Max_Redchits все записи автора 5. Возвращаясь к ненапечатанному

"Этот стон у нас песней зовется"

(Н. Некрасов)

Традиционное – раз в полгода – обращение к памяти Владимира Высоцкого апеллирует к выявлению новых (или, по крайней мере, хорошо забытых старых) истин, касающихся либо его творчества, либо его восприятия всякими добро- и недоброжелателями. Можно, конечно, и вообще отмолчаться, полагая, что мавр, то бишь, бард Владимир Семенович Высоцкий свою историческую миссию уже выполнил, а как поэт он за пределы отведенного ему эпохой 10-15-летнего пика славы не выходит. И хотя доставшейся ему невероятной прижизненной славы хватило бы не на одного поэта, певца или актера, но все же относить ее к одной только, хотя и всеобъемлющей злободневности было бы весьма недальновидно. А такая позиция существует, и она, как ни обидно, во многом определена не недостатками, а уникальными достоинствами песен Высоцкого, которые "не затихнут: они принадлежат народу" (Григ. Чухрай). Как нетрудно догадаться, речь идет, прежде всего, о его популярности, выглядевшей в глазах у некоторых всего лишь следствием будто бы примитивизации или же всеядности, Однако кое-что все же смысливший в области интеллекта шахматный король Анатолий Карпов "всегда восхищался умением Владимира Высоцкого достигать в своих песнях священной глубины мысли". Здесь я бы добавил: "и ясности мысли", то есть такой ясности, которая делала его стих легко читаемым", - и которой избегают подчас многие поэты, полагающие (впрочем, не без резона), что как раз неясность обеспечивает им требуемый эффект глубины и многозначительности. Как пишет Евг. Винокуров в стихотворении "Поэт": "Где смысл?" – я спросил. "Есть что-то выше смысла. На нашем свете сем не надо смысла, сэр". Что ж, хотя в этом, я повторяю, есть резон, но все же наш трижды безумный мир еще не настолько безумный, чтобы насовсем отречься от ясной и чистой мысли. Здесь, специально для тех, кто не доверяет авторитету Карпова, для "равновесия" напомню, что и Гарри Каспаров, восхищаясь, видимо, тем же, будучи еще и человеком весьма эмоциональным, традиционно прослушивал песни Высоцкого перед каждым своим матчем.

Восхищался песнями Высоцкого и еще один чемпион мира, Михаил Таль, гордившийся упоминанием о нем в шуточной песне "Честь шахматной короны": "Мы сыграли с Талем 10 партий – в преферанс, в очко и на бильярде – и Таль сказал: "Такой не подведет!"

Но любили и уважали Владимира Высоцкого не одни только чемпионы мира по шахматам. Так, во время гастролей Высоцкого в Америке нобелевский лауреат по литературе Иосиф Бродский подарил ему книгу своих стихов с надписью: "Лучшему поэту России". "Высоцкий остается вершиной нашей современной культуры", – сказал в 1981 году Булат Окуджава, а другой талантливейший поэт-бард Александр Городницкий заметил со скромным достоинством: "Но сколько песен все бы мы ни пели – его нам одного не заменить". Это совсем не единичные отзывы, а малая часть той суммарной оценки "колоссальной личности Высоцкого" (Леонид Филатов), которую я привожу не в доказательство его, не вызывающего сомнений гигантского поэтического дара, а с целью подчеркнуть отнюдь не "плебейский" ранг великого множества его ценителей. И не надо думать, что я ломлюсь в открытую дверь, ибо существует и до сих пор этакий элитный взгляд свысока на поэта, ставшего, по выражению Б. Ахмадулиной, "неотъемлемой частью общего народного сознания". И, странным образом, величайшее достоинство народности становилось в глазах ( а подчас и в руках) тех или иных противников поэта средством для его принижения или даже опорочивания. В частности, я имею в виду позицию, занятую сразу после смерти барда журналом "Наш современник" (который я, тем не менее, ценю за остроту и за подчас неподдельную, наболевшую любовь к России). Это мое воспоминание навеяно отнюдь не ностальгией по давним дебатам, а гораздо более поздней (август 1993 г.) статьей в этом журнале, посвященной знаменитой певице Г. Вишневской в связи с книгой ее воспоминаний "Галина". Хронологически получилось так, что очень интересную книгу эту, выпущенную в 1985 году, я прочитал только в 1995, а, прочитав, будучи "зацикленным" на Высоцком, сразу же обратил внимание на крайне несправедливое, на мой взгляд, замечание певицы о "блатном истерическом надрыве". И, конечно же, если бы это было просто единичным, частным мнением, можно было бы с ним и не спорить. Но мне сразу же припомнилась нашумевшая в начале 80-х статья Ст. Куняева в "Нашем современнике", справедливо встреченная в штыки всеми поклонниками Высоцкого и выражающая почти те же мысли. Таким образом мнение Галины Вишневской становилось уже не частным мнением, а позицией, к сожалению, солидаризирующейся с позицией идейных противников Высоцкого. Поэтому данное замечание я и взял за исходный пункт своей статьи, отосланной полгода назад в "Новое русское слово" в связи с годовщиной смерти Владимира Высоцкого (и увязанной с недавно тогда прошедшим пятидесятилетием Победы). В статье были затронуты и вопросы более общего характера, также вытекающие из рассуждений Галины Вишневской.

