Denis-K все записи автора

«Он человек был в полном смысле слова»…Человек, готовый помочь всем и каждому,- а особенно тем, кто занимался изучением жизни и творчества Владимира Высоцкого. И всегда давал больше, чем просили…А это признак благородного человека.
Игорь входил в группу друзей В.В. ,которых приглашал Ю.П.Любимов для обсуждения первого варианта сценария спектакля «Владимир Высоцкий». На первой встрече Юрий Петрович сказал, что трудно будет делать спектакль о Володе с людьми, многие из которых его не любили.
И.Шевцов любил Высоцкого и очень много сделал – вместе с Всеволодом Абдуловым – для сохранения творческого наследия В.В. Именно Игорь Шевцов 26 июля 80 го перепечатал последнее стихотворение В.Высоцкого, которое потом в тысячах экземпляров разошлось по всей стране –которая тогда называлась СССР. Он был одним из составителей первого солидного сборника «Владимир Высоцкий «Песни и стихи».
Игорь был тем человеком, который первым нашел – а по сути спас - многие кино и видео материалы о Высоцком. По существу, И.Шевцов был главным создателем кино-программы «Творческий поиск Владимира Высоцкого». Без его контактов и связей – а главное без его энергетики и трудоспособности – был бы невозможен перевод видеозаписей на кинопленку – а значит и само существование программы. В этой программе - в не самые свободные времена - задолго до телепрограмм Н.Крымовой и Э.Рязанова Высоцкий пел свои песни. Тогда это был прорыв к свободе.
Игорь – один из очень немногих – откликнулся на просьбу Марины Влади написать воспоминания о Владимире Высоцком. Он сделал это в августе 1980 г. – и это один из лучших материалов в мемуарной литературе о В.В. Кроме того, Игорь помогал Юрию Карякину в работе над знаменитой статьей «По чьей вине…»
Игорь Шевцов трагически погиб в автокатастрофе 30 ноября 2003 года. Он как будто предчувствовал свою смерть, много говорил об этом. Незадолго до трагедии он передал свое собрание видеоматериалов о ВВ Дмитрию Чацкому.

