Сегодня у меня - знаменательный день: во-первых, день рождения сына - ему три года; а во-вторых, поминки бабушки, которая уже полгода как покинула этот мир. Так что, программа получилась насыщенной, тем более, учитывая мое двойное семейство. В итоге - уйма положительных эмоций и самочувствие выжатого лимона.

   С утра мы с Юриком проснулись у меня на хате, порадовались на подарки, съели тортик, украшенный тремя свечками, и отправились в дельфинарий. Это была моя идея, и мне пришлось сурово защищать ее, невзирая на бухтение моей условной тещи против долгой дороги и разгулявшихся в последнее время террористов; а я решил - пусть ребенок запомнит эту дату в образе прекрасных рыбоподобных созданий. И я не прогадал - все, посетившие шоу, были в восторге (хотя, почти треть всего времени Юрик разглядывал симпатичную девочку рядом). После дельфинария мы покатались на каруселях, поделились бананом с проходившим мимо пони и отправились на хату к Юле. Там мы (то есть, Юрик, я и Юля с мамой) снова пили чай с тортиком (только без свечек) и рассматривали новые подарки. Всё прошло на редкость мирно, хотя не обошлось без легкой перепалки между Юлей и ее мамой.

   А потом я отправился обратно к себе домой - поминать бабушку. Единственная гостья к тому времени уже уехала, так что были только свои. Тихо посидели за столом, помянули, сопричастились. Я подумал, что, наверно, бабушке приятно видеть, как мы все тут сидим ради нее, едим и пьем - она любила, когда семья собирается вместе, и любила поесть. Еще я подумал - хорошо, что на прошлой неделе Юрик был у нас дома на Пасху, и я рассказал ему в трех словах об истории этого празднества - о том, что в давние времена жил мудрый и добрый Учитель, который показывал людям, как надо жить, и люди шли за ним и просветлялись, но потом нашлись такие злые завистники, которые поймали его и убили; только он был таким сильным, что всё равно выжил, и с тех пор его учение разлилось по всему миру.... Юрик внимательно слушал меня, и похоже, проникся. Получилась такая преемственность традиции)

Это случилось так внезапно. То она как обычно бегала по квартире, ставила нас всех на уши и чудила в своей манере, вообще, осложняла нам жизнь, как могла, а то вдруг как-то притихла, весь день бродила как сонная муха, а на следующий день потеряла сознание, и ее отвезли в больницу - это мне по телефону на работе сообщили. Через день бабушка вернулась - врачи ничего конкретного у нее не нашли - и снова стремала нас всех по полной программе часов до трех ночи. А через пару дней ей снова стало плохо. Вызвали скорую, оказалось - инсульт. И вот, теперь она в реанимации, понемногу приходит в себя...

А дома без нее так непривычно. Без всего этого бедлама, в котором я прожил последние 13-15 лет. Безумный театр моего семейства лишился своего главного лицедея. Мои уши, нос, глаза – словно ушли в монастырь. Никто теперь не беснуется среди ночи, бегая по коридору, дергая закрытые двери и неистово зовя дорогих покойников; теперь уже не нужно задерживать дыхание, выходя из своей комнаты, и внимательно смотреть себе под ноги – оттого, что кто-то не успел дойти до туалета; никто больше не дергает мою дверь по двадцать раз за вечер, настоятельно предлагая попить «чайку с хлебушком». Никто не огорошит меня вопросом: «Надя, где твоя мать?» (Надя – это моя мама) и не жалуется тете Вале, принимая ее за покойную соседку, на саму тетю Валю, которая тем временем разогревает бабушке манную кашу. 

Раньше я как-то не задумывался, как сильно она повлияла на меня за всю мою жизнь. А теперь я вспоминаю, как она когда-то пекла нам свои фирменные пирожки, и как иногда таскала меня за вихры, как она красила забор на даче и пилила ветки дерева, взобравшись на него как индеец – а ведь ей тогда было под семьдесят лет. Очень много разных воспоминаний клубится у меня в душе – добрых, забавных, причудливых. Она была корнем нашей семьи, нашим бессменным капитаном, и чем больше она теряла рассудок, тем активней она верховодила нами. И я уверен на сто процентов: что бы она ни делала в отношении любого из нас – даже если это доводило нас до белого каления – всё это было только от любви, такой отчаянной, неистовой, беззаветной, пусть и безрассудной любви. Никогда я не знал бабки более немыслимой, чем она, настолько яркой, самобытной, а ведь она была простым рабочим человеком, совершенно равнодушным к тонким материям. Она просто шла по жизни с гордо поднятой головой, встречая испытания лицом к лицу (а этих испытаний, и лишений, и борьбы было столько, что с лихвой хватило бы и на троих), и всё, за что бы она ни бралась, она делала на отлично. В ней была какая-то ветхозаветная мощь, что-то почти эпическое.

Эта немыслимая воля к жизни, желание идти вперед и не сдаваться, безмерная вера в свою правоту – как вулкан бурлившие в ней, отдаются и в моих венах, и я смотрю в небо и говорю тебе, бабушка: давай, так держать, победа будет за нами!

   Ну вот, мне исполнилось 28. Немного непривычное ощущение, как будто я надел новый костюм, на размер больше, и жду, когда же я до него дорасту. Отметили довольно скромно, по-семейному. Я было собирался увидеться с друзьями с нескольких прежних работ, но будничная суматоха помешала нам состыковаться, и все ограничились телефонно-электронными поздравлениями. (А самое первое из них - совершенно неожиданно возникшее из прошлого - тронуло меня до глубины души).

   Особую семейность этому мероприятию придает тот факт, что моя мама родилась 26 апреля, и мы, как правило, отмечаем оба события разом. По этой же причине бабушка является обязательным участником застолья, восседая во главе стола этаким грозным семейным тотемом и слабо сознавая суть происходящего, отчего маме и тете Вале все время приходится вводить ее в курс дела. В общем, обычное кровно-родственное мозгоедство.

   Подарки мне очень понравились (поскольку я заранее намекнул маме и брату, что бы мне хотелось получить). Мама подарила мне DVD-сборник в картонном футляре "Молодой Индиана Джонс", а брат - масштабную модель "Бенц Вело", очаровательную трехколесную инфузорию ручной работы.