Но через некоторое время тема получила для меня неожиданное продолжение в связи с прочитанной позднее и упомянутой выше статьей "Нашего современника" (8, 1993), довольно резко нападающей на Г. Вишневскую. И вот что интересно, приводя почти полностью те ее рассуждения, которые у Вишневской связаны с песнями Высоцкого, в частности, о ГУЛАГе, который "сделал свое дело. Вот он, сегодняшний русский человек. Он орет, вопит на весь мир своим пропитым, хрипатым голосом и воет, как затравленный, загнанный, но все еще очень сильный зверь... Что же должен был пережить народ, через какие моральные ломки пройти, чтобы эти блатные истерические вскрики уркагана находили такой массовый отклик во всех слоях советского общества!" Там же: "И, проливая пьяные слезы, они воют вместе с ним, им все это близко, понятно и надрывает душу". Сразу замечу: непонятно, как в этот сильный, но почти целиком созданный накипевшей фантазией певицы образ вписываются упомянутые выше шахматисты и барды, а также, например, поэты Евтушенко и Вознесенский, писатели Адамович и Трифонов, композиторы Петров и Шнитке, космонавты Гречко, Севастьянов, Иванченков... - не говоря уже о деятелях театра и кино, философах и литературных критиках, да и о многих-многих других знаменитостях? Бдительный "Наш современник" реагирует на это вполне естественным образом: "Когда в начале 80-х появились статьи о всенародно известном актере с Таганки (Чувствуете издевку? - Я. М.), очень сильно схожие по смыслу с характеристикой, данной Вишневской, на авторов этих статей обрушилась, подобно своре, спущенной с цепи (! – Я. М.), целая армада почитателей Высоцкого. Нет смысла сейчас вспоминать все обвинения (вплоть до политических), которые они предъявляли к тем, кто пытался беспристрастно (! – Я. М.) оценить его песенное творчество. Что, однако, характерно, ни звука о Вишневской в этом хоре не прозвучало, хотя "Галина" вышла на русском аж в 1985 году. И за все эти восемь лет ни один из любителей Высоцкого не вздумал "защитить честь" актера от бывшей примадонны Большого театра. Все "защитники" и "почитатели", устроившие истерику 10 лет назад, благополучно заткнулись".

При таком водовороте эмоций и повороте событий я уже просто своим долгом считаю вернуться к некоторым мыслям, высказанным мной в предыдущей (неопубликованной) статье в надежде – по "доброму совету" единомышленников Ст. Куняева – защитить честь не какого-то "актера с Таганки", а поэта-выразителя народных дум и чаяний, Владимира Высоцкого. И очень обидно будет, если "Новое русское слово" опять займет позицию умолчания, не поместив этот материал в порядке хотя бы полемики или письма в редакцию (если позволяет объем). Я упорно возвращаюсь к "своей" теме, хотя после современниковской статьи в защите, скорее, нуждается уже сама Галина Вишневская. Болезненная парадоксальность ситуации, как мы видим, в том, что своей односторонней (ибо кроме песен, надрывающих душу, у Высоцкого есть еще масса песен, вызывающих неудержимый смех) оценкой творчества Высоцкого певица волей или неволей оказалась в стане самых откровенных своих противников. В отличие от них, однако, моя "линия защиты" направлена вовсе не на обвинение, а, так сказать, "во спасение"...

