июнь. в разгаре ягодный сезон. у Времени нет времени на сон. у городских рачительных завхозов — дороги, скверы, улицы, мосты. иной стакан не терпит пустоты. любой из нас — отъявленный философ, что занят наполнением посуд. потом ещё подарки принесут на день очередного оборота Земли вокруг светила и оси. пусть сбудется, о чëм ни попроси. создатель пашет до седьмого пота, содействуя служителям пера. всегда на высоте, всегда пора проверить на случившемся досуге не патефон — проигрыватель, но зато большой. всегда заведено. в почете нынче творческие муки затворников — из комнаты ни-ни.
а зря — настали солнечные дни, те самые, которых не хватало. в лесу глазами хлопают грибы, предпочитая улизнуть с тропы при виде перочинного металла. иные страхи почвенны, увы. для полного — абзаца ли, главы? — довольно незначительной детали. надеюсь, век оставив за бортóм, про нас напишет кто-нибудь потом: они любили жить.
они летали.

(с) Резная Свирель

кочевники сидят на берегу. смеркается. на том и этом свете горит костёр. качает лодку ветер. ночь, примеряя лунную серьгу, исследует размеры пустоты, сверяет факты, изучает формы. пытается предстать в пределах нормы. а ты смеешься, потому что ты — плывущий лотос, ловчие комет, калмыки, статуэтка бодхисаттвы, окрашенная в цвет осенней жатвы. великие создатели примет придумывают новые — к добру. по-барски щедро делится дарами окраина, богатая дворами. пожалуй, только смерть не ко двору.

кочевники поют своё нигде усталой птице, облаку, дороге. ненужные отечествам пророки есть братья не по крови — по воде.
в границах улиц, города среди сквозь каменную пыльную рогожу, сквозь серую асфальтовую кожу просвечивают древние пути. там каждый первый назван, но незван. здесь только лес, поляны, ежевика. попробуй для начала поживи-ка в какой-нибудь из нашенских нирван.

туман крадет у взгляда берега. вселенная — большая кладовая. издалека течёт, не уставая, спокойная буддистская река стеной горизонтального дождя.
минуя тень фонарного скелета, кочевники шагают дальше, в лето. и коллективно машут, уходя.

(с) Резная Свирель

Вставали рано, а ложились поздно. Он говорил ей: "Скоро будет лето, уедем к черту в глушь смотреть на звёзды, и даже без обратного билета.
Сорвёмся в "далеко" — бежать от тучи и не успеть. Дремать на сеновале. Варить компот.
Вернёмся, как наскучит, хотя я в этом сильно сомневаюсь.
Ори с котами песни во всё горло — никто не посчитает за дебила".
Он говорил — она любила город. Но и его, естественно, любила, поэтому и слушала вполуха, снимая с кофе бархатные пенки.
Купили дом — не дом, а развалюху с дырявой крышей. Сущие копейки.

Поехали. Оставили квартиру на попечение бдительной соседке. Такое солнце в пятницу светило, лучи сочились прямо через сетку. И отчего-то улыбались люди. И потерялась в рюкзаке заколка.
Он говорил ей: "То ли ещё будет". Она считала — это ненадолго, мгновение от выдоха до вдоха, залечь в себя, пережидая бури.
А оказалось — там совсем неплохо: подкрасить, подлатать, подштукатурить,
и можно жить, и чуду дать случиться под шепот ветра, сказки домового.

Вставали рано — спать мешали птицы. Ложились поздно — не давали снова ватаги соловьиных новобранцев. Другого шума не было, что странно. И дом им так понравиться старался, что выгнал и мышей, и тараканов метёлкой, смехом, кистью виноградной красиво и с изяществом владея.
Он говорил: "Решай, пора обратно?" Она: "Да нет, давай ещё неделю".
Такой туман во вторник плыл молочный — жалели, что не видно звездопада.
Но дом был счастлив, абсолютно точно. Ну много ли домам для счастья надо?
Цвели бы груши, яблони, черешни, пеклись бы пироги и пахло б щами.

