В Сети чего только не найдешь - там как в Греции, все есть, даже креслоцарапторы... P.S. Наверно, у меня были необычные коты - и первый, и нынешний. Оба совершенно равнодушны к креслам и прочей мягкой мебели (первенец, правда, по детству распустил старое кресло на ленточки и веревочки, но потом повзрослел - и как отрезало. А нынешний и не начинал).
постить ссылки на новости с палеонтологических полей насчет мезозойских ящеров - сухопутных, воздушных и морских, но на этот раз решил изменить своему правилу - уж очень примечательная находка, тем более сделанная в Альпах:
Хотел было продолжить рассказ про ландскнехтов и их несостоявшееся путешествие за казенный счет в варварскую Московию, но тут попалась фотография, и я не устоял
Пишут, что это "Скайрейдер" эскадрильи VA-25 с авианосца "Мидуэй", 1965, октябрь. Личный состав эскадрильи решил таким вот нехитрым способом отметить годовщину (или как там ее назвать) - как-никак, но 6 млн. фунтов стали и взрывчатки на головы гуков высыпали, ну и для разнообразия решили немножко кинуть на эти несчастные головы санфаянса с тротилом. Гуки не поняли юмора и обиделись на пилота, которому сильно поплохело в итоге...
Вспомнилось одно место из Ремарка после беглого просмотра френты:
На свою беду, я уже взял сигару, так что теперь мне придется остаться. Надо отдать им справедливость, — всех их так и распирает от самых теплых чувств ко мне. И все-таки я злюсь и стараюсь побыстрее высосать свою сигару. Чтобы не сидеть совсем без дела, я залпом опрокидываю принесенную кельнером кружку пива. Они тотчас же заказывают для меня вторую; эти люди знают, в чем заключается их долг по отношению к солдату. Затем они начинают обсуждать вопрос о том, что нам надлежит аннексировать. Директор с часами на стальной цепочке хочет получить больше всех: всю Бельгию, угольные районы Франции и большие куски России. Он приводит веские доказательства того, что все это действительно необходимо, и непреклонно настаивает на своем, так что в конце концов все остальные соглашаются с ним. Затем он начинает объяснять, где надо подготовить прорыв во Франции, и попутно обращается ко мне:
— А вам, фронтовикам, надо бы наконец отказаться от вашей позиционной войны и хоть немножечко продвинуться вперед. Вышвырните этих французишек, тогда можно будет и мир заключить.
Я отвечаю, что, на наш взгляд, прорыв невозможен: у противника слишком много резервов. А кроме того, война не такая простая штука, как некоторым кажется.
Он делает протестующий жест и снисходительным тоном доказывает мне, что я в этом ничего не смыслю.
— Все это так, — говорит он, — но вы смотрите на вещи с точки зрения отдельного солдата, а тут все дело в масштабах. Вы видите только ваш маленький участок, и поэтому у вас нет общей перспективы. Вы выполняете ваш долг, вы рискуете вашей жизнью, честь вам и слава, — каждому из вас следовало бы дать «железный крест», — но прежде всего мы должны прорвать фронт противника во Фландрии и затем свернуть его с севера.
Он пыхтит и вытирает себе бороду.
— Фронт надо окончательно свернуть, с севера на юг. А затем — на Париж!
Хорошо кем-то сказано (вспомнил эту фразу, прочитав один пост в ЖЖ):
8 мая скорбят проигравшие, 9 мая празднуют победители
Можно, конечно, в знак протеста против суровой реальности отметить еще одну годовщину разгрома нацистской Германии 8 мая - вместе с "цивилизованной" Европой, но не с "варварской" Россией, однако это никак не отменяет того факта, что наша Победа (а она действительно наша, ибо именно СССР и советский народ внес наибольший среди всех стран антигитлеровской коалиции вклад в общий успех) - 9 мая, и ни днем раньше или днем позже!