Итак, "блатной истерический вскрик”, "надрывающий душу вой"... Что еще? Пока хватит. Исследователи творчества Высоцкого давно уже (а рядовые любители – еще давней) пришли к выводу, что "надрыв" певца – вовсе не идентичен блатному надрыву, а представляет собой незаурядный по своей жизненной достоверности крик души, выраженный в разнообразных (человеческих, сверхчеловеческих, нечеловеческих) ситуациях: "Спасите наши души! Мы бредим от удушья!", "Идет охота на волков. Идет охота!", "Протопи ты мне баньку, хозяюшка! Распалю я себя, раскалю... ", "Посмотрите: вот он без страховки идет... ", "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!"... И, пожалуй, нет преувеличения в словах Михаила Ульянова: "Эти песни были как крик, как стон, как хруст разрываемого сердца".

Можно смело сказать, что никому из певцов – не исключая даже и Шаляпина – не удавалось столь органично сочетать мощнейший голосовой фактор с глубиной выраженного в нем переживания. Последнее обстоятельство имеет своей вполне объяснимой причиной авторское отношение к тексту, певца – к поэту. Будучи непосредственно причастным к заложенному в песне содержанию, Высоцкий отнюдь не любовался своим вокалом, а в самом прямом и грубом смысле надрывался, "рвал глотку". Известен случай, когда потрясенная состоянием его голосовых связок после выступления на концерте женщина-врач заявила: "Я не понимаю, как с таким горлом не только петь, но и вообще жить можно". Но Высоцкий и жил, и пел. Пел и играл и в прединфарктном, и в послеинфарктном состоянии, потрясая не только любителей, но и профессионалов...

Я почти убежден, что Высоцкий если и эволюционировал, то только в "техническом" отношении, являя этим свойственную сверходаренным личностям роковую заданность своей гениальности. Я не имею возможности сейчас распространяться на большую и до сих пор, кажется, не разработанную тему его ранних, "блатных" песен, но думаю, сам факт их необычайной популярности отнюдь не только в маргинальной, но и в самой что ни на есть интеллектуальной среде (обстоятельство, практически чуждое 3ападу; слова Евтушенко о том, что "интеллигенция поет блатные песни" относятся, прежде всего, к ранним песням Высоцкого) указывает на то, что мы имеем дело с чем-то гораздо большим, чем просто талант. В этих песнях присутствовали уже почти все характерные особенности явления, определяемого как "песни Высоцкого" – в том числе, и злополучный "надрыв", дававший основание его недоброжелателям классифицировать и вообще чуть ли не все его песенное творчество как уголовщину. (Что говорить о недоброжелателях, когда и такой явный доброжелатель Высоцкого, как поэт Андрей Вознесенский писал: "О златоустом блатаре рыдай, Россия! Какое время на дворе – таков мессия!" - хотя, как видим, сказано это отнюдь не в отрицательном смысле, а, напротив, как высшая из возможных – при данных обстоятельствах оценка). И вот, несколько отступая от непосредственного анализа песен Высоцкого, хочу отметить другую вытекающую из пафоса Галины Вишневской ошибку. Суть ее можно уловить уже из приведенной в эпиграфе строчки из стихотворения Некрасова. Однако должен уточнить, что еще задолго до советского ГУЛАГа выдающийся русский критик Виссарион Белинский писал: "Грусть есть общий мотив нашей поэзии – и народной, и художественной. Русский человек и в старину не умел шутить забавно и весело ... и лучшие народные песни наши – грустного содержания. Нигде Пушкин не действует на русскую душу с такой неотразимой силой, как там, где его поэзия проникается грустью, и нигде он столько не национален, как в грустных звуках своей поэзии. Вот что говорит он сам о грусти, как основном элементе русской поэзии:

“... Мы все поем уныло. Грустный вой
песнь русская. Известная примета!.."

