Странно как-то у меня проходит сессия в этом году. Я учусь истерически, урывками - в перерывах между политическими новостями, напрочь вышибающими пробки в моей голове, работой и важными беседами с друзьями. Четко помню, что мне надо было учить общую психологию, а я сидел над пятью разными статьями о Максиме Каргапольцеве, и от зашкаливающей подлости происходящего мутилось в голове. И конца этому не видно. Обвиняемый по "Болотному делу" Александр Долматов кончает с собой в депортационной голландской тюрьме - а я, едва закончив читать новости о его смерти, снова сажусь и открываю анатомию. И судорожно, лихорадочно учу. До сдачи остается меньше суток.

Сразу же после экзамена по анатомии поехал и купил билет в Воронеж. Еду с Павелецкого вокзала завтра вечером. Сегодня у билетных касс какой-то затерханный охранник долго лыбился на мою радужную ленточку, а потом стал выпытывать, зачем мне вдруг понадобилось ехать в Воронеж (хотя, если так подумать, его это совершенно не касается). Но я ему ответил, мне не жалко. Еду на пикет против гомофобного закона. Еду потому - но этого я ему уже не сказал - что совершенно извелся от просмотра новостей и пабликов на тему "не дадим поганым извращенцам осквернить наш город", с неизменным подвывающим припевом - "бей, убивай, спасай детей". И вся остальная быдлоопера.

Иногда единственная возможность вынести происходящее - это быть ближе к эпицентру. Может, это ничего и не изменит. Но, по крайней мере, что бы ни случилось, ты сможешь сказать себе: я сделал все, что мог.

Завтра с утра работаю на линии. Потом еду на психологический семинар. Из-за поездки в Воронеж пропускаю акцию антифашистов, на которой собирался быть: если повинтят, не успею на вокзал, а согласовывать традиционный марш и возложение цветов власти в этом году не пожелали. Разозлились, видимо, из-за успеха "Марша против подлецов", и захотели хоть каким-то образом напакостить в ответ.  Беру с собой в дорогу все свои конспекты. Беру Локка, Песталоцци и Руссо. Беру Макаренко с его "Педагогической поэмой". После возвращения сдавать общую педагогику. Ощущение бредовости происходящего не отпускает.

 А сегодня утром на мою заметку о самоубийстве Долматова моя хорошая подруга отозвалась комментарием: "нельзя же так близко к сердцу принимать чужие поступки". И тогда я понял, в чем проблема. У нас чуть ли не ежедневно происходит что-то совершенно жуткое и вопиющее, и в этом смысле жизнь едва ли изменится в каком-то обозримом будущем.  Но если бы ответственность за это равномерной тяжестью распределялась на всех взрослых и разумных граждан, было бы, пожалуй, не так тяжело. Кто-нибудь шел бы пикетировать Лубянку, кто-то другой - на марш в память Маркелова с Бабуровой, а кто-то - просто сдавал сессию. И не задумывался бы над тем, а может ли он вообще позволить самому себе такую роскошь - сидеть дома над своими экзаменационными билетами. Но вместо гражданского общества мы имеем аморфное _население_, большая часть которого знать ничего не знает (и не хочет знать. У него своя жизнь, которая достаточно приятна и комфортна без подобной дополнительной нагрузки). И поэтому всю тяжесть монолита государственного произвола  поднимает крошечное меньшинство. А большинство такая ситуация вполне устраивает. За последний год я много говорил об этом с самыми разными людьми. Встречал у них и безразличие, и неприятие, и настоящее сочувствие. Но лейтмотив был общим: я не против, чтобы кто-нибудь пришел и сделал хорошо. То, что при этом любой "кто-нибудь" ничуть не менее загружен в своей повседневной жизни - никому даже и в голову не приходило. 

Вы не думайте, это я не к тому, что "все плохие". И с чего бы? - я ведь сам прожил так бОльшую часть своей жизни. И в то время совершенно искренне считал, что путаться в политику - унылейшее дело, в жизни существуют вещи куда более серьезные. Я игнорировал тот факт, что каждый человек одновременно существует в множестве слоев рельности - прежде всего в своем внутреннем мире, затем - в небольшом мирке из близких и друзей, потом, допустим, в профессиональном мире... и так далее вплоть до ощущения себя неотделимой частью всего Человечества. И если личность, полностью замкнувшаяся в своем внутренним мире и желающая игнорировать другие части реальности,  признается нездоровой, то и остальные формы непричастности - сомнительное благо.

