Вчера утром, когда я вышел из метро и направился к заводу, я обратил внимание на одно дерево, высокое и несуразное, высвеченное из окружающей темноты прожектором со стройки. Наверно, это была береза – ствол поднимался без веток метров на десять, а потом ветки топорщились в стороны, как растрепанный веник. Мне оно напомнило макетик на какой-нибудь диораме.

На работе я, в основном, занимался тем, что писал девятую главу «Седьмой книги», о том, как герой едет поездом из Канзаса в Нью-Орлеан и читает личные бумаги своего друга, писателя.

Потом мне позвонила юлина мама, и мы договорились, что я пойду с Юрой на елку в воскресенье. Я поздравил ее с концом света.

- Почему света? Тьмы. Теперь все будет только лучше и лучше.

- Да, точно. Я тоже стараюсь так думать.

Еще я позвонил электрику, которого мы ждали в эти выходные, и в книжный магазин, насчет заказанного альбома по фильмам нуар.

После обеда мы с одним капитаном отправились в индийское посольство, поздравить одного индийского господина с… новым годом. После поздравления мы с ним еще обсудили сложности с визой, возникшие на индийской таможне у одного из наших специалистов. Выслушав нас, индиец стал звонить кому-то по телефону, бормоча в трубку на своем тарабарском языке, а капитан сказал мне тихо: «Да, небось бобла срубить по быстрому решили». Потом индиец сказал, что все будет улажено, и мы немного пошутили о русско-индийской дружбе и культурных обычаях. Когда мы собрались уходить, он заметил, что я «speak English very well», а я улыбнулся и сказал, что «like to read books and watch movies».

На обратном пути, в трамвае, мы с капитаном (дочку которого я подтягиваю по английскому) говорили о жизни – в основном, на семейные темы: о женах, тещах,  родителях и детях. Он сказал, что собирается на новый год выбраться с женой и дочками в Питер, чтобы побыть с ними без тещи («иногда думаю: или я придушу эту суку, или она меня зарежет»); а я вспомнил своего отчима, дядю Женю, который, хоть и провел всю молодость по тюрьмам, был настоящим джентльменом, «дворовым джентльменом».

Потом мы вошли в метро и распрощались, и я поехал в книжный, за альбомом. Альбом мне выдала удивительная девушка (которая обычно выдает заказанные книги), и я подумал, что она слишком хорошая для флирта без серьезных намерений и слишком мне нравится, чтобы осложнять ей жизнь этими намерениями.

Когда я приехал домой, мне позвонила Юля и снова стала проверять мою терпимость какими-то бредовыми претензиями. Закончив этот разговор, я решил, в очередной раз, что она безнадежна и что глупо было надеяться на длительное потепление наших отношений.

Я выпил чаю, включил компьютер и поработал немного над книгой, прежде, чем лечь спать.

В девятой главе есть, в частности, такие строки:

Они говорили об этом так буднично, даже с легкой иронией: "А вот и наш приятель – он, знаете, писатель". Как если бы он был маляром или плотником. Да он и не делал из своего писательства какого-то пунктика – ну да, я писатель, так… сочиняю на досуге, не бог весть что.

Как-то раз одна девушка из их компании с вызовом спросила его: "О чем ты вообще можешь писать? Сидишь там в своей конуре целыми днями, один в четырех стенах. О своих тараканах, что ли?" Его задел этот выпад, такой примитивный и бестактный, и он не нашелся что ответить. Но сам немало удивился: да разве долго нужно думать – о чем писать, если это есть в тебе, достаточно посмотреть в окно, прислушаться к себе, и ты можешь рассказать об этом.

Но если бы они знали, хоть кто-то из них, как иногда он часами сидит, словно в тяжелом бреду, перед листом бумаги, издевательски торчащим из пишущей машинки, и никак не может написать страницу или абзац или даже фразу, не в силах подобрать те самые слова и расставить их в нужном порядке, как он правит их, вычеркивая кусок за куском, с каким маниакальным тщанием он ищет форму, которая смогла бы выразить то содержание, что просится наружу, как в отчаянии он вскакивает из-за стола и бродит кругами по комнате, будто помешанный, проклиная это свое призвание, которое словно гриф сидит у него на плечах, впиваясь когтями в плоть, чтобы он, как рыба в аквариуме пытался передать кому-то за стеклом свои послания обо всем, что кажется ему безумно важным, и как он вновь садится, обессиленный, за стол, и снова смотрит на бумагу, нервно затягиваясь сигаретой, а потом вдруг вскидывается и начинает лихорадочно выстукивать по клавишам, и на листе появляются новые слова и строчки, и абзацы – он чувствует, как это исходит из него, подобно долгожданному дождю после долгой засухи, и получается текст, как раз такой, как надо, и он читает его с бешено колотящимся сердцем, и понимает, что текст хорош, и что он может им гордиться, что только что случилось маленькое чудо. И значит, можно жить.

 

 

 

(На днях, после общения с одним человеком, я стал размышлять о том, что на самом деле отличает мистика от материалиста, и в чем состоит достоинство мистического мировосприятия; и вот что у меня получилось)

Рассуждения о преобладании идеи над материей:

Человек, интуитивно убежденный в многомерности бытия и в жизни личности после физической смерти, может найти общий язык по этой теме с кем-то, кто также в этом убежден, на основании каких-то своих ощущений. Но он не может доказать это «на пальцах» человеку, убежденному в невозможности посмертной жизни. Тогда как последний может запросто доказать свою убежденность: вот, был человек – ходил, говорил, потом умер, не говорит, не ходит, закопали, черви съели – всё, человека нету.

Однако, в чем суть такого «доказательства смерти», какова его неотъемлемая особенность: оно очевидно негативно, его достоверность неразрывно связана с разрушением. Здесь кроется моральный подвох представления о преобладании физического мира над духовным. То есть, все, что можно запросто доказать здесь и сейчас, негативно по сути: доказать, что бумага рвется? – пожалуйста, здесь и сейчас; что стекло бьется – проще простого. Но как доказать созидание? Как можно доказать кому-то, никогда не видевшему рисунка совершеннее газетной карикатуры, что возможно нарисовать картину уровня Брейгеля или Да Винчи? Не взять и показать готовую картину, а именно шаг за шагом показать весь процесс ее создания. Такое доказательство не всякому под силу, оно потребует огромных трудов от того, кто решится его совершить, и немалой веры в возможность подобного чуда от того, кто решится его принять. То есть, что здесь происходит: человеческое сознание создает нечто прекрасное, во что невозможно поверить, пока не увидишь, как бы из ничего – из красок, кистей, холста. Здесь, впрочем, как будто имеется одна "материалистическая лазейка": всякое творчество, так или иначе, опирается на впечатления и ощущения материального мира – если, конечно, не принимать в расчет особой одухотворенности изображенного (что, конечно же, будет «страусиным» маневром, но все же), и любой художник, при всем своем мастерстве, вдохновляется (опять же, принимая «страусиную» позицию в вопросе вдохновения) материальной действительностью, без которой бы не было и картины. Но что в таком случае можно сказать о живописи Сальвадора Дали или другого «художника-фантаста» подобного уровня: они создают на своих картинах образы удивительной жизненности, которых вообще не существует в материальном мире, то есть, образы, порожденные их собственным воображением.

И дальше - что здесь происходит в плане отношения материи и духа? Материя, бывшая изначально в виде каких-то субстанций, растений, живых организмов, иными словами, бессознательная, грубая материя, была преобразована творческим сознанием человека в краски, кисти и холсты, а потом, путем еще большего творчества, с помощью этих средств было создано нечто невероятное и прекрасное. И теперь у нас имеется произведение искусства, которое – заметьте – состоит из грубой материи, но оно не ценится как материя, составленная из тех или иных элементов, а ценится как произведение искусства, порожденное гениальной творческой личностью – и отныне это произведение, состоящее из грубой материи, обреченной на распад и исчезновение, другим словом, на смерть, не будет предано закону материи, но будет охраняемо человеком, вопреки этому закону. Поскольку оно явилось из мира, неподвластного материальной смерти, и должно существовать для вечности.