(Конец цитаты)

Но слова Белинского можно было бы с полным правом отнести и к Владимиру Высоцкому, у которого эта тоска была, к тому же, ярко мотивирована:

Волга песни слышала хлеще, чем "Дубинушка"-
вся вода исхлестана пулями врагов, -
и плыла по матушке наша кровь-кровинушка,
стыла бурой пеною возле берегов.

Долго в воды пресные лили слезы строгие
берега отвесные, берега пологие –
плакали, измызганы острыми подковами,
но теперь зализаны злые раны волнами...

Так что совершенно не случайно, по словам самой Галины Вишневской, "народ породил Высоцкого и признал его своим бардом, трибуном, выразителем своего отчаяния и своих надежд". Что ж, казалось бы, отличная характеристика! Но ведь Вишневская имеет здесь в виду народ, "потонувший в дремучем пьянстве, одичавший в бездуховности" - и именно в этом непростительная ошибочность ее позиции. "Рожденные рабами", опустившиеся или же лишенные интеллекта люди просто, так сказать, по условию не могли стать слушателями "Охоты на волков", "Чужой колеи", "Человека за бортом", "Баллады о борьбе", "Гербария" и так далее; такого типа люди были к нему просто равнодушны или же становились его злейшими врагами, огульно обвинявшими певца в чем угодно, в том числе и в непатриотизме (таковой, например, была реакция на "Нейтральную полосу"), что является, по-моему, не просто несправедливостью, но и буквально клеветой. При особой чуткости поэта к слову, при его отношении к "пылу барабанящей лжи" (А. Прасолов) и фальши, Высоцкий мог позволить себе прямую декларацию любви к Родине только в аранжированных уголовной тематикой произведениях: "Если Родина в опасности - значит, всем идти на фронт" или "Кровь лью я за тебя, моя страна, - а он сидит и в ус себе не дует"... Позицию Высоцкого здесь, пожалуй, можно было бы выразить словами из его же "Штрафных батальонов": "Ведь мы ж не просто так – мы штрафники, - нам не писать: "Считайте коммунистом". Все это примеры из песен, которые можно отнести к переходным от его "блатного" цикла к песням военным: в собственно же военных песнях Высоцкий находит гораздо более сильные поэтические средства.

От границы мы Землю вертели назад,
было дело сначала,
но обратно ее раскрутил наш комбат,
оттолкнувшись ногой от Урала.

Наконец-то нам дали приказ наступать,
отбирать наши пяди и крохи
но мы помним, как Солнце отправилось вспять
и едва не зашло на востоке.

Сам же Высоцкий на вопрос анкеты о любимой его песне ответил: "Вставай, страна огромная" - в сочетании с его собственным военным циклом это достойный ответ очень многим недоброжелателям. Интересно, кстати, что среди последних и трижды прославленный (как математик, как диссидент и как автор "Русофобии") академик Игорь Шафаревич, которому "всегда казалось, что Высоцкий очень стандартен. Один и тот же голос (? - Я. М.), одни и те же интонации - это как штампованные (! – Я. М.) изделия", – тем более, что, по мнению Шафаревича, Высоцкий был "проводником в массы взглядов "малого народа". Между прочим, из сочетания этих двух высказываний бывшего диссидента (каковому, казалось бы, должен был быть близок Высоцкий как автор множества остросатирических песен, в которых он не только призывал выбираться к свободе "своей колеей", но и прямо звал под свои – духовные, разумеется – знамена: "За мною! Прочь со шпилечек, сограждане жуки!) можно вычислить и основной мотив нелюбви определенной категории лиц (мягко назовем их "консерваторами"), для которых Владимир Семенович Высоцкий был –при всей своей народности (большой, а не "малой"!) – все же недостаточно "свой". Признаюсь, что мне это даже немного обидно, ибо в консерватизме, при всех его недостатках, присутствует и симпатичный мне идеализм, некая наивная чистота взглядов, имеющая, к сожалению, оборотной своей стороной непременный "поиск врага" - с вытекающими отсюда последствиями... Такая антипатия "справа" к Высоцкому – творцу множества военных песен, мне долгое время казалась непонятной – пока я однажды не взглянул на это дело "их" глазами, разглядев, что и без того не слишком четко сформулированный патриотизм барда окончательно растворялся в его подозрительном интернационализме:

И било солнце в три луча,
сквозь дыры крыш просеяно,
на Евдоким Кириллыча
и Гисю Моисеевну.