   Но самый главный сюрприз ждал меня впереди. Мы с братом как-то случайно разговорились о фильмах, и я вспомнил одну свою давнишнюю кино-любовь, которую я видел как-то раз на видео-кассете, и с тех пор нигде не мог найти. Название этого киношедевра следующее: "Lunatics. A Love Story", а по-русски - "Чокнутые. История любви". Сюжет его вкратце таков:

   "Хэнк не выходит из квартиры уже шесть месяцев. Его преследуют "глюки" — в мозгу по извилинам бегают пауки, а хирурги гоняются за ним со скальпелями, шприцами и прочим инструментарием. Девушку Нэнси бросает бойфрэнд, забрав ее последние деньги, и она остается одна в чужом городе. Из отеля Нэнси выгнали, а когда ее попытались изнасиловать, она прострелила ногу одному из хулиганов из его же пистолета. И они обещали найти ее и как следует проучить. А еще ей кажется, что все, с чем она соприкасается, обречено: погладила собачку — ту задавили, позвонила бабушке из автомата — бабушка уже умерла. И тут в этот же телефон-автомат позвонил наобум наш поэт Хэнк, страдающий от одиночества, и пригласил Нэнси к себе домой. Так в доме 1241 по улице Надежды началась история любви. Смешной и трогательный фильм, хотя и немножко чокнутый".

   Чувствуете флюиды гениальности?

   Много психических жизней назад, когда я был еще студентом, году в 2001-м или 2002-м, один мой приятель дал мне посмотреть кассету с двумя фильмами, которые навсегда запали мне в душу: это "Некрономикон" - мрачная, витиеватая фантазия по мотивам произведений Говарда Лавкрафта, и вышеописанное творение. К сожалению, в тот раз мне не удалось переписать эту кассету, а приятель вскоре отдалее кому-то, и она окончательно затерялась. Через несколько лет мне удалось записать "Некрономикон", (который показывали поздно ночью по ТВ) но "Чокнутых" не было нигде. По причинам, неведомым мне, он так до сих пор так и не издан на DVD, и только его рекламный ролик можно найти на YouTube:

http://www.youtube.com/watch?v=OPXRW7DdGS4

   Так вот, вообразите мой восторг, когда оказалось, что он появился на Torrents, в хорошем "кассетном" качестве, и вероятно, в том же самом переводе. Всю ночь компьютер качал без перерыва, и наутро я с замиранием сердца стал смотреть этот фильм, узнавая сцены, героев и музыку, которые, кажется, насквозь пропитали меня. До сих пор я пребываю в легком мареве.

   Что-то сжигает меня изнутри. Я – словно монстр, пожирающий сам себя. Нужно как-то избавиться от этого ощущения. Но громкая музыка и картины всевозможных истязаний дают лишь кратковременный эффект. Хочется пойти в какое-то благочестивое место и устроить там грандиозный погром. Все, что меня окружает – это истеричность матери, беспрестанно лезущей в мою личную жизнь, безумие бабки, от которой нет покоя ни днем, ни ночью, беззастенчивая навязчивость Юли, всегда готовой найти мне занятие, друзья-приятели, в компании которых буквально чувствуешь, как время низвергается в воронку небытия, безуспешные поиски работы вперемешку со случайными подработками, и дружба с женщиной, которую люблю, но которая боится любить.

   Вчера был день рождения Юрика. Два года. Ездил к нему в Воскресенск. Как всегда, отлично провели с ним время. Даже лучше, чем всегда - столько подарков он получил. Присутствовали: Юрик, я и Юлина мама. А Юли с нами не было, она заблаговременно уехала куда-то отдыхать от нас. Хотя до обеда к ним приезжали родственники, и они вместе с Юриком ходили в кафе, и Юля как-то, скрепя сердце, выносила их присутствие, а на меня сил у нее уже не осталось. Так что мы вдвоем с моей условной экс-тещей помогали Юрику есть торт (а сам он кормил меня виноградом). А потом я сходил с ним на прогулку. В общем, праздник получился очень даже ничего. Больше всех явно радовался главный виновник торжества, хотя он-то как раз и меньше всех понимал, из-за чего все это шоу... Эх, детство - счастливая пора.

В эти выходные, когда я ездил гулять с сыном, я захватил с собой один особенный предмет. То есть, особенный для меня, а вообще-то, обычный светильник, только довольно подержанный, 1987 года выпуска. Юля как-то пожаловалась, что вечером бывает трудно уложить Юрика спать – так он расходится, что даже телевизор не помогает, и мне вдруг вспомнился этот светильник, который уже почти двадцать лет лежал и пылился где-то в одном из шкафов. У меня в душе всколыхнулись какие-то смутные и трепетные воспоминания, связанные с ним, и я подумал, что он понравится Юрику. Выглядит светильник так: прямоугольный пластиковый корпус, примерно фут в высоту, стенки сделаны в виде рельефных декоративных решеток, покрашенных в серебряный цвет, в «космическом» стиле, по моде 1980-х годов, а внутри находится обычная лампочка, вертикально закрепленная в патроне, и проволочный держатель для цилиндрического абажура из полупрозрачной пленки, раскрашенной по диагонали полосами разных цветов; верхняя, круглая часть абажура представляет собой пластиковый винт, который начинает вращаться под действием теплого воздуха, поднимающегося от лампочки, в результате чего по стенам темной комнаты кружатся, просвечивая через орнамент решетки, фантастические разноцветные полосы, сливаясь друг с другом. Устройство светильника – простейшее. Но в детстве он казался мне чем-то невероятно таинственным, почти волшебным. Все дело в том, что когда-то, пожалуй как раз в 1987 году, его купил мой отчим, дядя Женя, удивительный человек, очень много значивший для моего детского восприятия.

