меня нету, - пожал я плечами.
- Да все у тебя есть, ты ж с Арто живешь, знаешь, что там, в мамином шкафу в лифчиках всяких початая всегда лежит!
- Нет! – офигел я. – Первый раз слышу!
- Ха, ну неужели! – издевательски всплеснула она руками.
- Давай, покажу! – и прищурившись, схватила меня за запястье, больно так сжав, потащила в спальню Артовой мамаши. Я не сопротивлялся – интересно было, что будет дальше.
- Вот, смотри! – разворошив, ловко вытянула она бутылку прозрачной, вместе с намотавшимся на горлышко крошечным лифчиком.
- О, лифтон как у меня, - развеселившись, помахала девка им. Свинтила крышку, и смачно отхлебнув, не поморщилась.
- Будешь? – радушно протянула мне, и сморщила нос, как маленький ребенок. Страшный ребенок, мрачный ребенок. Тут только я заметил черные тени под её темными глазами.
- Давай, - согласно кивнул я, протягивая руку. Отпил немного, гадость полувыдохшаяся.
- Ну пошли, чтоль, покурим!
- Пошли, - и двинулся за ней в сторону кухни, она неловко вильнула худым бедром, ударилась, шумно вздохнула, сжала кулаки, и пошла дальше, на кухню. Сели, закурили. И мне в общем-то было уже неинтересно, кто она такая.
- Короче, я пришла сюда покончить с собой, - сквозь зубы сказала она вдруг, я аж дымом поперхнулся и закашлялся.
- Круто! – кивнул, придя в себя.
- Вот, смотри! – и она грохнула на стол завернутый в резиновую перчатку медицинский скальпель.
- А что ж так-то? – спросил я, совершенно обыденным тоном, будто он о мужа ушла, или ещё что-то. А может и так, конечно. Для баб это трагедия «намба уан».
- Я – паталог, танатолог стало быть, - сказала она бесцветно. – Ой, водку забыла! – всплеснула она руками вдруг, оживляясь. – Сходи, пож-жалуйста, принеси, а?
- Щас, - кивнул, поднимаясь я. Человеку реально больно, видно же.
- Вот спасибо, дорогой, - кивнула она, когда я протянул ей просимое. – А то спирту хотела взять у наших ребят, да с горя забыла..
- А что за горе-то, - спросил я, снова обыдено, закуривая вторую.
- Да любимый у меня умер, понимаешь ли, - пожала она плечами, и отвернулась к окну, прищурив глаза без единой слезы.
- А-а, протянул я, тут только замечая у неё за ухом темное пятно. – а это кровь у тебя?
- Где? – непонимающе уставилась она мне прямо в глаза.
- Да тут за ухом, - показал я сигаретой.
- А, наверное, я ж резала его сегодня, - оближи, если хочешь!
- Можно, - кивнул я и потянулся. Воняло от неё далеко не кокетливым парфюмом. Смертью, вот чем. Точно. Но я слизал черное пятно, привкус несвежей крови растекся во рту. Она тихо пискнула и вздохнула:
- Обожаю, когда мне за ухом лижут…
- Да, я тоже, - кивнул я, и запил гадство водкой.
- Это его, или твоя кровь?
- А? – посмотрела она на меня, глаза её помутнели, взгляд потерял остроту и запредельность. – Его наверное, я-то не резалась ещё, только собираюсь, - и все та же равнодушная обыденность.
- Ясно, - кивнул я. Ну и разговорчик, она пожимает плечами, я киваю. Как в дурацком театре.
- Ну и вот, его родственники отравили, а я вскрывала… - тут она впервые заплакала. Ну как заплакала, уронила одну крошечную слезу. И то, кажется, от водки, не от горя. Горя в ней не было, в ней была смерть.
- Как-так? – посмотрел на неё пристально я. Может, сочиняет, может, она сумасшедшая просто? Но нет, просто ничего не бывает, в таких делах.
- Да так, как-то… он в моем районе жил, мне и положили на стол. Я ж даже н знала, что он умер. Ну как, тошно-то было, да я подумала – заработалась уж, кругом смерть мерещится. А тут… - и она отвернувшись, махнула рукой.