Она ему: "Как сыновья?" -
"Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья -
вы тоже пострадавшие.

Вы тоже пострадавшие,
а, значит, обрусевшие:
мои - без вести павшие,
твои – безвинно севшие"

Прозревая, я обнаружил этот «ужасный» интернационалистский подход уже и в ранних песнях барда:

А до войны - вот этот склон
немецкий парень брал с тобою,
он падал вниз, но был спасен,
а вот сейчас, быть может, он
свой автомат готовит к бою.

Высоцкий, будучи родом из военного детства, пишет все же от лица того времени, когда все "реже, меньше ноют раны: четверть века - срок большой. Но в виски, как в барабаны, бьется память, рвется в бой". И поэтому все его военные песни - с дистанции времени - пронизаны не столько священной ненавистью к врагу, сколько, пожалуй, христианским сочувствием:

Зашагали вы в новый крестовый поход,
и крестов намалевано вдоволь.
Что вам надо в стране, где никто вас не ждет,
что ответите будущим вдовам?

Заявленный уже в ранних песнях, этот гуманистический аспект ("Сколько павших бойцов полегло у дорог – кто считал, кто считал!..) позднее звучал уже постоянным рефреном:

Нынче вырвалась, будто из плена, весна.
По ошибке окликнул его я:
"Друг, оставь покурить!" - а в ответ – тишина...
Он вчера не вернулся из боя,

И - совершенно в духе Высоцкого, очеловечивавшего все, что попадало в сферу его поэтического видения – звучит боль и за деревья ("И деревья в смоле – грустно им"), и за птиц ("Гнезд на крышах не вьют аисты"), и за саму Землю:

Как разрезы, траншеи легли,
и воронки - как раны - зияют.
Обнаженные нервы земли
неземное страдание знают.

В таком одушевлении всей окружающей природы есть, несомненно, что-то языческое, - но не в варварском, а в том лучшем смысле этого слова, которое означает не только единение человека с природой, но и вообще единство всего – человеческого ли, Божеского ли – мира.

Все единою болью болит,
и звучит с каждым днем непрестанней
вековечный надрыв причитаний
отголоском старинных молитв.
Мы вас встретим и пеших, и конных,
утомленных, нецелых, любых, -
только б не пустота похоронных,
не предчувствие их.
Мы вас ждем - торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют,
а ласкают вам спины,
а потом возвращайтесь скорей:
ивы плачут о вас,
и без ваших улыбок
желтеют и сохнут рябины.

И в заключение хочу привести возложенные когда-то на свежую могилу поэта слова моего друга, философа Анатолия Сидорченко: «Владимир Высоцкий был гением, несравненным по своей самобытности и оригинальности самовыражения. В песнях этого "златоустого блатаря" проникновенный ум всегда обнаружит великого мыслителя – смелого философа и тонкого психолога, обладающего необыкновенным художественно-социологическим зрением. В историю русской культуры он войдет также как образец гражданского мужества и интеллектуальной честности...

В его песнях – ни одной конъюнктурной ноты, ни одного фальшивого аккорда. В этом чародее русского слова великий поэт и великий гражданин слились воедино. О нем с полным правом можно сказать словами его великого предшественника, поэта Пьера Жана Беранже: «Благослови судьбу! Поэзия твоя /вела вперед ряды великого народа. Стихи твои дошли до дна его глубин, /им вторила в толпе бродившая свобода».

Лос-Анджелес, 12 января 1996 г.

(Статья позднее была опубликована, но в сильно урезанном виде).