Так что же такое "привязанность"?

Владимир Рокитянский.

Прочитал две книги классика теории привязанности, Джона Боулби, «Привязанность» и «Создание и разрушение эмоциональных связей». И пару обзорных статей. Суть, по-моему, ухватил.

Главное, что нужно иметь в виду, это то, что теория привязанности – биологическая теория. Ее предметом является инстинктивное поведение. Его целесообразность – это его адаптивная ценность, и «системы управления поведением», которые обсуждает Боулби, складывались в ходе эволюции за счет естественного отбора. 

Боулби – методологически очень четкий автор, и он ясно сознает ограничения такого рода теории: она хорошо описывает и объясняет поведение только в меру того, насколько человека можно рассматривать как биоид.

Вот цитата: «наша проблема состоит в том, чтобы понять инстинктивное поведение человека. Поэтому в полной мере признавая поразительную многосторонность человеческих способностей, в том числе его способность к созданию нового, его достижения в преобразовании окружающей среды, тем не менее заметим, что никакая из этих способностей не является сейчас предметом нашего анализа. В данный момент нас интересуют экологически устойчивые компоненты поведенческого репертуара человека и относительно стабильная зона адаптированности, в которой, по всей вероятности, происходила их эволюция» («Привязанность»).

Боулби называет и то эволюционное преимущество, которое обеспечивается формированием привязанности: защита от опасности. Он все время подчеркивает отсутствие принципиальных различий между привязанностью у ребенка и привязанностью у детенышей животных, особенно высших млекопитающих, но в значительной мере и у птиц.

Из этого следует, что привязанность к единственному, самому близкому существу, каковым в норме является мать, складывающаяся в младенчестве, полностью определяет поведение только в младенчестве же и в ранние детские годы (в среднем до 4-х лет); в последующие годы, включая и зрелость, это происходит еще и тогда, когда человек находится полностью во власти горя, вызванного утратой близкого человека.

Всю остальную жизнь здоровый человек не ведет себя только инстинктивно, он еще и мыслит, перерабатывая то, что поступает в сознание из области инстинктивных структур, и превращая переживаемую привязанность или утрату ее объекта в ресурс своего развития.

И вот теперь – к теме патогенных последствий пребывания ребенка в учреждении. В психологической публицистике (а к этому жанру можно отнести практически всё, что пишется по этой теме в интернете) валятся в одну кучу все, очень разные случаи институционализации – в обоснование одного, заранее известного приговора: казённый дом ребенка калечит.

Не надо так делать.

Вот эти разные ситуации (без подробностей, просто укажу на принципиальные различия):

1. Ребенок с первых дней существования остался без матери (отказник, подкидыш). В этом случае привязанность – комплекс «систем управления поведением, в которых прогнозируемым результатом является близость и контакт с матерью» – не формируется. Поскольку сменяющиеся фигуры работников детского учреждения, заботящихся о нем, не позволяют привязанности фиксироваться на одном, самом близком и надежном лице.

Я не детский психолог и глубоко в тему не влезал, но то, что пишется о безусловно вредных последствиях этой ситуации для последующего развития, звучит очень убедительно. Боулби приводит данные сравнительных исследований детей, с рождения находившихся в учреждении (у нас это «дом ребенка») и в семье: у детей, воспитывавшихся в семьях, улыбка появлялась на несколько недель раньше, чем у детей из детских учреждений: на шестой — десятой неделе у домашних детей и на девятой — четырнадцатой — у детей из учреждений; в три месяца младенцы из детских учреждений лепечут меньше, чем их сверстники, воспитывающиеся в семьях.

«Впоследствии развитие младенцев в депривирующих условиях детских учреждений еще сильнее отклоняется от развития домашних детей… дети из детских учреждений позднее начинают отличать человеческое лицо от маски, так же как дифференцировать между собой разные лица …; они делают меньше попыток вступить в общение, репертуар их выразительных движений беднее, и даже в годовалом возрасте они еще не проявляют привязанности ни к одному конкретному человеку. Отсутствие привязанности особенно заметно, когда они чем-либо огорчены: даже тогда они редко обращаются к взрослому».

Суть того, что в этом случае блокирует развитие ребенка передается термином «депривация»: «депривация, в условиях которой растет ребенок в детском учреждении, имеет много аспектов. Для примера назовем следующие: он испытывает недостаток стимуляции, у него недостаточные возможности для научения “путем воздействия” [имеется в виду возможность воздействия на мать и получения отклика] и для “само-инициируемых движений в хорошо структурированной среде”».

Ну и очевидный практический вывод: конечно же, лучшее, что можно пожелать отказнику – это, чтобы его взяли в семью. В тех же случаях, когда это не получается, делу может помочь закрепление за ним одного, бессменно заботящегося о нем и общающегося с ним лица.

2. Второй случай, который и Боулби, и другие исследователи привязанности рассматривают много обстоятельнее, – это разлука с матерью в младенчестве и раннем детстве (сенситивный период формирования привязанности). Реакция ребенка, которого  лишили контакта с тем, кто обеспечивал в нем чувство безопасности, проходит три фазы: (1) неприятии, бунт, попытки вернуть мать, (2) отчаяние от невозможности этого и (3) отчуждение, безразличие.

Последствия для последующего развития зависят от сроков разлуки. Они наступают и при кратковременной разлуке (госпитализации, например), но обычно исчезают через какое-то время после возвращения, но разрушительны и часто необратимы в случае разлучения надолго или навсегда.

3. Близок к предыдущему и случай крайнего пренебрежения или жестокого обращения с малышом в семье, когда в ответ на формирующуюся привязанность он не получает отклика: и в этом случае не возникает или теряется базовое чувство безопасности, без которого развитие невозможно.

4. И теперь о детях, по той или иной причине лишающихся родительского попечения в подростковом возрасте. Или о тех, кто лишился его раньше, но так и не найдя замены, дорос до такого возраста. Иначе: о подростке и его травме привязанности.

Вот здесь нужно вспомнить, что уже лет с пяти-шести и чем дальше, тем в большей мере, неправильно апеллировать исключительно к инстинктивным механизмам поведения, нужно иметь в виду совсем другие, много большие возможности работы с травмой – самого ребенка и того, кто ему помогает. 

Что-то проясняет аналогия с процессом горевания у взрослого человека. Он проходит те же три фазы, что и у младенца, разлученного с матерью – неприятие, отчаяние, отчуждение. Но, если в случае маленького ребенка третья фаза – самая страшная, потеря самой способности привязываться, любить, то в случае взрослого человека – это, наоборот, возвращение к жизни через принятие неизбежного.

Боулби объясняет различие тем, что у ребенка, в отличие от взрослого, нет средств дать своему горю внешнее и осознанное выражение.

Этот экскурс в теорию привязанности я закончу не категорическим выводом, а постановкой вопроса.

Да, когда речь идет о младенце, переживающем несоразмерное его силам горе разлуки, похоже, единственный шанс исцеления – новая мама, любовь которой поможет ему забыть пережитое.

Но в случае подростка, который и забыть-то ничего не может, и зато может много такого, что позволяет ему совсем по-другому взаимодействовать со своей утратой – так ли уж очевидны преимущества помещения его в новую семью?

Еще одна цитата из Боулби – в строку:

«В подростковом периоде и во взрослой жизни в сферу привязанности обычно попадают не только люди из внесемейного круга, но также и группы и общественные институты. Школа или колледж, группа коллег по работе, религиозное или политическое объединение могут выступать для многих людей в качестве дополнительного “предмета” привязанности, а для некоторых — и главного».