Сегодня рубили с мальчиками капусту на засол и в закладку. И отбирали кочаны для зимнего хранения. В выходные отвезём на дачу. Хорош им лоджии занимать, хоть их у меня три: морозец поди на носу - на Покров-то гульнул по Гипербореям вместо меня.
Вилки' для засола, слегка прихваченные-таки ночным морозцем, порублены тесаком без всяких новомодных комбайнов. Выскоблены и пропарены с можжевельником две десятиведёрные, и одна в четыре ведра, дубовые кадушки. На одной из лоджий - мелкие сахарные арбузы и антоновка. Крупная «рыбачья» соль провеяна. Ведро с очищенной морковью и пара тёрок для мальчиков ждут своего часа.
Ряд арбузиков ласково и с приговором кладём на дно, сверху два ряда невероятной, неописуемо душистой антоновки, затем ряд разрубленных на четверти мелких кочанов, что зовут на Дону «пелюсткой». Всё делаем не спеша, душевно и с прибаутками.
Наконец, собственно, капуста. В ниточку в одной кадушке и крупная, с барбарисом и клюквой, - в другой. А в кадке будет провансаль. Мои крепкие мужские руки безжалостно мнут белоснежную хрустящую лепоту до сока, нежные детские пальчики посыпают морковью и охорашивают слой за слоем. Поверх последнего слоя с любовью кладётся и тщательно расправляется белоснежная марля, которая уже завтра напитается оранжевым соком. Дубовые крышки, уложенные поверх, уже томно всхлипывают соком, выступившим поверх марли, тяжкие окатанные голыши, помнящие ещё мамонтов, лягут через минуты гнётом, как последней увесистой точкой процесса творения. "И увидел Бог, что это хорошо: день первый".
С завтрашнего вечера я буду на минуты снимать гольцы, крышки и марлю: протыкать капусту в нескольких местах до дна тяжёлой старинной дедовской рапирой - выпускать воздух. А мальчишки, истекая слюной от сумасшедшего духмяного дурмана, будут выхватывать из под руки под моё притворное ворчание щепотки ещё сладкой «скоросолки», запихивать торопливо в рот,... и хрустеть ею, смешно шевеля носиками, как кролики... Апофеоз осени!