В то время, когда я дохаживал последний год в детский сад, мама вышла замуж второй раз (с моим отцом они развелись, когда мне был примерно год), за человека, с которым она познакомилась, отдыхая где-то летом на курорте. Дядя Женя был на самом деле удивительный человек, харизматическая и энергичная личность, который все время создавал ощущение какого-то непринужденного балагана, тем более что он играл на пианино (как и моя мама (как и я в то время)) и на гитаре (и пел как Высоцкий), а еще он водил нас в походы, жарил шашлык, катал в такси на разные выставки, учил меня каратэ, чтобы плохие мальчишки не обижали, и все такое прочее… Дядя Женя вырос в детском доме, куда его сдала родная мать – от тяжелой жизни, и которую он любил почти благоговейно, и во всех отношениях он «сделал себя сам», по нему было видно, что он – тертый калач, и знает о жизни что-то такое, о чем не следует говорить вслух в присутствии детей. Чтобы вам было легче представить его, вспомните Остапа Бендера в исполнении Сергея Юрского, или Жан-Поля Бельмондо или Владимира Высоцкого – вот такой он был человек. Конечно, моя бабушка (мама моей мамы) сразу и резко невзлюбила его, и пыталась – разумеется совершенно безуспешно – настроить меня против него, внушая мне страшным шепотом, что он – бабник, алкоголик и тунеядец. Смысл этих слов был для меня в том возрасте довольно туманен, зато я знал, что дядя Женя – отличный малый, с которым всегда весело, и точно знал, что он любит маму. Они прожили вместе с переменным успехом примерно пять лет, но даже после развода дядя Женя еще несколько лет (я тогда уже заканчивал школу) продолжал захаживать к нам в гости, несмотря на беспардонные выпады бабушки, и теперь я понимаю, что за своей всегдашней бравадой и улыбкой бывалого вояки он прятал свое бесприютное сердце и надежду на что-то… Наверно, моя мать, при всей ее холодности, почти стерильности, насквозь пропитанная книжками Диккенса, Льва Толстого и Пушкина (которого она едва ли не боготворила), была для него воплощением чистоты, которой он так мало видел в жизни.

И вот, теперь я вспомнил этот его светильник, который дядя Женя однажды вечером, когда мне было лет шесть или семь, включил в нашей комнате, и по стенам стали медленно кружиться разноцветные полосы, а я смотрел на них в тишине широко раскрытыми глазами. Я почти сразу нашел его в одном шкафу, аккуратно достал, сдул с него пыль, поставил на стол и рассматривал какое-то время, потом снял крышку и вдохнул слабый и такой томительный запах пленки, из которой был сделан абажур, снял его – такой легкий, почти невесомый, и увидел там лампочку, оставшуюся наверно еще с тех времен… Я как в гипнозе вставил вилку в розетку, погасил в комнате свет, присел у стола и нажал на кнопку: волшебство свершилось, стенки светильника заиграли огнями – малиновыми, синими, желтыми, я легко крутанул абажур, и по стенам закружились разноцветные косые полосы. Столько всяких даже не воспоминаний, а ощущений поднялось у меня в душе, губы растянулись в улыбке, а глаза увлажнились от слез. Не знаю, сколько времени прошло, когда я вернулся в реальность, но я вдруг забеспокоился, что старая лампочка может перегореть в любой момент, и выключил светильник. Я осторожно выкрутил ее и заменил на новую. Включил на секунду – работает.

Юрик наверняка не видел еще ничего подобного, надеюсь ему понравится, и надеюсь, Юля позаботится, чтобы светильник еще долго радовал нас, и оставался моей личной машиной времени.

   Иногда поздним вечером, когда в доме уже тишина (только если соседи не устраивают пьяную разборку), я сижу в своей комнате, читаю что-нибудь или досматриваю фильм или просто растворяюсь в какой-нибудь приятной музыке, и на меня вдруг нисходит такое мимолетное, но очень ясное ощущение - что всё на самом деле хорошо, а дальше будет даже лучше, словно меня невзначай захватил мимолетный поток гармонических флюидов. На какое-то мгновение я выпадаю из этой реальности, не замечая никакого подвоха. А потом внезапно спохватываюсь и понимаю, что я по-прежнему (или снова?) здесь, и весь этот мир тоже здесь, такой, какой есть, со всеми своими - то-есть моими - сложностями, несостыковками, неизбежными компромиссами. Но я все равно продолжаю помнить это чувство всехватной гармонии, и верю, что оно посещает меня не случайно.

   А сегодня еще думаются мысли о моей Родине: о людях, которых я люблю, о чувствах и мыслях дорогих мне людей, выраженных в образах, словах, звуках, которые сумели пережить их самих в этом мире, и донести их живое дыхание через пространство и время до меня. Это моя насторящая Родина, она не имеет ничего общего с громкими лозунгами или парадами военной техники. И я готов защищать ее до последнего вздоха.

   В субботу, в День Святого Валентина, я работал с утра до четырех (хотя «работал» это сильно сказано – заказов было совсем немного, зато мы с напарницей нормально попили чаю с печеньем (в честь праздника), я отправил электронный «Валентиновый привет» Лене, а потом немного почитал Джона Фаулза).

   А сразу с работы я поехал к Юле с Юриком, потому что в этот день мы должны были переезжать (точнее, я должен был помочь им переехать) на новую квартиру, в город Воскресенск, чтобы обретаться там до осени, когда подойдет очередь в детский сад. Во-первых, так будет всем спокойнее, в том числе Юрику (в том смысле, что он не будет свидетелем постоянных разборок между Юлей, ее мамой и братом), и к тому же, врачи советовали больше бывать с ним на свежем воздухе. Я погрузил вещи в такси, мы выслушали напутствия Юлиной мамы, и поехали (Юля решила, что она сядет на переднем сиденье, а я буду на заднем, с сыном – «а то он к тебе все равно рваться будет»). Юрик почти сразу уснул у меня на руках, а Юля какое-то время переговаривалась с водителем, а потом тоже стала клевать носом. Ехали мы довольно долго, и когда достигли Воскресенска, уже стемнело.

   Наша квартира находилась на втором этаже кирпичного четырехэтажного дома, построенного в середине XX века. Во дворе никого кроме нас видно не было, и когда водитель помог мне разгрузить машину, и такси уехало, мы втроем остались совсем одни и, осмотревшись кругом, принялись заносить вещи в подъезд. Когда я поднимался с первой партией в обоих руках, передо мной возникла какая-то полоумная – и далеко не первой свежести – бабка, и стала повелительным тоном звать меня к себе ночевать, как будто я был ее внуком. Я вежливо проигнорировал ее предложение, и продолжил носить вещи. А Юля была «просто в шоке» от перспективы такого соседства. Вскоре мы занесли в квартиру все, что нужно, оставив коляску в подъезде, под лестницей, и Юля с Юриком стали осматривать свое новое жилище.

