Эти загадочные англичанки. Элизабет Гаскелл. Вирджиния Вулф. Мюриэл Спарк. Фэй Уэлдон – М.: Прогресс, 1992

В. Вулф. ДЖЕЙН ОСТЕН

    Если бы мисс Кассандра Остен выполнила до конца свое намерение, нам бы, наверно, не осталось от Джейн Остен ничего, кроме романов. Она вела постоянную переписку только со старшей сестрой; с ней одной делилась своими надеждами и, если слух правдив, своим единственным сердечным горем. Но на старости лет мисс Кассандра Остен увидела, что слава ее сестры все растет и в конце концов еще, глядишь, настанет такое время, когда чужие люди начнут интересоваться и исследователи изучать, поэтому она скрепя сердце взяла да и сожгла все письма, способные удовлетворить их любопытство, оставив лишь те, которые сочла совершенно пустяковыми и неинтересными.

    Потому мы знаем о Джейн Остен немного из каких-то пересудов, немного из писем и, конечно, из ее книг. Что до пересудов, то сплетни, пережившие свое время, это уже не просто презренная болтовня, в них надо слегка разобраться, и получится ценнейший источник сведений. Вот, например: «Джейн вовсе не хороша и ужасно чопорна, не скажешь, что это девочка двенадцати лет… Джейн ломается и жеманничает», — так пишет о своей кузине маленькая Филадельфия Остен. С другой стороны, есть миссис Митфорд, которая знала сестер Остен девочками и утверждает, что Джейн — «самая очаровательная, глупенькая и кокетливая стрекоза и охотница за женихами», каких ей случалось в жизни видеть. Есть еще безымянная приятельница миссис Митфорд, она «теперь у нее бывает» и находит, что из нее выросла «прямая, как палка, серьезная и молчаливая фанатичка», и что до публикации «Гордости и предубеждения», когда весь свет узнал, какой бриллиант запрятан в этой несгибаемо-

495

сти, в обществе на нее обращали не больше внимания, чем на кочергу или каминный экран… Теперь-то, конечно, другое дело, — продолжает добрая женщина, — она по-прежнему осталась кочергой, но этой кочерги все боятся… «Острый язычок и проницательность, да притом еще себе на уме — это поистине страшно!». Имеются, впрочем, еще и сами Остены, племя, не слишком-то склонное одаривать друг друга панегириками, но тем не менее мы узнаем от них, что «братья очень любили Джейн и очень гордились ею. Их привязывали к ней ее талант, ее добродетель и нежное обращение, и в последующие годы каждый льстил себя мыслью, что он видит в своей дочери или племяннице какое-то сходство с дорогой сестрой Джейн, с которой полностью сравниться, конечно, никто никогда не сможет». Очаровательная и несгибаемая, пользующаяся любовью домашних и внушающая страх чужим, острая на язык и нежная сердцем — эти противоположности вовсе не исключают одна другую, и если обратиться к ее романам, то и там мы наткнемся на такие же противоречия в облике автора.

    Во-первых, этой чопорной девочке, про которую Филадельфия писала, что она совсем не похожа на двенадцатилетнего ребенка, а ломается и жеманничает, как большая, предстояло вскоре стать автором на диво недетской повести под названием «Любовь и друшба», которую она написала, как это ни удивительно, пятнадцати лет от роду. Написала, по-видимому, просто для развлечения братьев и сестер, вместе с которыми обучалась наукам в классной комнате. Одна глава снабжена шуточно-велеречивым посвящением брату; другая иллюстрирована акварельными портретами, сделанными сестрой. Шутки в ней семейные, лучше всего понятные именно домашним, — сатирическая направленность особенно ясна как раз потому, что все юные Остены насмешливо относились к чувствительным барышням, которые, «испустив глубокий вздох, падают в обморок на диван».

    То-то, должно быть, покатывались со смеху братья и сестры, когда Джейн читала им новую сатиру на этот гнусный порок: «Увы, я умираю от горя, ведь я потеряла возлюбленного моего Огастеса! Один роковой обморок стоил мне целой жизни. Остерегайся обмороков, любезная Лора, впадай в бешенство сколько тебе будет угодно, но не теряй сознания…» И дальше в том же духе, едва поспевая писать и не поспевая соблюдать правописание. Она повествует о невероятных приключениях Лоры и Софьи, Филендера и Густавуса, о джентльмене, который через день

496

гонял карету между Эдинбургом и Стерлингом, о сокровище, выкраденном из ящика стола, о матерях, умирающих с голоду, и сыновьях, выступающих в макбетовской роли. То-то, должно быть, хохотала вся классная комната. Тем не менее совершенно очевидно, что эта девочка-подросток, сидя отдельно от всех в углу гостиной, писала не для забавы братьев и сестер и вообще не для домашнего потребления. То, что она писала, предназначалось всем и никому, нашему времени и времени, в которое она жила; иными словами, уже в таком раннем возрасте Джейн Остен была писательницей. Это слышно в ритме, в законченности и компактности каждой фразы. «Она была всего лишь благодушная, воспитанная и любезная девица, так что не любить ее было не за что, мы ее только презирали». Такой фразе предназначено пережить рождественские каникулы. Живая, легкая, забавная, непринужденная почти до абсурда, вот какой получилась книга «Любовь и друшба»; но что за нота слышится в ней повсеместно, не сливаясь с другими звуками, отчетливая и пронзительная? Это звучит насмешка. Пятнадцатилетняя девочка из своего угла смеется над всем миром.

    Девочки в пятнадцать лет всегда смеются. Прыскают в кулак, когда мистер Бинни сыплет в чашку соль вместо сахара. И просто помирают со смеху, когда миссис Томкинс садится на кота. Но еще минута, и они разражаются слезами. Они еще не заняли окончательной позиции, с которой видно, как много смешного в человеческой природе и какие черты в людях всегда достойны осмеяния. Они не знают, что надутая обидчица леди Гревиль и бедная обиженная Мария присутствуют на каждом балу. А вот Джейн Остен это знала, знала с самого рождения. Должно быть, одна из фей, которые садятся на край колыбели, успела полетать с ней и показать ей мир, едва она появилась на свет. И после этого дитя уже не только знало, как выглядит мир, но и сделало свой выбор, условившись на том, что получит власть над одной областью и не будет покушаться на остальные. Вот почему к пятнадцати годам у нее уже было мало иллюзий насчет других людей и ни одной — насчет самой себя. То, что выходит из-под ее пера, имеет законченную отточенную форму и соотнесено не с пасторским домом, а со всей вселенной. Писательница Джейн Остен держится объективно и загадочно. Когда в одном из самых интересных описаний она приводит слова заносчивой леди Гревиль, в ее письме нет и следа обиды, которую пережила когда-то Джейн Остен — дочь приходского священника. Ее взгляд устремлен точно в цель, и мы достоверно знаем,

497

в какое место на карте человеческой природы она бьет. Знаем, потому что Джейн Остен выполняла уговор и не выходила за поставленные пределы. Никогда, даже в нежном пятнадцатилетнем возрасте, не испытывала она укоров совести, не притупляла острия своей сатиры состраданием, не замутняла рисунка слезами восторга. Восторг и сострадание, как бы говорит она, указывая тростью, кончаются вон там; и граница проведена очень ясно.

    Впрочем, она не отрицает существования лун, горных пиков и старинных замков — по ту сторону. У нее даже есть своя любимая романтическая героиня — королева шотландцев Мария Стюарт. Ею она восхищается всерьез и от души. «Это выдающийся характер, обаятельная принцесса, у которой при жизни только и было друзей что один герцог Норфолк, а в наше время — мистер Уитакер, миссис Лефрой, миссис Найт да я». Так, несколькими словами, она точно очертила свое пристрастие и улыбкой подвела ему итог. Забавно вспомнить, в каких выражениях совсем немного спустя молодые сестры Бронте в своем северном пасторском доме писали про герцога Веллингтона.

    А чопорная девочка росла и сделалась «самой очаровательной, глупенькой и кокетливой стрекозой и охотницей за женихами», каких случалось в жизни видеть доброй миссис Митфорд, а заодно и автором романа «Гордость и предубеждение», который был написан украдкой, под охраной скрипучей двери, и много лет лежал неопубликованный. Вскоре вслед за тем она, по-видимому, начала следующий роман, «Уотсоны», но он чем-то ее не удовлетворял и остался неоконченным. Плохие работы хороших писателей уже потому заслуживают внимания, что в них отчетливее заметны трудности, с какими сталкивается автор, и хуже замаскированы методы, которыми он их преодолевает. Прежде всего по краткости и обнаженности первых глав видно, что Джейн Остен принадлежит к тем писателям, которые сначала довольно схематично излагают обстоятельства действия, с тем чтобы потом еще и еще раз к ним возвращаться, облачать их в плоть и создавать настроение. Какими способами она бы это сделала — о чем умолчала бы, что добавила, как исхитрилась, — теперь не скажешь. Но в итоге должно было свершиться чудо: из скучной четырнадцатилетней хроники семейной жизни опять получилась бы восхитительная и, на взгляд читателя, такая непринужденная экспозиция к роману; и никто бы не догадался, через сколько рабочих черновиков проволокла Джейн Остен свое перо. Тут мы собственными глазами убеждаемся, что

