Есть у меня несколько снов, которые я помню всю свою жизнь. В одном из них я летаю. Самый первый раз. Можно сказать, становлюсь на крыло. Было мне лет четырнадцать, когда мне приснилось, что я лечу. Я тогда поругался с родителями, которые, конечно же, меня не понимали и понять не могли, так как купили мне куртку светло-зеленого цвета. В такой куртке меня не могла полюбить ни одна девочка. Ни одна девочка из соседнего класса, которую звали Валя. Она могла меня полюбить в куртке темно-зеленого цвета или даже черного, но в светло-зеленой… Короче говоря, лег я спать, и мне приснилось, что улетаю от папы с мамой. Особенно от мамы, которая и купила эту куртку, и от папы, который всегда с ней соглашался. Во сне была ранняя весна, довольно много сугробов, ручьи, пронзительные свистки электричек, чахлые елки и я, пролетающий над елками в дальние края и размахивающий изо всех сил руками. Помню, что ноги у меня обуты в тяжелые резиновые сапоги, поскольку перед этим бродил я по лужам, и одет я был в дурацкую толстую куртку дурацкого светло-зеленого цвета. Мне буквально нечего было на себя надеть, и пришлось улетать в ней. Не помню – куда я летел. Должно быть на север, раз дело было весной.
Второй сон институтских времен. В нем я сдавал математику. Кажется, теорию вероятности. Пришел на экзамен и стою у стенки. Все уже сдают, а я все не решаюсь войти и толкусь в коридоре перед аудиторией. На лекции я не ходил, семинары посещал через два на третий, и теперь… Вокруг мои товарищи, которые на все лекции ходили, в рот преподавателю заглядывали, задачи решали и теперь надо мной смеются. Даже и не смеются, а просто говорят о том, что вопросы были легкие и получили они четверки и пятерки. Лучше бы уж смеялись. Улететь я не могу, и толстой светло-зеленой куртки у меня тоже нет, чтобы загородиться от слов товарищей. Нет даже резиновых сапог, чтобы кинуть в преподавателя. Сон мне этот снился долго – лет десять. Уже и закончил я институт, уже и защитил диссертацию, а он все снился и снился. Чего я только во сне ни делал – приносил на экзамен диплом об окончании института, кандидатский диплом, кидался ими в товарищей и преподавателя – ничего не помогало. Однажды даже пришел на экзамен с сыном и дочерью – они тогда уже в школу пошли и умели читать и писать, но не умели себя вести. Бегали, шумели и кричали. Нам тогда всем троим поставили двойки и назначили переэкзаменовку на осень.
В третьем сне – самом счастливом, снился мне книжный букинистический магазин. Лет тридцать назад стал он мне сниться. Было это в начале или в середине восьмидесятых. Жил я в то время в маленьком подмосковном городке Пущино. У нас было два книжных магазина – один назывался «Академкнига», и в нем продавались книги издательства «Наука», а второй магазин назывался просто «Книги», и там продавались в основном канцелярские принадлежности. Книги тоже имелись, но такие, которые покупать никто не хотел – вроде многотомных собраний сочинений наших тогдашних вождей. Тогда вожди были страшно писучие. Их речи на съездах, записки к этим съездам и статьи в газетах печатали на хорошей бумаге, переплетали и отправляли пылиться в магазины. Нынешние вожди такими глупостями не занимаются. Да и зачем? Чтобы каждый, кому не лень, вычитывал в этих книгах такое… и этакое тоже, а потом этими же самыми словами, как Ваньку Жукова селедочной мордой, в харю тыкать? Ну, да не об них речь.