Нечасто такое случается, чтобы некоторый человек, вошедший в мировую культуру еще до нашего рождения, творческое наследие и саму личность которого мы привыкли воспринимать как нечто раз навсегда устоявшееся, вдруг предстал бы перед нами в ярком, непосредственном образе, полным жизни и живого человеческого обаяния.

Эрнест Хемингуэй, ровесник XXвека, прожил насыщенную, богатую событиями жизнь, в которой были и суровые будни, и рискованные приключения, были взлеты и падения, и творческие поиски, и поиски ответов на вечные вопросы, а также две мировые войны и четыре жены, и несколько гражданских войн и жен.

Любой культурный человек читал его книги, Хемингуэй для всех давно стал классиком, тем самым голосом поколения, рассказавшим нам новые вещи о главном, неотделимым от большой литературы. Но много ли мы знаем о самом Хемингуэе? О его не публичной, человеческой стороне, его внутреннем мире.

 

В скором времени издательство АСТ планирует выпустить сборник интервью Эрнеста Хемингуэя и статей о нем, написанных на протяжении всей его жизни, начиная с 1919 года, когда он, вернувшись с фронта, после тяжелого ранения, рассказывал о своем боевом опыте у себя в школе… Впервые эта книга, названная «Беседы с Эрнестом Хемингуэем», была опубликована в Америке в 1985 году; на русском языке она до настоящего времени не издавалась.

Перевод этой книги издательство доверило мне, и я отнесся к этому заданию со всей возможной ответственностью. То есть, в течение нескольких месяцев прошлой осени и зимы, мне по воле судьбы и призванию выпало быть каждодневным аватаром Папы Хема. А это, скажу я вам – удивительнейшее и сильнейшее переживание…

 

Что ж, пора, пожалуй, переходить ближе к делу – в преддверии выхода книги (если угодно, в рекламных целях) я собираюсь опубликовать у себя в дневнике и в сообществе Live Memory три статьи из нее. Отобрать их из порядка тридцати было очень непросто, но я верю, они придутся вам по душе. Итак, знакомьтесь – Эрнест Миллер Хемингуэй, но вы можете звать его просто Папа.

 

 

Люди зовут его Папа

Мэри Хэррингтон/1946

Перепечатано из «Нью-Йорк пост уикенд мэгэзин» (28 декабря 1946 года), 3.

 

Люди зовут Эрнеста Хемингуэя Папой. Возможно потому, что он – отец современного литературного стиля Америки. Но вероятнее всего потому, что он больше, ярче и душевнее любого человека, куда бы он ни пришел.

А его жена, Мэри Уэлш, военный корреспондент по специальности, так похожа на Марию из фильма «По ком звонит колокол», что, видя ее, так и ожидаешь, что она заговорит на испанском.

Они хорошо дополняют друг друга. Эрнест Хемингуэй – настоящий колосс, а она – такая миниатюрная и элегантная. Они оба видели войну, и теперь хотят спокойной жизни. И она очень хочет сделать его счастливым. Они встретились в Париже во время войны и поженились 15 марта этого года.

Хемингуэи живут сейчас в собственном доме, в 12 милях от Гаваны. Но для этого интервью они встретились с репортером в номере отеля Шерри-Незерленд и провели там четыре часа.

На Папе были серые фланелевые брюки и голубая оксфордская рубашка. Его мокасины темно-рыжего цвета были слегка поношены. Словно дань этикету, он надел длинный галстук в клетку. В свои 47 лет Хемингуэй излучает такое мужское обаяние, что даже девочки-подростки при виде его теряют сознание толпами.

Этот крупный мужчина носит очки в железной оправе армейского образца, выданные ему в 1941 году, когда он был корреспондентом в Китае. Его темные волосы тронуты сединой у висков, и в густых усах также наметилась седина. Голос у него низкий, а речь живая. Отдельные жесты позволяют угадать в нем боксера, а движения его грациозны, как у тореадора.

Мэри (муж зовет ее Котенком) – голубоглазая блондинка, она предпочитает носить свитера и юбки. Ее любимое занятие – очевидно, создавать все условия для того, чтобы муж мог говорить обо всем, что лежит у него на душе, и слушать его при этом.

Теперь, вернувшись в Гавану, он намерен закончить свою новую книгу, 1,200 страниц которой он уже написал. Он не хочет рассказывать, о чем она будет, и никто еще не видел написанного, но ходят слухи, что киношники купили права на экранизацию – еще ничего толком не зная – за 250,000 долларов. По всей вероятности, речь в книге пойдет о Второй мировой войне.

- Это большая книга, - говорит Хемингуэй. – И я едва перевалил за половину. Хочу написать хороший роман и 10-15 рассказов, и не ходить больше ни на какие войны. Хочу растить своих мальчишек.

Пока он заканчивает книгу, Мэри занимается домашними делами, обновляет обстановку, работает в саду. Она ничего не писала в течение года – говорит, что устала. Он поднимается в семь утра и пишет примерно до полудня, она спит допоздна, а после идет в их домашний бассейн и проплывает там полмили. Остальную часть дня они проводят, как пожелают.

Они ведут сейчас тихую жизнь. Мэри недавно болела, и еще не совсем поправилась, а Хемингуэй, тем временем, настраивает себя на большую работу, словно один из созданных им героев, тореадор, перед важным днем.

- Написание романа – это как шестидневная велогонка, - говорит он. – Роман – вещь долгая. Как велогонка, которая длится два года.

Именно поэтому он переехал на Кубу. В Ки-Уэст у него было слишком много друзей и знакомых. А Папа не тот человек, который может оставить друзей в разгар вечеринки и отправиться по своим делам. Он слишком любит людей.

- Писатель не может сослаться на то, что ему надо  работать, - говорит он. – Или готовиться к конференции. Сейчас мы живем достаточно далеко от города, так что, когда ребята выпьют и решат, что неплохо бы проведать Эрнеста, они понимают, что дорога уж слишком дальняя. И телефона, кстати, у нас тоже нет.

Как он работает? За скромным письменным столом, в комнате в дальнем крыле дома. И в этой же комнате стоит еще один письменный стол, массивный и величественный, под стать самому Хемингуэю. Он пишет от руки, без сокращений, коротким, крепким карандашом. И каждая страница требует немалых усилий. Писательство не дается легко Хемингуэю.

- У него есть такой великолепный, огромный стол, - говорит Мэри, - а он им совсем не пользуется.

- Зачем мне такой большой стол? – спрашивает ее муж. – Чтобы казаться себе меньше? Или раскладывать на нем счета?

Он явно не испытывает волнения по поводу своей новой книги. Он – как канатоходец, никогда не должен смотреть вниз.

- Я в свое время немало дров наломал, - говорит он. – Когда ты всю жизнь учишься писать, ты не можешь позволить себе сомневаться в успехе. А если кто-то скажет мне, что ему не понравилась моя книга, я просто верну ему потраченные деньги.

Он буквально боится лести и, кажется, смущается этого. Если ваши похвалы хоть немножко преувеличены, лучше даже не начинайте – таков его совет всем любителям говорить комплименты. И он не согласен с критиками, называющими его величайшим из ныне живущих американских писателей. История, вероятно, покажет, что он заблуждается, но он уверен, что лучший – это Фолкнер.

- Уильям Фолкнер – величайший из живущих, - говорит он. – И Нельсон Олгрен, автор романа «Утро, не приходи».

Другими его литературными фаворитами являются Флобер, Бодлер, Марк Твен, Генри Джеймс и Стивен Крейн.

