Уж сколько раз твердили миру, что в каждом вольтерьянце сидит тоталитарист. Автор безумно лживых слов «ваше мнение мне отвратительно, но за ваше право его высказать я отдам жизнь», по счастью отдал черту душу раньше, чем благодарные современники успели предоставить ему полномочия абсолютного цензора над книгопечатием и газетным делом. Большевики, красиво стонавшие над ужасом царской цензуры (которая в действительности пропускала почти все) за неполный десяток лет в начале своего правления установили цензурные фильтры, прежде неведомые цивилизованному миру. Ибо все-таки одно дело, когда ты несешь в цензуру книгу, а цензура ее заворачивает, и вовсе другое, когда цензор присылает тебе на дом товарищей с маузерами. Могут меняться моды, может меняться климат, но вольтерьянец со своим внутренним тираном не меняется никогда.
«В городе Брянске местные комсомольцы в ночь перед одним из праздников вскрыли церковь и проникли на колокольню, унеся церковный инвентарь и сняв языки у колоколов, после чего унесли все это в лес, где и сожгли то, что можно было сжечь. Публика в сильном негодовании клеймит РКСМ как бандитскую и хулиганскую организацию…» Что это? Цитата из газетной статьи, автор которой с ненавистью относится к большевикам и комсомольцам? Какое-нибудь популярное издание по истории Русской Церкви, обличающее советскую власть? Нет. Это отрывок из секретной сводки ОГПУ от 4 июля 1924 года, предназначенной для партийного руководства. Документ. Ни убавить ни прибавить.
Товарищ Троцкий рыхлит почву
Вместе со всеми церковными устоями, вместе со старинным бытом церковным и всею совокупностью православной веры Рождество пострадало от революционных властей. Оно превратилось в репрессированный праздник.
В старой Москве Рождество праздновали пышно, звонко, радостно. Писатель Иван Шмелев рассказывает о той поре с трепетным восторгом: «Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях лес елок... А снег повалит — потерял дорогу!.. Собаки в елках — будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбом. Сбитенщики ходят, аукаются в елках… В самоварах, на долгих дужках, — сбитень. С медом, с имбирем — душисто, сладко… В Сочельник, под Рождество, — бывало, до звезды не ели. Кутью варили из пшеницы, с медом… Ставили под образа, на сено. Почему? А будто — дар Христу. Ну… будто он на сене, в яслях. Бывало, ждешь звезды, протрешь все стекла. На стеклах лед, с мороза. Вот, брат, красота-то! Елочки на них, разводы, как кружевное… И звон услышишь… Морозный, гулкий — прямо серебро… тугое серебро, как бархат звонный. И все запело, тысяча церквей играет».
Кругом — море всего рождественского. Окорок рождественский, без коего и праздник не праздник. Рождественские открытки. Рождественские подарки детям. Рождественская церковная служба. Рождественские игрушки на елках — ангелы, волхвы, пришедшие поклониться младенцу-Христу, под елками — вертепчики, а в них фигурки коров и овец, с любопытством заглядывающих в ясли, где лежит новорожденный. Рождественские представления…
Города и села наполнялись радостью, ожиданием чуда. В газетах и журналах появлялись рождественские сказки — нравоучительные истории со счастливым концом. Народ гулял, ходил друг к другу в гости, отдыхал от поста.
Праздновали и Новый год, но без того размаха. Встречали-то его по старому календарю, несколькими днями позднее Рождества, уже после того как отгремели главные торжества. Новый год был «слабее» или, как выражались в старину, «честию ниже» Рождества. Читать далее
Реализация Программы по строительству 200 новых храмов в Москве наталкивается на целый ряд трудностей и препятствий. 