Сегодня Леша, с которым мы учимся в одной группе на психфаке, стал доказывать, что фразы вроде «Я не могу без тебя жить», придание слишком большого смысла отношениям с конкретным человеком и тому подобные «акцентуации любви» - суть проявления бесспорно невротические, связанные не с самой любовью, а с влияющими на нее комплексами, страхами и нерешенными психологическими проблемами. А любовь без примеси невроза – это, видимо, приятные, внутренне гармонические и прежде всего временные отношения двух индивидуумов, причем каждый из них все время должен оставаться в рамках, заданных этими требованиями. То есть, по идее, прежде всего он должен признать, что смысл его отношений – в том, что они доставляют удовольствие. А после этого – все время помнить, что они не вечны, и отнюдь не относиться к этой мысли, как к трагедии. Поскольку «что естественно – то не трагично». Я пыталась объяснить своему оппоненту, что, хотя его рассуждения вполне логичны, они, тем не менее, годятся только для обыденного восприятия, тогда как человек влюбленный, с его измененным состоянием сознания, всегда живет и действует совсем в другой реальности. Но, судя по всему, не слишком в этом преуспела. И, как мне кажется, я даже знаю, почему.

Когда-то – классе, может быть, в восьмом или в девятом – мы с подругой (в тот момент переживавшей свою первую любовь) извели огромное количество листов на переписку о таком животрепещущем вопросе, как любовь и отношения, и в тот момент я защищала исключительно рациональную, как мне тогда казалось, точку зрения. Коротко ее можно выразить в словах: любовь должна идти на благо человеку, а не приводить его к страданиям, а потому не стоит чересчур зацикливаться на каком-то человеке и подчинять всю остальную жизнь любви и связанными с ней переживаниями. И прежде всего нужно избегать чрезмерных привязанностей. Сейчас я оценила бы те дифирамбы Адекватности как полное непонимание того, что есть любовь. Говорить о ней рационально бесполезно уже просто потому, что она иррациональна по самой своей природе.

Когда кто-то говорит, что он «не представляет себе жизни без…», мы морщим нос – что за преувеличение! Но мы при этом спим, едим и занимаемся обычными делами. Огорчаемся, когда на это есть причина, или радуемся, когда что-то нас обрадует. А как прикажете выражать свои чувства человеку, который плохо ест, почти не спит, которого при одной мысли о любимом встряхивает так, как мы, когда нас дернет током? Человека, который испытывает эйфорию или же кромешное отчаяние не из-за реальных происшествий, а только подчиняясь логике своего чувства, то есть только потому, что ощущает (иррациональную) надежду, что все будет хорошо, или же (и тоже часто беспричинно) чувствует, что к нему равнодушны?.. Влюбленные способны делать то, чего мы никогда не делаем – смеяться в одиночестве, плакать от восхищения и сострадания, когда Тот Человек что-то рассказывает о себе, и еще многое другое. А ведь это, так сказать, только эмоционально-физиологическая часть программы. Будучи людьми, мы вроде как должны не только чувствовать, но и мыслить. Так какими мыслями должны сопровождаться все описанные выше ощущения? Поверьте мне, ни один человек в подобном состоянии не сможет удержаться в рамках пресного старушечьего скепсиса и свести свои размышления к гормонам, невротическим зависимостям и сугубой бренности всего на свете, в том числе и своих чувств. А если вдруг сумел бы, то лишил себя самого ценного в любви.

Любовь действительно похожа невроз, но лишь по отношению к так называемой «нормальности», в сравнении с которой точно так же говорят о невротической природе гениальности, религиозной святости и многого другого. В таких случаях ошибка заключается в самом определении. Невроз и гениальность – это не одно и то же, а, наоборот, два полюса, между которыми (так сказать, «в средней полосе») лежат все остальное формы психической жизни. И хотя по совокупности отдельных признаков многие гении и исключительно талантливые люди могут быть отнесены к психически-больным, они, тем не менее, скорее противоположны им, как плюс и минус. То же самое – любовь. Проблему затемняет то, что в психологии десятки, даже сотни раз описывались случаи, когда под маской Великой любви в жизни того или другого человека действовала фобия, зависимость или же тщательно скрываемый садизм. Но глупо забывать, что клиницисты, написавшие прекрасные работы о подобных случаях (Фрейд, Карен Хорни, Ялом, Фромм…) имели дело с заведомыми невротиками, так что вряд ли стоит удивляться, что в процессе своих наблюдений они обнаруживали у клиента именно невроз. Наоборот, было бы очень странно, если бы кто-то из них увидел в своем пациенте столь же сильную, но служащую Жизни, а не саморазрушению, любовь, поскольку такой человек должен был оказаться безусловно-продуктивным и даже при наиболее травмирующих обстоятельствах имел бы мало шансов оказаться в кабинете психоаналитика. Мне кажется, что это можно сравнить с очень сильной верой в Бога, которая тоже зачастую делает ненужной все другие формы психотерапии.