Хемингуэй – превосходный охотник и даже охотился на львов в Африке. Это – его хобби, и он только недавно вернулся с сафари в Солнечной долине. Его младший сын, Грегори, получает призы за меткость в стрельбе. Папа этим очень гордится.

Каждый поклонник Хемингуэя прекрасно знает, что у него имеется в избытке того, что он сам называет «мужская хватка», как и у его героев. Он родился в 1899 году, и, будучи подростком, убежал из своего дома в Оук-Парке, в штате  Иллинойс, намереваясь стать профессиональным боксером. Но отец, бывший доктором по профессии, убедил его вернуться и закончить школу. Вместо того, чтобы продолжить образование в колледже, он пошел работать в издательство газеты «Канзас-Сити стар». Шел 1917 год, и в Европе была война – в 19 лет Хемингуэй вступил добровольцем в санитарную бригаду и отправился с ней в Италию.

Его перевели в пехоту. Он был ранен при взрыве минометного снаряда, и ему поставили протез коленной чашечки из серебра, который он продолжает носить до сих пор. В 1921 году Хемингуэй вернулся в Америку и женился на любви своей юности, Хэдли Ричардсон. Вместе они отправились в Париж. То было непростое время для Хемингуэя.

Никто не хотел печатать его рассказы. У них родился сын, Джон, которому сейчас 22 года. Во время войны он был капитаном десантников и попал в плен к немцам. В настоящее время он учится в Университете Монтаны.

Через несколько лет Хемингуэй оказался в Испании, которую он знает лучше, чем свою родину, и сделался католиком, чтобы жениться на Полин Пфайффер, которая была католичкой, однако они разошлись после Испанской войны, из-за того, что она благоволила к Франко, который был католиком. У них родились два сына – Патрик, которому сейчас 17, и Грегори (по прозвищу Мышь), которому сейчас 15 – глава семейного бизнеса. Третья жена Хемингуэя, писательница Марта Геллхорн, с которой они вместе освещали Испанскую войну, развелась с ним в декабре.

Мэри родилась в городке Бемиджи, в штате Миннесота, училась в Северо-западном университете, а после этого работала в издательстве газеты «Чикаго дэйли ньюс». По приглашению лорда Бивербрука она поехала в 1937 году в Лондон, работать в издательстве «Лондон дэйли экспресс», и там вышла замуж за журналиста Ноэля Монкса. В прошлом году они развелись. Мэри писала о войне для журнала «Тайм».

Красавица Мэри смеется, когда ее спрашивают, каково это – быть миссис Хемингуэй?

- Это очень здорово, - говорит она. – Хотела бы я всегда жить такой яркой жизнью. Быть замужем гораздо лучше, чем одной. Конечно, можно и одной получать от жизни яркие впечатления, и к тому же, не придется подбирать с пола чьи-то носки. Но это совсем не одно и то же.

Мэри испытывает некоторые сложности на кухне. Дело в том, что их домашняя повариха говорит только по-китайски или, по крайней мере, «ни на одном, известном мне языке», а Мэри не понимает китайского.

- Я покупаю уйму семян для сада, - говорит она, - и украшаю его как сумасшедшая. Это и есть хорошая жизнь. Не просто хорошая, а именно то, что нужно.

Хемингуэй кажется более практичным в этом вопросе.

- Что такое подходящее место для жизни? – рассуждает он. – Это любое место, где ты можешь работать и достойно зарабатывать на жизнь. Мне нужно не много – далеко не так много, как я имею – просто чтобы я мог писать и не беспокоиться о завтрашнем дне.

Кроме того, он настойчиво – и с очевидной искренностью – приуменьшает свой успех. Вот как он сам объясняет любовь читателей к своим книгам:

- Это как с японским языком: у них нет звука «Л», а в моих книгах его сколько угодно.

Оба Хемингуэя – и Котенок, и сам Папа – считают, что это – их последний брак. Они заслужили быть счастливы вместе.

А для тысяч читателей (и читательниц), которым не терпится узнать секрет спального мешка из книги и фильма «По ком звонит колокол», могу сказать, что он имеется у Хемингуэя.

- Он двойной, - объясняет Хемингуэй. – Его можно развернуть, и тогда хватает места для двоих.

 

 

 

 

 

Моя новая книга вышла из печати и в самом скором временем отправится искать своих читателей.

В книге есть заглавная повесть-коллаж под названием "Город" из семи историй о жителях большого города, есть таинственные и в меру невероятные рассказы и собрание эссе на самые разные темы, написанные мной за последние десять лет, а также подборка моих переводов англоязычных рассказов и стихов. Общий объем книги - 606 страниц. Но не бойтесь - скучать вам не придется, обещаю)

 

А пока я публикую здесь предисловие к повести "Город", открывающей книгу.

Идея этой повести возникла у меня в начале осени 2009 года (когда я, с переменным успехом, вот уже пару лет работал над романом «Роза и крест» и готовил к изданию свою первую книгу), хотя первоначально я планировал написать сборник рассказов. Некоторые темы,
такие как одиночество под Новый Год, приключения ночного таксиста или таинственная история со старым кинотеатром, давно волновали мое воображение, и я, наконец, решил, что пришло время выпустить их на волю, отметив при этом, что все эти истории имеют нечто общее – они могут произойти только в большом современном городе. Однако, едва я начал писать вторую из них (не скажу – какую, пусть это добавит интриги), я поймал себя на том, что они перекликаются, обнаруживая внутреннюю взаимосвязь, словно их герои тянутся друг к другу через заголовки, формально разделяющие их. И тогда я решил – раз им так хочется, пусть это действительно будет повесть, и стал уже сознательно перетягивать сюжетообразующие линии из одной истории в другую. Таким образом, читая эти истории подряд, как фрагменты одной повести, вы будете открывать их неявную взаимосвязь и общую логику, либо вы можете читать их в произвольном порядке, но тогда вы лишите себя некоторых забавных моментов и, по крайней мере, двух открытий – одного печального и одного счастливого.

И еще кое-что, помимо общего места действия, объединяет героев этой импровизированной повести. Несмотря на то, что они – разного пола и возраста, от подростков до стариков, и у каждого из них своя история, большинство из которых происходят в разные времена года (помимо центральной истории, действие которой развивается с осени и до весны), все они, конечно же, прирожденные романтики, с тонко чувствующей душой и творческим отношением к жизни.

Так что, приглашаю вас прогуляться по улицам моего неназванного города, и познакомиться с некоторыми его жителями; что касается самого города, то одно можно сказать наверняка – это современный мегаполис, с обширными пригородами, вроде Нью-Йорка, хотя я не упоминал реальные географические названия (кроме одного, но оно дано в воспоминании героя и не привязано к событиям этой повести), поэтому, если вам хочется, вы можете считать его любым другим подобным городом – от Лондона до Токио, с поправкой на английские имена героев.

Дмитрий Шепелев, весна 2010.

Знаменательный день в моей жизни сегодня - сыну исполняется пять лет. Совсем взрослый уже...

 

 

Иной раз удивляешься, откуда столько самости в ребенке - собирает паззлы и конструкторы для семи лет; в детском саду, когда другие дети вырезают из бумаги человечков, сидит и стрижет себе ногти; перед врачом косит под полоумного, ползая на четвереньках и закатывая глаза; а на досуге учит жизни кота, например, убеждая его ходить потише, а то старушка из квартиры снизу затаскает его по судам за нарушение спокойствия... Хотя, что тут удивляться - вы же знаете его родителей.

 

      

Родители, накануне события.

