Утверждение, что христианское видение любви и семьи переживает сегодня кризис, настолько очевидно, что нет необходимости говорить об этом. Речь должна идти, прежде всего, о верности любви и о нерушимости Таинства Брака.

Нерасторжимость брака ещё в XIX веке поддерживалась гражданским законом — это значит, брак соответствовал правилу, установленному религией, евангельским благовестием. Все были послушны этой норме, и супружеская неверность осуждалась. Узаконивание развода открыло брешь в этой системе, заменив христианскую идею брака договором. Брак как непоколебимое Таинство, видимый знак духовной реальности уступил место контракту, заключаемому по вольному согласию двух людей и потому имеющему возможность быть расторгнутым.

После Первой Мировой войны (1914—1918) был заключён «консенсус» относительно отмены запрещения абортов и контрацептивов. Это по сути объявление войны против Церкви, защищающей жизнь, дарованную Промыслом Божиим. Надо ли говорить о том, какая разница между супругами, имеющими детей и не имеющими их? Ребёнок даёт супругам новую верность. А развод — как бы рассекает пополам и ребёнка.

В конце XX века либерализация нравов, кажется, достигла предела, становясь полной анархией. Но вслед за либерализмом XX века наступает ультралиберализм, отвергающий всякое ограничение. Если в конце XX века половина браков, согласно официальной статистике, заканчивались разводом, что может ждать нас в XXI веке? Хотя 70% или 80% населения у нас являются крещёными, не Церковь определяет для большинства из них, что есть добро и что есть зло. Христианское учение о человеке-грешнике, о первородном грехе и спасении Божием в современной, даже якобы христианской культуре давно отвергнуто.

Ныне утверждается, что человек способен творить добро и созидать свою личность, не подчиняясь ни на мгновение высшей духовности. Он сам определяет свою судьбу. Мы не будем здесь подробно останавливаться на том, что означает эта судьба. Но очевидно, что человек, убивающий ещё нерождённых детей и растлевающий их с самого рождения, утверждающий супружескую неверность не просто как норму, а как добродетель, — на пути исчезновения.

Для чего быть верным? Просто потому, что обещал быть верным, просто потому, что человек — нравственное существо. И верность, может быть, — самое главное его качество. Оно связано с верой — уверенностью в невидимом и доверием Богу и друг другу. Речь идёт о верности в самом главном. Верность в глупости — всегда только глупость. Но обещание непредательства в любви, связующей две жизни в одну, и есть начало человеческой личности.

Современная массовая культура возносит хвалу неверности в любви. Точно так же можно возносить хвалу неверности во всех сферах жизни, в том числе и в политике. Почему предосудительно предать свою партию в политике, если неверность в любви — невинна, радостна, желанна? Во все времена было предательство, но никогда не было такого, чтобы предательством хвалились. Мы говорим, что над всем XX веком горят, как приговор, слова святого мученика Царя Николая II: «Кругом измена, трусость и обман». Что скажем мы о XXI веке?

Но, что бы ни происходило в мiре, наше слово всегда будет о верности, о возвращении к Богу, к Церкви, к самым глубинным источникам жизни, без которых древо человеческого рода на наших глазах засыхает. Несмотря на переживаемый сегодня глубочайший кризис, человечество старается воспринимать его лишь как временные трудности и не перестаёт строить грандиозные проекты относительно своего будущего. Увы, без самого главного, что есть в человеке, их можно сравнить только с надеждами на клонирование.

Мы — современные люди, то есть переутомленные до безумия тем, что не имеет смысла. «Деятельность! Всегда деятельность!» — утверждает мiр. Куда ведёт деятельность, лишённая духовного содержания? Она ведёт к могиле. По крайней мере, это несомненно. И оттого, что это несомненно, значимость нашей деятельности сомнительна, как бы мы ни старались оценивать то, что сомнительно, исходя из того, что несомненно! И если смерть — последнее слово, почему бы смерти не запечатлеть всё в нашей жизни, даже среди как будто полного благополучия, печатью абсурда? Между рождением и смертью есть различные исполненные значения фрагменты, как островки смысла, но всё окружает океан сомнения.

