Почему, когда хорошо, хочется молчать?.. А когда плохо - вопить, как резанная...
Сто лет не писала дневник. А вчера даже за бумажный схватилась. Стала буквы свои корявые рассматривать, в руках мять. Плакать...
Правда, написать так ничего и не смогла. Хотелось молчать и давиться болью, чтобы тонкими струйками изо рта вытекала, а я бы корчилась и молчала. Пока не захлебнулась бы...
Когда мне больно, мне кажется, что трамвайные провода нарезают небо, как яйцерезка. Впиваются в него и кромсают по-своему. На какие-то треугольники и прямоугольники. А потом - опускаются на землю и отпускают небо обратно и оно начинает плакать, потому что снова становится целым и мягким. Облака затягивают раны... И кажется, что небу больно, но ведь там, внутри, оно синее-синее. С солнцем где-то посередине.

Избыток боли... Но никто без нее еще не стал лучше. У меня как будто нет дыхания, есть вздохи. Дышать стало как-то необязательно. Над головой навис океан. Тяжелый, большой каплей. Хочет затопить. Вздыхаю, жду мерного дыхания.
Неужели все вернулось? Или ничего не уходило? Или не хватило сил разгрести весь мусор по любви?..

Как будто пусто, но пустоту эту наполнил гнев. Чего ради все это? Ты втыкаешь ящик, я сижу в углу... Пылюсь, жду, когда ты помоешь пол и переставишь меня... Ты готов переставить - реклама... И начинается шоу.
Так надоела эта жизнь по телепрограмме, на телеволне, по телесигналу. Я боюсь, потому что программу телепередач на завтра никто не отменял. Сядет равнодушная тетенька, равнодушно поздоровается и прочитает список адской тупости на завтра. Для тех, у кого плохо с личной жизнью, у кого пусто на сердце, трусливо на душе, кому страшно открыть книгу... Потому что придется подумать - а вдруг засосет и ты узнаешь, что жил не так...
Терпеть не могу телевизор. Сочувствую всем втыкающим ящик. Осталось недолго. Лежа в ванной на полу, перед последним дыханием вы посмотрите программу телепередач на завтра...

В колонках играет - Скажи мне, где спит твое сердце...
Настроение сейчас - Слёзы

Нет... Ничего и не было. Я сажусь перед экраном и не знаю, о чем напишу.
Нет... Ничего и нет. Просто "нет" - мое любимое слово.
Вдруг слезы мои стали черными - я же крашусь, украшаюсь, приукрашиваю... Что есть чистого - малюю разными цветами. Что есть цветного - закрашиваю черным цветом. Мне, как человеку, неведомо, как сделать все это обратно прозрачным. Я и о цветах немного знаю, они просто появляются в жизни и я любуюсь или спорю с ними. Вот и все.
Немощна...
И какой из меня художник? Потемнело за окном - и я уже забыла, как выглядит день. Взошло солнце, и я вдруг забыла, как страшна тьма...
Скажи мне, где спит твое сердце... Или нет. Не рассказывай лучше. Когда я доберусь до него - не факт, что не вопьюсь всеми своими пломбированными зубами, не раздеру его до крови, не остановлюсь, увидя, что на нем еще нет ни одной раны. Буду ставить на него клеймо своего прикуса, буду жаждать на губах его привкуса...
Благодарю за доверие. Тебя. И очень люблю тебя. Но так зубы чешутся!!! Скажи мне, где спит твое сердце... Или нет, не рассказывай. Молчи.
Скоро воскреснет Христос и станет легче...