 

29 февраля...
Самый необычный день в году - день из ряда вон. Календарный курьез. Казалось бы, обычная среда, и все же... Числа имеют над нами странную власть.
Сколько людей сбиваются ног, лишь бы сделать что-то особенное в один из таких дней - 31 декабря 1999 года, 1 января 2001-го, 7 июля 2007-го, 20 октября 2010-го, 12 декабря 2012... Кто-то спешит сделать предложение руки и сердца, кто-то - достать билеты куда-то на этот день, кто-то - вскрыть вены...
А я? Как я провел этот самый редкий день в году?
Честно сказать, я не ждал ничего особенного от этого дня. Хотя, какие-то ожидания, все-таки, были. Надо ли говорить, что почти ни одно из них не оправдалось?
С утра я, как обычно по средам, отправился на работу. Мне повезло добраться вовремя, не опоздав ни на секунду, буквально забрав из-под носа начальницы хотя бы один повод к истерике. Подходя к кабинету, я простодушно надеялся, что у меня, как обычно, будет вдоволь свободного времени - в конце зимы здесь  "мертвый сезон" - и я смогу спокойно продолжать переводить Ивлина Во. Не тут-то было. Едва я вошел, как начальница, говорившая с кем-то по телефону, сообщила мне запыхавшимся голосом, как будто под столом крутила велотренажер, что в дирекцию сейчас пришел большущий документ на перевод - страниц на тридцать - и нужно будет сделать его к понедельнику. Я, не раздеваясь, поворачиваюсь и иду в дирекцию за этим документом - оказывается, начальницу ввели в заблуждение, потому что там не тридцать страниц, а сорок шесть. Естественно, при виде такого безобразия, у начальницы начинаются охи-ахи, пар из ушей и нецензурные восклицания в адрес наших индийских заказчиков... После недолгого метания по кабинету, она приняла решение, что нам придется выйти на работу в эти выходные - в субботу и воскресенье - иначе всё пропало. Я говорю, что лично против стахановского движения ничего не имею, но у меня взяты на воскресенье билеты в театр, и приглашена подруга. Начальница, помявшись, говорит, что - так уж и быть - в воскресенье отпустит меня с обеда. "И к тому же, - говорит она, - мы не за отгулы горбатиться будем - оплатят нам в двойном размере, и пусть только попробуют заартачиться - я их так  отчекрыжу"...  И вот, смирившись с неизбежным,  я принимаюсь за перевод этой несусветной технической тугамотины про очередную радарную установку, и даже начальница присоединяется к работе - "Ты давай с начала, а я пойду с конца - встретимся на... где встретимся"... Ивлин Во, естественно, откладывался, как минимум, до понедельника - а я не сомневался, что за выходные успею закончить и сдать первую часть романа. Однако... (Еще в этот день я ждал звонка из издательства, хотя и по другому поводу, но тоже напрасно).  Часам к одиннадцати, когда из сорока шести страниц было  одолено около четырех, принесли еще один документ, на страничку, и совершенно срочный - "Да что они там - долбанулись сегодня"? Я переключаюсь с радара на заявку на ремонт, в которой бедные индийцы слезно просят нас что-нибудь сделать с тем пост-советским барахлом, которое мы им прислали по гособоронзаказу, и через полчаса, закончив заявку, вновь возвращаюсь к радару. Время близится к обеду, а я все набираю строчку за строчкой привычную лабуду про радиоэлектронное подавление, баллистические траектории и прочие азимуты, заглядывая в словари и поминутно отвлекаясь на вопросы начальницы - "А как бы ты вот это перевел"?.. Обычная рутина - сами понимаете - только в необычно сильной концентрации. Закончив очередной абзац, я пробую размять затекшую шею и делаю глубокий вдох, как вдруг, откуда ни возьмись, на меня набрасывается болевой синдром, вгрызаясь острыми иглами в грудную клетку и левый бок - я сижу, не шевелясь, и стараюсь не дышать, чтобы иглы боли не пронзили меня насквозь.  (Кажется, чем-то подобным, только в начальной стадии, страдал герой Де Ниро в "Анализируй это"). А ведь этого вполне следовало ожидать - после того, как вчера я весь день был в делах и провел почти весь вечер на ногах и приполз домой на бровях, лег, естественно, поздно ночью и не выспался, а теперь - вот, пожлуйста. И что самое поразительное - я только вчера купил новую пачку "Кеторола"... Все же, проказница Судьба.  И я сижу ни жив-ни мертв и пытаюсь печатать текст, шевеля одними кончиками пальцев.  Давно у меня не было такого сильного приступа - с прошлого дня рождения, когда меня так прихватило, что пришлось вызвать скорую. Подходит время обеда, но я не спешу в столовую - говорю, что немного отдохну перед едой и осторожно откидываюсь в кресле, прикрыв глаза и обхватив грудную клетку. Минут через двадцать у меня получается вдохнуть приличный глоток воздуха, и еще через пару минут я поднимаюсь и говорю, что схожу, пожалуй, в буфет - перекушу что-нибудь. "Салат мне возьмешь? - говорит начальница. - И бутерброд с колбасой. Возьми два. Грехи мои тяжкие"... После нескольких часов за компьютером, в помещении без вентиляции, приятно пройтись по свежему воздуху - погода сегодня отличная. В буфете, взяв себе чай с пирожком и салатом - за стойкой две буфетчицы, пожилая и молодая (не то чтобы совсем зеленая, а как раз того замечательно очаровательного возрасте без возраста), обслуживают посетителей в четыре руки и на два голоса - я сажусь за столик у окна. Буфет - замечательный: во-первых, там огромные чистые окна, по моде '60-х, за которыми растут деревья, а сейчас они стоят в снегу, и это очень красиво, а кроме того, стены, которые между окнами и вдоль пола, покрашены в чудесный густо-оранжевый цвет, и местами,  в зависимости от освещения, он кажется темно-алым, словно раскаленное железо... И еще там висят репринты советских плакатов: молодой человек за столом, с внешностью чистокровного сына колхозницы и рабочего, благородно-высокопарным жестом отстраняет от себя рюмку, пояснительная надпись гласит: "Пить - здоровью вредить"; какой-то шалопай шепчет на ухо двуликому человеку (с одной стороны - добропорядочный пролетарий, а с другой - злостный буржуйский шпион), с надписью сверху: "Не болтай - враг всегда рядом"; и самый актуальный плакат - по ночному полю едут друг за другом комбайны, и из ближайшего выглядывает веселый и ничуть не уставший парень, а надпись гласит: "Ночь - работе не помеха". Я съедаю салат, глядя на всю эту благодать, и сижу, отпивая горячий чай и жуя пирожок, с каждой минутой пытаясь вздохнуть чуть глубже, чем перед этим. И вдруг, забывшись о чем-то на пару минут, я делаю глубокий вздох и - о, чудо! - иглы боли больше не тревожат меня, приступ прошел. Кажется, шагая после обеда обратно, на рабочее место, я пил воздух словно кислородный коктейль.
Осчастливив начальницу салатом с бутербродами, я вернулся к переводу. Теперь даже эта скучная, рутинная работа совсем меня не угнетала, и я продолжал переводить страницу за страницей, витая где-то в своих мыслях и поминутно подсказывая что-то начальнице. Часам к трем к начальнице зашла закадычная подруга, и они стали пить чай, полушепотом перемывая кости разным людям - так продолжалось около часа. Потом зашел еще один сотрудник и проконсультировался, как ему лучше отдыхать в Сингапуре. А ближе к концу рабочего дня начальнице позвонил кто-то из родственников, и они проговорили минут двадцать. В общем, работа после обеда меня не особенно напрягала - все равно невозможно толком переводить, когда рядом с тобой постоянно что-то творится. В любом случае, за выходные мы должны успеть - отвлекать нас, по всей вероятности, мало кто будет.
После работы я поехал на курсы английского, которые с этой весны веду дважды в неделю (а с прошлого месяца - уже трижды). Но по дороге до метро я поравнялся с нашим адмиралом, местной - прости, Господи - достопримечательностью, исполняющей должность памятника самому себе, и мы прошлись вместе до метро.
- Ты с какого года? - спросил меня адмирал.
- С восемьдесят первого.
- Пизец натуральный. Это ж получаицца, наш новый зам по коммэрсии тебя моложе...
- Такое случается...
- Я в твои годы знаешь кем был? Мне в тридцать пять довэрили атомный крейсер. Это знаешь шо такое - одно неверное движение, и пол Европы узлетить на воздухь. А ты все книжки свои пишешь - как ты комсомолок трахал.
- Что ж... Каждому - свое.
- А потому что надо голову иметь. Я школу с золотой медалью кончил. Поступил в военное училище...
Минуты через три, когда в монологе адмирала возникла пауза, я произнес:
- Моцарт в шесть лет писал симфонии.
- Кто? Это пойти пописать за куст может каждый. Тут ума много не надо. В армию бы тебя...
Навстречу нам по парковой дорожке стал приближаться экскаватор, убиравший снег, с опущенным скребком.
- Наверно, нам придется посторониться, - сказал я.
- Несомненно, - сказал адмирал. - Весовая категория не та.
У метро мы распрощались, и я поехал на курсы.
Занятия прошли на редкость обыкновенно - как говорится, строго по учебнику. Склонности к импровизации никто не проявлял.
В метро на пути домой я дремал.
Уже когда я вышел на своей станции и прошел пол дороги до дома, зазвонил мой мобильник. Я принял вызов и прибалдел - звонила моя давняя знакомая по универу, с которой мы не виделись уже лет пять и не созванивались года три.
- Привет! Звоню тебе в последний день зимы - поздравить с Новым годом.
- Господи Боже! Ты откуда - с Луны или с Марса?
- Откуда-то между...
Мы поболтали минут пять - такое чувство, что виделись только вчера - и договорились непременно встретиться.
Домой я пришел совершенно счастливый . Самый редкий день календаря явно удался.