498

она вовсе не волшебница. Как и другим писателям, ей необходимо создать обстановку, в которой ее своеобразный гений может приносить плоды. Происходят заминки, затяжки, но вот наконец все получилось, и теперь действие свободно течет так, как ей нужно. Эдвардсы едут на бал; мимо катит карета Томлинсонов; мы читаем, что «Чарльз получил перчатки и с ними наставление не снимать их весь вечер»; Том Мазгроув с бочонком устриц, довольный, уединяется в отдаленном углу. Гений писательницы вырвался на свободу и заработал. И сразу острее становится наше восприятие, повествование нас захватывает, как способно захватить только то, что создано ею. А что в нем? Бал в провинциальном городке; движутся несколько пар, то расходясь, то берясь за руки; немножко пьют, немножко закусывают; а верх драматизма — в том, что молодому человеку дает свысока острастку одна барышня и выказывает доброту и участие другая. Ни трагедии, ни героизма. И тем не менее эта небольшая сцена оказывается гораздо трогательнее, чем представляется на поверхностный взгляд. Мы верим, что Эмма, так поступившая на балу, в более серьезных жизненных ситуациях, с которыми ей неизбежно еще предстоит, как мы видим, столкнуться, и подавно будет нежной, внимательной и полной искреннего чувства. Джейн Остен умеет выражать гораздо более глубокие переживания, чем кажется. Она пробуждает нас домысливать недостающее. Предлагает нам, казалось бы, пустяки, мелочи, но эти пустяки состоят из такой материи, которая обладает способностью разрастаться в сознании читателя и придавать самым банальным сценам свойство неугасающей жизненности. Главное для Джейн Остен — характер. И мы поневоле беспокоимся, как поведет себя Эмма, когда без пяти минут три к ней явятся с визитом лорд Осборн и Том Мазгроув, а в это время как раз служанка Мэри внесет поднос и столовые приборы? Положение крайне затруднительное. Молодые люди привыкли к более изысканному столу. Как бы они не сочли Эмму дурно воспитанной, вульгарной, ничтожной. Разговор держит нас в нервном напряжении. Интерес раздваивается между настоящим и будущим. И когда, в конце концов, Эмма сумела оправдать наши наивысшие ожидания, мы так рады, словно присутствовали при гораздо более ответственном событии. В этом неоконченном и, в основном, неудачном произведении можно найти все черты величия Джейн Остен. Перед нами настоящая, бессмертная литература. За вычетом поверхностных переживаний и жизненного правдоподобия остается еще восхитительное, тонкое понимание сравнительных чело-

499

веческих ценностей. А за вычетом и его — чистое отвлеченное искусство, позволяющее от простой сцены на балу получать удовольствие как от прекрасного стихотворения, взятого само по себе, а не как звено в общей цепи, направляющее действие то в одну, то в другую сторону.

    Но про Джейн Остен говорили, что она прямая, как палка, серьезная и молчаливая, — «кочерга, которую все боятся». Признаки этого тоже просматриваются; она может быть достаточно беспощадной, и более последовательного сатирика не знает история литературы. Те первые угловатые главы «Уотсонов» доказывают, что Джейн Остен не была одарена богатой фантазией; она не то что Эмили Бронте, которой довольно было распахнуть дверь, и все обращали на нее внимание. Скромно и радостно собирала она прутики и соломинки и старательно свивала из них гнездо. Прутики и соломинки сами по себе были суховатыми и пыльными. Вот большой дом, вот маленький; гости к чаю, гости к обеду, иногда еще пикник; жизнь, огражденная полезными знакомствами и достаточными доходами да еще тем, что дороги развозит, обувь промокает и дамы имеют склонность быстро уставать; немножко принципов, немножко ответственности и образования, которое обычно получали обеспеченные обитатели сельских местностей. А пороки, приключения, страсти остаются в стороне. Но из того, что у нее есть, из всей этой мелочи и обыденности Джейн Остен не упускает и не замазывает ничего. Терпеливо и подробно она рассказывает о том, как «они ехали без остановок до самого Ньюбери, где приятный и утомительный день завершился уютной трапезой, чем-то средним между обедом и ужином». И условности для нее — не пустая формальность, она не просто признает их существование, она в них верит. Изображая священника, например, Эдмунда Бертрама, или, тем более, моряка, она так почтительна к их занятиям, что не дотягивается до них своим главным орудием — юмором, а либо впадает в велеречивые восхваления, либо ограничивается простым изложением фактов. Но это — исключения; а большей частью, как выразилась анонимная корреспондентка в письме к миссис Митфорд, — «острый язычок и проницательность, да притом еще себе на уме, это поистине страшно!». Она не стремится никого исправлять, не хочет никого уничтожить; она помалкивает; и это действительно наводит страх. Одного за другим она создает образы людей глупых, людей чванливых, людей с низменными интересами — таких, как мистер Коллинз, сэр Уолтер Эллиот, миссис Беннет. Словно хлыст, обвивает их ее

500

фраза, навеки прорисовывая характерные силуэты. Но дальше этого дело не идет: ни жалости мы не видим, ни смягчающих обстоятельств. От Джулии и Марии Бертрам не остается ровным счетом ничего; от леди Бертрам — только воспоминание, как она «сидит и кличет свою Моську, чтобы не разоряла клумбы». Каждому воздано по высшей справедливости; доктор Грант, который начал с того, что «любил гусятину понежнее», в конце умирает от апоплексического удара «после трех кряду пышных банкетов на одной неделе». Иногда кажется, что герои Джейн Остен только для того и рождаются на свет, чтобы она могла получить высшее наслаждение, отсекая им головы. И она вполне довольна и счастлива, она не хочет пошевелить и волосок ни на чьей голове, сдвинуть кирпич или травинку в этом мире, который дарит ей такую радость.

   Не хотим ничего менять в этом мире и мы. Ведь даже если муки неудовлетворенного тщеславия или пламень морального негодования и подталкивают нас заняться улучшением действительности, где столько злобы, мелочности и дури, все равно нам это не под силу. Таковы уж люди — и пятнадцатилетняя девочка это знала, а взрослая женщина убедительно доказывает. Вот и сейчас, в эту самую минуту еще какая-нибудь леди Бертрам опять сидит и кличет Моську, чтобы не разоряла клумбы, и с опозданием посылает Чэпмена на помощь мисс Фанни. Картина так точна, насмешка до того по заслугам, что мы, при всей ее беспощадности, почти не замечаем сатиры. В ней нет ни мелочности, ни раздражения, которые мешали бы нам смотреть и любоваться. Мы смеемся и восхищаемся. Мы видим фигуры дураков в лучах красоты.

    Неуловимое это свойство часто бывает составлено из очень разных частей, которые лишь своеобразный талант способен свести воедино. У Джейн Остен острый ум сочетается с безупречным вкусом. Ее дураки потому дураки и снобы потому снобы, что отступают от мерок здравого смысла, которые она всегда держит в уме и передает нам, заставляя нас при этом смеяться. Ни у кого из романистов не было такого точного понимания человеческих ценностей, как у Джейн Остен. На ослепительном фоне ее безошибочного морального чувства, и безупречного хорошего вкуса, и строгих, почти жестких оценок отчетливо, как темные пятна, видны отклонения от доброты, правды и искренности, составляющих самые восхитительные черты английской литературы. Так, сочетая добро и зло, она изображает какую-нибудь Мэри Крофорд. Мы слышим, как эта особа

501

осуждает священников, как она поет хвалу баронетам и десятитысячному годовому доходу, разглагольствуя вдохновенно и с полной свободой. Но время от времени среди этих рассуждений вдруг звучит отдельная авторская нота, звучит очень тихо и необыкновенно чисто, и сразу же речи Мэри Крофорд теряют всякую убедительность, хотя и сохраняют остроумие. Таким способом сцене придается глубина, красота и многозначность. Контраст порождает красоту и даже некоторую выспренность, в произведениях Джейн Остен они, пожалуй, не так заметны, как остроумие, тем не менее составляют его неотъемлемую сторону. Это ощущается уже в «Уотсонах», где она заставляет нас задуматься, почему обыкновенное проявление доброты полно такого глубокого смысла. А в шедеврах Остен дар прекрасного доходит до совершенства. Тут уже нет ничего лишнего, постороннего: полдень в Нортгемптоншире; подымаясь к себе, чтобы переодеться к обеду, скучающий молодой человек разговорился на лестнице с худосочной барышней, а мимо взад-вперед пробегают горничные. Постепенно разговор их из банального и пустого становится многозначительным, а минута эта — памятной для них обоих на всю жизнь. Она наполняется смыслом, горит и сверкает; на миг повисает перед нашим взором, объемная, животрепещущая, высокая; но тут мимо проходит служанка, и капля, в которой собралось все счастье жизни, тихонько срывается и падает, растворяясь в приливах и отливах обыденного существования.

    А коль скоро Джейн Остен обладает даром проникновения в глубину простых вещей, вполне естественно, что она предпочитает писать о разных пустячных происшествиях — о гостях, пикниках, деревенских балах. И никакие советы принца-регента и мистера Кларка «изменить стиль письма» не могут сбить ее с избранной дороги; приключения, страсти, политика, интриги — всё это не идет ни в какое сравнение с событиями знакомой ей живой жизни, свершающимися на лестнице в загородном доме. Так что принц-регент и его библиотекарь наткнулись на совершенно непреодолимое препятствие: они пытались соблазнить неподкупную совесть, воздействовать на безошибочный суд. Девочка-подросток, с таким изяществом строившая фразы, когда ей было пятнадцать лет, так и продолжала их строить, став взрослой; она ничего не написала для принца-регента и его библиотекаря — ее книги предназначались всему миру. Она хорошо понимала, в чем ее сила и какой материал ей подходит, чтобы писать так, как пристало романисту, предъявляющему

502

к своему творчеству высокие требования. Некоторые впечатления оставались вне ее области; некоторые чувства, как их ни приспосабливай, ни натягивай, она не в силах была облачить в плоть за счет своих личных запасов. Например, не могла заставить своих героинь восторженно говорить об армейских знаменах и полковых часовнях. Не могла вложить душу в любовную сцену. У нее был целый набор приемов, с помощью которых она их избегала. К природе и ее красотам она подходила своими, окольными, путями. Так, описывая погожую ночь, она вообще обходится без упоминания луны. И тем не менее, читая скупые, четкие фразы о том, что «ночь была ослепительно-безоблачной, а лес окутывала черная тень», сразу же ясно представляешь себе, что она и вправду стояла такая «торжественная, умиротворяющая и прекрасная», как об этом простыми словами сообщает нам автор.