P.S. Не знаю, что сказал бы мой дед, потерявший под Великими Луками ногу и комиссованный по инвалидности в 43-м, но что-то я сильно сомневаюсь, что он одобрил бы решение отметить День Победы 8-го мая.
Или почему у кочевников получалось доминировать над земледельцами до конца Средневековья, а вот начиная с раннего Нового времени - уже нет (пожалуй, падение династии Мин в сер. XVII в. едва ли не единственное исключение - по крайней мере, если мне не изменяет память, да и то маньчжурам повезло потому, что минский Китай уже полстолетия находился в кризисе и маньчжуры поступили милосердно, в строгом соответcтвии с заветами Ницше и толкнули падающего, ускорив его конец). Как мне представляется, свою роль в том, что кочевники перестали играть прежнюю роль и не смогли отныне на равных противостоять оседлым цивилизациям нового уровня, сыграл ряд обстоятельств. 1. Четко обозначившийся на исходе Средневековья экономический и демографический подъем земледельцев (я буду говорить про западную Евразию - она мне ближе и понятнее) - последствия социально-экологического, экономического и политического кризиса позднего Средневековья постепенно начали преодолеваться. Само собой, ресурсная и экономическая вкупе с финансовой база оседлых цивилизация стала прирастать темпами большими, чем могли позволить себе кочевники. Бог же, как известно, на стороне больших батальонов. 2. Растущее превосходство в организации управления и администрации. Раннемодерные государтсва западной Евразии, конечно, нельзя еще сравнить с современными постмодерными государствами, однако худо-бедно, но их администрация уже обрела более или менее законченные формы и могла в случае необходимости произвести мобилизацию ресурсов более эффективно и быстрее, чем прежде. Подобного административного аппарата у кочевников не было, и в организационном плане они безнадежно проигрывали гонку земледельцам. 3. Земледельцы обладали более совершенными механизмами сохранения и передачи социального и культурного (в самом широком смысле) опыта, что также давало им неоспоримые преимущества над кочевниками. 4. И, само собой, не стоит забывать и о военном факторе. Пресловутая военная ("пороховая", если быть совсем уж точным) революция (ну или "эволюция" - тут на вкус и цветтоварищей нет), широкое распространение огнестрельного оружия, новейшей фортификации, создание постоянных армий с их дисциплиной и мунстром и военной администрации, позволявшей решать задачи, которые прежде были немыслимы - все это делает земледельческие государства все менее и менее уязвимыми перед лицом кочевых вторжений. Они еще могли нанести серьезный ущерб и даже на время создать иллюзию вот-вот возвращающегося доминирования кочевников, но это было лишь временно и не более чем иллюзия. Уже XVI в. показал, что эпоха господства кочевников постепенно отходит в прошлое, в XVII в. это стало очевидным, а в XVIII в. окончательно стало достоянием истории. Два характернейших примера в этом случае - калмыки и джунгары. Вот такая вот выходит картинка на сегодняшний день...