   Я был здесь раньше, на прошлой неделе, когда подписывал договор с владельцем, и успел немного прибраться в квартире, условно обозначенной риэлтором как «бабушкин вариант без капитального ремонта» - но и цена была соответственной. Две комнаты с облупленной мебелью и отстающими обоями, высокие потолки, окна с частыми двойными рамами, просторная кухня с газовым водонагревателем и санузел, тоже довольно просторный, с нормальной ванной, но без раковины, телефона нет (что было особенно актуально, учитывая, что Юля недавно посеяла свой мобильник, и хотя мама дала ей свой, я очень удачно напомнил в последний момент взять зарядное устройство), зато есть телевизор с тремя программами. Первоначально я не планировал оставаться здесь на ночь, думая по быстрому собрать кроватку Юрика, поменять в ванной шланг для душа (потому что старый был совершенно изодран, и ржавые металлические лоскуты завивались во все стороны) и успеть на обратный автобус в Москву, но теперь, глядя на все эти тюки, сумки и свертки, почувствовал, что вряд ли у меня это получится. Юрик деловито бегал по квартире, издавая возгласы изумления, Юля разбирала вещи, а я тем временем принялся собирать кроватку. Когда мы стали осматривать кухню, Юля вспомнила, что у нее ничего нет, чтобы зажечь плиту (хотя я заранее говорил ей взять спички или зажигалку), а мое невинное замечание о том, что я с утра ничего не ел, почему-то вызвало у нее бурно-негативную реакцию в том плане, что это моя проблема, и она не собирается кормить меня, зато она развеселилась, когда холодильник, едва я подвинул его, пытаясь обнаружить ближайшую розетку, которая оказалась – ну конечно же – за буфетом, стал заваливаться на меня, поскольку был без передних ножек (на кубиках из детского конструктора). Насчет спичек я предложил спросить у соседей, но Юля сказала, что они наверняка окажутся здесь вредными и подозрительными, и лучше, если я сам пойду и найду здесь какой-нибудь магазин и заодно куплю молоко.

   И вот, я вышел на свежий ночной воздух и пошел наугад, решив к тому же осмотреть район, еще раньше показавшийся мне довольно приятным местом, и скоро нашел магазин, спросив дорогу у одного прохожего. Меня особенно тронули автомобильные двуполосные дороги с редкими машинами, которые сами уступают дорогу пешеходам, даже без светофора. На обратном пути я пошел окружным путем по широкой освещенной аллее с заснеженными клумбами, где вовсю играли подростки, отличавшиеся от московских какой-то неуловимой простотой. Смотреть на них было так заразительно, что мне самому захотелось слепить и запустить куда-нибудь пару снежков, и я бы наверно так и сделал, если бы не пакет молока в одной руке.

   Когда я вернулся в квартиру, Юрик как обычно сразу выбежал ко мне и сразу потащил куда-то за собой. Мы немного поиграли, а потом, когда я достал разводной ключ и пузырек с машинным маслом, собираясь поменять шланг в ванной, Юрик выхватил пузырек у меня (он обожает всякие пузырьки), и какое-то время я гонялся за ним, пытаясь получить его обратно. Поменяв шланг, я вымыл руки очень кстати оказавшимся рядом обмылком (ведь мыло тоже никто из нас не взял) и заглянул на кухню, где Юля кипятила в кастрюльке воду, собираясь пить кофе с молоком. Я сказал «та-да-а-м» и достал вафельный тортик, и мы стали пить кофе с тортиком. (Только став мамой, Юля ощутила тягу к сладкому, а до этого она его не переносила, и мне не раз случалось невзначай выводить ее из себя, предложив ей в кафе какое-нибудь пирожное). Юрик к этому времени окончательно освоился на новом месте и стал бегать кругами, вереща и раскидывая вещи, чем снова вывел Юлю из себя, за что и был посажен в кроватку рядом с включенным телевизором. Поначалу Юрик возмущался, но потом успокоился и затих. А я в добавление к кофе с тортиком разогрел свой не съеденный рабочий обед на сковородке, которую нашел в духовке, и на остатках масла, забытого наверно прошлыми жильцами. Юля еще какое-то время жаловалась на жизнь, на мою всегдашнюю нерасторопность, на неугомонность Юрика, пока я слушал ее с сочувствующим видом, а потом, почувствовав, что она выпустила пар, я взял ее худощавые аллергичные ладошки и стал массировать их, говоря, какая она молодчина, и что порой нам всем бывает нелегко, но дальше все по любому будет лучше. Она более-менее успокоилась и стала спрашивать меня о моем знакомстве с Леной (Юля – большой любитель слушать такие рассказы, и сама беззастенчиво рассказывает о себе все, что придет ей в голову). Я продолжал массировать ее ладошки и говорил о том, как мне интересно общаться с Леной, какой она особенный человек, что у нас общего, и в глазах у Юли разгорался игривый огонек, как будто она слушала интересную радиопостановку или смотрела какой-нибудь сериал. «У нее такое особое чувство жизни, понимаешь, в ее глазах, в улыбке, она – человек, с которым приятно молчать, не только говорить. Она, правда, интересная личность». «Понятное дело. Иначе ты не стал бы с ней общаться». «И она любит кататься на велосипеде». «Как и ты». «Ага». Примерно вот так…

   Когда мы заглянули в комнату, Юрик уже спал. Было решено, что я буду спать в этой же комнате. (Юля считает, что Юрик не спит спокойно, если она рядом, и поэтому даже у себя дома спит отдельно от него, в комнате мамы). К счастью для меня, у Юли нашелся второй комплект постельного белья («только подушка у меня одна, ты уж извини. Хочешь – на полотенце».) – она собрала его по отдельным тряпкам, доставая одну за другой из пакетов с вещами, осматривая их и протягивая мне, дала все что нужно и пошла в ванную. Я аккуратно постелил кровать, разделся, осторожно лег и стал смотреть в потолок. «Господи Боже, - думал я. – Если бы год-полтора назад, когда наши отношения с Юлей были на последнем издыхании, а я бился лбом о стену, пытаясь что-то с этим поделать, мне бы кто-то сказал такое – о, абсолютно правдивое – пророчество, что через год с небольшим мы втроем будем спать под одной крышей, в нашей собственной квартире, в день Святого Валентина, я бы возликовал от счастья»… А сейчас я только сардонически усмехнулся: вот отличный пример того, как твои мечты могут исполниться по форме, но не по содержанию. Юля вышла из ванной и молча прошла в другую комнату. Я еще долго лежал и смотрел в потолок.