    Способности Джейн Остен были исключительно точно уравновешены. Среди завершенных романов неудачных у нее нет, а среди всех многочисленных глав не найдешь такой, которая заметно ниже уровнем, чем остальные. Но ведь она умерла сорока двух лет. В расцвете своего таланта. Ее еще, быть может, ждали перемены, благодаря которым последний период в творчестве писателя бывает наиболее интересным. Активная, неутомимая, одаренная богатой, яркой фантазией, проживи она дольше, она бы, конечно, писала еще, и соблазнительно думать, что писала бы уже по-другому. Демаркационная линия была проложена раз и навсегда, лунный свет, горы и замки находились по ту сторону границы. Но что, если ее иногда подмывало переступить границу хотя бы на минуту? Что, если она уже подумывала на свой веселый, яркий лад пуститься в плаванье по неведомым водам?

   Рассмотрим «Доводы рассудка», последний законченный роман Джейн Остен, и посмотрим, что можно из него узнать о книгах, которые она бы написала в дальнейшем. «Доводы рассудка» — самая прекрасная и самая скучная книга Джейн Остен. Скучная как раз так, как бывает на переходе от одного периода к другому. Писательнице все слегка прискучило, надоело, прежний ее мир ей уже слишком хорошо знаком, свежесть восприятия отчасти притупилась. И в комедии появляются жесткие ноты, свидетельства того, что ее уже почти перестали забавлять чванство сэра Уолтера и титулопоклонство мисс Эллиот. Сатира становится резче, комедия — грубее. Забавные случаи из обыденной жизни уже не веселят. Мысли писательницы отвлекаются. Но хотя все это Джейн Остен уже писала, и притом писала

503

лучше, чувствуется, что она пробует между делом и нечто новое, к чему прежде не подступалась. Этот новый элемент, новое качество повествования и вызвало, надо полагать, восторг доктора Уивелла, провозгласившего «Доводы рассудка» лучшей из ее книг. Джейн Остен начинает понимать, что мир — шире, загадочнее и романтичнее, чем ей представлялось. И когда она говорит об Энн: «В юности она поневоле была благоразумна и лишь с возрастом обучилась увлекаться — естественное последствие неестественного начала», — мы понимаем, что эти слова относятся и к ней самой. Теперь она больше внимания уделяет природе, ее печальной красоте, чаще описывает осень, тогда как прежде всегда предпочитала весну. И мы читаем о «грустном очаровании зимних месяцев в деревне», о «пожухлых листьях и побуревших кустах». «Памятные места не перестаешь любить за то, что там страдал», — замечает писательница. Но перемены заметны не только в новом восприятии природы. У нее изменилось самое отношение к жизни. На протяжении почти всей книги она смотрит на жизнь глазами женщины, которая сама несчастна, но полна сочувствия к счастью и горю других и до самого финала принуждена хранить об этом молчание. Писательница на этот раз уделяет больше внимания чувствам, чем фактам. Полна чувства сцена на концерте, а также знаменитая сцена разговора о женском постоянстве, которая доказывает не только тот биографический факт, что Джейн Остен любила, но и факт эстетический, что она уже не боится это признать. Собственный жизненный опыт, если он серьезен и глубоко осознан, должен был еще дезинфицироваться временем, прежде чем она позволит себе использовать его в своем творчестве. Теперь, в 1817 году, она к этому готова. Во внешних обстоятельствах у нее тоже назревали перемены. Ее слава росла хоть и верно, но медленно. «Едва ли есть на свете еще хоть один значительный писатель, — замечает мистер Остен Ли, — который жил в такой же полной безвестности». Но теперь, проживи она еще хоть несколько лет, и все бы это переменилось. Она бы стала бывать в Лондоне, ездить в гости, на обеды и ужины, встречаться с разными знаменитостями, заводить новые знакомства, читать, путешествовать и возвращаться в свой тихий деревенский домик с богатым запасом наблюдений, чтобы упиваться ими на досуге.

    Как же все это сказалось бы на тех шести романах, которые Джейн Остен не написала? Она не стала бы повествовать об убийствах, страстях и приключениях. Не поступилась бы под нажимом назойливых издателей и льстивых друзей своей тщатель-

504

ной и правдивой манерой письма. Но знала бы она теперь больше. И уже не чувствовала бы себя в полной безопасности. Поубавилась бы ее смешливость. Рисуя характеры, она бы стала меньше доверяться диалогу и больше — раздумью, как это уже заметно в «Доводах рассудка». Для углубленного изображения сложной человеческой натуры слишком примитивным орудием оказались бы те милые сентенции в ходе пятиминутного разговора, которых за глаза хватало, чтобы сообщить все необходимое о каком-нибудь адмирале Крофте или о миссис Мазгроув. На смену прежнему, как бы сокращенному способу письма, со слегка произвольным психологическим анализом в отдельных главах, пришел бы новый, такой же четкий и лаконичный, но более глубокий и многозначный, передающий не только то, что говорится, но и что остается не сказанным, не только каковы люди, но и какова вообще жизнь. Писательница отступила бы на более далекое расстояние от своих героев и рассматривала бы их совокупно, скорее как группу, чем как отдельных индивидуумов.

    Реже обращалась бы она к сатире, зато теперь ее насмешка звучала бы язвительней и беспощадней. Джейн Остен оказалась бы предшественницей Генри Джеймса и Марселя Пруста… Но довольно. Напрасны все эти мечтания: лучшая из женщин-писательниц, чьи книги бессмертны, умерла «как раз когда только-только начала верить в свой успех».

1921

Перевод И. Бернштейн

Джейн Остен. Любовь и дружба и другие произведения. Предисловие Г. К. Честертона – М.: Текст, 2004

ПРЕДИСЛОВИЕ

     В недавней газетной полемике, посвященной непроходимой глупости человека во все времена его существования, кто-то обмолвился, что в мире Джейн Остен женщина, которой делалось предложение, имела обыкновение падать в обморок. Признаться, всем тем, кому приходилось читать Джейн Остен, подобный пример покажется несколько странным. Элизабет Беннет, к примеру, было сделано не одно, а два предложения, причем двумя весьма самоуверенными и даже блестящими поклонниками, и в обморок она, разумеется, не упала. Если уж на то пошло, к обмороку были ближе ее воздыхатели. Как бы то ни было, следует забавы (а может, и поучения) ради заметить, что самое раннее произведение Джейн Остен, публикующееся здесь впервые, можно было бы назвать сатирой на истории о падающих в обморок женщинах. «Опасайся обмороков... хотя порой они и прибавляют сил и радости, поверь: если они будут повторяться слишком часто и в неурочное время, то в конечном счете могут подорвать твое здоровье». С этими словами умирающая София обратилась к безутешной Лауре, и, уверен, найдутся современные критики, кото-

5

 рые воспримут эти слова как доказательство того, что первое десятилетие девятнадцатого века всё общество пребывало в глубоком обмороке. В действительности же суть этой небольшой пародии заключается в том, что чувствительность высмеивается здесь вовсе не потому, что она была фактом, пусть даже фактом, продиктованным скоротечной модой, а единственно потому, что она была чистым вымыслом. Лаура и София смешны и не похожи на живых людей оттого, что в обморок они падают иначе, чем настоящие женщины. Современные умники, которые считают, что истинные леди только и делали, что падали в обморок, поверили  Лауре и Софии, а не Джейн Остен. Поверили не жившим в это время людям, а сочинявшимся в это время бредовым романам, которым не верили даже те, кто их читал. Они с легкостью проглотили все несообразности «Тайн Удольфо» — юмор же «Нортенгерского аббатства» оценить не сумели.

    И то сказать, в этой «пробе пера» юной Джейн Остен угадывается Джейн Остен более зрелая и, прежде всего, Джейн Остен-сатирик, автор «Нортенгерского аббатства». О значении сатиры в творчестве Джейн Остен еще будет сказано, однако прежде стоило бы вкратце остановиться на ранних произведениях писательницы как на факте истории литературы. Общеизвестно, что Джейн Остен оставила незаконченный фрагмент, который впоследствии издавался под названием «Уотсоны», и «Леди Сьюзен», законченный роман в пись-

6

 мах, который сама она, по всей вероятности, решила не издавать. Наши литературные предпочтения — это, разумеется, чистейший предрассудок в том смысле, что в них проявляются наши вкусы, абсолютно ни на чем не основанные. В то же время должен признаться: я считаю чистейшей историческое случайностью, что такие относительно скучные вещи, как «Леди Сьюзен», уже изданы, а такие относительно яркие вещи, как «Любовь и дружба», впервые издаются только теперь. Лишь литературным курьезом можно объяснить, что подобные литературные курьезы словно ненароком от нас скрывались. Никто не спорит: можно далеко зайти, если без конца высыпать на голову бедному читателю содержимое мусорной корзины великого писателя, которая от этого становится ничуть не менее священной, чем его могила. И вместе с тем, ни в коей мере не желая навязывать читателю свое мнение и свой вкус, хочу заметить, что я бы с удовольствием оставил «Леди Сьюзен» в мусорной корзине, если бы имел возможность переписать в свою записную книжку «Любовь и дружбу» — вещь ничуть не менее смешную, чем бурлески Пикока или Макса Бирбома.