Молчали грустно, уезжали в спешке. Он говорил: " Мы быстро, обещаем".
И вот апрель. И на краю планеты дом протирает чашки, ложки, блюдца и вспоминает — скоро будет лето. А будет лето — и они вернутся.





(с) Резная Свирель

Земля рассыпает зерна: "Пятёрка", ломбард, аптека.
Идёт по земле Лисенок, похожий на человека. Идёт при честнОм народе: метро, переход, Макдональдс.
Всё есть у Лисенка вроде, но нет у Лисенка дома.
Есть мама, друзья, квартира — нора угловатой формы. Поставлены, словно в тире, глазастые светофоры.
Лежат на балконах лыжи, играют таджики в квиддич.
А хвост невозможно рыжий, но он никому не виден.
И если реальность кем-то сколупнута как извёстка, Лисенок шагает в кедах, шагает, поёт про звезды.
Лисенок поёт о птицах Венеры, Сатурна, Марса,
и мех его серебрится, и розовым пахнет маслом.
Встают сквозняки на цыпки, закаты танцуют шелест.
Идёт по планете цифр пришелец или ушелец,
идёт далеко ли, близко, до звёздного королевства.
И лес подпевает Лису, и Лис подпевает лесу.
И кажется, жизнь — по силам.
Бегут по воде мурашки, бегут облака по сини,
кудрявые как барашки.
У жизни — свои вопросы, экзамены и зачёты.
Сигналит холодный космос: "Неплохо быть прирученным,
сложнее быть приручившим".
Лес ухает и морочит.
Летит по страницам книжным бессмертный французский лётчик.
Лес старый, дремучий, добрый, он гладит зверька по шёрстке.
И Лис говорит: "Я дома",
и Принц говорит: "Нашёлся".





(с) Резная Свирель

был вторник. вечер. мартовский, немаркий. на крыше потихоньку таял снег. шла женщина с работы в супермаркет навстречу неслучившейся весне. играли на гитарах музыканты. курьер боялся получить разнос. атлант работал в городе атлантом, и у атланта зачесался нос.
нос чуял запах жареного лука, салатика, печенья с молоком. атлант осознавал: опустит руку — не рухнет небо. упадет балкон.
а на балконе тосковали лыжи, ковровая дорожка, самокат, стремянка, колокольчик медно-рыжий, железный подстаканник и плакат, надеясь на звезду второго шанса. однажды, ненароком, поутру.
атлант крепился. как же он держался. нос вел свою нечестную игру.
и представлял атлант (бездушный с виду), как он, душой на время обмелев, почешет нос.
вернётся в Атлантиду. заплачет главный по его земле: эх ты, атлант, надежда, блин, опора. а дальше будет солнце и самшит. и вот уже, колодой под забором, лежит атлант, и нос его лежит, не замечая ни зимы, ни лета, ни шума волн, ни мраморных колонн.
хотя первостепенное не это. атланту жизнь доверили, а он. ужасно обошёлся с ней. прегадко. в кошмаре видел, как на мостовой валяется тряпичная лошадка и кукла с говорящей головой.
была среда. обед. кричала птица. стоял атлант, держал балконный свод. некстати заболела поясница. подумаешь, фигня. переживет. он сможет. беспокоиться нелепо. он сильный.
он несущий. он несёт.
наверно, иногда важнее неба бывает чье-то маленькое всё.







(с) Резная Свирель

мне кажется, я что-то упустил и чудится — я что-то потерял. апостолы садятся на настил, пьют красное вино, едят угря, забавно спорят — кто кому нальёт. часы спешат вперёд, не могут вспять.
Ассоль стирает грязное бельё. Ассоли сорок шесть, а может, пять. да разве это важно, чёрт возьми, когда волна, и все мы на волне. когда одновременно все за мир, но, видимо, не все. и не вполне. вчера была кошмарная гроза, сегодня море тихое, как вдох. какие, к аргонавтам, паруса, ракушки, корабли, помилуй бог. стабильное предчувствие беды. ряд новостей не терпит новизны. Ассоль устала, дремлет у воды. ей снятся сны. возможно, что не сны.