   Во сне я видел какую-то лирическую галиматью, как будто мы втроем переехали жить деревенский домик, только он оказался без внешних стен – все внутренние перегородки на месте, а внешних стен нет, так что кругом видна вся деревня, и меня это как-то немножко смущало…

*          *          *

   Проснулся я довольно рано, Юрик еще спал. Я встал и посмотрел в окно – там, за двойными частыми рамами, падал снег, медленно так, крупными снежинками, и все вокруг было белым – земля, дома, деревья, а через дорогу, во дворе школы, дети играли с собакой. Хорошее утро. Юля вчера просила не будить ее, если Юрик еще не проснется. Я стал потихоньку собираться. Дело в том, что мне нужно было как можно раньше вернуться в Москву в этот день, потому что сегодня у Лены был день рождения!

   Я аккуратно сложил все белье, как в поезде, застелил кровать и зашел на кухню выпить чай. В раковине одиноко стояла моя невымытая кружка (то есть, не моя конечно, а Юлина кружка, из которой я пил вчера) с чайной ложечкой в ней. Каким-то образом я забыл ее вымыть, а Юля, опять же, каким-то непостижимым образом вымыла свою, наверно пока я стелил себе постель. Не знаю почему, но это как-то укололо меня, наверно потому, что когда мы с ней еще поддерживали какие-то отношения, я всегда мыл посуду за нас двоих. Смешно конечно, но обидно.

   Я уже почти оделся, когда Юрик проснулся, поднялся у себя в кроватке и стал с умилительным любопытством озираться по сторонам. Как раз в этот момент я обнаружил, что у меня с собой – после оплаты такси – не наберется денег на автобус до Москвы. Так что, пробуждение Юрика оказалось очень кстати, чтобы мы с ним вдвоем вторглись к Юле. Она к тому времени тоже проснулась, но еще не вставала. Узнав о моей незадаче,  скорчила гримаску и разрешила взять из ее денег ровно столько, чтобы хватило на обычный, не комфортный автобус. «А если подойдет комфортный?» «Ну и подождешь! Они должны чаще ходить». Конечно я не стал ей ничего объяснять о том, как мне важно оказаться в Москве пораньше, просто молча плюнул, взял ее деньги и пошел на выход. «Ну, Счастливо. Если что – звони. Малыш, пока!»

   В подъезде мне вновь встретилась вчерашняя полоумная бабка, но не успела ничего сказать, когда я приветливо произнес «доброе утро», а только растерялась и стала что-то шамкать мне вслед. Погода и вправду оказалась чудесная, чистое небо, свежий воздух, иней на ветках – и я с удовольствием прошелся по хрусткому снегу до автобусной остановки. Постепенно собирались люди, они приходили с разных сторон, но почти все здоровались друг с другом как хорошие знакомые, и начинали говорить о чем-нибудь – невероятная картина для московской остановки. Первый автобус на Москву, подошедший минут через десять, оказался комфортным, и мне пришлось ждать дальше. Минут через пятнадцать такого ожидания, во мне стала нарастать тревога: «а что если второй тоже будет комфортным, что тогда, и сколько мне еще придется ждать? А что если по воскресеньям отсюда в Москву ходят только комфортные?!» В любом случае, возвращаться к Юле с просьбой добавить деньжат я не собирался, уж скорее я попытался бы разжалобить автобусную стюардессу, торжественно пообещав ей, что не воспользуюсь ни единым благом их комфортного автобуса, буду сидеть с закрытыми глазами, чтобы не смотреть телевизор и никого не побеспокою. И тут я вспомнил еще один сон, который видел этой ночью, всего лишь фрагмент, но он как-то очень подействовал на меня: в этом сне я карабкался грозовой ночью по отвесной скале, в изодранной одежде, промоченный ливнем, отчаянно цепляясь за каменные уступы и стремясь во что бы то ни стало добраться до вершины. Чем закончился этот сон, я так и не вспомнил, но наяву мне повезло – второй автобус на Москву оказался обычным, и я сел в него с таким чувством, будто это был некий волшебный, небесный экипаж. В пути я был приятно поражен совершенно немыслимой в Москве заботой водителя о пассажирах: он останавливался не только на остановках, но даже если кто-то просто голосовал посреди улицы или вообще бежал к автобусу издалека, а когда, опять же не на остановке, из автобуса собралась выходить бабуля, водитель подвел его к самому тротуару, чтобы ей не пришлось плюхаться в лужу. Удивительное это дело – когда видишь проявление человечности ни за что, просто так. Скоро мы покинули Воскресенск, и по обеим сторонам дороги потянулись бескрайние поля, занесенные снегом, иногда с деревьями вдалеке, ближе к горизонту, а иногда – вдоль дороги, а еще встречались припорошенные купы высоких серых метелок, вроде пшеницы, которые пробуждали в душе какое-то щемящее чувство.

   На московский вокзал я приехал около двенадцати, а дома был ближе к часу – и все это время: когда я шел от автобуса до метро и ехал в метро и потом шел от метро до дома, во мне росла и клубилась необоримая нервозность, словно где-то в глубине души я волновался как первоклассник, чтобы позвонить Лене и поздравить ее с Днем Рождения.

   Дома я сразу прошел к себе в комнату и, постояв немного у телефона, пока ни успокоилось дыхание, снял трубку и набрал ее номер. «Лен, привет. С днем рождения». «Привет. Спасибо»… Мы поговорили пару минут (половину слов составляли мои междометия), Лена была в хорошем настроении, и в итоге я пригласился на пять часов. У-уф!.. Теперь можно спокойно подготовить подарки и привести себя в порядок. (Самым кропотливым подарком был музыкальный сборник, который я записал на диск, с обложками, созданными в фотошопе, которые нужно было аккуратно вырезать под размер футляра - я возился с ними не меньше часа, подравнивая края и примеряя фотографии то так, то эдак). 