- У меня коньяк есть, будешь? – спросил я.
- А у меня шалфей, если хочешь? – всхлипнула она.
- Шалфей? – поднял брови я.
- Да нет, это он так говорил, в последний раз по телефону, мы с ним погулять договаривались. – последние, так сказать, слова… - как дурная актриса всплеснула она руками.
- Ой, бля-ядь, - вздохнул я. Мне стало невыносимо тошно. Я сдернулся за коньяком. По дороге нашарил штаны, повешенные на дверь, нацепил – как-то неуютно перед человеком в отчаянии сидеть почти голым. Тощие палки свои демонстрируя. Принес коньяк, поставил на сто. На сегодня с Арто приберегли, вчера хватило и пива с портвейном.
- Спасибо, - сказала она, взяла бутылку, открыла, и разом вылила в себя почти половину. Ничто не изменилось в её лице, когда она возвращала мне бутылку.
- Ах как мы пили, Ветер! – счастливо улыбнулась она вдруг. – Жаль, Арто нет, может, и не увижу его уже! Ты его любишь? – подперла она щеку, глядя, как я допиваю коньяк.
- Да, кивнул я.
- А у тебя не было мечты, знаешь такой… - она пощелкала пальцами, будто подыскивая нужное слово.
- Были, всякие, - кивнул я, хмелея.
- Нут, ну всякие-то были, знаешь, а такой! – она описала руками широкий круг в воздухе. – Зарезать любимого, выковырять скальпелем ему глазки нежные, каре-зеленые, как недозрелый крыжовник…
- Как вишенки, - поправил я.
- Ну, у Арто, как вишенки, да… - улыбнулась она, и покачнулась на стуле. Совсем пьяна.
- Не-а, не совсем, - покачала девка головой, и я удивленно посмотрел на неё – что, мысли читает?
- Я пить знаешь как умею, ого-го! – подняла она палец, как хвастливый подросток.
- Ну так вот полазить, пошарить, поцеловать его изнутри, за печенку подержаться, за сердце горячее… - она изображала все это руками, а я застыл в восхищении – ах, как точно она все угадала!
- Мечтал, мечтал! – чуть не взвыл я, но вовремя прикусил язык.
- Да? – посмотрела она на меня подозрительно. Голодная бездна её глаз, чуть подернутая алкоголем, чуть не пожрала меня в тот миг.
- Да, - кивнул я, и опустил голову. Ну что за женщина, зачем она пришла бередить мне раны, своими горькими мечтами?
- Ты так и сделала, – посмотрел я ей в глаза.
- Да, - кивнула она, взяла пустой баттл коньяка, посмотрела на свет через него, - о! - и отпила последнюю каплю. Та, медленно, как грязная слеза, стекла в её горло.
- Да, я так и сделала, - грохнула она бутылку об стену, осколок прочертил мне плечо, я дернулся. – Только вот сердце у него остыло уже. Процесс обычный пошел, никакой романтики, - пробурчала она в сторону недовольно.
- Молодец, - кивнул я. Раскивался, дурак. Тут такое, а я киваю. Может, она и меня убьет? Я поверил ей, что она реально расчленила своего любимого, а что бы и нет, с такими глазами. Я бы тоже терзал Арто, если б мог…
- Завидую - вздохну я.
- О, да, это было что надо! – сказала она, и хлопнула ладонью по столу._ Ну, я пошла, пора!
- Куда? – схватил её за запястье инстинктивно я.
- Не хочешь, чтоб уходила? – усмехнулась она. – ну хорошо, посижу, вроде могу ещё.
- Так вот! - закурила она. – Мне 28 лет, я уважаемый профессионал, старший танатолог, старая наша паталогша умерла надысь, и милый мой вот тоже, я потому и заставила его ко мне на стол положить. Там молоденький практикант собирался пошариться, да я себе забрала, напоследок-то, да и воспользоваться не грех таким случаем, это ведь один раз возможно, если возможно вообще, что вот так… - она развела руками, и покачала головой. – А молоденький этот, за мной все бегал, ну я как управилась, так ему сказала – иди, убери как следует, дочисту! Побежаааал… вот этой штучкой и резала, - помахала она скальпелем. - Будто по живому. Как он орал во мне, что ж ты делаешь, стерва? Прям как живой, - усмехнулась она. – А горе-то какое, Ветер! Ой, горе-то, - всхлипнула она, но тут же улыбнулась, безнадежной улыбкой суицидника, человека с той стороны.