К несчастью, абсурд — не маргинален в нашей жизни, он проникает в самую её глубину. Я люблю этого человека, я люблю его искренне, бескорыстно, он (она) может быть всем для меня, я хочу ему (ей) всё отдать, но что это значит, если я знаю, что завтра его (её) отнимут у меня и отнимут навсегда? Стоит ли зажигать новый огонь любви по-другому, не окажется ли он искусственным огнём? Так часто говорят друг другу: «Я люблю тебя навеки», — но смерть смеётся над этим «навеки». Если говорить честно, мы слишком хорошо знаем, как часто наша любовь хрупка, как часто мы должны остерегаться наших чувств, ибо быстротекущее время убеждает нас в эфемерности этой любви и, может быть, в лицемерии. Мы были бы готовы принести в жертву большей и более подлинной правде многое из того, что считаем определённым, даже вечное. Готовы отказаться от привязанности, любви, если бы знали, что так лучше для того, кого я люблю, потому что я не хочу ни приковать его к себе, ни удержать.

Но столь глубокое и скорбное отвержение делает невозможным произнести последнее слово о человеческой любви. Подлинная верность не может быть ничем упразднена. И подлинная любовь, проходящая через всё смешение моих чувств и все иллюзии моего собственного сердца, не может означать ничего другого, как вечное.

Вот почему многие религии перед лицом этого абсурда и этого противоречия признают (так или иначе) бессмертие. И мы ясно чувствуем, что этим они выражают только одно — только то, что человеческое сердце не может выдержать этого противоречия. Невозможно, чтобы все заканчивалось со смертью. Но за этой мыслью, которая на самом деле чисто отрицательная: «невозможно, чтобы», — лишь вопль творения, умоляющего о защите.

Древние народы обладали непонятной внутренней силой в выражении надежды на продолжение жизни после смерти — это мы видим в их великих фресках и мифах. Неизвестно, насколько эти образы могли успокоить человеческое сердце, или, может быть, это сердце, если оно не обманывается в знании истинных законов бытия, творило эти образы почти бессознательно, как исходящие из него самого. Достаточно вспомнить о вавилонских, египетских, греческих, римских, а также африканских, ацтекских, дальневосточных изображениях. Большая часть их исчезла, и мiр стал столь двусмыслен, законы бытия столь неясными, человеческие сердца столь смятенными в самих сокровенных своих глубинах, что люди уже не знают, для чего они живут, не видя ничего, кроме приближающейся к ним неизбежной смерти.

Есть только один образ, сохраняющий доныне всю свою силу, который для христианина больше, чем образ, — ощутимая реальность воскресения из мёртвых. Некто Единственный приходит к нам не просто как духовное явление, но с телом из плоти и крови: прикоснитесь ко Мне и убедитесь, что Я не дух. Он приходит не в ответ на живую веру учеников, и никто из них в этот момент ни в малейшей степени не верит в такую возможность, и Он даже строго обличает их за полное отсутствие веры. Некто Единственный приходит и приносит с Собой из царства мёртвых надежду для всех, абсолютную достоверность вечной жизни. Он приносит именно то, в чём мы нуждаемся, хотя и не знаем, как можем этого достигнуть: жизнь продолжается, но не как простое продолжение прежней жизни, хотя в ней по-прежнему — вот уж в чём невозможно сомневаться! — нет благодати.

Мы продолжаем жить жизнью не новой, прежней. Но Бог непостижимым образом даёт нам уже сейчас вкусить Божественную вечность, и тем самым это совершенное преображение всего, что остаётся отчаянно несовершенным здесь, на земле. Эта наша земная жизнь, чудесная и единственная, очищенная от всякого зла и несчастья, вступает в вечность. Непостижимая возможность, которую из всех религий только христианство может предложить людям, которая столь прекрасна, что, кажется, невозможно в неё поверить!

Однако благовестники воскресения свидетельствуют, что это — правда. Примем её — это наш шанс. Единственный исход из великой темницы времени, пространства и смерти. И это также единственная возможность сообщить смысл, передать отражение вечности нашей обыденной жизни, даже если она — тяжкий труд, самый скучный, нелепый и бесполезный. Это единственное, что может сделать истинными, то есть ничем несокрушимыми, наши отношения. Укрепляемые верой, мы можем придать всему значение вечного существования. И, если у нас есть мужество жить этой надеждой, оно должно проявляться в конкретных делах.