В. Перевозчиков

Я не был ни другом, ни даже многолетним приятелем Владимира Высоцкого, знал его последние семь месяцев. Так и надо отнестись к этим заметкам - как к наблюдениям человека "со стороны".
Память возвращает изображение скупо и неохотно, как при прояв¬лении фотографической карточки: сначала неясные контуры, потом все больше, больше... Но все-таки - только то, что есть, и ничего кроме.
Летом 78-го я приехал на Одесскую киностудию: обсуждали мой сценарий. Томясь бездельем, бродил по полупустому павильону, пока не вспомнил, что здесь где-то должен сниматься Владимир Высоцкий. И вдруг захотелось... (хотел написать: просить его сделать песни для сценария, но если быть честным, то это был лишь повод познакомить¬ся). В павильоне стояла декорация интерьера МУРа 46-го года (для "Эры милосердия"). Никого не было. Потом стали появляться люди. Пришел Конкин. Скоро, почему-то громко стуча сапогами, появился Владимир Высоцкий, хмурый, сосредоточенный, замкнутый. Я под¬ошел:
- Владимир Семенович, у меня к Вам просьба...
- Да?!
Ответил резко, почти грубо. Во взгляде настороженность, почти открытое недоброжелательство. В общем, понятно: могу себе предста¬вить, как его одолевают поклонники обоих полов. Человека популяр¬ней в стране, кажется, нет. Первое впечатление от моего приезда в Петропавловск-Камчатский пару лет назад - орущий в динамик надо¬рванный баритон прямо в аэропорту.
- Дело идет о песнях для сценария...
Молчит, выжидает с плохо затаенным нетерпением.
- Хорошо, после смены подойдите.
- К сожалению, не смогу. Может быть завтра?
- Ладно, завтра...
"Завтра" я не подошел, раздумал, не стал приставать.
Летом 1979 года на Киевской киностудии снимался фильм, где я был одним из авторов сценария. Фильм о войне, об армейской развед¬ке. Нам очень нужна была песня. Ну кто еще, как не Высоцкий?
С трудом, после опроса десятка "близко знающих" Высоцкого (а кто его не знал "близко"!) получил номер домашнего телефона. Однажды вечером позвонил.
В телефоне - узнаваемый низкий голос, который обладатель его старательно и, как потом я имел возможность наблюдать, безуспешно пытается изменить.
- Будьте любезны Владимира Семеновича.
После паузы - настороженно:
- А кто говорит?
Называюсь, добавляя, что моя фамилия все равно ничего не скажет.
- А в чем дело?
Объясняю, в чем дело.
Вероятно успокоенный, что - не поклонник, Высоцкий меняет тон, и голос становится естественным.
- О чем картина?
- Армейская разведка, 44 год... Не могли бы Вы сняться?
- Игорь, я сейчас не собираюсь сниматься в кино, отказался от нескольких предложений. У меня совсем другие планы, так что вряд ли смогу быть Вам полезен... Хорошо, принесите сценарий, - вдруг добавил он, - адрес знаете?
И быстро продиктовал адрес.
Я отвез сценарий и, выждав несколько дней, снова позвонил.
- А, Игорь? Нет, знаете, я вообще сейчас отказываюсь от всех пред¬ложений - хочу год отдохнуть, не сниматься. Потом я только что сделал роль в "Эре милосердия" - это похоже. Нет смысла повторять¬ся...
- Владимир Семенович, ну а песни напишете?
- Нет-нет, ничего писать не буду. А вот у меня есть "Песня о конце войны". Если подойдет - берите.
- Конечно, подойдет. А как ее прослушать?
- Ну, позвоните... Она куда-то затерялась, я поищу текст...
Все как-то очень неопределенно и мало надежно.
- Владимир Семенович, у меня есть предложение... - говорю не торопясь, представляя себе, как он нетерпеливо держит трубку, гото¬вый швырнуть ее на рычаг, - в Одессе должен сниматься "Зеленый фургон" по моему сценарию. Это...
Коротко пересказываю, он терпеливо слушает.
- Там будет несколько песен. Можно на Вас рассчитывать?
И вдруг - полная неожиданность.
- Почему же только песни? Я с удовольствием и сам снял бы эту картину.
- Как? Режиссером-постановщиком?
- Ну да! Я эту книжку знаю, люблю... Несколько лет назад по радио была постановка, я участвовал... А почему "Зеленый фургон"? Ведь уже была картина?
- В том то и дело, что была! - я, конечно, зачастил, "зашестерил" в предвкушении неожиданной удачи, - так она была двадцать лет назад (на самом деле - поменьше), снимал ее Габай, а он уехал.
- А что? Это заманчиво.
- И Вы готовы на полтора-два года уйти из театра?
- Готов.