В последнее время я больше не находил в себе ни сил, ни настоящего стремления бороться за что бы то ни было, будь то любовь к другому человеку, справедливость или искренность (по правде говоря, не представляю, как можно быть искренним, когда твоя душа молчит. Моя – молчала). Мне начало казаться, что я понял «правду жизни», и что эта правда в том, что опыт и время шлифуют нас, как гальку, сглаживая выступы и острые углы, и приводят все к какому-то общему знаменателю, а этот знаменатель – внутренне уставший, отчасти благополучный, отчасти фрустрированный человек, который уже не имеет сильных и мучительных привязанностей и неисчерпаемых запасов сил и устремлений. Этот человек не чувствует себя по-настоящему счастливым, но и не испытывает подлинных страданий. Именно поэтому он, если можно так сказать, кошмарен в своей завершенности. Внешне и в поступках он может напоминать Питера Блада, Дон Жуана или Жанну д’Арк – и тем ужаснее контраст между формой и сутью, потому что душа такого человека – это клерк с усталыми глазами и невыразительным лицом.

Случилось так, что я вписался на ночь к Гамлету – на тот момент едва знакомому, но интригующему человеку, с которым мы до этой ночи разговаривали всего дважды (если первым разговором посчитать приветствие и просьбу поделиться сигаретой). Почти до самого утра я прогулял по городу с людьми, казавшимися мне отражением меня же самого четырехлетней давности, – и ощутил себя ужасно старым. Мне нравилось все, что нами делалось и говорилось. Нравился заброшенный и темный парк, и разговоры на причале озера с алмазной россыпью огней на противоположном берегу, и трубочный табак, и песни, и, конечно, «дело, недостойное представителя Небесной Канцелярии». Это было отчаянно красиво и должно было бы стать мучительным в своей предельной, обнаженной искренности – но я наблюдал за всем происходящим как будто бы со стороны и чувствовал, что я больше не обладаю тем органом слуха, без которого не ощутить звучание такой пронзительной и чистой ноты.

Встретившись с Авророй через пару дней, я признался ей, что очень недоволен своим состоянием. У меня больше не было привязанностей и связанных с ними боли и надежд, не было идеалистического устремления перевернуть весь мир – короче говоря, не было многого, что я всегда считал необходимым. И вот почему: я уверен в том, что каждый человек должен найти свой подлинно неповторимый способ жить, иначе его жизнь станет простым существованием. Нельзя показать пальцем на какого-то другого человека, будь то исторический герой или коллега по работе, и сказать – я попытаюсь стать таким же, потому что «стать собой» – значит создать нечто единственное в своем роде, то, что еще никогда не воплощалось в прошлом и уже не воплотится в будущем. Конечно, существует жизнь, которая «идет» сама, пока мы что-то делаем, мечтаем или спим. Но истинная Жизнь проходит в другой плоскости и непрестанно требует борьбы, любви и творчества, а следовательно, и всего, что с ними связано, поскольку творчество немыслимо без вдохновения, борьба требует сил, а еще более – азарта, ну а для любви… а для любви нужна только любовь – тайная магия, которой мы не управляем.