Столь великий дар, как свет Воскресения Христова, невозможно принять на несколько дней и затем отказаться от него, если он не приносит немедленного результата. Крепость нашей надежды возрастает по мере противостояния абсурду и бессмыслице жизни. Вся огромность неверия, окружающего нас: смертельная усталость нашей культуры, скрывающаяся за фасадом бодрых выкриков или брани, искусство мiра убеждать в абсурдности нашего существования, наслаждения на расстоянии протянутой руки и удовлетворения инстинктов, — всё это постоянно пытается отрицать нашу надежду, парализовать её, но в итоге только помогает нам сказать: нет, это не то, это не так, это не может быть естественным, вы утаиваете, вы всегда хороните самую сокровенную и главную тайну жизни, вы бежите от нее, но жизнь на самом деле — это абсолютно иное, а вы зовёте идти в ту сторону, где смерть и гибель.

Сражение с мiром изо дня в день не может ли притупить нашу надежду? Нет, она не ожесточится ничем, она должна пройти через это, она реально существует как «надежда вопреки всякой надежде». И день за днём она убеждается в том, что её путь — в истинном направлении. Прежде всего, она всё больше и больше понимает, что только ей дан ключ истинного разумения. Чем более возрастает она, тем очевиднее для неё абсурдность чисто смертного существования.
Но надежда не перестаёт также и потому, что она постоянно получает, не обязательно ослепительные, но всегда неопровержимые подтверждения истинности своего восхождения. Чем подтверждает? Тем, что любви, сознающей свою ответственность, даются искры благодати Воскресения Христова. И она делается способной передать их другому, другим.

От прикосновения Христовой любви человеческие сердца узнают друг друга, исчезает атмосфера искусственного холода, разделяющая всех. В одно мгновение они озаряются пониманием: вот, как надо бы жить! Только ради этого дара стоит жить, что бы ни происходило! Это искры великого огня, который горит где-то рядом, одновременно близко и далеко, в неприступном центре. Одной искры достаточно, чтобы увериться в истинности нашей надежды. Этой искры не было бы, если бы она не исходила от великого, в центре жизни находящегося огня, если бы смысл жизни не заключался, вопреки всякой видимости, в любви.

Возможно ли жить жизнью верности вне истинной религии? Разумеется, да. Потому что каждая душа по природе своей христианка. Существует неосознанная духовность, которая может иметь достаточно крепкую нравственность без религии. И многие ценности, которых инстинктивно придерживаются атеисты, имеют своим далёким источником Евангелие. Но они давно утратили с ним связь. Верность — одна из них. Может существовать мораль и в культуре, где отсутствует связь с религией. Хотя в на¬ше время это чрезвычайно редкое явление. Потому особая ответственность лежит на тех, кому дана вера в победу Христову над смертью и чья безусловная верность хранится в самом надёжном месте, какое только может быть, — в безусловной любви Бога, осуществлённой в любви Христа к Церкви и дарованной в Таинстве Брака. Супружеская верность и будущее человечества — на любви Христовой, на возможности приобщиться к этой единственной любви.

Протоиерей Александр ШАРГУНОВ

http://www.russdom.ru/node/1740

Архимандрит Рафаил (Карелин)
Читать по ссылке-

http://www.taday.ru/text/198913.html

Архимандрит Рафаил (Карелин)
Читать по ссылке-

http://www.taday.ru/text/198309.html

Нам, людям, воспитанным в советское время, с детства внушалось, что гордость – чуть ли не главная добродетель советского человека. Помните: «Человек – это звучит гордо»; «У советских собственная гордость: на буржуев смотрят свысока». И действительно, ведь в основе любого бунта лежит гордость. Гордость – грех сатаны, первая страсть, которая появилась в мире еще до сотворения людей. И первым революционером был сатана.

Когда был создан мир ангельский, небесное воинство, один самый высший и могущественный ангел, Денница, не захотел находиться в послушании и любви к Богу. Возгордился своим могуществом и силой и возжелал сам стать как Бог. Денница увлек за собой многих ангелов, и произошла на небе война. Архангел Михаил и ангелы его сражались с сатаной и победили злое воинство. Сатана-Люцифер пал как молния с небес в преисподнюю. И с тех пор преисподняя, ад – это место, где обитают темные духи, место, лишенное света и благодати Божией.