- А поехать в Одессу?
- Да готов, готов!..
- Владимир Семенович, случай неординарный, но давайте проби¬вать.
- Нет! Я никого ни о чем просить не буду. Сейчас, после картины, они ко мне хорошо относятся, но я - просить не буду!
- Так давайте я начну!
- Вот и начинайте! Получится - я готов. Договорились, Игорь?
- Договорились.
- Ну, звоните.
Дело с песней на время заглохло, режиссер молчал, и я не стал приставать к Высоцкому. А затея с "Фургоном" выглядела вообще утопической - я почти забыл о ней. Хотя, когда через некоторое время из Одессы приехала редактор Е. Демченко, я среди прочих дел вдруг ввернул:
- А есть кандидатура режиссера на "Зеленый фургон"!
- Кто?
- Высоцкий!
- Да брось ты!
- Серьезно. Только сам он никого просить не хочет. Вы его просите и - за него.
- Все. Завтра же Збандут (директор студии) с ним связывается!
И утопия вдруг зашевелила конечностями, заморгала, задвигалась. Через несколько дней уже "кто-то" в Москве на ТВ сказал, что "мысль интересная".
В начале декабря - так двигалось дело у нас в Отечестве - еще ничего не было ясно, зато числа 10 декабря, когда я вернулся из Крыма, со съемки, мне домашние сказали сразу на три голоса:
- Звонил Владимир Высоцкий, сказал, что он дал согласие Студии снимать "Зеленый фургон".
Я тут же позвонил ему, но Нина Максимовна (мы еще не были с ней знакомы) ответила, что Владимир Семенович уехал до 14-го или 15-го.
С нетерпением дожидаюсь 15-го, звоню. Голос энергичный:
- Игорь! Да, Збандут прислал телеграмму, я подтвердил согласие. Приходи вечером на "Преступление и наказание", не видел? Вот и посмотришь - обратно от меня к... (он назвал фамилию, но я не разобрал, а переспрашивать не стал, и время назвал - перед началом за полчаса).
У театра - обычная толкотня, я привык к ней за 15 лет, живу рядом, каждый вечер видел. Приближаюсь к окошку администратора, дол¬жен что-то сказать. Я до того в театре бывал редко, а на Таганке вообще раза два-три, никого не знал, но уже лезу с ощущением "особости" нахально головой в администраторское окошко.
- Вам что?
Это вопрос в самой резкой форме В.П.Янкловича, которого, есте¬ственно, я тогда не знал.
- Мне тут билет оставлен... - начинаю я мямлить, и вдруг вижу в администраторской Высоцкого. Он меня не слышит, разговаривает с кем-то...
- Владимир Семенович! - ору я, а Янклович злится:
- Вам что нужно?
- Билет... Билет мне... Владимир Семенович! Глупо, наверное, как гимназистка, выгляжу.
- Фамилия? - неумолим главный администратор.
Называюсь, и вдруг - о, чудо "сопричастности! - "сам" Высоцкий оборачивается, и щелкает замок, и дверь приоткрывается ровно на¬столько, чтобы мне протиснуться, а больше никому. И я протискива¬юсь. Высоцкий одну руку протягивает, другой обнимает. Целуемся (интеллигентный московский ритуал - вовсе не свидетельство близо¬сти). А в комнатушке администратора - шумный бородатый Борис Хмельницкий, Филатов, еще какие-то люди, их я не знаю, да и этих-то узнаю едва.
- А-а, вот ты какой!
Это Владимир. (А какой я? Обыкновенный).
- Очень хорошо. Что - будем делать кино?
Я не робею, но смущаюсь: все-таки слишком много народу. Он улыбается как-то хитровато, очень хорошо.
- Значит, ты не уходи после спектакля. Не видел?
- Нет.
- Ну, посмотришь... Сценарий привез?
- Конечно.
- А ты против соавторства не возражаешь?
- Что Вы, Володя! (Раз он на "ты", могу и я обойтись без отчества, но на "Вы")
- Только...
- Что?
Он как будто чуть-чуть настораживается.
- Вы знаете, что, как автор сценария, не получите за песни в филь¬ме? А это примерно... - называю сумму.
- Да? - он удивился, но тут же:
- Ладно, устроим как-нибудь.
- Все. Больше возражений нет.
Володя улыбается. А что, он ожидал, что я буду возражать? Но я же не полный идиот! Соавторство режиссера, да еще т а к о г о - дело естественное и совершенно необходимое, здесь я искренен.
Потом был спектакль. В антракте подхожу к Сергею Юрскому (уви¬дел его еще в зале). Узнав, что Высоцкий берется за постановку, Юрский приятно удивлен, желает удачи. А ведь некогда я пытался подобную же авантюру "соорудить" с ним, да ничего не вышло, несмот¬ря на помощь В.Я. Мотыля. (В июле 80-го я снова встретился с Юрс¬ким, чтобы вручить ему сценарий "Зеленого фургона", на котором будут уже стоять две фамилии соавторов - Володи и моя. Может быть, он еще раз попробует? Нет, он отказался).