   Я пришел к Лене в начале шестого, и подарил ей букет прямо на лестничной клетке, где она курила с приятелями. Мы там еще немного покурили, а потом пошли в квартиру, и там, едва переступив порог, я услышал удивительные, будоражащие звуки играющих детей: среди гостей были две семейные пары, которые привели с собой своих пацанов, и теперь они втроем с Кириллом задавали жару в комнате. Основное действо происходило вокруг двухэтажной столокровати, а рядом, за накрытым столом сидели родители, оберегая посуду от летающих подушек и время от времени разнимая детей, когда те особенно расходились. Почти все гости были мне смутно знакомы, и довольно скоро, после пары тостов, я влился в общую атмосферу. Застолье шло своим чередом, Лена заботилась о нас как могла, а затем к нам подсела мама Лены, уже в хорошем состоянии, и поинтересовалась, почему это до сих пор никто не танцует - это каким-то образом напрягло Лену, и она намекнула маме, что хотела бы побыть наедине с друзьями, на что мама ответила ей что-то язвительное, и возникла некоторая перебранка, в результате чего Лена снова пошла курить на лестничную клетку. Я немного растерялся, мне хотелось как-то помирить их, но я не знал, что для этого нужно, тем более, что никто из гостей, кажется не придал этой сцене особого значения. Помимо диска я подарил Лене зодиакальный ароманабор с лампой и цветной книжечкой о свойствах масел.

   Через некоторое время ушли семейные пары с детьми, и осталось совсем немного гостей. Мы с Кириллом как-то сразу нашли общий язык, и он познакомил меня поближе с их кошкой, Кирой, породистым и робким созданием с гладкой дымчатой шерстью, которая после некоторых колебаний  признала во мне своего и довольно скоро уже щурилась, подставляя мне свою шею, чтобы я пощекотал ее. А затем Кирилл принес мне книжку о поведении кошек, и мы стали читать ее вместе, сидя в кресле. Одна из знакомых Лены заметила, что я мог бы работать педагогом. Почитав о кошках, мы взялись за юмористический задачник Григория Остера, и помимо прочего, сосчитали, сколько штанов успеет надеть хорошо обученный пожарник за сто секунд, как поделить пирожки с гвоздями между гномиками, чтобы они закидали ими злую ведьму, и сколько карамелей во рту гарантируют безоблачное счастье для маленькой девочки. А потом мы как-то естественно перешли к урокам английского, и сделали несколько заковыристых задачек (основная заковыристость которых заключалась в непременном требовании дать один конкретный ответ в каждом случае, тогда как в действительности правильных ответов там было как минимум два, а то и больше). Мы вообще неплохо пообщались с Кириллом о том-о сем, он - интересный парень, и мы бы наверно так и болтали дальше, если бы Лена не увела его спать часам к девяти. Для самых стойких застольщиков Лена включила фильм "Загадочная история Бенджамина Баттона", который она скачала накануне и уже посмотрела начало, показавшееся ей довольно затянутым и маловразумительным, а теперь она хотела узнать, что же там будет дальше. Мы сидели и смотрели этот фильм, и я уже начал вникать в суть происходящего, но тут зазвонил телефон - и это оказалась моя мама, которая стала нервно внушать мне какой-то антиалкогольный манифест и вдобавок требовать, чтобы я как можно скорее возвращался домой и проверил, кто это звонил мне на мобильник (который я случайно оставил дома), может быть это Юля хочет мне что-то сказать. Делать нечего, пришлось раскланяться, пожелать всего наилучшего и отправиться к себе домой. 

   Оказалось, что мне действительно звонила Юля - узнать, как включается газовый водонагреватель (хотя я конечно же ей объяснял, но у нее не очень получалось). Я объяснил еще раз, но у нее снова не получилось, и она хотела, чтобы я сам к ним приехал и показал еще раз, как это делается. Я сказал, что конечно же, если завтра до вечера у нее не получится, я приеду.

   Весь следующий день я ждал звонка от Юли с сообщением о том, что у нее наконец-таки получилось, но - тщетно, и на обратном пути с работы я уже собрался ехать на автобусный вокзал, и там самому позвонить ей, и вдруг, когда я подъезжал к своей домашней станции, пришла Юлина смс-ка: "У МЕНЯ ПОЛУЧИЛОСЬ!" Я перевел дыхание и написал ей: "УРА!!!" а потом еще "Ты - молодчина". И подумал, улыбаясь чему-то сложновыразимому, какой же я все же счастливый...

   Сейчас я вернулся от брата, играли с ним в GTA-IV - колесили по Нью-Йорку на угнанных машинах, виды там потрясающие, особенно когда едешь по Бруклинскому мосту, хотя по сути игрушка аморальная, но не суть. Дело даже не в самой игре, а просто нужно было поднять уровенть позитива перед сном, а брат большой спец по этой части.

   Сегодня наши мамки решили устроить застолье - как бы по поводу Рождества. Ничего особенного, так - посидеть вместе на кухне, сказать пару избитых тостов и узнать от нас с братом какие вкусные салаты и пироги они приготовили. Собрались довольно поздно, часов в восемь. Естественно, бабушка воссела (была воссажена) во главе стола, и сразу начала, по своему обычаю, давить нас всех своим безмолвным недовольством. Она это умеет, просто сидит и смотрит на нас с таким осуждающим видом, словно в городе блокада, а мы в припадке буржуйства решили съесть последние крохи, чтобы завтра пойти побираться... С ней это обычное дело. Только сегодня еще брат поругался с мамкой из-за шампанского, и застолье получилось еще кислее, чем обычно. Мы сидели на кухне, мамки обменивались давно изжеванными жалобами на жизнь и лихорадочно пичкали нас с братом всякой едой, бабушка давила всех своим чугунным взглядом, и когда ей что-то предлагали, она неизменно отказывалась в своей высокомерной манере.

   И я почувствовал такую тоску от всего этого... Зачем они - наши мамки - вообще устаивают это? Вот они готовят все это, накрывают на стол, споря друг с другом как будет лучше, потом мы кое-как рассаживаемся - и начинается типичный кровно-родственный психоз - для чего??? В воздухе висела такая тяжесть, неестественность, сдавленная нервозность - со стороны мы наверно выглядели как евреи на вечеринке в концлагере...

   Я сидел там и пытался понять, в чем же дело, почему когда мы с братом и друзьями собираемся вместе, нам так легко и приятно, а сейчас мы все как будто в тюрьме, и тогда в моем сознии вспыхнуло одно слово: СВОБОДА. Вот почему в компании друзей мы чувствуем себя так естественно - там все свободны, и каждый получает удовольствие от происходящего, а то, что происходило сейчас, было какой-то пародией на нормальное человеческое общение. Все дело в том, что ни наши мамки, ни тем более бабушка, не испытывали радости от происходящего, они как будто выполняли некое задание, и все время были на нервах, словно в ожидании какого-то несчастья!