 

 

      Моя третья книга, "Роза и крест", вышла из печати и поступила в магазины и библиотеки Москвы. В книге имеется одноименный роман, о жизни и отношениях двух молодых людей (своеобразный вариант "Бремени страстей человеческих" Моэма, где любовная линия занимает не менее важное место, чем творческое самовыражение и поиски ответов на вечные вопросы), на 490 страниц, и три малых вещи, тематически связанных с романом. Общий объем книги - 565 страниц.

 

    Где достать:

   1) Книжный клуб-магазин "Гиперион". Ул. Рабочая, д. 38, входная дверь в углу здания, слева, второй этаж. Проезд - ст. метро "Римская". Тел. 8 916 613 4286.

   2) Книжная лавка при лит. институте им. Горького: Ул. Тверской бульвар, д. 25. Проезд - ст. метро Пушкинская. Тел. 694 01 98.

   3) Магазин канцелярских и книжных товаров. Ул. Елецкая, д. 20. Проезд - ст. метро Домодедовская.

   4) Книжная комната в кафе «Сквот». Ул. Рождественка, д. 12/1. Проезд - ст. метро "Кузнецкий мост". Тел. 8 495 625 69 90.

   5) И разумеется, РГБ. Ул. Воздвиженка, д. 3/5. Проезд - ст. метро "Библиотека имени Ленина". Тел. 8 800 100 57 90,

8 495 690 60 62, 8 495 913 69 33.

 

    Все, кто хочет книгу с автографом автора, пишите мне в личку, и мы где-нибудь встретимся.

    Как всегда, я буду рад отправить книгу по почте - всем, живущим вдали от Москвы.

 

Этот образ я видел с тех пор, как задумал новый роман – о любви двух странных молодых людей, затерянных в лабиринтах своих наваждений, стремящихся найти какой-то смысл в жизни или, хотя бы, то, что называется «своим местом», и безжалостно калечащих друг друга этой самой любовью. Предполагалась вещь правдивая и жестокая, даже абсурдная. Это было осенью 2007 года.

 

Постепенно замысел усложнялся, возникали новые сюжетные ходы, раскрывались неожиданные смыслы, множились персонажи. То, что вначале было задумано как прямолинейная история, распадалось на отдельные, самоценные эпизоды, связанные между собой как матрешки или створки алтаря, и исходная фабула развивалась в нелинейное повествование с прологом и эпилогом. Единый массив разделился: сперва на две части, затем между ними вклинилась третья, вскоре я понял, что после третьей должна быть четвертая, а потом к ним приросла и пятая (которая вначале была окончанием первой). Иногда я терялся и делал долгие перерывы, тем временем сочиняя всякие рассказы и эссе, затем снова возвращался к прерванной работе над романом.

Однажды, когда было уже написано чуть больше сотни страниц (и я еще надеялся отделаться тремя частями), я увидел фотографию юной красотки в Интернете, и сразу узнал ее. Это была она – моя героиня, та, о которой я пишу – легкая нимфа, безрассудная, непосредственная, хрупкая и несокрушимая, неотразимая. Та, которая околдует моего героя, станет его счастьем и проклятием, которая перепишет его жизнь навсегда. И теперь мне нужно было как-то приобщить ее к роману. Решение пришло почти мгновенно – я должен нарисовать ее и поместить портрет на обложку книги. Эта идея стала мне обещанием, что роман, все же, будет дописан.

И я продолжал работать над ним – проходили месяцы, сезоны сменялись, шли годы – 2008, 2009, 2010… За это время я успел выпустить в свет две свои книги, написанные, в основном, до возникновения замысла романа, почти закончил третью и начал писать четвертую. А роман медленно, но неуклонно продвигался к завершению. У него уже было название – «Роза и крест», смысл которого раскроется читателю только в самом конце истории.

В начале этого года я увидел на горизонте, из-за четырех с лишним сотен страниц, окончание этой истории, и смахнув пот со лба, принялся работать с новым воодушевлением, одолевая главу за главой, которые делались все объемней и насыщенней, но писать их становилось несравненно легче.

 

Теперь роман написан, и будет отправлен в печать в самом скором времени. Можно сказать наверняка, это моя самая фундаментальная работа – я высказал в ней все, что мог – о жизни, любви, красоте, познании, страдании и преображении. Обо всех чудесах и кошмарах повседневного бытия.

 

 

«Красота по-азиатски»

 

Ты словно роза среди цветов,

Небо ночное, полное звезд - душа твоя,

Легкая как бабочка, глубокая как океан.

Глаза твои - два бесконечно прекрасных окна

В удивительный мир, исполненный тайны и волшебства.

Подобно арфе, голос твой чарующий ласкает слух,

Улыбка твоя - лучезарный рассвет над рекой жизни.

Ветер над цветочными полями шепчет имя твое.

Сегодня со мной случился забавный случай, можно сказать, сущий пустяк, но он, подобно капле, могущей напомнить нам об океане, навел меня на мысль о Провидении...

 

Ближе к полудню, когда завтрак был давно позади, а до обеда еще оставалось не меньше часа, я решил выпить чаю, благо выдалась свободная минута - я налил воду в чайник, вскипятил, достал кружку, и вдруг... - приходит срочная работа, нужно сразу перевести один документ, следовательно чай откладывается. Я сажусь, делаю перевод, отдаю, все довольны, и я вспоминаю про чай - беру кружку, достаю чайный пакетик, кладу сахар, и вдруг... - меня зовет начальница, чтобы ввести в курс дела по новому заданию. Я снова отставляю кружку, уже с пакетиком чая и сахаром, и иду к ней в кабинет. Засим подходит время обеда, и я понимаю, что чай я смогу выпить только после столовой.

Я закрываю на ключ, как у нас принято, кабинет, и иду с приятелем в столовую, но по пути меня перехватывает коллега и говорит, что ему что-то нужно в нашем кабинете. Дело вполне обычное, и я, в энный раз поразившись безжизненности кабинетного устава, даю коллеге ключ и иду дальше в столовую.