Ассоли двадцать шесть, а может, семь. по вечным меркам это ерунда. друзья не покидают насовсем. зовут дороги, страны, города. апостолы из растаманских каст хиппуют на задворках у небес. добрейший Бог заметит и подаст, а не подаст — так обойдутся без. ныряет в бездну голубой марлин. в кафе старик печётся о жарко́м. цветочницы с глазами Магдалин кокетничают с местным рыбаком. по радио играет Дебюсси, и — лунный свет, и жизнь на чистовик. Ассоль на берег валится без сил. раскручивает сказка маховик.

блокнот запоминает имена теней, что появлялись за плечом. Ассоли восемнадцать лет. она о юности, и больше ни о чем. она из солнца, облака, дождя. надежда — глупость, глиняный колосс. апостолы встают, и, уходя, легко её касаются волос. идут по морю, в пене, как в снегу, за море выпадают, как роса.

Ассоль не будет ждать на берегу. Ассоль сама поднимет паруса.






(с) Резная Свирель

Надо как-то собраться, собрать своих, тех, в кого ты поверил, кого узнал. Для начала неплохо придумать стих, а потом записать в судовой журнал: здесь тяжëлые волны. Опять штормит. Так случалось доныне, так было встарь. Бог буквально вчера исчерпал лимит, поистратил спасательный инвентарь. Облака небесам придают объëм, кровь заката разбавлена молоком. Пусть кого-то назначили кораблём, но тебя-то назначили маяком.

Надо как-то собраться, хотя зима — собираться не хочется лишний раз.
Обрести вожделенный покой ума. Да, у праздничной даты другой окрас. Да, никак без сюрпризов, душа моя. Запретили компасы, не те пути? Ты упрямый, ты маленький. Ты маяк. Значит, нет вариантов — давай, свети. Позови капитанов, китов, ундин, а появится хтонь — подойдет и хтонь.

Даже если спасëтся всего один — в темноте ты не зря зажигал огонь.





(с) Резная Свирель

"Не нервничай.
Просто представь, что она вернётся.
Она же всегда возвращается ровно в восемь.
Она будет пахнуть зелёным болотным солнцем,
и чем-то далёким, щемящим,
как будто вовсе
и нет в этом мире вообще ничего прекрасней,
чем тонкие пальцы терзающая осока,
блуждающих ярких огней карнавальный праздник,
кудрявые мхи и заросшие мхами сопки".

И шёл человек на конфорку поставить чайник,
а руки его всё никак не могли согреться,
и чай пах не хрусткими травами, а печалью,
как пахнет несбывшийся путь отменённых рейсов —
прогорклым железом,
бумажных клочков метелью, включившимся автоответчиковым моллюском.
И чай с этим запахом пить уже не хотелось,
хотелось отмыть себя содой и "Пемолюксом".

"Давай успокойся. Представь, что она в дороге.
И в этот момент дорогая подходит к дому,
и скоро затянется в нежной груди воронка,
поскольку ужасно неправильно по-другому,
а значит, уже по-другому и быть не может.
Она поиграет в дорогу, как в прятки-салки,
и скоро появится, с бледной прозрачной кожей,
с глазами как блюдца, похожая на русалку.
Как чувство сакральное,
близкое до озноба.
И в мире не будет вообще никого чудесней.
В трепещущем небе пролягут лесные тропы, за ведьминым кругом затянут дриады песни".

И шёл человек посмотреть новостную ленту,
тянулся как глупый младенчик к заветной кнопке,
и даже пытался окуклиться мягким пледом,
читая рассказы о страшных болотах топких.
Где что-то внутри копошится как жидкий студень,
клокочет, бурлит заманухой и просит пищу.
Как в них с лиходавних времен пропадают люди,
сначала их помнят и ищут,
потом не ищут.
Он снова и снова о жутких читал находках
с коричневым телом
и рыжими волосами.
И только бубнил тихим шёпотом, как экзамен:
"Не думай,
не думай,
не жди ничего плохого.