Разумеется, так связно изложить все это в «Пирогах» за чашкой кофе мне не удалось (я и сейчас-то просидел за монитором полчаса, пытаясь объяснить необъяснимое). Наш разговор свернул на психологию чиновничества, а точнее – на тех молодых идеалистов, которые начинают государственную службу с реформаторским настроем и которым невтерпеж скорее изменить мир к лучшему. А вокруг них, что характерно – их коллеги, проработавшие, скажем, уже десять лет – усталые, ко всему равнодушные и больше не способные иметь какие-то сверхцели. Цели у них самые простые – дописать отчет, доработать два месяца до отпуска, получить повышение на следующий год… Энтузиасты, приходящие в систему, вызывают у них либо раздражение (и без него хлопот хватало, а теперь еще и он тут мутит воду), либо жалость (помню, я когда-то был таким же… его ждет болезненное разочарование). Эти вторые – назовем их, например, «пожившие» – уверены, что они знают жизнь. Они считают себя реалистами и любят, без конца ссылаясь на свой опыт, объяснять, что те или другие вещи совершенно невозможны. Правы они или нет? Да, правы, если мы решим, что десять, двадцать… сорок неудач действительно доказывают, что осуществить тот или другой план немыслимо. И нет, не правы в абсолютном смысле, потому что – я готов поспорить – перед тем, как наши предки сделали из камня и палки-копалки первый кремневый топор, было проделано не сорок, а несколько тысяч неудавшихся попыток, так что можно с чистой совестью сказать, что, если бы эти пралюди обладали развитым логическим мышлением и бросили свои бесплодные попытки, Нил Армстронг никогда не высадился бы на Луне. Но это лирика. Если вернуться к нашим б… бюрократам, доказать, кто из них прав или хотя бы более реалистичен, невозможно. И, пока я шел за лишними пакетиками с сахаром (все время почему-то забываю попросить у официанта принести побольше), что-то вдруг перевернулось в моей голове, и я проделал возле барной стойки почти танцевальный пируэт, забыв про сахар, потому что снизошедшее на меня озарение было сродни удару тока. Доказать, кто более реалистичен, невозможно уже просто потому, что никакой «реальности» не существует. Боже мой, это было так просто, что у меня даже закружилась голова. Может ли человек без перерыва проработать двое суток на пределе своих умственных и физических возможностей? Может, если речь идет о значимой для него сверхцели, если этот человек здоров, и его силы не подорваны недосыпанием и длительной работой, если он при этом обладает сильной волей и способностью к внутренней концентрации, и если… В общем, при определенной комбинации подобных «если», мы должны будем ответить однозначным «да». Но при других условиях таким же правильным ответом будет «нет, не может». И опять-таки – категорически не может. В таких рассуждениях есть место человеку как какой-то индивидуальности, ее способностям и устремлениям, но в них нет места «человеку вообще» и «объективной реальности», поскольку как второе, так и первое – абстрактные, а в данном случае – просто бредовые понятия.

Мы постоянно судим жизнь исходя из своего внутреннего состояния. Когда мы говорим о чем-то «это невозможно», это означает только то, что мы на это неспособны. Стоит нам что-нибудь изменить в самих себе – и невозможное окажется возможным. Это не жизнь приводит всех к «общему знаменателю», это не время «притупляет наши чувства» - это мы даем себе устать, и это мы готовы сдаться.             

И тогда я рассмеялся, потому что понял, что вот этого не будет. Никогда.

В тот вечер я поехал ночевать к Авроре. Мы гуляли по ночному парку на ВДНХ, и пили чай с вареньем из смородины. Не помню, сколько дней подряд я спал меньше пяти часов или не спал вообще, но на следующий день после занятий в университете я почти готов был сдаться и забить на встречу в «7FreeDays», даже несмотря на то, что мы планировали обсуждать вопросы безопасности после недавнего погрома. Соблазняла и возможность поболтать в дороге с однокурсником, который тоже собирался ехать через Тушино. Но, к счастью, моя совесть в очередной раз оказалась сильнее меня и морализаторски напомнила, что «жить, как хочется, плебейство». Я поехал к Роре, а уже оттуда – в клуб. Раньше вход всегда был нараспашку, но сейчас решетчатая дверь была закрыта, и на ней висел замок. Мы погремели дверью, и к нам вышла девушка, которая открыла дверь и снова заперла ее, как только мы вошли. И эта мелкая деталь сказала о недавней драме больше, чем мог передать десяток фоторепортажей. Захотелось высказаться матом или закурить, и я остановился на втором.

Мы побеждаем зло тогда, когда, воспользовавшись им, делаем шаг к добру. Я всегда знал, что рано или поздно вся жестокость и несправедливость, обращенные на нас, сделают нас сильнее и решительнее, вынудят сплотиться и вернут нам гордость, о которой мы забыли. Я только не знал, что все это произойдет именно в этот вечер, прямо на моих глазах. В первые полчаса собрания еще звучали фразы «не хотим играть в войнушку», «будем реалистами, сильнее «их» мы все равно не раскачаемся», и прочее в таком же духе, но к концу с необходимостью физической и информационной самообороны никто уже не спорил, а всегда интеллигентный Игорь, записав имена первых добровольцев будущего сопротивления, принялся в добровольно-приказном порядке вносить в списки гбр не проявляющих должного пыла «сочувствующих». Это здорово напоминало знаменитого плакатного красноармеца, вопрошающего – «Записался в добровольцы?!». Даже жест, направленный на недостаточно активных, был таким же. И еще – нетерпеливое постукивание кончиком ручки по столу. И полушуточный, полусерьезный спор о том, что теперь делать с ренегатами, бросившими своих товарищей в опасности, а после этого имевшими бесстыдство похваляться своим «героизмом» перед прессой: показательно пороть или давить морально?.. Мы с Авророй разместились на двух сторонах дивана и с улыбкой переглядывались над чужими головами. Наша группа, у которой появился внешний враг (точнее говоря, которая признала, что у нее существует общий враг, и что – хотим мы или нет – нас уже вынудили жить в условиях войны), заметно «милитаризировалась» и из аморфного кружка индивидуальностей, которые по часу неспособны были утвердить повестку дня, стремительно мутировала в некое подобие авторитарной партии. С Игорем в роли группенфюрера («так, юноша, вас как зовут? вам слова не давали!»), Сергеем на должности идеолога («я изложу наши позиции в посте») и Юлей в качестве военного министра («мне необходим план помещения»). Но, шутки шутками, а лично мне очень приятно было видеть, как в людях, которые признали, наконец, необходимость отстоять свое достоинство, вдруг появляются несвойственная им энергия и ощущение единства.