    Джейн Остен всё оставила своей сестре Кассандре, в том числе эти и другие рукописи; второй том рукописей, содержащий эти произведения, достался после смерти Кассандры ее брату, адмиралу сэру Фрэнсису Остену. Адмирал передал этот том дочери Фанни, которая, в свою

7

очередь, оставила его своему брату Эдварду, ректору Барфестона в Кенте и отцу миссис Сандерс, чьему мудрому решению мы обязаны публикацией первых литературных причуд ее двоюродной бабки. Пусть каждый читатель судит о них сам, я же считаю, что, во-первых, Дж. Остен внесла в литературу и в литературную историю нечто очень важное и что, во-вторых, вместе с шедеврами великих мастеров постоянно издают и превозносят целые горы рукописей, куда менее занятных и куда менее примечательных, чем эти писаные в детской веселые страницы.

    В самом деле, «Любовь и дружба» а также некоторые схожие отрывки из других ранних сочинений писательницы помещенных здесь же, — это, в сущности, искрометная пародия, нечто гораздо более блестящее, чем то, что дамы того времени называли «блестящей шуткой». Это одно из тех произведений, которое читаешь с тем большим удовольствием оттого, что знаешь: оно и писалось с удовольствием, ведь ее автор был тогда еще очень молод и оттого очень весел. Считается, что Джейн Остен написала эти вещицы в возрасте семнадцати лет, — по всей видимости, в том же духе, в каком издается семейный журнал: в рукописи есть виньетки, сделанные рукой ее сестры Кассандры. Вся вещь полнится той жизнерадостностью, какой всегда больше в частной жизни, чем в публичной, — в доме ведь люди смеются громче, чем на улице. Многие ее поклонники,

8

 очень может быть, и не ожидали (больше того – не оценили) юмор, скрытый в письме одной юной леди, чувства которой «были слишком сильны для ее ума» и которая словно бы невзначай замечает: «Я убила своего отца в самом начале жизни; с тех пор я уже убила свою мать и вот теперь собираюсь убить сестру». Лично я считаю эти строки превосходными – не поступок юной леди, разумеется, а ее признание. Но в юморе Дж. Остен даже на этом этапе есть, помимо смеха, и кое-что еще. Почти всюду ощущаешь не просто абсурд; а изящный, тонкий абсурд; уже дает себя знать – и в немалой степени – истинно остеновская ирония: «Благородный человек сообщил нам, что зовут его Линдсей, руководствуясь собственными соображениями, однако впредь я буду называть его «Тэлбот»». Неужели найдется хоть один человек, который захотел бы, чтобы эти строки исчезли в мусорной корзине? «Она была всего лишь добропорядочной, благородной и обязательной молодой женщиной и потому никак не могла вызвать у нас антипатию — разве что презрение». Неужели этот образ не напоминает нам, пусть отдаленно, Фанни Прайс? Когда в сельской хижине на берегу Аска раздается громкий стук в дверь, отец героини интересуется, чем вызван возникший шум, и постепенно, шаг за шагом, обитатели хижины приходят к выводу, что это кто-то стучится в дом. «Да, — воскликнула я, — сдается мне, кто-то стучится к нам в поисках пристанища». —

9

«Это уже другой вопрос, — возразил он. – Мы не должны делать вид, что знаем, по какой причине к нам стучатся, хотя в том, что кто-то и в самом деле стучится в дверь, я почти убежден». Не угадывается ли в поистине устрашающей логике этой фразы другой, более знаменитый отец? И не доносится ли до нас из сельской хижины на берегу Аска незабываемый голос мистера Беннета?

    Впрочем, для того, чтобы получить удовольствие от подобных и весьма разнообразных литературных шалостей, имеются основания и более серьезные. Мистер Остен-Ли, по-видимому, счел их недостаточно серьезными для репутации своей великой родственницы, — но ведь величие и серьезность вещи разные. А между тем основания тут куда серьезнее, чем даже он мог бы желать, ибо касаются они первоосновного качества одного из самых блестящих наших литературных талантов.

    В раннем творчестве Джейн Остен заложена некая психологическая загадка, даже, пожалуй, тайна, чем, быть может, и объясняется недостаточный к нему интерес. Никому, видимо, не приходило в голову, что эта женщина была не только великим писателем, но и поэтом. И, как и о всяком истинном поэте, о ней можно сказать: она была поэтом прирожденным. Собственно, более прирожденным, чем некоторые признанные поэты. Относительно многих поэтов, которые полагали, будто они воспламеняют сердца людей, законно задать вопрос: «А кто вос-

10

 пламенил их собственные сердца?» Такие творцы, как Колридж или Карлейль, зажгли свои факелы от пламени столь же фантастических, как и они, немецких мистиков или же мыслителей-платоников; их творчество закалялось в таких печах, где могли быть подвержены творческому горению люди, к творчеству и менее чем они склонные. Джейн же Остен никто не «воспламенял», никто не вдохновлял и не подвигал ее на то, чтобы стать гением. Она была гениальна от рождения. Ее пламя — все, какое в ней было, — вспыхнуло само по себе, подобно пламени в пещере доисторического человека, что добывал огонь, потирая одну сухую ветку о другую. Некоторые бы сказали, что у Джейн Остен ветки эти были не просто сухие, а очень сухие. Со всей же очевидностью можно утверждать одно: благодаря своему художественному таланту она возбудила интерес к тому, что под пером тысяч и тысяч было бы нестерпимо скучно. При этом в обстоятельствах ее жизни не было ничего из того, что обычно способствует формированию такого таланта. Сказать, что Джейн Остен проста, было бы, пожалуй, столь же нелепо и пошло, как и настаивать на том, что она оригинальна. Впрочем, подобные претензии высказал бы критик, не вполне понимающий, что следует иметь в виду под простотой или оригинальностью. Возможно, в данном случае больше подошло бы слово «индивидуальность». Ее дар абсолютен, судить о том, каким влияниям она подвергалась, невозможно. Ее не раз срав-

11

 нивали с Шекспиром, и в этой связи вспоминается анекдот о человеке, сказавшем, что он мог бы писать, как Шекспир, «стоит только ему захотеть». Представим себе тысячу старых дев, сидящих за тысячами чайных столиков; и все они могли бы написать «Эмму», «стоило только им захотеть».

    Таким образом, даже когда изучаешь ее еще самые ранние, неприхотливые опыты, видно, что заглянуть она стремится в душу, а не в зеркало. Она, быть может еще в полной мере не ощущает самое себя, зато уже, в отличие от многих куда более изощренных стилизаторов, ощущает свое отличие от остальных. Свои силы, еще непрочные, не сформировавшиеся, она черпает изнутри, а не только извне. Дж. Остен — личность с исключительной способностью к интеллектуальной критике жизни, и этим объясняемся необходимость изучения ее юношеских произведений. Изучения психологии ее художественного призвания  прежде всего. Именно призвания, а не темперамента, ибо никому из писателей эта утомительная штука, которую принято именовать «темпераментом», не была свойственна в меньшей степени, чем Джейн Остен. Теперь, когда мы знаем, с чего ее творчество начиналось, мы понимаем: изучение ее ранних книг — нечто большее, чем поиск документа; это поиск вдохновения. Вдохновения сродни вдохновению Гаргантюа и Пиквика, могучего вдохновения смеха.

12

    Назвать Джейн Остен жизнелюбивой не менее странно, чем называть ее оригинальной. А между тем страницы этой книги выдают ее секрет: она была жизнелюбива по самой природе своей. И ее сила, как и всякая сила, заключалась в способности сдерживать жизнелюбие, управлять им. За тысячью общих мест ощущается исключительная жизнеспособность; она могла бы быть экстравагантной, если б хотела. Она была полной противоположностью чопорной, церемонной старой девы; дай она себе волю, и она бы скоморошничала ничуть не хуже Батской ткачихи. Это-то и придает ее иронии неудержимую силу. Это-то и придает весомость ее подтекстам. В художнике, считавшемся бесстрастным, кипела страсть, но выражалась она в веселом презрении, в мятежном сопротивлении всему тому, что Джейн казалось вялым, болезненным и губительно глупым. Оружие, которое она выковала, было столь безупречным, что мы бы никогда ничего не узнали, если бы не эти мимолетные взгляды на печь, в которой оно обжигалось. И наконец, есть два дополнительных обстоятельства, о которых я предоставляю судить современным критикам. Первое состоит в том, что эта реалистка, осуждая романтиков, преисполнена решимости осуждать их ровно за то, за что ими так восхищаются люди революционно настроенные, а именно за прославление неблагодарности к родителям, а также за всегдашнюю готовность во всем родителей обвинять. «Нет, — говорит благородный молодой

 13

человек в «Любви и дружбе», — никогда и никем не будет сказано, что я обязан своему отцу!» Второе же обстоятельство заключается в следующем. В ее ранних книгах нет даже намека на то, что этот независимый ум и веселый нрав не устраивает привычная домашняя обстановка, в которой она, в перерывах между пирогом и пудингом, сочиняла роман точно так же, как иные ведут дневник, даже не удосужившись выглянуть в окно, за которым бушевала Французская революция.