Помню, я пожаловался Юрскому, полушутя, конечно, что какой-то тип все время сзади фонариком посвечивает - смотреть спектакль мешает.
Юрский удивился:
- Это же Любимов! Он так контролирует спектакль, темп держит.
Вот насколько я был тогда "темным".
После спектакля публика вытекает из театра, а я не спешу. Я уже вроде бы не такой, как все... Приобщенный. Приятно щекочет тщесла¬вие. Юрский пришел в гримерную, наверное, благодарил. В фойе остался я один - торчу в ожидании Высоцкого. Нелепо торчу, неловко.
Владимир выскочил оживленный. Слова восхищения (впрочем, весьма сдержанные, чтобы не выглядеть "гимназисткой", хотя роль сыграна блистательно) он принимает улыбаясь, благосклонно.
- Едем, едем ко мне!
У выхода, хотя поздний вечер и декабрь, стоят люди. Подбегают девчушки, суют Володе цветы. Он выслушивает терпеливо, но как-то неохотно, с таким выражением: "Ну, скорее, скорее!.."
Усаживаемся в такси: он, Валерий Янклович, представившийся мне теперь как "Валерий Павлович", еще кто-то. Едем.
Разговор идет о фильме.
- Художником возьмем Давида Боровского! - фантазирует Володя.
- А вот у меня второй режиссер замечательный...
Речь шла о Валерии Янкловиче, но я, не знавший тогда об их дружбе, сказал довольно бестактно:
- Если не будет второго режиссера студийного, вы погибнете, Воло¬дя!
- Да я их... всех передушу! - смеется он, - они все на меня пахать будут! А? Будут!
В этом нет позы. И я, знавший степень цинизма пресловутого "сред¬него звена" в нашем кинематографе, зная их низкие зарплаты, пред¬анное и одновременно наплевательское отношение к делу, - я вдруг сразу понимаю, что оно так и будет: к Высоцкому пойдут работать все! И не за страх, а за совесть.
У меня с собой чемоданчик - ночной "Стрелой" я еду в Ленинград, там, в Репино, семинар приключенческого фильма, на семинар я еду в первый и последний раз в жизни.
- Ничего, ничего, я тебя отвезу на вокзал, - обещает Володя, - успеешь!
Всей толпой поднимаемся наверх, к нему. Пальто бросаем в одну кучу на диван. Разбредаемся кто куда по квартире.
- Вот телеграмма Збандута, - показывает он. - Ну, мы знаешь, какое дело сделаем! Где сценарий?
Говорят тут все и обо всем. Скоро уже ничего понять нельзя, и сразу само собой и естественно получилось у меня - "ты", Володя, и час, который остался до поезда, уже не час, а так - пятиминутка.
- Все, ребята! - я вскакиваю, - опаздываю, - опаздываю! А то, Володя, едем на семинар?
- Может поехать? - задумывается он, и тут же: нет, не могу...
Я одеваюсь.
- Подожди, я тебя отвезу, - он влезает в рукава дубленки, - по дороге поговорим.
В машине - на вокзал.
- Ну, расскажи о себе, - требует он.
- Да чего рассказывать... К своему однофамильцу отношения ника¬кого не имею (Иван Шевцов - печально известный автор полутора десятков романов, тогда еще, кажется, не ставший членом Союза пи¬сателей) Он смеется. - Работал у Чухрая в экспериментальном объединении. Сейчас все кончилось.
- А-а... Хорошая была затея, я слышал.
Дальше - провал, не помню, как разговор выскочил на альманах "Метрополь".
- Володя, твоя подборка в "Метрополе" производит странное впечат¬ление. Не плохое, нет, но странное. По выбору стихов.
- Да нет, - он не обижается, - Там была причина. Мне важно заявить, что... (вот здесь он сказал очень удачную формулу, которую я, к сожалению, не упомнил. А смысл был таков: "показать, что я есть и есть такой литературный жанр". Он это иначе сказал, и очень точная получилась формула, даже красивая).
Другая тема.
- Расскажи про сценарий. Как это все появилось?
Рассказываю, что планировалось на Рашеева, что Рашеев хотел делать мюзикл, и говорил, что песни будет писать Юлий Ким, а глав¬ную роль сыграет Высоцкий.
- Почему же, если я играю, должны быть песни Кима? - Он не обижается, но удивляется. - Ким - это прекрасно, но странный вари¬ант...
И вот уже оживляется:
- Нет, мюзикла не надо! Но нужна компания единомышленников!
От этой мысли он естественно переходит на следующую, но самый этот переход я не помню, а выдумывать не хочу.