Бунтарь-революционер не может не быть гордым, он продолжатель дела Люцифера на земле.

Коммунизм – это квазирелигия, и, как любое вероучение, он имеет свой «символ веры» и свои заповеди. Свои «мощи», «иконы», хоругви – транспаранты и крестные ходы – демонстрации. Только рай большевики предполагали построить на земле, без Бога, и, конечно, всякая мысль о смирении считалась смешной и нелепой. Какое еще смирение, когда «мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем».

Однако Бог поругаем не бывает, и сама история вынесла над большевиками свой суд. Рай без Бога построить не удалось, гордые замыслы были посрамлены. Но хотя коммунизм пал, гордости не стало меньше, просто она приняла другие формы. Говорить с современным человеком о смирении тоже очень непросто. Ведь рыночное капиталистическое общество, нацеленное на успех и карьерный рост, также основано на гордыне.
Читать далее
Священник Павел Гумеров
http://www.pravoslavie.ru/put/29970.htm

Тщеславие – это стремление к тщетной, то есть суетной, пустой славе. Почему пустой, тщетной? Ведь люди порой стремятся к действительно весьма высокому положению в обществе, их амбиции безграничны.

Слово «тщетная» имеет также значение «тленная, скоропроходящая». Любая слава земная, по сравнению с той, что уготовал Господь любящим Его, лишь прах и пепел, пар, поднимающийся от земли и тут же исчезающий. Но слава земная тщетна не только в масштабах вечности. Даже в краткий период нашей земной жизни слава, высокий пост, должность, известность – вещи самые ненадежные и недолговечные. Но, тем не менее, очень многие люди стремятся к славе, почету и уважению. А некоторые делают из этого идола, превращая тщеславие в самоцель. Но не только всецело одержимые этой страстью страдают от тщеславия. К сожалению, в разной степени тщеславие присуще всем нам. Каждому хочется выглядеть в своих глазах, а главное – в глазах окружающих лучше, чем он есть на самом деле. Любому из нас приятно, когда его хвалят, ценят, а не ругают. Почти каждый стремится занять не последнее положение в том социуме, в котором он вращается. Но не этому учит нас Господь.
Читать далее
Священник Павел Гумеров
http://www.pravoslavie.ru/put/29897.htm

Уныние, в отличие от печали, более связано с леностью, духовным и телесным расслаблением. Уныние не зря святые отцы называют «бесом полуденным», борющим подвижника в середине дня, склоняющим монаха ко сну после обеда и отвлекающим его от молитвы. Следует помнить, что для монаха (особенно в древности) 12 часов дня – это действительно половина, середина дня, ведь встают монашествующие рано, и, по монашескому обычаю, трапеза совершается дважды в день: в обед и ужин.

Святитель Феофан Затворник пишет, что уныние есть скучание за всяким делом, как житейским, бытовым, так и молитвенным, желание бросить делание: «Пропадает охота и в церкви стоять, и дома Богу молиться, и читать, и обычные добрые дела исправлять». «Воздрема душа моя от уныния» (Пс. 118: 28), – приводит святитель слова псалмопевца Давида.

Уныние, скука, тягота духа и тела придут иногда, может быть, надолго – предупреждает святитель Феофан. И не следует думать, что на душе всегда будет покой и радость от молитвы, бывают периоды спада, лености, охлаждения и маловерия. Охлаждение в духовной жизни, ее кризис – это один из признаков уныния. Но тут нужно применить волю и самопонуждение. В любом деле мы только тогда достигнем результата, когда будем постоянно принуждать себя к нему, поднимать себя за волосы, как известный барон Мюнхаузен, и тянуть из болота лености, расслабления, тоски и уныния.