Г. К. Честертон

 Перевод А. Ливерганта

Джейн Остен. Леди Сьюзен. Уотсоны. Сэндитоны – М.: Текст, 2002

Новый перевод книги Джейн Остин

В издательстве «Эксмо», в серии «Культовая классика», вышел роман Джейн Остин «Гордость и предубеждение» в переводе Анастасии Грызуновой. Он совсем не похож на знакомый нам перевод И. Маршака. Ксения Букша размышляет о том, стоит ли заново интерпретировать старые тексты иностранных авторов, и если стоит, то ради чего

Дальше ›

«Гордость и предубеждение»

Ирина КОЗЕЛ,

15 января 2006

		«Гордость и предубеждение» трейлеры, постеры

«Гордость и предубеждение» (“Pride and Prejudice”), 2005
По одноимённому роману Джейн Остин
Режиссёр: Джо Райт
Авторы сценария: Дебора Моггач, Эмма Томпсон
Оператор: Роман Осин
Композитор: Дэрио Марионелли
В ролях: Кира Найтли, Мэттью Макфэдьен, Бренда Блетин, Розамунд Пайк, Доналд Сазерленд, Джина Мэлоун, Кэри Маллиган, Талула Райли, Джуди Денч, Том Холландер и другие

В 1797 году Джейн Остин, впоследствии «первая леди английской литературы» и основоположница женского романа, а тогда талантливая дочь сельского пастора, в совершенстве овладевшая искусством изящной словесности, написала роман «Гордость и предубеждение», начинавшийся шутливыми словами: «Все знают, что молодой человек, располагающий средствами, должен подыскивать себе жену».

Роман был впервые опубликован в 1813 году, через 17 лет после его написания, но успел претерпеть три издания ещё при жизни писательницы, умершей в 1817 в возрасте 42 лет, и стал самым популярным её произведением. Сейчас творчество Джейн Остин изучают в обязательной программе всех колледжей и университетов Великобритании, а упомянутый роман выдержал на родине писательницы уже четыре экранизации, и через десять лет после выхода известного фильма с участием Колина Фёрта, обзавёлся и пятой, авторства режиссёра-дебютанта в полнометражном кино Джо Райта.

Предыдущая экранизация имела большой успех, отмеченный профессиональными премиями и зрительской любовью. Колин Фёрт навсегда превратился в мистера Дарси в умах почтеннейшей публики, так что даже стал прообразом собственного отражения в книге «Дневник Бриджит Джонс», а затем снялся в этой роли в одноимённом фильме — созданный Фёртом образ мистера Дарси прочно пустил посмодернистические корни в новейшей культуре.

И вот перед нами очередная попытка освежить в памяти общественности преданья старины глубокой, равно как и воспользоваться плодами её неугасающей популярности, выпестованной также изрядно потрудившимися на этом поле предшественниками. Однако, несмотря на столь солидную предысторию, знание или незнание всей этой подоплёки, а также знакомство с первоисточником или отсутствие представления о нём мало повлияют на восприятие фильма, вышедшего в минувший четверг в российский прокат.

На протяжении двух с лишним часов на экране развивается мелодраматическая история жизни пяти дочерей небогатого английского семейства, повествующая о том, как тамошнее высшее общество живёт одной мыслью и единственной целью — удачно выйти, выдать или взять кого-нибудь замуж. Их жизнь, подчинённая этому нехитрому закону существования, состоит из неспешных прогулок, игры на рояле, девичьих секретов, шумных балов, встреч, разлук и романтических дум всё о том же. Пять девиц разной степени достоинств и взбалмошности с Кирой Найтли в роли Элизабет в эпицентре событий — в этой экранизации затмевают историческое значение мистера Дарси как гордого и неприступного английского джентльмена, олицетворение достоинства и великой британской мечты.

Смысл экранного действа последовательно ускользает от зрителя — кроме дурацкого хихиканья девиц, неумолкающей болтовни их мамаши, очаровательных улыбок Киры Найтли, её же горящих глаз и каменно-печальной непроницаемости лица Дарси, в фильме есть разве что сказочные поэтические пасторали да деревенский колорит жизни дворянского семейства, апофеозом которого явлен отменный, потрясающего достоинства огромный пятнистый хряк.

Что же касается развития сюжета, раскрытия характеров, живописания их душевных мук или событийных коллизий, то они в картине обозначены условно и схематически. Драматизма, свойственного серьезным мелодрамам здесь нет, драматические ситуации в фильме просто не успевают стать таковыми, разрешаясь через секунду после их зарождения, герои счастливо объясняются в следующем же кадре после того, как между ними возникло непонимание, зритель попросту не успевает испытать сопереживание и заинтересованность в их судьбе. Но, не отягощая зрителя трудом волнений, авторы фильма точно также не дают ему повода и развлечься — нет в картине ни ироничности, ни остроумия первоисточника, нет лёгкости, живости и изящества его языка.

В то время как произведения Джейн Остин в первую очередь являются образчиком изящной словесности, сдобренной неторопливым английским юмором, тем особым ласкающим слух слогом, в котором и заключён весь смысл, ибо одно удовольствие рассказывать этим слогом о различных легкомысленных глупостях, нелепостях, несуразностях, обо всём, что достойно лёгкого подтрунивания в истинно английском стиле — несмотря на это, авторы фильма воспользовались лишь сюжетной составляющей текста, которая без попытки придать ей собственный художественный язык теряет всякий смысл и интерес, становится совершенной пустышкой, неувлекательной, ненастоящей, нисколько не забавной, неприкаянной какой-то сумятицей.

Согласно сохранившимся источникам, Джейн Остин, отчасти всерьёз, отчасти шутя, сожалела об излишней легковесности и игривости романа «Гордость и предубеждение». «Растянуть бы его кое-где, — писала Остин, — с помощью длинной главы, исполненной здравого смысла, а не то с помощью серьезной и тяжелой бессмыслицы, никак не связанной с действием, — вставить рассуждение о литературе, критику Вальтера Скотта, историю Буонапарта или еще что-нибудь, что дало бы контраст, после чего читатель с удвоенным восторгом вернулся бы к игривости и эпиграмматичности первоначального стиля».

Пятой экранизации романа, при том же отсутствии «серьезной и тяжелой бессмыслицы», не свойственна даже игривость, в ней не осталось ничего, кроме Киры Найтли, героине которой, говоря словами английской писательницы, посчастливилось пленить мистера Фицвильяма Дарси, но даже если бы она этого не сделала, не очень огорчился бы и самый сентиментальный зритель.

Любите кино.

Прародительница

Джейн Остен. Леди Сьюзен; Уотсоны; Сэндитон. М.: Текст, 2002, 299с.

Затея издательства "Текст" - издание серии второстепенных текстов великих авторов - казалась затеей совершенно академической: маловероятно, чтобы литературные эксперименты и брошенные на половине сюжета романы заинтересовали кого-нибудь, кроме специалистов-литературоведов. Но вышло несколько иначе - во всяком случае, сборник прозы Джейн Остен "Леди Сьюзен", составленный из одного романа в письмах и двух неоконченных романов, имеет самое прямое отношение к проблемам массовой литературы.

Сама Джейн Остен утверждала, что пишет просто картины "семейной жизни в деревне"; современники - в отличие от далеких потомков - относились к ее прозе свысока; характер ее популярности замечательно демонстрирует ехидный Джон Фаулз - "Женщина французского лейтенанта" начинается сценой, где героиня, банальная викторианская барышня, показывает герою "те самые ступени, с которых упала Луиза Масгроув". Одним словом, Джейн Остен, по всей видимости, писала дамские романы.

Но тогда трудно понять, почему в ХХ веке ее стали считать величайшей английской писательницей; да и феномен массовой популярности романов без единого трупа, привидения или мало-мальски порядочной любовной сцены нуждается в объяснении.

Эта же книга немного помогает читателю разобраться.

Кроме очень серьезной вводной статьи Екатерины Гениевой, в этом издании имеется еще и эссе Мартина Эмиса, на первый взгляд довольно странное для столь серьезного жанра: в нем с неподражаемой англосаксонской иронией анализируется поведение героев Джейн Остен, сюжетные конструкции ее самых известных романов и отдельные их эпизоды применительно к стандартам современного кинематографа. Правда, иногда Эмис сопоставляет тексты Остен и с реально существующими экранизациями, нам неизвестными, но это большого значения не имеет: главное здесь - подход: "Похоже, что Джейн Остен будет сейчас погорячее Квентина Тарантино... О "Гордости и предубеждении" уже позаботилось Би-би-си, истратив девять с половиной миллионов долларов на шесть частей сериала, который воскресными вечерами опустошал улицы Англии". Но ирония иронией, а читателю неплохо бы составить и собственное мнение, тем более что и тексты основных романов Остен нам неизвестны, как англичанам, наизусть. Вот как раз для этого и есть смысл почитать именно неоконченные романы.

Все же Джейн Остен, очевидно, мастерски строила сюжет: читатель "Гордости и предубеждения" или "Чувства и чувствительности", вместе с героями стремясь к финалу, не обращает внимания на то, какими средствами его заставляют это делать. Читая же "Уотсонов", где заранее известно, что никакого финала не будет, он может позволить себе роскошь полюбоваться отдельными деталями, репликами, антуражем - и с изумлением обнаружит, что в ключевой для всякого дамского романа сцене сборов на бал не упомянут не только фасон, но даже цвет платья героини, не говоря уж о том, что неизвестно, блондинка она или брюнетка. Зато при таком способе чтения упомянутый читатель никогда не пропустит удивительное - сделанное чуть ли не за сто лет до импрессионистов - наблюдение: "Сходство может быть основано на одном только общем впечатлении, при этом цвет лица и даже черты его могут существенно различаться". В такой ситуации совершенно иначе воспринимаются даже сатирические сцены. Сам Диккенс, мастер социальной карикатуры, никогда бы не позволил себе, изображая разговор брата с сестрой в приличном семействе, так прямо воспроизвести реплику: "Что ж ни одна из вас никак не может выйти замуж? Ну ничего, съездишь, как все твои сестрицы, в Кройдон, глядишь, там что-нибудь у тебя и выгорит". Немыслимая для викторианского романа грубость - а у Остен вроде бы так и надо, да ведь на самом деле тон домашнего общения именно таким и был, и таким он и остается двести лет спустя.