Расслабься, попробуй расслабиться, медитируй.
Ты море, ты в море, и волны тебя колышут.
Представь, как ключом открывает она квартиру,
и ключ заедает,
и сломанный зонт под мышкой.
В сердцах говорит, говорит, тяжело и гневно.
Он слышит слова, но не может понять их смысл,
поскольку слова — это бабочки-однодневки,
трескучие птицы с пиратских скалистых мысов.
И нет в этом мире вообще ничего бредовей, чем верить их крыльям,
и им придавать значение. Они существуют, пока есть старик-садовник,
и свет, и земля, и роса, и воды течение".

Она появилась,
когда он на грани срыва,
качаясь как будто пластмассовая болванка,
сидел и рассказывал скользким лупастым рыбам,
которых они завели в трехлитровой банке,
как в зыбких болотах немецких, английских, датских
седые и очень усатые полисмены черкают в казенных блокнотах координаты, и думают:
"Боже, да что за дурная смена",
и тащат в участок одну из болотных мумий,
и долго детей поучают, для их же блага:
"Вот дядя не слушался,
дядя упал и умер".
А дети пугаются и начинают плакать.
И умный учёный, который был чьим-то мужем,
отцом или братом,
но точно был чьим-то сыном —
в желудке потом изучает последний ужин: похлёбка и овощи, зерна и ломтик сыра.

Люби,
оставайся внутри молодым и летним.
И в мире не будет вообще ничего такого.
Любой из боёв для тебя может стать последним,
но если тебя кто-то ждёт, то всегда есть повод
вернуться,
остаться и тьму озарить свечами,
найти долгожданный покой, как находят клевер.
Он молча уходит на кухню и ставит чайник,
она берет чашку,
и руки его теплеют.






(с) Резная Свирель

Ты расскажешь мне сказку про рыбу в бульварной реке. В будний день человек, в выходные волна с плавниками.
Её можно узнать по кружку серебра на щеке и по тихому слову, едва различимому в гаме.
Ты расскажешь мне сказку про птицу в бетонном лесу, что играет на флейте, где бары, туристы и лодки. А потом вспоминает про крылья, и крылья несут.
Кроме крыльев, её отличает прыгучесть походки.
Если ты улетишь насовсем, мой отважный пилот, если ты уплывешь далеко, мой кораблик бумажный — сразу рыба умрёт, сразу добрая птица умрёт.
Замолчит моё глупое небо, но будет неважно. Потому на земле оставайся подольше со мной, чтобы рыба плыла, чтобы птица жила у канала. Ты придумаешь солнце, и это случится весной. Ты расскажешь его, а я сделаю вид, что не знала.




(с) Резная Свирель

Теперь уже прохладно по ночам, и дождь идёт, и яблоки созрели. И далеко до нового апреля. И звезды барабанят по плечам до жути романтичного моста, где регулярно назначает встречи носитель рассыпающейся речи: какие неуместные места. Небесный свод убийственно-свинцов. Чихая, отставной герой-любовник заваривает мяту и шиповник на улице Троллейбусных Скворцов. Зеркальный брат в нём сразу опознал случайно неизвестного поэта: похожая размытость силуэта. И то не то, и это не финал — дурачество, безделица, смешок.

В краю, забытом всеми, но не Богом, рецепты каш сорокам-белобокам приносят самобранка и горшок. Дюймовочка беседует с кротом. Ушастая сова кричит на холод. Никто не стар, никто уже не молод, особенно брюзгливый мажордом Крутись-избы. Хорошая изба, нарядная, но крутится со скрипом, и бредит знойным сказочным Магрибом искусная наличная резьба. Гармония: вот инь тебе, вот янь, вот смысла нет, вот истина сокрыта. Взывает говорящее корыто: ты только посмотри, ты только глянь. Несите лампу, зеркало, кристалл. Быстрей вставайте, сонные тетери. Ведь золотые рыбы полетели. День Главного Желания настал. Хохочет лес, восторженно, взахлëб. Морзянке дятла вторят перегоны.

