вечером на людей много всякого находит. особенно когда они живут совсем одни. воспоминания, мысли, вспышки образов – единственные компаньоны во время трапезы, просмотра фильмов с невнушительным содержанием, уборки… сна.
-как ты вообще решилась кошку завести? – спросила Девочка с недоумением в глазах.
-ну знаешь… скучно одной жить. приходишь – никого, уходишь – никого; иногда очень грустно бывает, а поговорить не с кем. а за котом можно ухаживать, кормить его, убирать за ним, играть… ну знаешь, что там с домашними животными делают. когда я одна – мне ничего не нужно, холодильник пуст и свет везде выключен. будто и не живет никто тут.
-а… ну я-то не знаю, у меня родители дома, собака… я люблю свою собаку.
«рада за тебя» - подумалось. но промолчала.
иногда поверх гула бытовых приборов пробивался непонятный звук – то ли скрежет, то ли стук. такой, про который детям некоторые родители говорят «это барабашка!» (если они молодые) или «это домовой!» (если старшее поколение, скорее всего даже бабушка – дедушки обычно в такое не верят). они-то уже забыли, что значит страх перед неизвестностью; не помнят, как бросает в дрожь от вида штор, раздуваемых сквозняком – «а вдруг привидение?!». взрослые практически забыли, как бояться темноты, потому что в их головах совершенно другие страшные вещи: долги, болезни, проблемы на работе…
-представляешь, теперь мне не на что купить одежду. все деньги уходят на погашение кредитов…
-ну ничего… как-нибудь справитесь, все образуется. – так и представляется ободряющее похлопывание по плечу. пожалуй, это самый беспомощный жест в человеческом арсенале, сразу после опущенных в бессилии рук.
-конечно! все будет хорошо, нам уже не впервой.
помню те времена – смутно, клочьями и обрывками, но все же… тогда плохо кормили, не покупали игрушек и баночка варенья была величайшим счастьем в мире. как у экономики СССР по теории Кондратьева, у нашей семьи были периоды спада и подъема; точно маленькая надувная лодочка пыталась пересечь море в шторм. волны вздымались высоко – и на пике ждали игрушки с каждой зарплаты, коробки пирожных из самой лучшей кондитерской в городе, походы в театр и карусели. но далее следовал быстрый спуск, и ни один из них не сулил ничего хорошего. тогда не покупали мороженого за 2,50 и заставляли есть соевое мясо. а еще одежду на рынке покупали – там был сэконд-хэнд, как это называют, на советских алюминиевых раскладушках. все на открытом воздухе, и тогда тоже неприятно было брать чужую одежду. сейчас это уже переросло в подсознательное табу, но тогда было гораздо легче. для меня там ничего не приобреталось, наверное потому что одежде не придавали значения. даже потом мой гардероб не стал богатым. наверное, у некоторых людей карма такая – носить что попало, хотя, если подумать, не в одежде ведь счастье… а от этих мыслей становилось еще грустнее, потому что казалось, что я сама себя в этом убедить пытаюсь.
-вот поеду в Финляндию – что тебе привезти?
-даже не знаю… розарий купишь?
-а что это такое?
-ну… четки. как эти, которые у меня на шее висят.
-ты думаешь, мне по дороге там собор какой или храм попадется?
-не знаю…
-да и зачем они тебе?...
в вопросе веры я была некомпетентна всю свою жизнь - даже после того, как прослушала в университете курс лекций по истории религии. вроде на первый взгляд – совершенно очевиднейшая вещь, что если ты в младенчестве прошел обряд крещения в православном храме, то и будешь православным пока тебя не закопают, или же пока не снизойдет на тебя просветление Будды, милость Аллаха, или же еще что-то еще. хоть и говорят, что веру менять – нехорошо; ничего, новый патрон поддержит, защитит и предоставит к твоим услугам свой собственный рай, конечно, если будешь себя хорошо вести. а ведь если мыслить в утопических масштабах, то бог мог бы быть один для всех, и рай был бы общий. неприятно, наверное, когда твои близкие люди – православные, а ты мусульманин и после смерти вы в раю не встретитесь, потому что после единого жизненного пути вас ждет развилка без возможности повернуть назад. хотя для меня «Ave Maria» и «Богородице, дева, радуйся» звучат с одинаковой силой, и от звуков обоих песнопений я могу плакать с равной искренностью.
мама рассказывала, что когда мне дали подержать свечку во время крещения, я не захотела отдавать ее обратно батюшке. подняла крик и сжала несчастный кусочек воска изо всех сил. наверное, меня там надолго запомнили, такую маленькую и строптивую. я и теперь часто прохожу мимо этого самого храма, он по самым необъяснимым причинам кажется мне родным и близким, пусть после этого я посетила его не более десятка раз, эти камни помнят меня, эхо моего детского плача.