   Конечно, все было вкусно (за исключением промороженной селедки), и мы с братом в очередной раз уверили в этом наших мамок, хотя при всем желании мы были не в силах запихнуть в себя все, что они приготовили, а после еды мы даже немного посмотрели кино у меня в комнате... Хотя не обошлось без критики в адрес всего современного кинематографа. А под конец, когда брат с тетей стали собираться, я почувствовал, что мне просто необходим глоток свежего воздуха перед сном, и я пошел с братом - поиграть в GTA.

   И там, когда наш игровой герой шел по вчерним нью-йоркским улицам под моросящим дождиком, я вдруг так почувствовал всеохватное человеческое одиночество и такую обязательную необходимость, чтобы у каждого человека был кто-то по-настоящему родной, та самая вторая половинка, тот, кто действительно понимает тебя, кому ты нужен со всеми твоими сложностями, кто может запросто положить руку тебе на плечо, заглянуть в глаза и сказать "все будет хорошо".

   А потом, когда я уже собрался уходить, мой взгляд упал на полку с семейными фотографиями, и там я увидел фотографию бабушки в возрасте лет двадцати, когда она только приехала в Москву из голодной деревни, и должна была сама пробивать себе дорогу в жизни - а жизнь у нее будет ой какой нелегкой, и в ее широко раскрытых глазах, простодушных и пристальных как у животного, был какой-то невыразимый вопрос: почему вот так? И этот же вопрос волнует сейчас меня, и я не знаю ответа, я только пытаюсь следовать своему внутреннему голосу в поисках любви.

   Сейчас отвез Юрика обратно к Юле. Кажется, за эти два неполных дня он вполне привык к новой обстановке, тем более, что все здесь носились с ним как с писанной торбой. Он успел облазать все возможные места и расшвырять все, до чего дотянулся. (Мне пришлось в срочном порядке убирать от него все хрупкие вещи). Моя бабушка была в восторге от Юрика, хотя ей было трудно втолковать, кем же он ей приходится - она и нас-то, кто с ней живет постоянно, все время путает и забывает наши имена, к тому же, она уверена, что мне не больше 17-ти лет. Наверно, она посчитала, что Юрик - наш дальний родственник из деревни. Вообще говоря, они нашли общий язык - уровень развития у них сейчас, примерно, одинаковый - и даже бегали на перегонки по коридору))) - Юрик, естественно, побеждал. Когда я смотрел, как он возится на четвереньках у ног моей бабушки, обутой в старые пыльные тапки, в моем сознании всплыла почти такая же картина двадцатипятилетней давности, когда я сам вот так же ползал рядом с ней (только тогда ее тапки были пропылены мукой, потому что она работала поваром в пирожковой), и мне даже стало как-то жутко... Спать Юрик лег только в начале второго ночи, видимо от обилия впечатлений, устроившись в кресле, которое я перетащил из комнаты бабушки в соседнюю, мамину комнату. Сегодня мы собирались погулять с ним перед отъездом, но мы так долго собирались, разыскивая вещи Юрика по всей квартире, что уже стемнело, и мы сразу отправились в путь. Юрик в коляске почти все время спал (и на улице, и в автобусе, и в метро), а когда мы наконец приехали, и я передал его, еще полусонного, Юле на руки, он вдруг так раскричался - просто караул. Юля решила, что это от недосыпа и внезапной перемены обстановки, и,по-быстрому раздев его, посадила в кроватку. Он, конечно, забузил, но Юля сказала, что он сам успокоится и, мельком поблагодарив меня за подарок, побыстрее распрощалась.

   Моя тетя, которая также развлекала Юрика до глубокой ночи, высказала мнение, что теперь они (Юля с мамой) примутся предлагать нам его на каждые выходные...

   Я сейчас привез Юрика в гости! Вчера моя условная теща позвонила и попросила в утвердительной форме взять к себе сына на пару дней. Юля предпочла остаться в тени, и сегодня, когда я приехал, успела уже смыться куда-то, так что подарок ей передаст потом мама. Зачем им это нужно - она уточнять не стала, а я решил не спрашивать: из нее все равно лишнего слова не вытянешь. Так что я заехал за сыном, мы погрузились в коляску и отправились ко мне. Хоть ехать пришлось через всю Москву, дорогу Юрик перенес нормально: в метро, конечно, бегал по вагону, всех прикалывал... Ну вот, а теперь он здесь, знакомится с родственниками...

П.С. Моя 90-летняя бабушка уже больше десяти лет как выпала из этого мира (почетный мэр Шизбурга), так что с ней это отдельная тема, но она вообще малышей любит... Хоть ей и приходится все заново объяснять через каждые пять минут)))

Сегодня я видел новогодний плакат с заснеженной веткой рябины и пузатыми снегирями, сидящими на ней. Ностальгично. Кажется, последний раз перед этим я видел такую картину из окна кухни, в старом, давно теперь снесенном доме, когда мне было года три, и там же, рядом с этой рябиной стоял мой отец. Это – одно из моих последних, может быть, самое последнее воспоминание о нем. К тому времени он был в разводе с моей матерью уже больше года, и мама моей мамы не позволяла ему появляться у нас дома. После развода он уехал из Москвы в свой родной город, к своей маме, которая воспитала его без отца, и после нескольких лет отрывочной переписки мы потеряли с ним всякую связь.

А теперь я сам – отец, который видится с сыном только по выходным или в каких-то экстренных случаях – когда нужно сходить с ним в поликлинику или посидеть с ним дома, пока его мама поедет куда-нибудь по делам. Уже больше года мы не живем вместе, впрочем и до этого наши отношения сложно было назвать нормальными. Юля никогда толком не знала, что ей нужно от жизни, и не видела смысла в длительных отношениях, ставя свою свободу – как бы она ее ни понимала – выше всего. Материнство она поначалу восприняла как непосильное бремя, которое она согласилась взвалить на свои хрупкие плечи лишь благодаря настойчивым уговорам ее мамы и, конечно, меня, хотя мое мнение никогда ее особо не интересовало. Мы познакомились по прихоти судьбы, благодаря череде случайных событий, и наше первое лето прошло в таком липком, дурманящем мареве, где были смещены всевозможные моральные ориентиры, что сложно было разобрать, где правда, где ложь, а где самовнушение, в череде  круглосуточных развлечений и сексуального беспредела, и все это время, в перерывах между удовольствиями, она рассказывала мне истории из своего прошлого, такие жуткие, безысходные и сладострастные, что меня пробирала дрожь, и хотелось отныне и навсегда дарить ей столько тепла, заботы и понимания, сколько она еще никогда не получала. В отличие от меня, Юля выросла в полной семье, но ее отец был алкоголиком, и когда она заканчивала школу, ее родители развелись, хотя после этого им пришлось еще почти десять лет жить вместе в одной квартире, пока отец наконец не умер от пьянства, потеряв к тому времени человеческий облик. Вскоре после этого мы с Юлей встретились.