Коты садятся в звонкие вагоны на улице Трамвайных Недотëп, где ждёт фонарной армии сержант великого закатного приказа. И в чëрт-те где заманивает касса, и чëрт-те что напяливает бант. Сизиф, в пустячной роли муравья, на кочку тащит булочную глыбу. Заметишь в небе золотую рыбу — не сомневайся: именно твоя. У рыбы есть плавник и есть мотив, она летит, и царствует, и учит. Загадывай чего-нибудь покруче. Сбывается. Здесь нет альтернатив.





(с) Резная Свирель

Ты шастаешь в астрал, ты помнишь имена людей и городов, морей и континентов. Разрушенный Парнас, оборванная нить. И страх, что кто-то нас захочет отменить, сильнее холодов, значительней момента. Забудь про этот страх, почувствуй эту быль. Всё превратится в прах, всё превратится в пыль, за вычетом души, приговорённой к Богу. Но если прямо край — беги на летний луг, бессмертный самурай, сломавшийся каблук. Замри и не дыши, врастая понемногу в дыхание земли, в тропинки, в облака. Рисует корабли закатная рука, рисует паруса, и якоря, и тросы. Фигуру на носу, крылатую горбом.
Вот сундуки несут. Вот шмель уже старпом. Вот банда муравьёв — отличные матросы.


Никто не получал инструкции, как жить.
Уходит по ночам шуметь за гаражи бунтующая рать небесных баламутов.
Уходят дураки прикуривать от звёзд. Прохладно от реки. Ты покидаешь пост в надежде не соврать себе или кому-то. А если прямо всё — закрой глаза, свети. Куда тебя несёт? Вот камень на пути, вот синяя вода и серая волчица, вот рыжий летний дух, насмешлив, конопат. И воздух на меду, и луг, и звездопад. И больше никогда плохого не случится.





© Наталья Захарцева

Это было на Чертовом озере. Возле него. По конкретным субботам, ещё по значительным датам, и когда анекдот становился таким бородатым, чтобы требовать лампу, внутри ощущая родство с кем-то жгучим, пустынным и древним, — в подобные дни появлялся Смеющийся.
Скромного вида бродяга. Невысокого роста, субтильный, почти доходяга. Любопытным русалкам зачитывал письма родни, одиноким лягушкам шутя обещал женихов — не царевичей, только поэтов, любителей жестов. Никаких тебе стрел, коробчонок, родительских квестов. Если вдруг припеч;т — понапишут дурацких стихов.


Вечерами Смеющийся часто смотрел на закат, извлекая из пламени явную пользу для слога. Даже книгу писал. Правда, путано, редко. Немного. По весне становился участником шумных регат, суетливых базаров, где проще забыть про тоску, изучая пахучие специи, лица, привычки. В захолустье встречал поезда. Уважал электрички. Подарил деревенской шаманке сухую треску, а шаманка взяла, вдоль хребта нанесла письмена — послужило толчком к появлению нового мира. Задремал на Памире. Проснулся в покоях эмира. У правителя в тысячный раз опустела казна. Ситуация помощи немощи. Кстати, родной жил на книжной странице под номером триста двенадцать. Или дух-врачеватель? Смеющийся мог обознаться. Близорукий. К тому же рассеян, как всякий иной. В тех краях, где, закончившись, вновь начинается край, слушал сказки крылатых китов, наслаждался приливом. Безусловно, Смеющийся выглядел самым счастливым. Полетал с альбатросом — расслабься, лежи-загорай, наблюдая: ползёт по песку насекомый силач, на штормовке освоился краб без малейшего риска.


Это было на Ч;ртовом озере. В принципе, близко. Там Смеющийся в глиняной хижине прятал свой плач. Иногда забывал, отлучившись до худших времён. Иногда навещал ежесуточно. Будто с повинной, неуклюже топтался двенадцать минут (с половиной), говорил — извини, не расч;тлив, не слишком ум;н, потому до сих пор человек — не кипящая мгла, потому разрывает на части сердечную мякоть. Уходил в одиночестве к Ч;ртову озеру плакать. Смерть стояла по правую руку. Других берегла, выливала на берег туман, добавляла помех, уводила свидетелей в наспех состряпанный морок.
И Смеющийся думал — в одной из лисичкиных норок Смерть по-прежнему прятала маленький ссохшийся смех.