Вообще сравнение с Диккенсом возникает при чтении романов Остен постоянно - и, удивительное дело, именно он, со своими вечными красными бантами на белых платьях, с прелестными брюнетками в длинных локонах, с подробными перечнями продуктов с указанием цен в пенни и шиллингах, начинает казаться дамским чтивом рядом с точными, лаконичными описаниями Остен; возвышенный романтизм его героинь - напыщенным и неубедительным по сравнению со спокойной меркантильностью ее барышень ("...однако же замужество необходимо нам всем...", "Думаю, что мужчин, способных внушить уж очень сильную неприязнь, в действительности не так и много...", "Он, кажется, довольно богат?"). Что ж, ведь на самом-то деле именно так и устроена жизнь, будь то во времена Джейн Остен, Чарлза Диккенса или Улицкой Людмилы Евгеньевны. А обаяние настоящего, ненадрывного, серьезного натурализма способен, видимо, воспринять каждый. На самом деле читатели и читательницы романов любят именно хорошую психологическую прозу; просто они об этом не догадываются.

Убийство старой девы

Текст: К.Тарханова

Только из деликатной ненависти к коллегам присутствовавшие на закрытом просмотре "Гордости и предубеждения" /Pride and Prejudice/ (2005) несколько месяцев назад не стали громко хихикать с самого начала. Нервные смешки и хрюканье в кулак пошли с середины. Но какой иной реакции ждали инициаторы "большеэкранной" версии классического романа, если нарушили все классические правила перевода старых условностей на новый язык кино? По ходу фильма упрочилась догадка, что его инициаторы уничтожают и гордость, и предубеждение, и заодно вековые легенды о литературном даре англичанки-девственницы. Не было дара. Стереть незамужнюю старость с лица земли. Бедная, бедная Джейн.

Кадр из фильма "Гордость и предубеждение"

Во-первых, абсолютно субъективное, "несобственно-прямое" повествование от лица Лиззи постановщик Джо Райт "объективировал" для Кейры Найтли. Она (Лиззи) показана "на равных" со всеми остальными, но все "реплики в сторону" и постоянный "подстрочник" стали бесконечными крупными планами физиономии Найтли, во все лезущей и вечно чем-то недовольной, что сделало из иронической героини самовлюбленную, наглую полную дуру. "Ах, я так на него посмотрела, я такое ему сказала, да разве теперь кто девушку ужинает, тот ее не танцует?". Когда понятная личная "гордость" (Дарси) натыкается на дико назойливую мордашку, прущую напролом, прибегая к любым семейным обстоятельствам, чтобы окрутить клиента, и "гордость" при этом не делает ноги автоматом и навсегда, это про потенциальных клиентов Кащенко.

Во-вторых, абсолютно камерное, "домашнее" повествование Остен "большеэкранный" постановщик Джо Райт вынес в какие-то дендрарии и тадж-махалы, особенно в конце. Мельчайшие нюансы семейных разборок в беннетовском коттедже с пугливыми вылазками наружу у Райта назойливо наделяются королевским размером фона, который и Беннетов, и все мелкопоместное английское дворянство превращает в полных козлов. "Ах, про Дарси говорят то-то со слов тех-то, кому говорили о том-то, и как же приличная девушка может не верить всему, что ей говорят?". Когда понятные тихие "предубеждения" складываются на фоне чуть ли не Микеланджело расписанных потолков, чуть ли не музейных залов Эрмитажа и чуть ли не дебрей Амазонки, они начинают претендовать на трагедию вроде "Макбета", а ведь это тоже только пальцем у виска покрутить.

Кадр из фильма "Гордость и предубеждение"

Все неправильно в экранизации, даже если вышеприведенная тирада поначалу смутит поклонников Остен. Они просто еще не смотрели помпезный шедевр Джо Райта, решившего, что, раз "большеэкранных" версий не было с 1940 года, а было одно телевидение, значит, брать будем размахом и масштабом. Будем из Беннетов делать Нью-Беннетов как столбовую дорогу мирового брачного контракта. Лиззи будет все, без исключения, врать, а Дарси будет во всем, без исключения, болваном. И вот Кейра Найтли не только ничуть не страшнее красотки Джейн Беннет (Розамунд Пайк), а просто другая такая же красотка. С ее лебединой шеей, на которую тупо заглядывается камера, и буквально физиологическим отсутствием чувства юмора, которое только подчеркнуто бездной эмоций на пустом месте крупных планов, нет проблемы замужества. И быть не может.

Мэттью МакФэдьен (Дарси) явно страдает запором, потому что других объяснений его изначальной "загадочности" не дано. Он входит в кадр на балу, уже отличаясь трагизмом на лице от всех веселящихся, которых сотня-другая, и это по меньшей мере просто дурное воспитание. А уж когда он будет рассекать росу в полях на рассвете, чтобы признаться в любви — это почти "Кинг Конг" /King Kong/ (2005). И совершенно тошнотворны попытки немножко "задвинуть" Лиззи и немножко "оправдать" Дарси. Келли Райли (сестра Бингли) в общей сцене надели декольте, в котором бюст есть, даже когда его нет, а Кейре Найтли, которая бюстом в принципе не убьет, надели глухой ворот, подчеркивающий доску. Разве не издевательство над сложением живых людей? Или Дарси заставили многозначительно проскакать, долго идти по коридору дома Коллинзов, где стоит Лиззи, и бурно ускакать, сказав одно "мля-мля-мля". Разве не издевательство над плотной канвой романа?

Кадр из фильма "Гордость и предубеждение"

Все роли второго плана сыграны хорошо, если не блестяще: Бренда Блетин (миссис Беннет), Джуди Денч (леди Кэтрин де Бург), Том Холландер (мистер Коллинз) и т.д. Но это все звезды, каждая из которых тянет одеяло на себя, чем все вместе они еще больше разрушают и так покосившуюся конструкцию. Романные акценты смещены, актеры перепутаны, костюмы перемудрены, интерьеры перенасыщены, предрассудки прут там, где у Остен господствовал здравый смысл, гордость — там, где у Остен было смирение. И эта вечная пляшущая массовка для "богатой" постановки... За работу, товарищи. Запасайтесь. Если бы нам еще показали "американский" финал с поцелуем в диафрагму, в экран точно надо бросать гнилые помидоры. Кстати, именно начиная с места встречи Лиззи и Дарси в заповедном поместье, когда коллеги захихикали:

• Ах, вы не в Лондоне?
• Не, я не в Лондоне.

Рейтинг Интересного Кино:

Р Е Ц Е Н З И Я

РАЗУМ И ЧУВСТВА (Sense and Sensibility) 1995
Режиссер: Энг Ли
В ролях: Эмма Томпсон, Хью Грант, Кэйт Уинслет, Алан Рикмен, Хью Лаури, Том Уилкинсон, Грег Уайз
Жанр: Мелодрама

1995 год стал в англоязычном кино годом Джейн Остин. Словно стараясь достойно отметить 220-летие писательницы, ставшей в какой-то мере даже культовой фигурой лишь начиная с 20 века, кинематографисты сняли сразу три версии ее романов «Разум и чувства», «Гордость и предубеждение» и «Эмма». Хотя и в прошлом несколько раз обращались к прозе "британской литературной леди". К стремлению английской актрисы Эммы Томпсон (правда, имеющей филологическое образование) адаптировать для кино самый первый роман знаменитой соотечественницы можно было отнестись со своеобразным предубеждением. Но после того, как она впервые в истории среди актрис была отмечена «Оскаром» за сценарий, а сама лента хорошо прошла в прокате США ($41,5 млн), Томпсон имела все основания для гордости.

«Разум и чувства», казалось бы, вполне соответствует нынешней моде на современное, но тактичное переосмысление классических произведений о нравах в минувшие времена. Например, «Хауардс Энд» Джеймса Айвори, «Эпоха невинности» Мартина Скорсезе, «Маленькие женщины» Джиллиан Армстронг (кстати, четвертая по счету экранизация книги "американской литературной дамы" Мэри Луиз Олкотт) были благосклонно приняты американской публикой, которую вроде бы принято считать туповатой, зацикленной на кинокомиксах и фантастике.

Проще всего предположить, что в США, чья история насчитывает чуть более двух столетий, а национальный менталитет состоит из множества перемешавшихся духовных опытов людей не только разной национальности, но и различного цвета кожи, еще существует тяга к исконно англо-саксонской культуре предков, отправившихся на завоевание Запада словно в поисках милтоновского "потерянного рая". Однако все обстоит на самом деле посложнее — литература прошлых веков оказывается необходимой для сегодняшних зрителей именно потому, что продолжает звучать по-прежнему актуально, а некоторые из литературных персон, намного опередившие свое время, только сейчас оцениваются по заслугам. И Джейн Остин — в первом ряду таких запоздало признанных гениев. «Разум и чувства», «Чувство и чувствительность», «Здравый смысл и чувствительность» — писательница поставила в тупик переводчиков ее первого романа, начатого в 1795 году, а изданного после ряда переработок только в 1811 году — в другом веке и в иные литературные времена. Поскольку одно из поздних произведений Остин, вышедшее спустя год после ее смерти, программно называлось «Доводы рассудка», а слова «здравый смысл» и «чувствительность» довольно часто повторяются в разных романах, это без сомнения заставляет убедиться в том, что для Джейн Остин не было ничего важнее, чем духовный напряженный спор между двумя типами мировосприятия и поведения в жизни. А образно-гиперболически предложенный еще Джеймсом Айвори конфликт между разумом и чувством в картине «Джейн Остин на Манхэттене» (подчеркнута и почти анекдотическая перекличка ее девичьей пьесы 90-х годов 18 века с современностью) как раз точно и исчерпывающе понят в адаптации Эммы Томпсон. И умно воплощен на экране режиссером Энг Ли, выходцем с Тайваня, который прежде прославился остроумной и трогательной комедией нравов «Свадебный банкет».