Любопытная получается картина - в XVI в. у Крыма была три "окна возможностей" по renovatio imperii и возрождения Орды, но на этот раз под эгидой крымских Гиреев. Первая такая возможность сложилась в самм начале века, когда распалась Орда, Москва еще не набрала свою полную мощь, а Литва уже начал клониться к упадку. В этих условиях "царь" Менгли-Гирей и его сын и наследник Мухаммед-Гирей почти добились своего. Пик успеха - взятие Мухаммед-Гиреем Астрахани в 1523 г. Казань он уже ввел в свою сферу влияния, посадив там своего брата, ногаев он "примучил", Литва была его союзником и платила ему дань, Москву он как будто (после "крымского смерча" 1521 г.) подогнул под свое колено. Казалось, еще немного, еще чуть-чуть, и все, золотая мечат сбылась, Орда возрождена, и можно вести речь о том, чтобы избавиться от зависимости от Стамбула. Ан нет, человек предполагает, а Аллах - располагает. Ногаи не забыли тех унижений, которым Мухаммед-Гирей их подверг, и в момент наивысшего триумфа крымского "царя" жестоко отомстили ему, убив его, его сына-наследника и наголову разгромив крымское воинство, после чего устроили погром и в самом Крыму. Ногайский погром привел к большой крымской замятне, которая продлилась без малого полтора десятилетия, и на время Крым, раздираемый усобицей и ставший объектом политических интриг со стороны соседей, на время выпал из "обоймы" великих воосточноевропейских держав. Первое окно возможностей захлопнулось. Второе окно возможностей открылось при бывом казанском хане, ставшем ханом крымским - Сахиб-Гирее, возведенном на престол волей своего османского "брата" Сулеймана (который Великолепный и который Кануни). Открывшееся второе окно на этот раз было уже не окном. а окошком, да и сам Сахиб-Гирей как-то не слишком активно продвигал крымский имперский проект. Нет, конечно, он активно включился в казанскую интригу и посадил там своего племяша Сафа-Гирея (правда, потом кинул его, оставив без поддержки после того, как в 1545 г. Москва начала очередную войну с Казанью), сходл походом на Астрахань и взял ее (но тут же оставил - место проклятое), на Москву (но неудачно), дружил с поляками и литовцами (ну как дружил - ну дружил, но и про набеги на них не забывал на всякий случай, чтобы польско-литовская реайя была в тонусе). Вообще, складывается впечатление, что его больше интересовала охота на всяких там черкесов и особенно черкешенок, чем веилкий крымский имперский проект. И в конце концов Сахиб-Гирей доигрался и был немножко задушен, а на его место сел его племянник Девлет-Гирей. Второе окошко захлопнулось. В третий раз уже н еокошко, а форточка, открылось при Девлет-Гирее - в ходе "Войны двух царей", Ивана, прозванного за его жестокость Васильевичем, и "царя" крымского - того самого Девлет-Гирея. И случилось это в само конце 60-х - начале 70-х гг. Если бы Девлет-Гирею удалось бы одолеть Ивана Грозного и заставить его передать под контроль Бахчисарая и Казань, и Астрахань (а та ми ногаи окончательно подчинились бы, благо Ногайская Орда раскололась, а бий Исмаил, не слишком верный союзник Москвы, отдал Аллаху душу). Понятно, что присылаемые время от времени в Крым из Москвы поминки превратились бы после порадения русских в кампанию 1572 г. в подлинную дань - новый ордынский выход 2.0, а авторитет и влияние Крыма в этой ситуации неизмеримо возросли бы. Но, увы и ах для хана и его окружения, жадною толпою стовяшего у ханского седалища, при Молодях этот замысел был разрушен, окно, точнее, форточка возможностей, захлопнулась, и на этот раз окончательно. Крымский имперский проект ушел в историю, и на этот раз с концами...
На этот раз у книгопродавцев забрал две книжки, давно желаемые:
первая
и вторая
Вторую ждал с особенным нетерпением - с того самого момента, когда узнал, что она должна скоро выйти. Старая любовь к флоту не умирает, и хотя с тех пор, когда я в первый раз прочитал в "Морской коллекции" "Моделиста-конструктора" про эти крейсера, прошло уже, почитай, чуть ли не сорок лет, удержаться от того, чтобы не приобрести эту книгу, было невозможно! Автору - огромное спасибо! P.S. на очереди - биография маршала Петена.