© Наталья Захарцева

Сколько раз говорил ей отец: уходи — уходя, пусть пустые слова на прощание тебя не заденут. Но она верит в глупые волны, что бьются о стену, оставаясь дождём на больших городских площадях. Оставаясь разводами соли на белом листе. Фонари не горят. Хмурый голубь спешит по карнизу. Она слышит единственный голос откуда-то снизу, на такой незнакомой, далёкой, чужой частоте:
нам нельзя не любить ни сейчас, ни под новой луной. Нам нельзя воевать. Разве море сражается с морем? Научилась писать? Хорошо. Напиши на заборе — разве Тихий с досадой идёт на Индийский войной? Это блюз разноцветных домов и отчаянных крыш. Это книги, которые мамы нам в детстве читали. Это острое чувство прекрасного, Питер и Таллин. Это песня кита про кота (восхитительно-рыж).


Сколько раз говорила ей мать: уходя — уходи. Притяжение штука коварная, держит надёжно. А она маяки расставляет на карте дорожной. Чтобы что? Чтоб рыбацкие лодки не сбились с пути. Это старый Нептун открывает болтающий чат. Это труппа гимнастов спешит, хохоча, по канату. И окошко похоже на маленький иллюминатор, пахнет йодом, тревожит отливом и склянки звучат. А ведь да, говорили — смирись, здесь не надо чудес. Здесь не просто не надо чудес — здесь чудес не бывает. При удачном раскладе становятся мачтами сваи, узел вяжет манагер, восток превращается в вест. Это сразу в игру с козырей, ну крестей или пик. Это — встретить своих или выстоять в яростной качке. А вообще, извини, я, весьма неумелый рассказчик, в долгом поиске тем упираюсь в шаблонный тупик. В вечном поиске слов проживаю которую жизнь. Рассказать, как дела? Как обычно, ни шатко, ни валко.


Но смотрю на тебя — и по-прежнему вижу русалку. И такой начинается праздник, что только держись.


© Наталья Захарцева

Твой внутренний ребёнок уцелел, предпринимает робкие попытки, хохочет, плачет, требует напитки. Куда-то лезет, безрассудно смел. А если смерть — стряхнëт её с плеча. Бродячий бог, федорина посуда. И как же он укатится отсюда, тот колобок, что в форме кирпича? И как же быть, и кто теперь Кащей? Но, совершенно не жалея связок, твой внутренний ребёнок просит сказок, смешных чудес, несбыточных вещей, сговорчивых волшебников под стать Хоттабычу и Гудвину, конечно.

Большая Ведьма устрашала внешне. Большая Ведьма не любила ждать. Раз не любила — то и не ждала. Имелись:
кот с раскидистого дуба,
русалка,
дрессированная ступа,
котëл,
ветхозаветная метла.
На грядках рос порей и полз пырей. Болотники бродили в душегреях, но с кольями. В болотных эмпиреях в достатке маргинальных упырей. Капусту лихо квасила бадья, кофейной пеной удивляла джезва. Запретный плод катился очень резво, являя моментальность бытия. Давно курьером числился башмак. Один, зато известный марафонец. Всё кончилось, когда на этом фоне нарисовался древний архимаг. В числе достоинств:
пел, как Джо Дассен.
Умел заснуть, танцуя на канате.
И замедлитель был.
И заклинатель.
Его настиг неизлечимый дзен в младенческом кудрявом разлюли. Монахи просветленно грызли кешью. Потом на запад шли по побережью. Там архимага в лотосах нашли. Впоследствии на голубом глазу ребенок успокаивал лавины. Земную жизнь пройдя до половины, он заблудился в сумрачном лесу, где супротив тибетских серенад не выстояла ведьма. Так бывает.
Добило путешествие в трамвае.
И фанты,
и кино,
и лимонад.