Проходит обед, я прихожу из столовой, но к себе в кабинет попасть, разумеется, не могу, пока не вернется коллега с ключом, поэтому я иду посидеть в кабинете начальницы, которая уже вернулась из столовой. Я сижу у нее, листаю журнал, а сам думаю - как-то там ждет меня чай, уже положенный в кружку, вместе с двумя кусочками сахара, и дважды отставленный. И тут начальнице приносят шоколадку, за добросовестный труд, и она приглашает меня выпить с ней чаю, говорит, открывай буфет, выбирай себе чай и пей. И представляете - мне так грустно сделалось, думаю, ну что же это, бедный мой чай, все ждал меня, ждал, уже буквально был на расстоянии глотка, а я его так и не выпью... А мне он, к тому же, нравится сам по себе - не черный и не зеленый, а серый, с мягким вкусом и ароматом. И вот, я наливаю себе кружку кипятка, открываю буфет начальницы и смотрю, какой бы чай выбрать - а чаев у нее видимо-невидимо, один чудней другого. И я уже думаю, возьму что ли простой черный... И вдруг! Вижу, в самом углу, коробку такого же серого Гринфилда, как у меня. И так мне сразу приятно стало... Думаю, ну надо же... все-таки назначено мне выпить эту чашку чая) Только еще с шоколадом))

 

А свою кружку чая, долгожданную, я выпил потом, ближе к вечеру.

 

Вот так и судьба человеческая - бывает, мы пожелаем чего-то, задумаем некий план, начнем его исполнять, потом встретим непредвиденные препятствия, растеряемся, усомнимся в успехе, но в итоге случится именно то, чего мы желаем, пусть даже самым неожиданным образом, если только окажется, что наше желание совпадает с желанием Провидения.

   Может быть, есть люди-камни или даже люди-скалы - твердые, неизменные, идущие по жизни со своим набором понятий, знающие цену вещам и людям, такие, которых ничто не проймет, которые не слышат голоса своего сердца, не знают ночей и дней своей души, никогда не сомневаются, и ни во что не верят. Наверно, таких людей на свете немало, но о них вам расскажет кто-то другой, а мне они не интересны.
   Я лучше расскажу вам про людей-цветов или, может, людей-деревьев, которые всю жизнь тянутся вверх, к чему-то неведомому, которых влечет удивительное и прекрасное, такие люди одержимы страстями и стремлениями, они надеются и верят, и часто бывают в сомнениях, борются с миром и с самими собой, и всегда ищут высший смысл во всем, что доставляет им радость и боль, и лепит их судьбы причудливым образом.
   Наверно, есть среди них такие, которые получают благословение Жизни каким-то бесплотным образом, напрямую из тонкого мира, они обретают самих себя в одиночестве, и ничто человеческое их по настоящему не трогает. Но есть и такие, которые долгие годы остаются лишь тенью самих себя, и ни познания, ни откровения не могут им открыть их настоящую природу и указать им путь к дому, и только если их коснется другое человеческое существо, Посланник света, знающий по имени их сердце, они могут раскрыться во что-то замечательное и прекрасное, и стать теми, кто смотрит в лицо Вселенной с улыбкой.

 

   Да будет Жизнь таких людей-цветов нескончаемым таинством, и да будут благословенны их Посланники света)

   Как бы это сказать... Новый год - праздник, все же, хороший. Нет, не так. Новый год... нам нипочем, когда рядом друзья! Вот, это уже ближе к истине)) То есть, я уже, можно сказать, переварил это событие, вплел его в полотно моей жизни и отправил в архив. Потому что, Новый год - это же не просто так. Ты стараешься, бегаешь - ищешь подарки, что-то такое готовишь, думаешь - как бы кого не забыть, а потом оно приходит, и ты все сделал по плану, и все, кого касается, вроде, довольны, но у тебя вдруг возникает препоганое ощущение, что всё совсем не так, и ты начинаешь думать о жизни, подводить какие-то итоги, потом уходишь к себе в комнату и смотришь один "Поцелуй вампира". Сидишь себе и смотришь, как герой Ника Кейджа медленно и весьма вдохновенно сходит с ума. А еще ты при этом знаешь, что там, где-то там, в соседнем доме, на соседней улице, тебя ждут друзья, то есть не то, чтобы так вот сидят и ждут, а просто они там где-то есть, и, вроде как, веселятся до опупения, и были бы непротив, чтобы ты к ним влился. Но ты не вливаешься, ты сидишь тут один и тупишь, с Ником Кейджем, образца 1989 года, на пару.

 

   Но вот, ты почему-то нажимаешь паузу, сворачиваешь видео и заглядываешь в почту. А там - Господи Боже - там подзравления! И среди них есть такие, а точнее даже такое... что ты читаешь его и чувствуешь, что спасен! И что друзья тебя уже совсем заждались, и надо скорее пойти к ним, влиться. И ты идешь, и вливаешься, и все хорошо.

   В числе прочего, мне очень помогла черепашья терапия - брат, видеогеймер со стажем, большой любитель навороченных леталок-стрелялок, а также гонок и стратегий, достал неведомо откуда старую добрую бродилку, "Черепашки-ниндзя", и мы вчетвером уселись у компьютера и играли до полного удовольствия.

   А когда я шел домой, я вдруг подумал... Из четырех черепашек мой любимый герой - Донателло, изобретатель (у него фиолетовые повязки и длинный шест), но, учитывая, что их всех зовут именами гениев Возрождения, было бы логичнее назвать его Леонардо (с синими повязками и мечами), который считается самым умелым бойцом... Так, в чем прикол? Может, американцы опять всё напутали...

 

 

   И тогда я вспомнил об Александре Петровиче Бондареве... В общем, был у меня в универе один замечательный лектор, профессор литературы, Бондарев Александр Петрович. Он рассказывал нам о средневековой, а потом и современной литературе Западной Европы и Америки. Из всех лекций, его я любил слушать больше всех. Это было так, как будто ты приходишь не учиться чему-то, а просто послушать интереснейшего человека, корторый, очевидно, сам ловит кайф от того, что рассказывает. (Наверно, так можно сказать о Хазанове). Причем, Александр Петрович знал свой предмет на зубок, вдоль и поперек, с подкладки и с изнанки, то есть, как кит - океан, и еще он был жутко продвинут по части всяких теоретических заморочек. Например, однажды он расказал нам о таких понятиях, как апофатика героя и алеаторика сюжета. Суть их - в неподвластности року, каких-то предначертаний судьбы: "апофатический" значит "отрицающий" (как апофатическое богословие), то есть, такой, как античный Орест, который все время творит какие-то несусветные вещи по зову своего сердца, вызывая негодование других людей и гнев богов; "алеаторика" же означает, буквально, "жеребьевку" (alea jacta est), то есть, когда сюжет произведения развивается не так, как можно было ожидать из предыдущего, а делает какие-то внезапные, оригинальные ходы. И в итоге, сотворяется новый мир, вопреки обстоятельствам.

   (В моей первой повести, "Тот, кто слышал драконов", я списал с Александра Петровича профессора Брауна, который читает лекции по литературе в универе, где учится Крис, главный герой).

   И вот, к чему я все это - может быть, в этом и состоит мудрость жизни - быть не тем, кем тебя назвали, а самим собой, и делать не то, что написано по сценарию, а то, что тебе говорит сердце?...

 

 

Донателло

(единственный черепашка-ниндзя, который улыбается)

   Всех - с наступающим!

   Решил я вам устроить творческий сюрприз (он, может быть, не вполне новогодний, но зато весьма оригинальный) - опубликовать фрагмент своего нового романа, "Роза и крест", который в настоящее время уверенно, хотя и не без некоторых взбрыков, движется к завершению.

   Сейчас я заканчиваю четвертую часть, а точнее, 33-ю главу (всего их, вероятно, будет 50), и подбираюсь к основному действию, ради которого, собственно, и затеял этот роман... Это вещь неоднозначная, многоплановая, нелинейная, но неизменно жизненная - о подростковом одиночестве, семейных драмах, о страстях и самоотречении, безумии и прозрении, о поиске ответов на вечные вопросы, и конечно, о любви, жгучей, томительной и безысходной. В общем, это довольно кошмарный коктейль... и очень человеческий.