- Вот в конце пятидесятых мы жили втроем: я, Вася Аксенов, Андрюша Тарковский... Я тогда в кино за трешку, за пятерку бегал сни¬маться. Знаешь, как песни писал? Ночью вскакивал или сидел до утра, чтобы их порадовать новой. (Слово "порадовать" он употребил, это помню точно)
Может быть, я что-то не так понял про это общежитие втроем, но имена Тарковского и Аксенова он назвал тогда именно как имена близких друзей, для которых писал первые свои песни.
- Хорошее было время, - сказал он. - Ушло...
У Ленинградского вокзала вышли из машины, обнялись, расцелова¬лись. Я заметил, что его тут же узнали - смотрят.
- В общем, я читаю сценарий, а ты позвони послезавтра.
Я позвонил ему из Репино, но он еще не прочитал. Потом на другой день - снова не прочитал. Извинялся, говорил, что какие-то печальные неожиданные дела. Наконец, прочитал.
- Там есть у тебя много любопытного, но мне надо другое. Возвра¬щайся - сядем работать!
В последнюю неделю декабря мы встречались почти ежедневно. Вечером я приезжал к нему на Малую Грузинскую. У Володи всегда были люди. Всегда шум, гам. Он, то играл спектакли, то уезжал на концерт, а потом, наговорившись, накричавшись вдоволь, все понем¬ногу расходились, и мы начинали работать. Уже наступала поздняя ночь.
Он говорил, фантазировал. Однажды наговорил целую кассету, я с ним спорил, мы страшно, по-черному, матерились, а потом сломался доктофон. Жалко, если он стер кассету. Я же дома только расшифро¬вал ее для работы. Там был его живой голос, темперамент - и это звучало убедительно, а втолкать все это в сценарий никак не удавалось. Он фантазировал, разрывал сюжет, активно проигрывал роли разных персонажей, сыпал одесско-еврейским жаргоном и при этом почему-то все время называл одного из героев, начальника оперативной части угрозыска (сокращенно начоперот) - начапортом. Все, что было можно, я сначала старался втискивать в сценарий, но возникали противо¬речия, нелепости в тексте, и я... терялся.
Приближался Новый год, Володя собирался ехать на дачу, где сиде¬ла Марина и - "там мы все сделаем". Я не знаю точно, была ли там Марина, но он так говорил. И я к нему на дачу в Пахру так и не выбрался - заболел гриппом. Он же попал в автомобильную аварию, разбил машину. Сева Абдулов и Валерий Янклович попали в больницу. Началась длинная и сложная история, о ней лучше расскажут друзья - я тогда подробностей не знал. Я ему звонил несколько раз, но ему было не до сценария.
Дальше трудно восстановить в деталях, как мы работали, но не¬сколько длинных ночных разговоров пока еще в памяти, отчетливо вижу "картинку" - так фрагментами и передаю.
Глубокая ночь. Володя угомонился и пошел к себе спать. Я остаюсь за письменным "таировским" столом в кабинете, записываю. Через час-полтора он вдруг заходит:
- Ну, как?
- Да вот, пишу.
Видно, что ему не спиться. А мне, конечно, болтать с ним куда интереснее, чем писать сценарий. Я подбрасываю "ветки в костер":
- Володь, а зачем тебе это кино вообще? При том бардаке, который там сейчас, ты же просто утонешь в рутине.
- Знаешь, а мне надо!
- Ты пишешь прекрасные вещи. Есть просто гениальные. - Я не хочу льстить, но и не сказать, что так думаю, не могу, раз уж поехало.
Он усмехается, и в этой усмешке вдруг видно что-то... не знаю... незащищенность какая-то… неуверенность... (Очень точно это схва¬чено на американской фотографии, где он держит гитару у лица, но так я видел фотографию тогда, а сейчас это выражение неуверенности вдруг исчезло. Как у Ахматовой: когда умирает человек, изменяются его портреты - Прим. 1989 г.)
- Я давно удивлялся, Володя, твоей рифме. Кажется, Брюсов утвер¬ждал, что трехсложная рифма в русском языке - редкость, а у тебя - сплошь и рядом... Нет, правда! - тороплюсь я.
Вот его слова:
- Для меня рифмовать не составляет никакого труда. Самое простое дело, я почти времени на это не трачу. Проглядел "Словарь русских рифм" (я о таком словаре не знал) - там для меня мало нового. Но дело не в этом. Мне нужно менять поле... Актерство, лицедейство - это я не люблю. Ненавижу!!! - это вдруг прозвучало так страстно, что я удивил¬ся.
- Песни? Ну, это всегда со мной, но... Раньше мог, например, вско¬чить ночью от удачной строчки или слова, а теперь? Не-ет... Вообще, может быть, прозой заняться... Но сначала - кино!..