Везде, малыш, гармония нужна. Поэтому оставь себя в покое. И то — не то, и это — не другое. Из ведьмы преотличная жена. Метла организует телемост, летая от Камчатки до Памира. Твой внутренний ребёнок хочет мира, счастливых снов и разноцветных звëзд.




(с) Наталья Захарцева

Моя душа, ты, главное, не бойся. Огонь имеет правильное свойство погаснуть в неожиданный момент, но если не погаснет — плохо дело. Тогда взлетишь отчаянно и смело по тонким траекториям комет.

Ты птица из рогожи, льна и ситца. Последыши великих инквизиций ведут досье на каждого из нас. Но мы хитрее, слышишь, мы хитрее. Коварно никогда не постареем и вступим со Вселенной в резонанс.

Уткнулся в берег острый нос залива.
Моя мечта, дивись, как ты красива, и как твои уродливы враги. Ты представляешь, как они несчастны. А мы уже успели обвенчаться с рассветами, и птицы пели гимн.

Глухим от песнопений мало толка. Наместники священного престола не верят нашим травам и лесам.
А ты-то веришь. Глупо? Да не слишком. Потом слепцы сожгут дома и книжки, заклеят рты и вырвут голоса.

Река моя, по воле божьей длани мы лихо поменяемся телами. Я попрошу всех колдунов земли.
Твоей рукой я стану и браслетом, попутным ветром. Ты увидишь лето, и облака, и воробьев в пыли.

И яблоко с румяным крепким боком. В тебе сейчас намного больше Бога, чем в их словах, кривых как колея. Я стану сном и деревянной ложкой. Прошу, не плачь, когда придёшь на площадь смотреть, как я танцую по углям.

Моя душа, пожалуйста, не бойся. Любовь имеет правильное свойство не прекращаться, сколько ни живи. Ты — ведьма, но гонителей не злее. И палачей мы просто пожалеем, как и других, живущих без любви.

А ты живи сто лет. Я буду рядом приметой славной, щедрым звездопадом, иллюзией, мелькнувшей впереди.
Одно печалит — мыслящих инако через века клеймят рогатым знаком. Но мы, моя судьба, им не дадим.





(с) Наталья Захарцева

Если мы себя плохо ведём — нас пугают адом. Идеальные люди всегда попадают в рай. По тропинке бежит человек. Его кошка рядом. Человек различает калитку, забор, сарай.
Человек возвращается в дом, где он рос и вырос. Человеку и дому две тысячи долгих лет.
Убирается молча на кухне, готовит гирос. Просыпается поздно. Готовит себе омлет. Дом соскучился, стены соскучились, все скучали. Закатили тревожные птицы с утра концерт. Человек и не помнит, что было в его начале. Человек и не знает, что будет в его конце. Слухи разные ходят, серьезно. Поверить слухам? Если слухи верны — то, конечно, гора бы с плеч.
Его рыжая кошка с ободранным левым ухом превращается в женщину. Женщина хочет лечь. И ложится.
Прекрасней сирены, опасней кобры. Он любил ее раньше, смешной поворот судьбы. Улыбается женщина: был ли ты, мальчик, добрым? Был ли ты золотым? Расскажи мне, каким ты был. Был великим героем, а может быть, мелкой сошкой? Сладкий мед или яд. Темнота или яркий свет. Человек говорит: ну, зачем ты спросила, кошка? И какой тебя, кошка, устроит сейчас ответ? Кошка, путаный я человек, горделивый, слабый. Не спасал никогда никого, не горел в огне. Погрустневшая кошка его обнимает лапой, засыпает тихонечко, сказки мурчит во сне. От мурчала того и гляди человека сморит.
Дел ещё впереди, надо окна ещё помыть. Человек отправляется прямо на берег моря. Человеку ракушки протяжно поют псалмы. Он садится на камень, испачкав в песке ладони. Восседает на нем, как на белом слоне раджа.
А потом он идёт по воде, человек. Не тонет. И немного сияет. Пытаясь не раздражать.




(с) Наталья Захарцева