   И вот, что я вам предлагаю: пусть вы напишите в комментариях любое число от 1 до 33 (по числу готовых глав), а можно еще и 0 (это будет значить пролог), а я сложу первые три числа и выдам вам фрагмент той главы, которая получится. Если получится больше 33, я сложу однозначные числа и получу что-нибудь подходящее. Ну как - есть интрига? Если постараетесь, можем успеть до Нового года)...

 

 

*   *   *

   Итак... 7 + 16 + 7... = 30! Глава 30, шестая глава четвертой части - это предыстория героя, о его поисках смысла жизни и правды... в семинарии:

 

Стоило ему определиться, как он увидел, что практически всю свою жизнь он пытался решить этот вопрос – в детстве, когда играл с мальчишками, в общении со старшими, в школе и во дворе, и даже здесь, в семинарии; вопрос добра и зла никогда не оставлял его в покое.

И также несомненно было то, что этот вопрос волновал всех людей и во все времена, без исключения. В самом деле, за что бы ни брался человек, какую бы задачу ни решал, личностного ли плана или общественного, в творчестве или по работе – он всегда сталкивается с бесчисленными, пусть даже подсознательными, дилеммами: хорошо-плохо, полезно-вредно, добро-зло. Думаем ли мы о будущем, вспоминаем прошлое или рассуждаем о чем-либо в настоящем – всему мы выносим свои моральные оценки.

Тема эта столь же актуальна, сколь и необъятна в пределах одной дипломной работы, и Тимофей, сознавая это, решил сосредоточить основное внимание на вопросе двойственности понимания добра и зла «в миру» и «в церкви». Все люди изначально обладают этим пониманием, оно непроизвольно, почти инстинктивно, и как правило, основано на потребительском отношении к окружающему; такое отношение было знакомо и Тимофею, как любому современному человеку, теперь же, будучи сознательным христианином, он учился видеть зло по-христиански. На первый взгляд, здесь не должно было существовать значительных различий, но если копнуть поглубже, выявлялся ряд интересных расхождений.

Например, большинство людей всегда стремились к материальному обогащению, и это считалось совершенно естественным – в современном обществе умение «делать деньги» является сильнейшим показателем успеха, а принцип соревнования и стремление к лидерству проникают собой все сферы жизни; но для христианина в этом есть что-то постыдное, поскольку его мораль говорит: кто хочет быть господином над другими людьми, тот пусть будет им нижайшим рабом, и если есть у кого вторая рубашка, пусть он отдаст ее тому, у кого нет ни одной (настоящий христианин никогда не мог бы быть бизнесменом или политиком). Еще сильнее заметно это расхождение в любовных делах: большинство современных людей, для которых понятие «свободной любви» стоит в первом ряду безусловных ценностей, относятся вполне нормально к тому, чтобы сходиться с кем-то и расставаться, жениться и разводиться, если они чем-либо не устроили друг друга, чтобы затем искать себе нового спутника; но для христианина брак – это священный обет перед Богом и церковью, поэтому двое людей, соединившие себя этими нерушимыми узами, должны, несмотря ни на что, идти по жизни вместе, разделяя все радости и печали, даже если с некоторых пор они оба считают, что их брак был ошибкой (в католицизме, например, развод вообще недопустим). Смерть для нормального человека является неизбежным злом и вызывает непроизвольный протест, современная наука всячески старается продлить физическую жизнь; но для христианина смерть по естественным причинам является благом («успением»), и чем раньше умирает человек, тем более безгрешным он предстает перед Богом (получается, что лучше всего было бы вообще не рождаться).

Учитывая все вышеизложенное, можно сказать, что «в миру» люди привыкли мыслить и действовать по принципу «как у людей»; в церкви же любая мысль и действие оцениваются с точки зрения загробной жизни и возможной греховности, и это значительно меняет всю картину мировосприятия.

Исследуя эти противоречия, Тимофей старался не придерживаться исключительно церковной или мирской точки зрения, он открывал свое собственное видение, основанное на личном опыте и прочитанных книгах. Это было видение человека, сознающего наличие некоего скрытого от мирского зрения уровня бытия, но не ограниченное кругом христианских понятий. Иначе говоря, это видение было мистическим.

   А теперь специальный бонус для Narbeleth, из главы 13, седьмой главы второй части, предыстории героини, о ее сексуальных мытарствах:

  

Тем временем, приближался октябрь, а вместе с ним – двадцатый день рождения Камилы, и высока была вероятность того, что ей придется провести его в клинике. В другое время это могло бы расстроить ее, но сейчас она была даже рада оказаться вдали от внимания родственников и немногих друзей. При желании она могла бы уезжать ночевать домой, но предпочла не делать этого, решив оставаться в клинике до завершения курса.

Основной упор в программе реабилитации делался на сеансы групповой психотерапии, проходившие следующим образом. Все участники, вместе с психологом, рассаживались по кругу и начинали по очереди делиться своими проблемами, тогда как остальные высказывали свои мнения, задавали вопросы или подбадривали. Поощрялась максимальная раскрепощенность – все участники должны были полностью довериться друг другу и сбросить с себя груз своих фобий и маний, позволив себе забыть на какое-то время, что они – пациенты психиатрической клиники. Также они разыгрывали своеобразные сценки на основе своих историй, когда главный участник обращался к одному или нескольким так, как если бы это были люди из его жизни, имеющие для него особое значение, которым он, в силу каких-либо причин, не мог высказать все это лично. Иногда в ходе таких сценок страсти накалялись настолько, что психологу приходилось разнимать участников, чрезмерно вошедших в свои роли.

В числе подарков на день рождения, Камила получила краткую биографию Мэрилин Монро, знак внимания бабушки по отцу, и эта книга совершенно захватила ее. Помимо прочего, там говорилось, что Мэрилин, эта секс-легенда мирового кино, воплощенная мечта любого мужчины, перед которой трепетали самые завидные кавалеры, никогда в жизни не испытывала оргазма, и по-видимому, не жаловалась на это. Камила придала особое значению этому обстоятельству, связав его со звездным статусом актрисы. Ведь если рассуждать здраво, так ли уж это важно – переживание каких-то физических ощущений, этих нервных конвульсий с временной потерей ориентации в пространстве, того, что французы называют «маленькой смертью». Быть может, в этом и состоит секрет благополучного пути к успеху в жизни – научиться контролировать мужчин через секс, получая от них то, что тебе нужно, оставаясь при этом холодной и здравомыслящей?

Вскоре ей представилась возможность проверить свою новую теорию. Иногда в столовой она замечала пожилого человека импозантной наружности, который держался в стороне от остальных и не раз бросал на нее недвусмысленные взгляды. Сначала она даже подумала, что это один из врачей, но потом поняла, что он тоже пациент, только она не знала, от чего именно он «поправлял свою крышу». Познакомиться с ним не составило труда – стоило лишь раз присесть за его столик, и вот они уже ходили обедать вместе. Имя ее нового ухажера вполне соответствовало его внешности – Исаак Максимович. Раньше ей еще не приходилось близко общаться с мужчиной настолько старше себя, возраст которого она определила как «ранне-пенсионный», но он показался ей интересным, его манеры очаровали ее, а его преклонные года вызывали в ней ощущение власти над ним. Однако, ее попытки разузнать что-либо о его недуге оказались тщетны, он лишь уклончиво отвечал, что душа человеческая, как и любой другой орган, также нуждается время от времени в профилактике.

Исаак Максимович был в разводе и имел взрослую дочь, но не поддерживал ни с ней, ни с ее матерью почти никаких отношений, и вовсе не по своей вине, как он объяснил Камиле. Жил он один, в трехкомнатной квартире на Тверской улице, и нужно ли говорить, что из клиники он отправился к себе домой вместе с Камилой.