- Так о чем я? – спросила, помолчав.
- Тебе двадцать восемь лет, - спокойно напомнил я.
- Да, и моя самая страшная мечта, самая сладкая греза воплотилась… первый раз, когда я его встретила, второй раз, сегодня ночью самая долгая и пиздатая наша ночь! – она говорила и уже не замечала меня. Вдруг встала, и вышла. Я посидел как-то время, и прошел за ней. Нашел её на балконе. Откуда-то тянуло горьким дымом. Кто-то что-то жег во дворе. Город просыпался, рассвет затоплял все разбавленной кровью. Её кровью… сестры и лучшего друга Арто. Я вспомнил её. Мы виделись мимоходом пару раз. Арто восхищался ей, с восторгом говоря – дура! Такая дура, и извращенка, паталог… ей бы детей рожать, возраст, но как девчонка все бегает. И вот - всё, не родит она никого. Она истекает кровь, перерезанная вдоль скальпелем, тем самым, которым воплощала Мечту – пошарить в кишках любимого. Она прижимала к себе как ребенка кровавый пакет. Что там – хотел было спросить я, но не решился рот открыть. Я просто вышел, оставив её умирать на балконе. Ей так надо. Я здесь не нужен. Пусть уйдет в Ад спокойно, уплывет туда на своей крови.
Через полчала я решился заглянуть к ней снова. Она была уже мертва. Точно. Пакет выпал из её рук, и лежал на коленях. Я поднял его, раскрыл, такой скользкий от крови, и заглянув туда, чуть не вскрикнул – там лежало сердце. Человеческое – я точно понял. Его сердце, уж точно. Медленно и аккуратно, я извлек его, повертел перед глазами, и положил обратно - вернул ей, сложив руки так, чтоб она и дальше обнимала его, унося с собой по скользкой от крови дороги в Ад…

Я очень люблю, когда губы Арто обкусаны, отчего они припухают и алеют на его бледном анемичном лице. Это очень красиво, и он любит, когда я его кусаю. А я буквально не могу себе в этом отказать. Мало того, что это очень приятно – кусаться в порыве страсти, так ещё и потом любоваться на его пухлый рот в следах моих зубов. Я будто помечаю Арто, как свою собственность. Я не был ревнив никогда, в жизни ни разу не ощутил не единого укола и считал все эти инсинуации влюбленных просто гадостью и ерундой, полагая, что вообще никакой любви просто не существует. А одна лишь похоть, и то ненадолго – а если надолго, то тут уже действуют разные странные законы – общие интересы, дети (не дай бог), и прочий кавардак бытия, повязавшись которым людям просто лень или лишняя морока расставаться. В общем, максимум, что являет собой любовь земная – это привычка, привязанность. Но… в последнее время я жестоко замечаю за собой совершенно новое и страшно неудобное состояние – я ревную. Иначе как ещё это может называться? Я не желаю, не хочу и даже не могу делиться своим ни с кем! Мне неприятно, что Арто общается с кем-то ещё помимо меня, будь это даже его драг-диллер. А уж девки и вовсе исключены! Найдя в его аське (каюсь, рылся в его контакт-листе, пока тот ходил за пойлом) какие-то женские ники, я сжался болезненным и гадким чувством – как, ты ещё с кем-то контактируешь? Но я не хочу тебя делить. Ах, ты просто общаешься с ними? Что значит, общаешься?… тут я с ужасом обнаружил, что говорю (пусть и мысленно, не вслух, не дай бог) как девка! Мелочная придирчивость, поджимание губ, требование видеть в мире вместо всего сущего одного лишь меня – не это ли бабские замашки? О черт… Но я не знаю, что делать. Я ревную. Я желаю, я хочу – я приказываю в конце концов, чтоб ты, Арто, был только моим! Моим и ни чьим больше! Ни с Жахни, ни с однокурсниками, ни со случайными прохожими – вообще ни с кем, ты понял меня, ни с кем!! – не буду я делить тебя. Или я убью тебя.