* * *
- Я Юрию Петровичу сказал: "Вы начали в сорок - и сделали. А я хочу в сорок два начать..."

* * *
- Когда у меня с Мариной началось, я много писал, а потом в первый раз поехал с ней - через Польшу, Германию. Начал тогда просто целую поэму. - Он читает несколько строф, довольно много... Обрывает: ладно, тогда бросил... Теперь - уже не то...

* * *
- Мне рассказали: объявился какой-то... называет себя Жорж Окуд¬жава. Во! И поет моим голосом - даже я не могу отличить! Но - хрен бы с ним - так поет-то с матом! Я никогда не позволяю себе матерщины в песнях!
(В бытовом разговоре он не церемонился, как и многие, впрочем).

* * *
- Что это, Володя, все-таки за русская манера такая! Ведь ты много сделал, а где у тебя все это?
- Ну, много... Мне и приписывают много. У меня всего около девя¬тисот песен, а кто говорит - две тысячи. Но это - чепуха! Девятьсот - это есть.
Я удивлен цифрой - я знаю их от силы сотни три. А ему нравится моя реакция.
- Я же не все пою. А потом - стих я не читаю.
- А ты быстро пишешь?
- Быстро.

* * *
- Это некоторые говорят, что - "песенки". А я ведь их строю. И ритмический рисунок ищу. Вот ты сейчас говорил о рифме. Я ведь делаю не только конечную рифму... Для меня внутренняя интереснее. И - ритм, ритм... Вот как в "Охоте на волков" бьет этот ритм и внутрен¬няя рифма: "Та-та-та-та-та-та-та-та-та-та..." Вот это "та-та-та" очень важно.

* * *
У него на полке - зарубежное издание Д. Хармса, четыре томика. Я прошу почитать.
- А-а, бери. Я тебе дам потом вот кого: Федорова. Это грандиозно! Вообще, русские философы - грандиозно: Бердяев, Лосский... Нет, сразу не дам. Принесешь - дам другую...
Я взял у него два томика Хармса, а потом он уехал, потом, то да се - и больше книг у Володи я не брал.
У него на журнальном столике лежали присланные книги - "Пере¬писка Грозного с Курбским", Монтень в издании "Литпамятники"... Я позавидовал вслух, просил достать.
- Вот, присылают, - похвастал он.
Он читал тогда "Переписку Грозного с Курбским".

* * *
- И все-таки нехорошо, глупо, - снова повторял я в другой раз. - Вот ты свои вещи не фиксируешь, недавно я о том же говорил с Юликом Кимом. Как-то надо все это собирать. Ведь это же целая эпоха, Володя.
- А уходит она. Булат книжки пишет. Ким занялся песенками для кино, но у него там есть хорошее. И Булат тоже. Вот эти "Золотые ключики", "Соломенные шляпки"... Слушаешь - да, профессиональ¬но, точно, но... А ты с Кимом знаком? Что он делает?
- Я знаю, что он пишет "Фауста", - такой парафраз, что ли... Кажет¬ся, даже закончил.
- Ну вот... Ладно, работай, я иду спать!