Патрик Гордон (тот самый, который учитель и наставник Петруса Великого) пишет о своей жизни в бытность его начинающим военную карьеру юношей бледным со взором горящим или как правильно поставить себя в обществе:
Став окончательно сыном Марса, я убедился в правоте пословицы "из огня да в полымя". Служба была столь трудной, что за неделю я простоял на карауле четыре ночи, а в иную неделю едва выдавалась и одна свободная ночь. С непривычки это казалось вначале невыносимым. К тому же стоило многих усилий и хлопот добывать пропитание для себя и корм для коня. Иногда, с трудом достав какой-нибудь снеди на полковом марше или на карауле, я приходил в лагерь довольно поздно, и прежде чем успевал что-то приготовить и позаботиться о коне, усталость и тяжелый сон настолько овладевали моими чувствами, что пропадал весь аппетит. Или же я скорее поглощал, чем съедал пищу, и ложился отдохнуть под небесным покровом, но не высыпался и наполовину, когда pozell, сигнал к заре и оклик капрала будили меня — дабы тут же быть наготове с моим конем. А на часах самое большее одна или две смены почти не давали нам передышки от караула, чтобы подкрепиться или прилечь. Мои беды весьма усугублялись тем, что я пребывал среди чужаков и не знал языка людей, с коими приходилось общаться. В товариществе с другими рейтарами (простыми мужланами, привычными к молотьбе) каждый ежедневно был обязан промышлять по очереди и заниматься устройством жилья, стряпней, доставкой дров и воды, причем быстро и безропотно. Во всем этом я старался превзойти сослуживцев, но те выглядели недовольными, и мне всегда доставались лишние наряды или поручения. Хуже того, поскольку я был застенчив, не возмущался при всякой обиде — чтобы меня не слышали и не считали строптивым, — это вызывало заносчивое и презрительное отношение товарищей, кои крайне досаждали мне насмешками и издевками над моим поведением и языком. В таких случаях я не знал, как быть. Однажды я оказался в обществе шотландца по имени Уильям Лодер, лейтенанта-волонтера 75, который сражался в германских войнах и был хорошо знаком их [немцев] привычками и нравами. Открыв этому человеку мое положение, я спросил совета по поводу обращения товарищей со мною. Он посоветовал, чтобы я ни в коем случае не спускал ни единой обиды, и чуть только замечу их издевки, ухмылки или смех, при малейшем поводе или подозрении, что оные относятся ко мне, я должен с пристрастием расспросить, меня ли имеют в виду или нет. Если они отрицают это — не предпринимать ничего более, но если подтвердят или ответят уклончиво, то немедля затеять с ними свару, оскорбив словами или дав затрещину. То или другое, без сомнения, приведет к поединку, в коем, возьму ли я верх либо проиграю — все едино, ибо они таким образом увидят, что я отважен и не намерен сносить оскорблений. Тогда они скорее предпочтут умолкнуть, нежели так рисковать, зная мой буйный нрав. Сему совету я тут же последовал и после великих неприятностей и множества ссор добился полного удовлетворения. Они уже не смели говорить вслух ничего, что может вызвать смех, старались объяснить мне, что имеют в виду, и с тех пор всегда обращались со мною по чести. Менее чем за три недели я дрался на шести дуэлях с разными лицами, в коих дважды побеждал и четырежды проигрывал, так что и они и секунданты удостоверились, что я уступаю лишь по недостатку умения и силы, но не мужества
Патрику еще повезло, что не в французской армии начал службу, а то бы он вряд ли пережил первую же проигранную дуэль...
настоящих кабаллерос - битва при Вильяларе 23 апреля 1521 г., в которой королевские войска разгромили ополчение коммунерос и тем самым положили конец молодой испанской демократии. Трагедия, однако и пичальбида. Художник Рауль Эстебан Рибас.