- Ну, я дома! – пишу снова в аську Эрот.
- Ура-ураJ - отвечает она. – Дык кагдила-то?
- Да вот, гуляли с Арто, а ты че, так и не вылазила из компа до сих пор?
- Неа. Не вылазила, я всю ночь материалы фотосессии отсматриваю, че хорошо, а че отстой.
- Разве у тебя могут быть отстойные фотки, детка?
- Ну, я же тоже человек… типа
- А я типа не очень
- Как Арто, как че?
- В смысле? Вот мама заподозрила про нас
- Что вы вместе?
- Ну да… спросила вчера, что типа за х-ня, вы не того?
- Хм…
- А отчего бы тебе реально деффку не завести?
- Какую ещё деффку? Я его люблю
- А…
- Вот тебе и а. Любовь, Эрот, такая штука… это не выбирают. Это просто есть. И жить без этого не возможно, что бы раньше не говорил, как бы не гнал – я ошибался. Он нужен мне. Я представить не мог, что такое вообще возможно. Но вот – и я попался…
- Где ты нахватался такого пафосаJ я пацталом ваще, ну и траблы…
- Ах, тебе смешно! Ебаная ты сука, - написал я и отключился.

Она прислала мне смс-ку, которую я прочитал лежа в кровати: «Ну прости… я дура». Я усмехнулся, давно не обижаясь ни на кого на свете – только для собственного удовольствия. «Не за что. просто я думал, у меня есть друг. Я ошибался». И выключил телефон тоже. Пора спать. Меня ждет мир сладкого ужаса и отвратительных прелестей – мои сны…

Так и вышло. Мне приснилась Сашка. Какого вообще… я её вспомнил?? Я и не думал о ней давным-давно. А вот поди ж ты… моей жизнью все так же правят женщины. И похоть.
…Она скакала на монгольской лошади, голая, маленькие груди вздрагивали в такт, она терлась о спину животного, и прикрыв глаза, кусала губы, сдерживая оргазм – я отлично это знаю, я не раз это видел, когда шарил в ней пальцами за углом на улице, где нельзя стонать, - и вцеплялась в гриву лошади, как бывало мне в волосы… я проснулся в липкой лужице.
Арто ведь тоже баба, хоть и не признается. Но у него женская душа, женское мышление. И сам он женщина, да еще и такая, каких мало.
- Приезжай, ты мне нужен! – сказал он в трубку деловым тоном, но так неосторожно судорожно вздохнул при этом… что я бросил все, и помчался.

- Привет… малыш, - сказал он, в дверях, зябко ежась. Я весь сжался – че это он? Что-то не так. Назвать меня вслух малыш… обычно он сдержан, и говорит ласковости только на ухо и в моменты… ну, понятно.
- У меня мать уехала, а мне плохо, вот… - и он неловко обнял меня, уткнувшись в душу. Я погладил его по лопаткам, и сглотнул вязкую слюну в приступе голода. Сам не знал, как дико соскучился за каких-то… сколько прошло? Не помню. Поднял его лицо, и поцеловал в холодные губы. Он едва заметно задрожал. Сразу накрыло – удушить. Но в такие моменты мне начинает казаться, что я могу провести с ним всю жизнь. Тем более, что жить мне немного, так что не трудно будет!
- Значит, будем ночевать? – спросил я, непринужденно. Он кивнул.
- Да, там водка есть, извини, что дешевая и есть нечего… плохо мне что-то, мать ниче не купила, а мне идти худо…
- Похуй, забей, - раздраженно отмахнулся я, стесняясь своего влечения. На шее его стучат сосуды. Губы его обкусаны. Руки его сложены на груди, лопатки торчат, ключицы под футболкой, волосы за ушами - маленькими девчоночьими ушами… о, яду мне! А вот он – яд. Пей… демон мой жрет кишки. Я отвернулся.