Ни в одном занятии никто ничего не добьется, если не будет принуждать себя к регулярному деланию. Это и есть воспитание воли. Не хочется идти в храм, не хочется вставать утром и вечером на молитву – заставь себя делать это. Лень, тяжело вставать по утрам каждый день и идти на работу или делать повседневные дела – вспомним, что есть прекрасное слово «надо». Не «хочу – не хочу», а просто «надо». И так, с этих мелочей, будем воспитывать в себе силу воли.
Читать далее
Священник Павел Гумеров
http://www.pravoslavie.ru/put/29814.htm

Печаль имеет много названий: огорчение, тоска, горе, скорбь, хандра, меланхолия, отчаяние. Иногда печаль называют унынием, хотя большинство святых отцов разделяют эти две страсти. Почему – об этом речь чуть ниже. Сейчас чаще всего называют печаль депрессией. Депрессию, тревожность (а это тоже проявление депрессии) психиатры и психотерапевты называют раком XXI века, чумой нашего времени. И хотя в современном мире некоторые страсти достигли невиданных пределов, печаль, отчаяние, потеря смысла жизни приобрели характер настоящей эпидемии. Печаль преподобный Нил Синайский называет «червем в сердце». Эта страсть, как рак, разъедает человека изнутри, может довести его до полного изнеможения (а иногда до смерти), если не начать бороться с ней.

Как и всякая страсть, печаль имеет вполне естественное происхождение. Горе, страдания, скорбь, плачь – обычная эмоциональная реакция человека на некоторые тяжелые обстоятельства жизни. Например, когда умирает близкий человек, редко кто останется безучастным, равнодушным к этому. Сам Господь наш Иисус Христос заплакал, когда пришел ко гробу Своего друга Лазаря. Он «Сам восскорбел духом, возмутился и сказал: Где вы положили его? Говорят Ему: Господи! Пойди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: Смотри, как Он любил его» (Ин. 11: 33–36).

Мы не можем оставаться равнодушными к тяжелым потрясениям. Наши эмоции помогают нам, во-первых, пережить стресс, во-вторых, мобилизовать силы для борьбы с трудностями, подвигнуть нас к каким-то действиям. Но плохо, когда эмоции берут над нами верх. Когда мы входим в затяжное состояние печали, тут уже недалеко до депрессии. Что такое страсть печали, депрессия? Это затянувшееся, болезненное состояние души. Печаль становится зависимостью, мы начинаем служить ей, и она, как и всякий идол, требует жертв. Человек, находившийся в состоянии депрессии и сумевший с помощью Божией преодолеть ее, с ужасом вспоминает о своем прошлом как о кошмарном сне. Все, что беспокоило его тогда, представлялось чудовищной проблемой, кажется потом смешным и нелепым. И вообще говоря, печаль – это легкое помешательство; в депрессии человек не способен адекватно оценивать обстоятельства жизни, людей и себя самого. Какие мысли обычно вертятся в голове у страдающего печалью?

Читать далее
Священник Павел Гумеров
http://www.pravoslavie.ru/put/29787.htm

Демон нечистоты

Каждому священнику периодически приходится отвечать на один и тот же вопрос (обычно его задает молодежь): «Почему телесные, плотские отношения между мужчиной и женщиной вне брака считаются грехом? Ведь все это совершается по обоюдному согласию, никому не причиняется вред, ущерб. Вот прелюбодеяние – другое дело: это измена, разрушение семьи. А здесь что плохого?».

Для начала вспомним, что такое грех. «Грех есть беззаконие» (1 Ин. 3: 4). То есть нарушение законов духовной жизни. А нарушение как физических, так и духовных законов ведет к беде, к саморазрушению. На грехе, на ошибке ничего хорошего построить нельзя. Если при основании дома допущен серьезный инженерный просчет, дом долго не простоит; такой дом был построен как-то в нашем дачном поселке и через год развалился.

Святое Писание называет сексуальные отношения вне брака блудом и относит их к наиболее тяжелым грехам: «Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малокии (то есть занимающиеся рукоблудием. – П.Г.), ни мужеложники… Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6: 9–10). Не наследуют, если не покаются и не перестанут блудить. Для впавших в блуд церковные канонические правила, например святителей Василия Великого, Григория Нисского, также очень строги: им запрещается причащаться, пока они не покаются и не понесут епитимью. О сроках епитимьи умолчу. Такого современный человек просто не выдержит.

Почему же Церковь с такой строгостью смотрит на грех блуда и в чем опасность этого греха?
Читать далее
http://www.pravoslavie.ru/put/29483.htm