У исполнительного продюсера Сидни Поллака был четкий и продуманный расчет, что взгляд на семейно-житейские перипетии в среде не очень знатных и богатых британских аристократов в конце 18 века будет как бы стереоскопическим благодаря тому, что пересекутся точки зрения изнутри и со стороны. Впрочем, и Эмма Томпсон, перерабатывая роман Остин для кино, проделала примерно ту же постмодернистскую (но деликатную) операцию с текстом, как и ее соотечественник Кристофер Хэмптон, который превратил известный эпистолярный роман «Опасные связи» француза Шодерло де Лакло в пьесу-хит, в 1988 году с блеском перенесенную на экран Стивеном Фрирзом. Кстати, и «Разум и чувства» первоначально создавался как роман писем между двумя юными сестрами — Элинор и Марианной, которые переживают свои первые любовные истории, познают разочарование и внезапное счастье. Традиции французской литературы эпохи Просвещения с ее логическим, но не лишенным разумной сентиментальности, доказательством неоспоримых моральных максим (не случайно и острая на язык Джейн Остин была ценительницей философских изречений Ларошфуко, Монтеня и Лабрюйера), несомненно ощущаются в виртуозно сокращенной томпсоновской версии. Остается изящное, утонченное, пусть и иронически-комичное описание романтических страстей и матримониально-корыстных побуждений различных героев, которые обрисованы то с теплой симпатией, то с язвительным сарказмом. Но более выпукло и зримо, чем в дебютном «сочинении леди» (именно так оно было подписано при первом издании), и со знанием того, какой дальнейший путь прошла в литературе автор «Доводов рассудка», разыграно некое представление-аллегория, почти классицистское по форме, но живое по сути и привлекательное по исполнению. Создателям фильма «Разум и чувства» удается как раз примирить две человеческие склонности — все оценивать строгим умом или же отдаваться во власть своего сердца. Есть некоторое лукавство в том, как доказывается, что не во всем права старшая сестра Элинор, больше доверяющая голосу рассудка — ей в награду достается вроде бы уже потерянный для нее жених Эдвард. А излишне впечатлительная Марианна, которая испытала крах скоропалительной любви к самовлюбленному красавцу Уиллоби, обретает счастье там, где не искала — немолодой (по меркам того времени) полковник Брэндон предлагает ей руку и сердце. Два брака, заключаемые, согласно роману, с немалым промежутком, объединены по воле Томпсон и Энг Ли вместе — лишь для того, чтобы продемонстрировать триумф нерасторжимости не только святых уз супружества, но и неразрывной связи здравого смысла и чувствительности.

Авторы вмешиваются в действие будто античный Амур, помогающий нерадивым влюбленным наконец-то соединиться друг с другом. Или как мудрые кукловоды направляют своих марионеток прочь от бездны отчаяния и несчастья. Все складывается как нельзя лучше — словно в буколической истории, романтической сказке о том, как двое встретились, полюбили, вышли замуж и умерли в один день. Это не «Опасные связи», не «Манон» аббата Прево, которые подтверждали от противного, наперекор Року, торжество погубленной любви и позднее раскаяние тех, кто изменил своему чувству. Но и не «Жак-фаталист» Дени Дидро, не без горькой иронии стремящийся восстановить прежде нарушенный статус-кво в отношениях мужчины и женщины. Сама Джейн Остин с ее так и не проясненной личной драмой осталась старой девой и умерла на сорок втором году жизни. Ее же литературные романы заканчиваются подчас поспешными развязками, которые осчастливливают героев, хотя нельзя не заметить снисходительной, но доброй усмешки сочинительницы — она благословляет будто пастор (являясь, между прочим, дочерью провинциального священника) на долгий и умиротворяющий союз.

Этот слегка иронический пафос английской писательницы великолепно почувствован и передан в современном американском фильме, чей непременный хэппи-энд чуть пародирует голливудские образцы любовных историй 20 века. «Разум и чувства» — веселое, трогающее душу, дающее пищу уму и просто отлично сделанное кино. Напрасно некоторые критики посчитали, что на фестивале в Берлине картина получила главный приз по соображениям политкорректности. Но председатель жюри Никита Михалков был прав, оценив вместе с коллегами художественную безупречность ленты Энга Ли, поставленной по сценарию Эммы Томпсон. Забавно, что Томпсон на родине уступила приз Британской киноакадемии за адаптацию, но в качестве компенсации удостоилась премии за роль Элинор.

Рейтинг aktobekino.com:
Производство: Columbia/Tri Star
Сайт:
Видео и фото:
MP3 :
Трейлер: videodetective.com/

Премьера «Джейн Остин»: писательницы тоже влюбляются

Английская биографическая мелодрама «Джейн Остин» 4 октября открывает фестиваль британского кино в Москве и одновременно выходит в прокат. Это картина о судьбе известной английской писательницы, жизнь которой освещала большая любовь. Говорят, благодаря этому чувству и развился ее талант.

В 2003 году биограф Джон Спенс потряс литературоведческие круги сенсацией. Оказалось, что прославленная Джейн Остин, которая никогда не была замужем, испытала любовь, которую потом перенесла в свои произведения... Исследователь приводил все новые и новые доказательства своего открытия. Со временем картина стала настолько ясной, что режиссер Джулиан Джэрролд построил свою историю на тех подробностях, что поведал миру Джон Сперс.

Двадцатилетняя Джейн скоро пойдет под венец. В Англии 1775 года брак по любви считался безумием. И заботливые родители уже подыскали доченьке богатого жениха –преуспевающего мистера Уизли, племянника аристократки, знатной и очень богатой леди Гришем. Несмотря на уговоры матери и отца, Джейн отказывалась принимать ухаживания «завидной партии». Девица выросла пылкая, независимая и дерзкая – возомнила, что может выйти замуж по любви.

Примерно в это же время в город приезжает молодой ирландский юрист Том Лефрой. Он дружит с Генри, братом Джейн. Повеса Том и благовоспитанная Джейн смотрят друг на друга с симпатией. И вот они уже все чаще видят друг друга, обмениваются колкостями в лесу, танцуют на балу, она обыгрывает его в крикет, он дает ей почитать «Историю Тома Джонса, найденыша». Короче, Джейн и Том влюбляются друг в друга.

Конечно, старшее поколение не в восторге от такого поворота событий и всячески препятствуют неожиданному счастью. Том предлагает бежать. Но тогда они потеряют родных, наследство, положение. Решатся ли влюбленные на такой шаг?

- Обычно Джейн Остин видят старой девой средних лет, немного чопорной и одержимой приличиями и правилами хорошего тон, – говорит режиссер Джулиан Джерролд. – На самом деле, несмотря на огромное количество биографий, мы очень мало знаем о жизни Джейн Остин. Ее письма – самый важный источник. К сожалению, сохранились лишь немногие из них: сестра Кассандра позаботилась о том, чтобы уничтожить семейные документы, и первое письмо Джейн, где она упоминает «флирт» с Томом Лефроем, видимо, уцелело только по недосмотру.

В нашем фильме я хотел показать Джейн как человека из плоти и крови, а не как музейный экспонат.

В роли Джейн Остин – американка Энн Хэтэуэй («Дьявол носит «Прада», «Горбатая Гора», «Дневники принцессы»), а Том Лефрой – герой Джеймса Макэвоя (уроженец Глазго известен нам по работам в фильмах «Пенелопа», «Последний король Шотландии», «Хроники Нарнии»).

- Я перечитала все романы Джейн Остин и большое количество ее биографий. Кроме того, я проштудировала ее письма, эссе о ее творчестве, а также множество литературы об эпохе регентства, – признается Энн Хэтэуэй.

- Мне действительно хотелось досконально изучить эту тему. Дошло до того, что режиссер буквально вырывал книги у меня из рук, потому что я начала указывать ему детали, которые не соответствовали сценарию и эпохе.

Кроме них, в фильме снимались Джули Уолтерс, Джеймс Кромуэлл, Мэгги Смит, Джо Андерсон, Люси Коху, Лоуренс Фокс, Иэн Ричардсон, Анна Максвелл Мартин, Лео Билл, Джессика Эшуорт, Элеанор Метхвен, Майкл Джеймс Форд, Том Вон-Лоулор, Гай Карлтон, Расселл Смит, Хелен МакКрори, Софи Вавассер, Тэра Линн О'Нейлл, Том Магуайр, Тони Браун.

- Фильм основан на реальных событиях, и большинство персонажей существовали в действительности, – утверждает автор сценария Кевин Худ, – однако кое-что мы додумали, воссоздавая «остиновскую» вселенную, с помощью того, что нам было известно из писем и книг писательницы.

Биографии – традиционно любимый зрителем жанр. «Джейн Остин» наверняка займет почетное место среди картин о непростых женских судьбах. Хорошее, романтичное, но совсем не слащавое, тонкое и светлое кино. Однозначно стоит посмотреть.