Мордокнига умерла, так-скать, так что некоторым образом дискуссия вокруг Tyrann'a и его поилтики переместилась в богомерзкий вконтактег (на всякий случай, справедливости ради, мордокнига не менее, если не более, богомерзкая и отвратная). Вот и сейчас вокруг фразы, позаимствованной из донесения имперского посланника И. Гофмана, отправившегося в Россию осенью 1559 г. и вернувшегося из нее весной года следующего - вот эта фраза:
бояре и говорят, что царь и великий князь всея Руси начал войну и только богу в небесах известно, как война будет доведена до конца. Таковы совсем открытые толки среди князей, бояр и простого народа в Москве. Жалуются также бедные люди и говорят, кроме того, что если царь и великий князь всея Руси не перестанет воевать, то его вскоре накажет бог. Люди московские говорили мне все это, как самое достоверное
возникла некоторым образом дискуссия о целях ивана в Ливонской войне. Поскольку я некоторым образом занимался этим вопросом (и даже книжку написал, которая вышла вторым изданием), то имею по этому вопросу сказать следующее. 1. Прежде всего - данная фраза никак не относится к Ливонской войне, под которой, я настаиваю, нужно понимать именно Ливонскую войну - т.е. походы Ивана Грозного, точнее, его воевод (а это важное уточнение, показывающее отношение к войне со стороны верховной власти московской), против неразумных ливонцев с целью принудить их к миру и пацифицировать, в 1558-1561 гг. Она относится (это следует из контекста донесения Гофмана) к кризису к русско-литовских отношениях, который постепенно нарастал и в конечном итоге привел к Полоцкой войне 1562-1570 гг. как очередной русско-литовской войне. 2. Что же до собственно Ливонской войны, то я снова повторю (Hier stehe ich, ich kann nicht anders), что, во-первых, цели Ивана в этой войне не были постоянными и менялись по ситуации на всем ее протяжении и тем более после; и, во-вторых, вплоть до 1577 г. политическая программа ивана по отношению к Ливонии и ее судьбе носила весьма ограниченный характер. 3. Для Ивана Ливонская война была вынужденной войной - он ее не планировал и к ней не стремился (кстати, сам Гофман об этом так прямо и пишет (прошцу прщения за длинную цитату):
бывший дерптский епископ Герман, оказавшийся впоследствии изменником, имел с великим князем общие границы; названный епископ, совокупно со своими подданными из дворянства, бюргерства и крестьян пользовался с незапамятных времен бортями в пределах земель великого князя. И, как говорят московиты, великий князь многократно указывал (beschwerdt) на это дерптскому епископу и жаловался на него герцогу Вильгельму 14, магистру тевтонского ордена в Ливонии, чтобы его княжеская милость вышеназванный епископ принудил своих людей платить дань великому князю за эти борти или же доставить ему столько меду, сколько они собрали за столь долгие годы. Вышеназванного же епископа он уже семь лет с излишком (bis ihn das achte jar) увещевал многократными посланиями и напоминал ему об этом и все-таки не получил от него никакого окончательного ответа и, так как он не добился этого своими предыдущими (zu dem esten) жалобами, то вынужен был под конец этого потребовать. На это епископ написал великому князю, что даже всей Ливонии, не говоря уже о маленьком дерптском епископстве, не под силу заплатить за такое количество меда, которое было собрано в течение столь долгого времени. Потом князья отправили посольство к великому князю и велели вести с ним переговоры; вслед за тем (auf sulches) посольство вело переговоры с великим князем и согласилось на уплату его княжеской милости дани, которую должно было платить дерптское епископство и за которую должна была поручиться вся Ливония, а именно в следующем размере: за каждого человека, который родился в дерптском епископстве в течение 40 лет, надлежало уплатить по одной марке, которая равна двадцати крейцерам, что он [великий князь] и согласился считать в сумме равным пятидесяти тысячам талеров; в последующее же время за год (gerlichen) по тому, сколько народится людей в дерптском епископстве, что решено считать равным тысяче венгерских дукатов. Это подлежит уплате в год дерптским епископством великому князю на вечные времена. Великий князь ухватился за эти обещания, которые посланники дали ему в 1555 г. и сказал посланникам, что он хочет скрепить этот договор