Узнайте о себе много нового

Ваше имя Вы считаете себя: Военным кроликом с ядовитыми зубами Но на самом деле вы: Пират Друзья: Ходят перед вами на цыпочках Когда вам грустно вы: Пытаетесь заесть обиду подвернувшимся врагом Когда вам весело вы: Хотите утопиться Вы любите: Людей Ваш внутренний зверь: Такса

все гадания на aeterna.ru

Страстная седмица. В субботу впервые исповедовалась. Впервые в жизни. Прочитав список грехов, не обнаружила у себя штук пяти. Да-с, мадам...
Исповедовал батюшка, цикл проповедей которого мне предстоит расшифровать и отредактировать. Смотрел на меня с состраданием, когда я читала свой четырехстраничный список грехов и плакала. Точнее, как-то даже тихонько поскрипывая голосом, причитала. Смотрел и говорил: "Господи, прости". Сказал, что на том пути, который я выбрала, мои гордыня и эгоизм - мне не помощники. Возможно, придется много прощать, понимать и принимать... Я ответила, что понимаю.
На самом деле, готовилась к исповеди на ходу. В метро читала покаянный канон, молитву Богородице дочитывала, пробиваясь сквозь пешеходов на Васильевском... В пятницу и вовсе думала отложить исповедь. Спасли мои два института, хочешь-не хочешь сдавать экзамен, а идти надо, будь что будет. Вот и пошла.
Я читала свои грехи, поясняла батюшке, а сама, как двоечница, думала, что и вовсе не отпустит мне их... До фига. Даже смертных успела насобирать, а не то, чтобы по мелочи как-то хулиганила.
Батюшка сказал встать на колени, я поняла, что отпустит. Через епитрахиль чувствовала его руку на моей голове и крестное знамение. И что-то уходило... Сердце успокаивалось...
Назначен месяц покаянного канона...
Потом слезы полились свободно. Ручьем. Бежала по улице, твердила: "Господи, какая я у тебя непутевая"... В каком-то подъезде разрыдалась. Ничего не могла поделать.
Вернулась домой в светлой уверенности - Бог есть Любовь. Внутри меня наступила, состоялась... какая-то светлая тишина. Хотелось бы, чтобы она никогда не покидала моего сердца... Иначе совсем плохо. Иначе уже и не хочется.

Любовь кроет ненависть, дружба – предательство, жизнь кроет смерть… Как сотни лет назад, единым перекати-полем летят они по нашей жизни, заставляя искать Истину. Гонят к двери лабиринта…
Сколько заклинаний у тех дверей сказано, сколько слез упало… В боязни и предвкушении Вечности колотятся у той двери сердца, перебирая четками события своей жизни.
Что в том лабиринте? Истина.
Что наши дни? Да все Ее поиск.
Смерти нет, есть Жизнь Вечная…
«Пульс хранителя дверей лабиринта» Алисы – молитвенно произнесенное кинчевское «верую»…

Ну, чё... Говоришь, не обновлялся неделю дневник... Пишу.
Из последнего. А ничего ТАКОГО на ум пока не приходило. Разве только последний снег натолкнул на одну мысль. Он такой холодный был, колючий и треугольный какой-то... Такой почти что град. Лепил мне в лицо по-хамски, почти что орал. И он мне нравился, очень. И я поняла, что все-таки я с Севера... Так, наверное, нравится все последнее, когда оно точно уходит... Так, с нежностью, вспоминается потом даже самый неприятный разговор, когда становится ясно, что он безвозвратно-непоправимо последний. У него... какие-то краски появляются. Теплые. Кажется... съедобно-красные...
И я шла, ладони ему, снегу, протягивала-подставляла, и увидела, что далеко не всем снежинкам есть дело до моих теплых ладоней. Им даже нет дела до того, что они раскрыты. И они не присаживались на ладонь не из опасения, они ее не замечали.
А некоторые снежинки, несмотря на ветер, садились и таяли... А другие все пролетали мимо... теперь уже капелек и неслись, чтобы разбиться о землю, сесть в грязь, или пожить там, внизу... не тая. И я шла и думала. Вот, кажется, видишь, что кто-то живет не правильно, а ты ему руку хоть запротягивай... Если он не просил твоего тепла, позволь ему лететь своей дорогой. А тот, кто ищет тепла, кому твое тепло будет понятно, тот окунется в него и растает. И даже забудет о том, что в суете и вечной борьбе за место под солнцем каждой снежинке привычно думать: тепло - есть смерть...
Опять же... Зачем тогда снежинкам место под солнцем, если они так боятся растаять?..)))