Мы даже к метро после собрания шли вместе, а не поодиночке, как всегда.

Ох, как надоел мне этот ваш релятивизм. Ей-богу. Надоело слышать эту мысль, что нет ни добра, ни зла, а есть только наше отношение к тому или другому факту. Что все это - либо субъективно, либо иллюзорно. Мне искренне хочется знать, о чем думают люди, рассуждающие о таком субъективизме? Об условности и относительности зла? Давайте я вам расскажу, о чем я думаю, когда мне говорят о зле. Нет, я не буду приводить эпических (но слишком уж изъезженных) примеров о педофилах, насилующих детей, или о нацистах, с удовольствием пытавших своих жертв. Мой пример будет поскромнее. Я, кажется, уже писал здесь про старушку, встреча с которой позволила мне познакомиться с ребятами из службы милосердия. Этой женщине было девяносто четыре года. Из-за возраста и болезней она практически не могла ходить, передвигалась, опираясь на тележку и на сумку. Родственники выжили ее из дома. Государство предложило койку в доме престарелых, от которой бабуля отказалась, потому что не хотела доживать остаток жизни на казенном содержании. Одно время она жила в Сергиевой лавре у монашек, и они собрали ей  вещей. Потом она отправилась в Москву, и тут несколько дней жила прямо на вокзале. И однажды, на перроне, какой-то молодой бугай выхватил у нее сумку и бросился бежать. И девяностолетняя беспомощная бабка, не способная самостоятельно дойти до туалета, ковыляла за ним по платформе и кричала ему вслед "Отдай! Отдай!..." Я очень часто думаю об этом. Я не видел этой сцены, она стала мне известна только из рассказа этой самой женщины. Но она стоит у меня перед глазами так отчетливо, как будто бы все это правда происходило на моих глазах. При мне никогда никого не убивали и не истязали - хотя тут вполне достаточно чужого опыта и книг, имеющие уши да услышат. Но зло - это не рассуждения и уж тем более не "мнения". Зло - это ощущение, что воздух не проходит в твои легкие, это недоумение, как что-нибудь подобное могло произойти - а мироздание при этом до сих пор не вывернулось наизнанку. Сводить все к мышлению и представлениям - это все равно что, вслед за героем Чехова в "Палате №6", глубокомысленно раздумывать о том, что "боль есть представление о боли". Ничерта подобного! Боль - это боль, и это совершенно точно знает каждый, кто ее испытывал. А вот для тех, кто ее не испытывал или уже вполне ее забыл - для тех она действительно всего лишь "представление". И зло - аналогично.

...Обсуждали с Араш некоего "гуру" (а по факту - очередного псевдобуддистского сектанта и манипулятора), к которому обратилась женщина, потерявшая мужа и сына и, конечно, сломленная горем. Вот он ей и говорит - "конечно, вы сейчас еще не готовы принять правду, и мои слова вызовут у вас сильный внутренний протест, но потом, если вы поразмыслите, вы осознаете, что это так: ваша любовь к вашим близким - это чистой воды эгоизм и привязанность, от которой вам следует освободиться. Я не собираюсь утешать вас, если вы хотите слышать соболезнования, ищите утешителей на стороне. Я же хочу освободить вас, открыть вам глаза на истину... " (Бедная истина. Любой самонадеянный дурак, ханжа или фанатик лапает ее немытыми руками, а все вместе - перетягивают, как канат). Вообще, люди такого сорта очень любят объяснять, что внутренний протест против их "истинных" учений объясняется желанием людей цепляться за свои иллюзии. Как правило, любой их последователь (если только сразу не сбежит), проходит через вполне определенные стадии - от бурного протеста и неприятия до полной идентификации себя с "великим и освобождающим" учением. Я бы сравнил это с реакцией любого человеческого организма на табак и алкоголь. Кто помнит, как он начинал курить, или кто в детстве по ошибке проглотил стакан вина вместо компота - тот вполне меня поймет. Здоровый организм сначала бурно протестует против этой дряни, и эти неприятные ощущения служат совершенно недвусмысленным предупреждением, что это вредный и опасный яд. Но это же не обязательно мешает нам "втянуться"... Или, если очень ядовитая отрава - даже потерять себя. Не вижу принципиальной разницы между наркоманом, мозги которого повернуты на способе добыть очередную дозу, и фанатиком, которого зомбировал "знаток великих истин". Добро и зло, правда и ложь - о них можно сказать словами Лиса Сент-Экзюпери - зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь.