- Давай, тада, тянуть не будем, мне тоже нехорошо, начнем пить.
А потом я тебя убью… любовь моя.

- Мое имя – иероглиф, мои одежды залатаны ветром… - умиротворяюще поет моя любовь, подыгрывая себе на гитаре. Я не пою, я молча пью. Худо мне. Хочется исчезнуть отсюда, за тридевять земель… я терпеливо заливаю нутро теплой водкой.

- Превед, кагдилаJ - пишет мне в аську Эрот.
- Детка, что за пошлый тон? – пишу я в ответ, и рисую смайлик с огромными «возмущенными» глазами.
- Ну, Ветроний в своем репертуаре!
- Сама как? – пишу я, желая поскорее завершить разговор – мне вот-вот должен звонить Арто.
- Я начала препода по вокалу посещать, теперь каааак запоюУУУУ!!!
- УУУУ запоешьJ - пишу я, и тут мне мама стучит в дверь:
- Ганя, тебя Артур к телефону!
- Ага, иду, мам! – отвечаю я, и кидаю Эроту:
- Я пшел, давай попозже выползай кароче

Поговорив с любимым, счастливый вышел на кухню, обнял маму, возившуюся у плиты, она вся как-то сжалась… меня подрезало изнутри – что?? Опять не так всё?
- Что мам, все нормально у тебя? – и поспешно сев за стол, принялся ковырять какую-то булку.
- Да, сынок, - ответила она. Блин, сроду сынок не называла. Все «сЫнка» или «сЫночка». Че за херня…
- Чай будем, мам? – спросил я как можно беспечней.
- Ну да, конечно, и если кушать хочешь, бери, я худеть буду, нельзя после шести кушать.
- Шести булок? – тупо пошутил я, и криво усмехнулся.
- Да нет, рюмок, - рассмеялась она, и поставила на стол… баттл вермута. – Давай по маленькой, за удачу, мне сегодня заказ очень крупный принесли! - и подмигнула мне, так озорно, родная моя. Самый близкий человек! Я вскочил и обнял её.
- Ой, мамуль, как круто!
- Да, глядишь, на море наконец с тобой поедем, позагораем! – вздохнула она. – Как в детстве, помнишь? Иль нет, ты маленький был ещё…
Я покачал головой, конечно не помню. Тогда с нами ещё папа был и бабушка. Совсем малой.
- Ну, давай, хоть тебе и мне нельзя, но мы по чуть-чуть, ниче нам не сделается, - подняла стакан мама. Я улыбнулся ей, и мы чокнувшись, выпили. Я давно не ел, и сладкий вермут потек благостной волной, сразу в голову… за первой вторая, я расслабился, весело болтая с мамой ни о чем, и вдруг, она вздохнула, и… говорит осторожно – а вы с Артуром не того… не голубые? Меня от этих слов всего сжало изнутри. Я сделал огромные глаза, и самым естественным тоном ответил – что ты, мама? Как вообще можно было подумать!! Деланно хмыкнул, пожал плечами, показывая – мне все равно, и подобное предположение настолько глупо, что и реагировать на него как-то особо нет смысла.
- Ну ты даешь, ма! – небрежно бросил через плечо.
Нельзя, чтобы она знала. Поспешил уйти, не дай бог, заметит по лицу, что права. Но закрывая за собой дверь, услышал тяжелый вздох. Знает. Черт!! Какой кошмар… я встал за дверью, прислонившись спиной к косяку, закрыл глаза. А на что я рассчитывал? Увы, как ни кошмарно, мать всегда знает все. Аж волосы дыбом – это же чистый ужас, пиздец просто! Оттого и хочется вернуться в квартиру, упасть в ноги и целовать – о, мама! Ты и таким меня любишь, даже все зная! Но откуда у такой святой женщины такой сын? За что ей столько боли и позора? И сцепив пальцы, и сжав зубы – идешь все дальше, не в силах извиниться – все равно это вслух не скажешь, за что извиняешься! Нет. Может быть, потом…