Анна Андрушевич

05.10.07 

http://www.kleo.ru/items/news/2007/10/05/janeostin.shtml

 Фильмов и сериалов по произведениям Остин мы видели достаточно, среди них были и суперпопулярные, как "Гордость и предубеждение", и оскароносные, как "Разум и чувство". А вот подробностей биографии автора этих романов публика до сих пор почти не знала. Романистка умерла не от скромности, но, как известно, на прижизненных изданиях даже не значилось ее имени, только пометка: автор - некая леди. Сценарий фильма Джулиана Джаролда основан на отрывочных сведениях о романтическом увлечении юной провинциалки Джейн Остин ирландским адвокатом Томасом Лефроем. Официально считается, что это знакомство не привело к брачным узам из-за материальных трудностей: невеста, дочь приходского священника, была бесприданницей, да и у жениха не достало собственных средств, чтобы жениться вопреки интересам семьи. Насколько сильной была взаимная привязанность этой парочки, доподлинно неизвестно, но, по версии авторов фильма, мисс Остин, рискуя репутацией, даже решилась с бедным судейским на побег.

Вообще же, судя по сюжетным коллизиям и общему настроению картины, ее создатели исходили из предположения: автор может описать только то, что пережил сам. Будто бы Джейн Остин была не в состоянии столь тонко отразить на бумаге любовные треволнения, радующие ее поклонников без малого 200 лет, не испытай она подобного самолично. То, что у писательницы была куча братьев, племянников и кузин, которые вполне могли бы послужить прототипами героев ее книг, в расчет не берется.

Конечно, романтично и даже благородно подарить страстную лав-стори девушке, в реальности так никогда и не побывавшей замужем. Но беда в том, что сценаристам псевдобиографической ленты не хватило таланта и изящества состряпать историю, достойную пера героини. Характеры в фильме выглядят слишком уж пресными, а мотивировки поступков героев - условными. Не имея достаточно фактического материала, сценаристы вдохновлялись даже не романами Остин, а их экранизациями. Уши "Гордости и предубеждения" растут из многих сцен фильма слишком явно. Впечатление такое, будто съемки "Джейн Остин" проходили в тех же усадьбах и декорациях, где снималась история Элизабет Беннет и мистера Дарси, и в этом повторении не чувствуется никакой иронии, одни лишь штампы.

Единственное, что вполне удалось создателям фильма, так это доходчиво показать процесс трансформации жизненных переживаний в литературный труд. Во время посиделок с соседями, визитов к родне, чтения, музицирования, балов и трапез Джейн Остин наблюдает, осмысливает, записывает - и зритель легко узнает в характерах и конфликтах из фильма будущие сюжетные линии и персонажей романов этого автора. Правда, несостоявшийся жених Томас Лефрой в исполнении Джеймса Макэвоя выглядит поинтереснее Дарси. Он не столь горд и высокомерен, а, напротив, озорник и весельчак, весьма раскованный в общении с молодыми девицами.

Роль писательницы исполнила Энн Хэтауэй, визитной карточкой которой вот уже год является главная роль в картине "Дьявол носит Prada". Обаятельному британцу Макэвою, говорят, пришлось защищать экранную партнершу перед чересчур строгими критиками, недовольными, как американка воплотила светлый образ классика английской литературы. Но претензий к актрисе, особенно учитывая слабости сценария, пожалуй, не возникает, разве что курьезная: Хэтауэй слишком миловидна. Ведь считается, что Остин не была красавицей.

Возможно, кстати, что светлому образу не повредили бы изъяны, они придали бы характеру объем и глубину, но героиня в фильме получилась слишком безупречной и оттого, видимо, пресной. Даже эскапада с побегом вместе с возлюбленным в почтовой карете кажется чересчур смелой для такой Джейн Остин, чтобы оказаться правдой. Впрочем, никакие фантазии на тему писательской биографии ничего не убавят и не прибавят к текстам романов, давно ставших классикой.

 03.10.2007 / ЕКАТЕРИНА ЧЕН

Растоптанная гордость

Ольга Власенко

Стремление режиссера иронизировать над романом Джейн Остен оказалось грубой попыткой. Очередная экранизация «Гордости и предубеждения» как будто проходится долотом ремесленника по тонковыточенной мраморной статуе, отбивая изящные очертания силуэта

При первых кадрах фильма зрители, внимательно читавшие одноименный роман, почувствуют некоторый конфуз, который усугубится еще больше, если вспомнить предшествующую постановку:  не так давно демонстрировавшийся по телевидению английский сериал 1995 года с Колином Фертом и Дженнифер Эли в главных ролях. Фильм начинается странной пасторалью – деревенскими плясками, мало сочетающимися со словом «бал», употребляемым Остен в романе для описания развлечений английского света. Увиденное напоминает больше бурные фермерские скачки. Да и место, где «кавалеры» приглашают своих «дам», скорее похоже на хлев, нежели на бальную залу. Кстати, о «дамах» и «кавалерах», о «мисс», «миссис» и «мистерах» – они нечесаны, неопрятны и вульгарны. Взбалмошные и импульсивные женщины с взлохмаченными волосами одеты в платья грубого покроя. А главный герой, мистер Дарси (в исполнении Мэтью Макфэдиена), угрюм, имеет глуповатый вид, носит потертый сюртук с вытянутыми локтями, над воротничком которого виднеются нестриженые патлы. Все это вступает в противоречие с такими встречающимися в романе эпитетами, как, например, «статный, с правильными чертами лица и аристократической внешностью». Звезда кино Кира Найтли, играющая Элизабет, лучится немеркнущим светом, демонстрируя зрителям весь спектр мимики, поз и ужимок, еще больше разряжая и без того фривольную атмосферу.

По мере просмотра мотивации режиссера, именно так «прочитавшего» роман об обществе эпохи барокко и классицизма, интригуют все сильнее. Сначала в голову приходит банальное объяснение – это еще один взгляд из Голливуда на историю культуры, переложение малопонятного английского этикета языком быта американских фермеров. Видимо, сочли, что английские манеры, сдержанность и чопорность будут скучны и неинтересны широкому зрителю, которому не до тонких сложностей, а подавай смех и слезы, бурю чувств, живость голливудской мелодрамы.

 

Затем понимаешь: не так все просто. Вряд ли Голливуд не может нанять грамотных консультантов. Прием упрощения понадобился для демонстрации контрастов и социальных противоречий светского общества Англии. Здесь следует видеть эволюцию состоятельности, богатства и знатности английских семейств, построенную по упрощенной схеме: от простых провинциалов к средней прослойке и выше – к самому цвету общества. Так, семейство Беннетов стоит на более низкой социальной ступеньке (неряшливость в содержании дома, у которого, как у крестьянского, есть сени, на дворе развешано белье, тут же гуляют куры и прочая живность), чем семейство Бингли (дом больше похож на дворянское гнездо, не такой ветхий, как у Беннетов, но все же нуждающийся в обновлении фасада; в его тесном для такого количества гостей зале зритель наконец с успокоением сможет лицезреть нечто похожее на бал). Род Дарси – вершина лестницы, воплощение пышности знатных аристократов, обитает в огромном шикарном поместье, похожем на музей, и имеет не одно дворянское угодье. Но подозрение, что режиссер хотел раскрыть тему социального неравенства, быстро тонет в общем мелодраматическом контексте фильма.

Не оправдавшееся объяснение быстро сменяется другим: Джо Райт хорошо знаком с предшествующими кинопостановками (коих насчитывается уже около пяти) и не пошел по проторенному пути воспроизведения классического текста, а решил применить свое ноу-хау – взять и стереть привычный глянец и лоск не только с представлений о жизни знатных особ эпохи изящных манер, этикета и строгих линий, но и со зрелищного голливудского кино в целом. Отсюда обшарпанные здания и беседки, не разбитый по всем правилам классический английский парк, а буйно растущая, не покоренная человеком природа (кстати, сам роман скуп на пейзажи, не они были целью Остен). Например, сцена встречи героев-любовников у болота, в которой не хватало лишь кваканья лягушек, заношенные сюртуки и сшитые по корявым лекалам платья.

Историческое и текстуальное правдоподобие не интересует «экспериментирующего» с классикой режиссера. Его цель – сатира. Изображенные им герои поверхностны, спонтанны и просты. Безусловно, демонстрация невежества, предрассудков и предубеждений была целью и самой Джейн Остен. Но писательница также хотела показать и гордость, ее пагубные и спасительные плоды одновременно. У Райта же осталось одно предубеждение. Сложные образы героев превратились в однобокую сатиру. Мистер Беннет, проводивший по книге почти все время в библиотеке, в фильме ходит за хряком. Священник Коллинз превратился из самодовольного, но весьма высокопарного и витиеватого в словах человека в сумасшедшего гнома. В характере главной героини Элизабет не чувствуется проявление силы чувств и разума. Она и Дарси не противостоят, а скорее являются частью окружающего их лицемерного общества. Возможно, что Остен могла написать «Гордость и предубеждение» как пародию на сентиментальный роман («Цецилию» Фанни Берни, или «Сэра Чарлза Грандисона» Ричардсона). По свидетельствам современников и исследователей, Остен была ироничной и остроумной. Ее произведения, снискавшие широкую популярность только в ХХ веке, предварили появление стилистически новой литературы, проложив дорогу феминистскому роману задолго до Вирджинии Вулф и Гертруды Стайн.

http://www.expert.ru/printissues/kazakhstan/2006/04/gordost_i_predybejdeniye/print