Но я бы сказал, что нужно слушать сердце - а глаза держать открытыми.

Тоненькая книжица на сто страниц, вместившая в себя так много, что прочтение превратилось в для меня в сверх-напряженный квест. Запомнилось:

О "новаторстве" в искусстве

"...Некоторые опусы совеременных писателей можно уподобить симптомам коллективного невроза. Когда писатель ограничивается или довольствуется одним лишь самовыражением, сама бессодержательность его произведения становится формой выражения бессмысленности собственной жизни. Более того, атмосфера бессмыслицы и абсурда воссоздается и на театральной сцене. Все это вполне объяснимо. Истинный смысл можно раскрыть, но нельзя выдумать. Выдумать можно лишь бессмыслицу, и этим вовсю пользуются некоторые писатели. (...) Произведения, в которых автор делится с читателем своим отчаянием, может вызвать катарсис, однако циничная проповедь идеи бессмысленности жизни - это уже безответственность. Если писатель не может поспособствовать тому, чтобы у читателя выработался иммунитет от отчаяния, то он хотя бы не должен заражать его своей болезнью"

О "яме под фундамент храма"

(выдержка из дневника монахини-кармелитки, страдавшей от тяжелой депрессии) "...Кто думает, что жизнь человека - это путь от успеха к успеху, тот уподобляется глупцу, который недоуменно наблюдает за строительными работами и не может взять в толк, зачем на месте будущего храма копают глубокую яму. Господь воздвигает храм в каждой человеческой душе. И в моей душе Он как раз готовит яму под фундамент"

О Зигмунде Фрейде и о сублимации

"Зигмунд Фрейд говорил, что философия - "это самый благопристойный способ сублимации вытесненных сексуальных влечений, только и всего". Когда слышишь рассуждения о том, что в результате трансмутации влечений возникает любовь и добро, начинаешь понимать, почему Шелер называл психоанализ алхимией. Как отмечал М.Босс, "уму непостижимо, какие метаморфозы должно претерпеть влечение, чтобы преобразиться в правдолюбие или в решимость жертвовать собой ради науки - все те человеческие качества, которыми отличался сам Фрейд"."

О перспективах развития религии

"Одна американская журналистка брала у меня интервью для журнала "Тайм" и задала мне такой вопрос: не считаю ли я, что современное общество отпадает от веры? Я ответил, что общество отпадает не от самой веры, а от религиозных конфессий, представители которых только и делают, что стараются переманить друг у друга паству. "Если так будет продолжаться, то, возможно, возникнет некая универсальная религия?" - спросила меня журналистка. "Нет, - ответил я. - Мы движемся не к универсальной, а, напротив, к индивидуальной, глубоко личной религиозности". На любом языке человек может выразить истину, и на любом языке человек может выразить ошибочную мысль или солгать. Так и любая религия может открыть человеку путь к Богу"

Три ипостаси человека

"Homo sapiens, Человек разумный, предстает в трех испостасях: как homo faber, человек созидающий, который видит смысл своей жизни в труде; как homo amans, человек любящий, который раскрывает смысл жизни в любви, и как homo patients, человек страдающий. Homo faber - это практик, который оперирует лишь двумя категориями: "успех" и "неудача". Между этими крайностями балансирует его жизнь, построенная по принципу эффективности. Homo patiens мыслит другими категориями. Он балансирует между внутренней гармонией и отчаянием. Для него неудача не исключает внутренней гармонии, а успех не исключает отчаяния. Успех homo patiens - это обретение внутренней гармонии и постижения смысла страданий. Иными словами, homo faber счел бы успех homo patiens вопиющей нелепостью"