крестным целованием и буде он хоть в малейшем нарушит постановленное в договоре, то да поглотят его четыре стихии. Такую клятву он дал в присутствии посланников. Вслед за тем в скором времени он отправил посольство к князьям и всей Ливонии, чтобы они в свою очередь скрепили заключенный договор печатью, подписью и клятвой, как это сделано его великокняжеской милостью в присутствии их посланников. Это, по его мнению, они должны выполнить в присутствии его посольства, скрепить заключенный договор и исполнить обещания, данные их посланниками. Вслед за тем в замке Рунденбурге 16 князья скрепили этот договор, подписались под ним и произнесли клятву над золотым распятием на бархатной подушке. Если же они этот договор не выполнят хоть в малейшей части, то да поглотят их четыре стихии. Так была дана клятва
Вторжение русских войск в Ливонию зимой 1558 г. стало следствием невыполнения ливонцами своих обещаний и следующим этапом раздела лиовнского наследства, которое было инициировано Сигизмундом II и, королем Польши и великими князем литовским, и прусским нгерцогом Альбрехтом Гогенцоллерном. 4. На первых порах Иван желал лишь, чтобы ливонцы (а именно Герман дерптский в первую очередь) признали, что они его данники и, получив обещанную дань, московский государь этим бы и удовлетворился (а что, Сигизмунду можно, а мне нельзя?). Однако Ливонская кнфедерация, как показали первые месяцы 1558 г., оказалась "бумажным тигром", и после того, как в Нарве борьба "партий" привела к кризису разрешившемуся взятием Нарвы русскими войсками и установлением здесь власти Ивана Грозного, карта, что называется, поперла и вскоре была решена и проблема Дерпта. Бывший Юрьев стал русским уездным городом и столицей русской Ливонии. Заметим, что Иван был убежден в том, чт Дерпт - его вотчина по праву, согласно сторине - о чем он и писал князю А. Полубенскому позднее:
не от коликихъ летъ Лифлянская земля — отчина наша от великого Ярослава, сына великого Владимера, иже во святомъ крещении Георгия, иже и Чюдцкую землю плени и постави в ней град в свое имя Юрьевъ, а по-немецки Дерптъ, тажъ по семъ великого государя Александра Невского; и дань, и старые залоги с тое Лифлянские земли шла, и прадеду нашему, великому государю и царю Василью, и деду нашему, великому государю Ивану, и отцу нашему, великому государю и царю всеа Русии блаженные памяти Василию, присылывали неоднова бити челомъ за свои вины и о своих нужах, и о миру съ ихъ вотчинами, с Великимъ Новымъ городом и Псковомъ, и что было имъ к Литовскому не приставать
Исходя из этого послания, можно сделать вывод, что для Ивана Ливония - это прежде всего Дерпт/Юрьев. Это его "отчина", на нее он имеет законное право и т.д.,и т.п. И, собственно говоря, именно это он и получил по итогам Ливонской войны 1558-1561 гг. - современная латвийская карта это и наглядно демонстрирует:
По ходу дела Иван в начале 60-х гг. завладел теми областями Ливонии, которые прежде так или иначе находились в сфере влияния Пскова и Новгорода, ну и, само собой, Дерптом с округой - отчина as is, и ничего больше, на большее он и не претендовал, хотя в том же 1559 или 1560 гг. он вполне мог позволит себе завоевать большую. часть Лиовнии - а хоть и ту же Ригу и Ревель впридачу. И кто бы смог ему в этом помешать?. Но, подчеркну, Иван к этому отнюдь не стремился, но и не хотел, чтобы кто-то другой поимел больше, нежели он сам. Отсюда и его проект устройства марионеточного квазинезависимого государства (то ли под властью бывшего магистра Фюрстенберга, то ли под властью "королька" Магнуса). Лишь бы эти территории не перешли под прямое управление Сигизмунда, шведов или же датчан, а между их владениями и его Ливонией была бы этакая "прокладка". 5. Лишь во 2-й половине 70-х гг., когда ушли из жизни и из политики прежние "подписанты" соглашений с Иваном, да и сама политическая ситуация и в самой Ливонской земле, и вокруг нее переменилась, русский царь в 1577 г. предпринимает большой поход в Ливонию и подчиняет себе ее большую часть - все, что к северу от Западной Двины, за исключением Риги (которую, кстати, он мог бы взять после падения Полоцка - рижские бюргеры готовы были признать его власть, но Иван на это не пошел) и Ревеля. Но было уже слишком поздно и через пару-тройку лет все завоевания в Ливонии были потеряны. Вот такая вот вырисовывается картина.