* * *
Я посмотрел "Интервенцию". Фильм был "полочный", режиссер Геннадий Полока показывал его едва ли не подпольно. Володя там в одной из главных ролей - Бродский.
- Все-таки свинство это! - возмущался я. - Вы там столько напридумывали! Картина могла стать событием, а лежит, стареет.
Он улыбнулся:
- Ладно, мы с тобой больше напридумываем. А Гена будет у меня худруком.

* * *
Я звоню ему днем:
- Володя, как ты сегодня?
- Сейчас приезжай! Я тут много напридумывал, даже записал. Когда будешь?
- Через 30 минут.
Но я задержался. В двери у него записка: "Игорь, извини, срочно пришлось уехать. Жду вечером. В." Вечером:
- Ты же не приехал через 30 минут! Ладно, вот что я придумал...
И следует по телефону целый фонтан выдумки, и опять все невоз¬можно втиснуть в один сценарий. Приезжаю. Он дает мне листки с текстами:
- На! Разберешься! И тут же:
- Написал уже песню, то есть, текст. Хотел сесть, подобрать мелодию (именно так и сказал), да народ все...
Я беру листок, там стих. Читаю, а он взахлеб рассказывает, как будет идти песня. И если рассказ слушать, то стихи не поймешь, не вспом¬нишь. Я и запомнил тогда только первое четверостишие, да и то, как оказалось, не совсем точно:
Проскакали всю страну,
Да пристали кони.
Я во синем во Дону
Намочил ладони...

Теперь стихи опубликованы.

* * *
Сценарий был переписан полностью. От прежнего осталось не¬сколько эпизодов, но соединить, да еще на скорую руку, два совершен¬но разных стиля мне, конечно, не удалось. Я быстро перепечатал эти полторы сотни страниц и отнес Володе.
Через день он сам позвонил мне и устроил чудовищный разнос. Кричал, что все это полная .....! Что я ничего не сделал! Что, если я хочу делать т а к о е кино - пожалуйста! но ему там делать нечего!
- Ты думаешь, если поставил мою фамилию, то уже и все!? - орал он.
Я не мог вставить в этот бешенный монолог ни слова. Его низкий, мощный голос рвал телефонную трубку и... душу. И я решил, что наша совместная работа на этом закончилась.
Проболтавшись по улицам пару часов в полном отчаянии, я доехал в метро до "Баррикадной" и позвонил ему из автомата. Приготовил слова, которые надо сказать, чтобы достойно распрощаться. Нечто вроде такого:
- Володя, ты можешь упрекать меня в неумении или в бездарности, но сказать, что в сценарии все осталось по-прежнему - несправедливо. Ведь ты сам... и т.п.
Но когда он взял трубку, он ничего не дал мне сказать. Он опять выругался, а потом добавил совершенно спокойно:
- Будем работать по-другому. Сядешь у меня и будешь писать. Вме¬сте будем. Сегодня. Машинка есть? Ты печатаешь? Вот и хорошо. Жду вечером.
Вечером все стало на свои места. Он сказал, что в сценарии много ..... , но времени нет: надо отдавать, чтобы читало начальство.
- В Одессу посылать не будем, я сам поеду к Грошеву (главный редактор "Экрана"). Так двинем быстрее.
- Володя, чего тебе ездить? - предложил я. - Ты ему позвони, а я отвезу. За ответом поедешь сам.
Так и сделали. Грошев обещал прочитать к пятнице, через три дня, но Высоцкий перепутал, поехал к нему в четверг, и убедить его, что ехать рано, мне так и не удалось. В четверг я позвонил ему:
- Ну как?
- Никак! Я отказался от постановки, - мрачно заявил он мне в трубку. Я кинулся к нему.

Дальше