О дегуманизации сексуальных отношений

"Мы живем во времена избыточной сексуальности, а переизбыток всегда - как это бывает с инфляцией на денежном рынке, - сопровождается девальвацией. Обесценивание сексуальности напрямую связано с дегуманизацией сексуальных переживаний. Дело в том, что человеческая сексуальность - это не просто половая жизнь, а нечто большее, и, как бы иные не пытались исказить факты, которые противоречат их теориям, такие межличностные отношения нельзя объяснить "переориентацией сексуального влечения" или "половой сублимацией". В настоящее время человек рискует окончательно утратить свою непосредственность под влиянием индустрии развлечений и полового просвещения. С помощью различных ухищрений представители этой индустрии внедряют в массовое сознание стереотип потребительского отношения к сексу, а современные молодые люди слепо идут на поводу у этой пропаганды, не замечая, что ими манипулирует крупный капитал. Противникам ханжества следовало бы выразить протест против деятельности тех лицемеров, которые ради корысти выдают порнографию то за произведения искусства, то за просветительские материалы"

О ложных смыслах и иллюзиях в психоанализе (и, как мне кажется, не только в нем)

"Как полагает Дитрих фон Хильдебранд, увлечение поисками психологической подоплеки, дотошное стремление выяснить, почему человек высказывает определенное мнение или отстаивает определенные убеждения, стало все больше отвлекать внимание от другого вопроса: насколько обосновано само мнение и насколько верна сама теория. По мнению Хильдебранда, такая подмена понятий влечет за собой катастрофические последствия. Конечно, иногда необходимо докапываться до истины, но лишь до тех пор, пока не обнаружена истина, поскольку делается это все ради того, чтобы найти истину и отделить ее от фальши. Если же исследователь продолжает искать подноготную там, где правда уже лежит на поверхности, то он стремится не выявить, а опорочить правду"

«Кто согласен, что любая мораль относительна?...» Все спорщики на кухне дружно поднимают руки. Действительно, относительность любых моральных норм давно стала аксиомой, общим местом, которое почти неприлично оспаривать. Но я рискнул. Я сделал это потому, что под моралью мои оппоненты совершенно явно понимали не правила поведения, принятые в каком-то обществе, а отношение к добру и злу вообще.

Мне это кажется нелепым пережитком прошлого, по-детски плоским пониманием вопроса. В детстве ребенку объясняют, «что такое хорошо и что такое плохо», но не потому, что «хорошо» и «плохо» это синонимы добра и зла в их истинном значении, а только потому, что понимание сути проблемы ему недоступно. Придумывая эти правила, взрослые пытаются в какой-то схематичной форме передать ребенку свои представления о добре и справедливости, но путать правила с предметом (то есть собственно добром) – все равно, что не видеть разницы между лицом живого человека – и нарисованной тремя штрихами рожицей. Мне представляется, что то, что можно наблюдать при воспитании детей, зеркально повторяется при «воспитании» обществом людей любого возраста. Все дело в том, что подавляющее большинство людей мыслят настолько некритично и так мало внимания уделяют нравственным вопросам, что навязать им кучу условных, преходящих истин, неизбежно смешанных с изрядной долей предрассудков – это вообще единственный доступный способ как-то приобщить их к пониманию добра и зла. Точнее, так дело обстояло на протяжении многих веков, когда задумываться над философскими вопросами и находить какие-то ответы было уделом ничтожного меньшинства – людей бесспорно выдающихся, которым приходилось преодолевать неслыханное сопротивление среды и своей собственной природы. Но ведь теперь, казалось бы, все обстоит иначе?... Я о том, что информация теперь доступна даже школьнику в таких объемах, о которых не могли мечтать ученейшие люди прошлого. Умение критично относиться к этой информации, бесперерывно поступающей извне, тоже стало чем-то само собой разумеющимся (а иначе человек, читающий так много и к тому же постоянно сталкивающий с рекламой, помешался бы уже через неделю). И вот - вместо того, чтобы понять, что мораль прошлого имеет так же мало отношения к добру и злу, как услышанное в детстве «Вася нехороший мальчик, стекла бить нехорошо!», потому что она выполняла ту же функцию и точно также исходила от людей, чье понимание было несовершенно, ограничено их личным опытом и смешано с их личными аффектами, мои продвинутые современники начинают говорить об относительности добра и зла – мол, все это настолько субъективно, что никто не может точно знать, есть ли вообще добро и зло и в чем заключена их сущность. То есть именно сейчас, когда у нас впервые появился шанс узнать подлинную ценность морали, ее обесценивают только потому, что мораль прошлого была несовершенной!

Что можно сказать о настоящей, не зависящей от времени и бытовых условностей морали? То, что она неизмеримо гибче, чем любые своды правил, созданные человеком в прошлом. Омертвляя нравственные категории застывшими формулировками, люди пытались сохранить крупицы смысла, который некоторые из них – пророки, святые, философы – понимали непосредственно, причем почти всегда – интуитивно. Но за последнее время гуманистам, занимавшимся совсем не этикой, а человеческой природой, удалось приблизиться к логическому пониманию добра и зла. Что и понятно, потому что отвлеченной этики – как таковой – не существует. Этика предельно человечна. Так что относительность морали – это только относительность нашей способности познать добро и зло. И пока все говорит о том, что эта относительность преодолима.