Сегодня я ходил с сыном на елку в детский клуб; мы ходим с ним туда каждую неделю. Юрику там нравится – яркие комнаты, полные игрушек, заботливые воспитательницы, другие дети, в основном такие же опрятные и вежливые, и я там играю с ним; и сегодня ему тоже понравилось, он развлекался как мог, хотя само представление с песнями и хороводами не слишком заинтересовало его, ведь он оказался самым младшим участником, и не вполне уловил смысл происходящего. Внушительный Дед Мороз вызвал у него любопытно-подозрительное отношение, и он согласился принять подарок из его огромных рукавиц только с моего одобрения. Юля еще ни разу не была здесь с нами. Вот и сегодня я пришел со своей мамой.

После возвращения с елки, когда я поделился с Юлей основными впечатлениями, а Юрик продемонстрировал ей все подарки, она завела со мной разговор, стоя в прихожей, по обыкновению прислонившись к стене и лишь изредка поднимая взгляд, о том, что мне не стоит дарить ей что-то особенное на Новый Год, поскольку она в очередной раз твердо решила, что у нас с ней ничего не получится. Она приходит к такому заключению время от времени, хотя за последний год с небольшим, считая от одного ужасного скандала, последовавшего за очередным кратковременным примирением, эта идея уже не подается ей с таким апломбом, как раньше – просто потому, что с тех пор я перестал биться о стену ее равнодушия и становиться невольным предметом ее истерик, ради нашего светлого будущего. И неважно, сколько раз наши знакомые или случайные люди скажут нам, какая мы замечательная пара. Последнее просветление случилось с Юлей пару месяцев назад, когда беспрестанные ссоры с ее мамой и братом превысили некий предел, и она решила, что дальше так жить нельзя; к тому же, я примерно в то время расстался со своей новой подружкой (все лето мы с ней летали в облаках, и она повторяла, что ей слишком хорошо со мной, и что ей неловко оттого, что она не может дать мне в замен чего-то подобного, а потом пришла осень, она вернулась к своей учебе, и начала впадать в какую-то затяжную депрессию, и как-то раз расплакалась при нашей встрече и объяснила, что она уже несколько лет страдает безответной любовью к одному типу, который ее не замечает, и что, как бы ей ни было хорошо со мной, она не в состоянии вырвать его из своего сердца, и что поэтому мне лучше забыть ее); и Юля завуалированным образом дала мне понять, что признает свои ошибки, и чувствует себя достаточно созревшей для того, чтобы мы с Юрой стали жить вместе, в своей квартире; еще раз что-то смутно колыхнулось у меня в душе, и я в скором времени, подгоняемый ее жалобами на мою невыносимую нерасторопность, нашел отличный вариант со всеми удобствами в ближнем Подмосковье, как мы и хотели, но к тому времени Юлина психика дала очередной крен, и она, начав с осторожных подозрений о целесообразности такого шага, разошлась до очередного скандала, и вновь закрылась в свою скорлупу молчаливого недовольства. (Она, видите ли, решила отдать Юру в сад и самой пойти работать, но пока она не нашла работу, за сад, естественно, платить буду я). И сейчас эти ее слова – о том, что у нас с ней ничего не выйдет – вызвали у меня только щемящую жалость к ней, стоявшей передо мной, такой тоненькой, почти прозрачной, с длинными темными волосами, облаком вившимися вокруг ее головы, ложась извилистыми прядками на плечи; она всегда была стройной, но после родов стала совсем худышкой, а какой умилительной пышечкой она была во время беременности, это было настоящее чудо – приезжать к ней и каждый раз замечать, как она поправилась и похорошела (хотя раньше мне никогда не нравились пышки). А сейчас  я просто подошел к ней и обнял ее, буквально закутал в свои объятия, ведь я был в зимнем пальто, и прижался подбородком к ее макушке, подумав: «Эх, Юлька, несчастная ты моя девчонка». Какое-то время мы так стояли, поглаживая друг друга по спинам, а потом, закончив обниматься, я сказал ей, что она может не беспокоиться на этот счет, и что мой подарок будет – как и все, что я делаю – от чистого сердца, без всяких намеков (которые она готова видеть в чем угодно). Из всех книжно-киношных героинь она сильнее всего напоминает мне девушку из «Смутного объекта желания» Бунюэля, а еще я поразился меткости ее портрета в худшие времена в рассказе Стивена Кинга «Завтрак в кафе Готэм», из сборника «Все предельно».

И вот, сегодня днем, я стоял перед плакатом с пухлыми снегирями и думал обо всем об этом. Плакат был в витрине магазина, неподалеку от Юлиного дома, куда моя мама зашла, чтобы отдать коробку конфет одной кассирше, в благодарность за то, что в прошлый раз она налила ей черного кофе, когда маме вдруг стало плохо на обратном пути, после того, как она узнала, что Юля вновь рассорилась со мной, передумав переезжать на новую квартиру.

Почему так происходит в жизни, как устроены люди, что такое счастье? Такие простые вопросы, которые мы задаем себе бессчетное число раз, но иногда они кажутся актуальнее, чем обычно. Самое странное, что я вовсе не перестал верить в добро, скорее даже эта вера за последние годы обрела какую-то более глубинную сердцевину. Интересно, что принесет нам всем Новый Год?

Это мы С Юрой "на ёлке". Моя мама - не самый великий фотограф.

Явление Деда Мороза. Юрик - в центре, стоит, прибалдевший, по правую руку "деда". Моя мама - в правой части фотографии, в синей кофте.

Это мы на горке, на обратном пути из клуба. Видны заботливые бабушкины руки.

Это Юля с Юриком в первые месяцы после родов.

Это мы с ним в парке, этой весной. Кормим гулек)