Как только они стали жить под одной крышей, его галантное обхождение с ней сменилось на обращение хозяина со своей содержанкой, тем более нелепым выглядело его скорое предложение женитьбы, от которого Камила благоразумно отказалась. Она так и не выяснила, что побудило его обратиться в клинику, но почти не сомневалась, что это было как-то связано с сексуальной сферой, поскольку Исаак Максимович воспринимал свой половой член едва ли ни как отдельную личность и порой совершенно внезапно, будучи полностью одетым, заставлял Камилу ублажать его. К тому же, он предпочитал секс в ванной и почти всегда при этом мочился на Камилу. Иногда он заставлял ее ходить по квартире голой, заниматься уборкой или обслуживать его на кухне, сам при этом оставаясь как будто совершенно равнодушным к ней.  Все эти причуды старого извращенца в сочетании с безбедным существованием угнетали Камилу, размывая ее представления о жизненных ценностях, кроме того ей совсем не удавалось, вопреки первоначальному намерению, оттачивать на нем свои чары опытной соблазнительницы.

 

 

Фрагмент главы 9, для Ладанки:

 

Мы не будем вдаваться в тонкости психологии и пытаться понять, какие глубинные факторы двигали этой юной кокеткой, заставляя ее пускаться во все тяжкие – ощущение своей ненужности, чувство неудовлетворенности,  недостаток отцовского внимания или жажда самоутверждения – вариантов может быть великое множество, и все они, по-своему, верны, так что оставим это мудрствование кабинетным знахарям. Мы же просто отметим, что к семнадцати годам Камила сделалась прожженной шлюхой, и с этим уже ничего не поделаешь. Сама она об этом не слишком беспокоилась, ее родители и брат были не в курсе, а Господь Бог и без того имел проблем по горло.

 Погуляв без учебы или работы месяц-другой, Камила устроилась официанткой в одно придорожное кафе и поступила на заочное отделение полиграфического колледжа. Подгулявшие посетители – бесшабашные ребята, задорные таксисты и разнорабочий люд – нередко награждали ее шлепком по упругой попке, пока она перемещалась между столиками с подносом в руках. Иногда они приглашали ее встретиться где-нибудь после работы, и она редко кому отказывала. Как-то раз она уехала с целой компанией развеселых молодчиков, и на следующий день ей пришлось взять отгул, сославшись на плохое самочувствие, чтобы как следует прийти в себя и заретушировать синяки и царапины на открытых частях тела. Там же у нее завязались отношения с одним молодым посудомойщиком, но вскоре их застукали вместе в туалете, и Камиле пришлось уволиться. Разумеется, больше они не встречались.

После этого Камила около года проработала курьером. И за это время число ее партнеров дошло почти до пятидесяти. Занятие сексом сделалось для нее чем-то настолько естественным и повседневным, что она уже не придавала ему особого значения, и к тому же, она, по-прежнему, не получала никакого удовольствия. Секс стал для нее чем-то вроде рукопожатия, тем более, что большинство ее совокуплений занимали не намного больше времени и очень редко проходили в кровати. Иногда мужчины давали ей деньги и, хотя поначалу, это ее смущало, со временем она привыкла, тем более, что ей всегда не хватало наличности.

Она занималась сексом в общественных туалетах, в подъездах, на лестничных клетках, в подвалах, на задних дворах, в подворотнях, в машинах, в ночном метро, в лесу, в чужих квартирах и в номерах отелей; она занималась сексом с молодыми и пожилыми, с весельчаками и крутыми, с мускулистыми красавцами и бритоголовыми громилами, со славянами и кавказцами, в любое время суток, с презервативами и без, стоя, лежа, сидя, в трезвом виде или под градусом, вдвоем или с несколькими партнерами.

Когда жизнь поворачивалась к ней своей темной стороной, и ей становилось особенно не по себе, Камила садилась в автобус и ехала в аэропорт Домодедово, чтобы молча смотреть, как самолеты взмывают в небо, унося пассажиров куда-то вдаль. В эти минуты на нее накатывали милые сердцу воспоминания о временах далекого детства, и слезы тихо катились по ее щекам, пока она смотрела на взлетающие самолеты, и сквозь них, вглубь самой себя. Аэропорт был одним из немногих мест, сохранивших для нее ореол романтики и чистоты, и она предпочитала не знакомиться там с мужчинами.

При всей своей неразборчивости в связях и убежденности в бессмысленности долгих отношений, нельзя сказать, что сердце Камилы всегда оставалось холодным; иногда она внезапно сознавала, что испытывает определенные чувства к своему партнеру, что-то вроде влюбленности, и это обескураживало ее, уводя твердую почву из-под ног и подтачивая уверенность в своей независимости. Но обычно в таких случаях мужчины первыми бросали ее, и она даже не могла понять, что их к тому побудило – быть может, они, так же, как и она, заранее не планировали длительных отношений? Ведь все они были свободные люди, и сердца их тоже были свободны.

 

Где-то я читал о таком наблюдении, что культуры, известные своей сентиментальностью, например, немецкая или японская, имеют не меньшую склонность к чрезвычайной жестокости. И это вполне объяснимо - ведь оба названных душевных качества равно противоестественны и являются следствием своеобразной душевной истерии: сентиментальность - это болезненная мягкость; жестокость - это болезненная строгость.

Сегодня я подумал об этом, когда шел в рабочую столовую и смотрел на большую нарядную елку во дворе предприятия и на фасады корпусов, увешанные гирляндами, это здесь-то, где люди суровы как на войне, а верность дисциплине доходит до абсурда, и за малейшее - ровным счетом ни на что не влияющее - отступление от устава с вас так и норовят спустить шкуру.

 

   Хорошая новость для моих московских читателей - появилась еще одна точка, где представлены мои книги - это книжный клуб-магазин "Гиперион". Как следует из названия, это - не просто магазин, скорее, некое особое, книжное пространство, очень уютное и оригинальное - когда приходишь туда, тебя окутывает своеобразная, мягкая и ненавязчиво интеллигентная атмосфера, выдержанная в эклектичном духе минувших эпох, там есть столики, за которыми можно сидеть в свое удовольствие и читать книги, есть барная стойка с самоваром и чайно-кофейным аппаратом, вообще много всего интересного. Сразу чувствуется, что это место оформляли люди понимающие, со своим подходом, с душой. Помимо всех прочих достоинств, там есть немало замечательных и редких книг - художественных, научно-популярных, исторических и религиозных, а также сказок и альбомов.

   График работы - без перерывов и выходных!
   Адрес: ул. Рабочая, д. 38, второй этаж, ст. метро Площадь Ильича или Римская .
   Телефон: +7 916 613 4286

   Карта:

   http://www.hyperionbook.ru/

   На этот раз я решил заглянуть в сей знаменательный день в многоизвестную "нехорошую квартиру" Михаила Булгакова, где он провел самые житейски неспокойные и творчески насыщенные годы, и которую сделал местом действия своего бессмертного романа "Мастер и Маргарита".  Впечатления я получил самые что ни на есть... булгаковские. Особенно меня порадовал огромный черный пушистый котище, зовомый, естественно, Бегемотом. Бывает, что какое-то место и человек как бы находят друг друга и раскрывают в себе какие-то новые, неведомые до того, грани. Мне кажется, здесь имел место как раз такой случай.

 

 

Для начала - дань традиции, пусть даже чисто символическая.

 

 

А теперь - вперед!

 

 

Почувствуйте мистику в стиле модернъ.

 

 

На верхний этаж, под самое небо...

 

 

В одном шаге от цели.

 

 

Кабинет писателя.

 

 

Булгаковский Ундервудъ.

 

 

Кот Бегемот.

 

 

Зеркальный фотопортрет.

 

 

Великий "закатный" роман.