А все-таки слов недостаточно. Пусть даже "мы спасаем мир хотя бы тем, что думаем и дышим". Это так; но это только половина правды. Вчера мы вспоминали фразу "Все, что не убивает меня, делает меня сильнее". Это самая расхожая цитата, ее знают даже те, кто никогда не читал Ницше. Она не просто популярна, а возведена в ранг заповеди. Ее с удовольствием воспроизводят, повторяют, делают эпиграфом к дневникам и своим жизненным девизом. А между тем, как и большинство афористичных фраз, она убийственно поверхностна. То, что не убивает нас, действительно способно сделать нас выносливее. А еще - несчастнее, циничнее, озлобленее, равнодушнее... Сильнее и выносливее - еще далеко не значит "лучше". Да и вообще - сильнее ли? Мне вот случалось видеть надломленных, запуганных людей, которых все случившееся с ними не убило, но отбило у них всякую охоту жить - жить в полном смысле слова, то есть принимать решения, стремиться к счастью и идти навстречу новому. И эта внутренняя скорлупа, наросшая на сердце - сила? Этот рак-отшельник - сильный человек?... Обычно принято считать, что когда все потеряно и больше нечего терять, то человек становится бесстрашным. Это настолько глубоко укоренившееся заблуждение, что многие едва ли не завидуют подобным людям, ощущая их спокойствие как внутреннюю силу. А между тем, человек, потерявший все и нашедший некоторое равновесие в этом состоянии, в первую очередь охвачен постоянным страхом что-нибудь приобрести. Потому что тогда ему будет, что терять, и вся его неуязвимость рухнет от одного соприкосновения с реальностью. Такая сила - сила в отрицании - на самом деле только маскировка величайшей слабости. И то, что нас не убивает, очень часто замораживает нас, лишает воли к жизни, то есть к счастью и потерям. А вера в силу слов приводит к слепому поклонению чужим словам, чужим девизам и красивым афоризмам. Слова наполнены истинным смыслом только для того, кто вылепил их на основе пережитого, испробованного, переболевшего. Для остальных они - ловушка, заставляющая видеть лишь одну (и не всегда самую важную) сторону происходящего.

В чужой квартире, за чужим компьютером я, разумеется, не смог найти себе другого дела, кроме как пройтись по дневникам своих друзей. Прошелся, в первый раз за несколько недель взглянув на чьи-то записи незамутненными глазами человека, которому не надо никуда спешить. И неожиданно подумал, что мы слишком много рефлексируем, теряя главное - способность непосредственного восприятия. Мы научились познавать себя (заметьте, "научились познавать", а не "познали"!) и решили, что бродить по лабиринтам собственного разума куда важнее, чем дышать холодным зимним воздухом реальности. Мы мучаем себя, мы задыхаемся без кислорода - но не собираемся подняться на поверхность... Едва выйдя из детства, мы уже, как некие атланты, подпираем головами неподъемную конструкцию из убеждений, опыта, теорий, выводов и мнений. Но этого нам явно недостаточно, и мы упорно громоздим поверх "фасада" новые и новые пласты. Зато потом резонно удивляемся, куда пропала легкость бытия.

Мне жаль вас, не умеющих беречь свое душевное здоровье. Вы не видите, в чем корень ваших бед. Точнее, видите его совсем не в том... Вы думаете, что вас убивает одиночество. Но вы не можете понять, что одинокими вас делает только ваше субьективное желание быть с кем-то, будь это конкретный человек или асбтрактный образ кого-нибудь близкого, любимого и понимающего. Этот мираж отравляет вам жизнь, лишает самого естественного - радости бытия, и загоняет вас в ловушку. Вам кажется, что получив желаемое, вы вырветесь оттуда, но не тут-то было. Одиночество, проистекающее из стремления к близости с другим человеком, в принципе ненасытимо. Человек, избравший этот путь, напоминает наркомана, у которого без дозы возбудителя неотвратимо наступает ломка, ощущаемая как болезненное одиночество.

Нет, я не проповедую суровый аскетизм. Смотреть на мир потухшим взглядом стоика немногим лучше, чем воспаленными глазами наркомана.

Я хочу сказать, что должен быть и третий путь. По крайней мере, первый шаг по этому пути известен - раз и навсегда определить, в чем суть болезни, отнимающей способность быть счастливым. Этого никто не сделает за вас. Вот только большинство людей так никогда и не бросает бесполезных, разрушительных для них самих попыток вырваться из призрачного одиночества.