В академическом магазине я покупал время от времени книги по истории, если они туда попадали, но большей частью приходил туда только тогда, когда по городу пролетал слух, что со дня на день будет завоз и привезут книги из серии «Литературные памятники». Книги этой серии ценились так высоко, что теперь… Нет, эквивалента из нынешней жизни не могу подобрать. Книга, как ни крути, не просто вещь, да и не вещь вовсе, а теперь нас окружают только вещи, простые вещи, какими дорогими они бы ни были. Пределом моих тогдашних мечтаний были три тома «Опытов» Монтеня. Мне казалось, что в них я найду ответы на все вопросы, которые меня мучают. Понятное дело, что советская власть от нас эти ответы скрывала, а Монтеня издала случайно, по ошибке. Тогда была такая власть, которая по недосмотру могла издать что-нибудь хорошее. «Опыты» мне как-то посчастливилось держать в руках. Держал я их, держал… Минуты две держал, но вынужден был отдать обратно в руки продавцу букинистического магазина в Столешниковом переулке. Такие книги не лежали просто так на прилавке – их держали под стеклом и доставали только потенциальным покупателям. Я был потенциальным покупателем, у которого вечно не хватало потенции, то есть денег. Сначала не хватало стипендии, потом не хватало зарплаты. Три тома «Опытов» стоили шестьдесят рублей. При моей зарплате в сто двадцать пять… Но была у меня надежда, которая была связана с другим, пущинским букинистическим магазином. Он был крошечным, размером с каморку, половину которой занимала продавщица – пожилая, как мне тогда казалось, женщина лет сорока пяти. Забегал я туда почти каждый день, и видя то, с каким усердием я роюсь в завалах и что выбираю, эта добрая женщина стала оставлять мне книжки, которые, по ее мнению, могли меня заинтересовать. Стоили эти книжки недорого. Даже зарплаты стажера в академическом институте хватало, чтобы их купить. Ну, это мне так казалось, что хватало. Жена была на этот счет другого мнения.
Иногда мне доставались настоящие сокровища вроде томика стихов Ронсара или Вийона. Иногда Фукидид или стихи вагантов. Иногда я брал те издания «Литературных памятников», которые кто-то купал в приступе книжной лихорадки, а потом, пролистав, сдавал. Так мне попали в руки стихи Бернарта де Вентадорна и маленькая книжечка стихов в прозе Алоизиюса Бертрана. Как-то раз мне пришлось купить «Жизнь Артемия Араратского», поскольку мне ее оставила продавщица. Книжка была из «Литературных памятников». Она всегда мне их оставляла, а я… не мог ее не купить. Так и лежит где-то до сих пор непрочитанная. Неловко, конечно, перед Артемием Араратским, но теперь-то его уж точно никто не возьмет в букинисте.
Так вот. Снился мне в те поры букинистический магазин, в котором все было – и Монтень, и Тацит, и Ницше, и Бодлер, и все те историки, писатели и поэты, имен которых я даже и представить себе не мог. Там были, насколько я помню, даже книги из библиотеки Ивана Грозного, если не вся библиотека целиком. Там были карты островов сокровищ, старинные гравюры с планами Москвы, с указанием входов в подземелья, где штабелями хранились хорошо упакованные, под толстым слоем смазки, бесчисленные тома библиотеки зарубежной фантастики. Сон мой состоял из двух частей – сначала я долго шел к этому магазину какими-то кривыми и запутанными переулками. При этом я мог и заблудиться, не найти его. Мог увидеть краем глаза, но магазин по какой-то причине не хотел открываться и от меня ускользал, скрывался в переулках. Если же я находил его, то начиналась часть вторая – перебор книг на полках. Части третей – покупки и принесения домой – не было никогда. Почему-то всегда была в этом магазине огромная очередь в кассу или он раньше времени закрывался. Снился мне этот сон несколько лет подряд, а потом перестал. Советская власть с ее вечным дефицитом хороших книг умерла и утащила мой сон с собой в могилу. Буквально через несколько лет пришел интернет, вытащил мой сон из могилы и надругался над ним…
Впрочем, один единственный раз мне удалось наяву заглянуть в книжный магазин моей мечты. В середине восьмидесятых занесло меня вместе с археологической экспедицией в Самаркандскую область, в один из тамошних кишлаков
1. Копали мы там античные курганы. «Мы», конечно, громко сказано. Я «двигал отвалы», выражаясь на жаргоне археологов. Кроме того, в мои обязанности входило наблюдение за нанятыми землекопами, из местных. Была у них такая слабость: прикарманивать себе все интересное, что удавалось извлечь из этой древней земли.
В первый же выходной мы с одним археологом из Ташкента собрались в райцентр, в книжный магазин. Знающие люди сказали, что там можно купить любые книги на русском языке, поскольку из населения там одни узбеки и таджики. Точно так же и в нашем сельском магазине знающие люди покупали итальянские сапоги на платформе и кожаные перчатки на натуральном меху. Пасти овец, собирать хлопок или растить виноград в сапогах на платформе и в перчатках было очень неудобно. Особенно летом, в сорокаградусную жару.
Приехали мы на рейсовом автобусе в райцентр. Правда, не сразу. Сначала заехали в другой кишлак – за родственниками шофера. У них были какие-то дела в городе, но маршрут автобуса через их кишлак не проходил. Не идти же им было за три километра в наш кишлак к автобусной остановке, если они родственники нашего шофера. Я всего этого, конечно, не знал, но мне объяснил шофер, когда я заволновался из-за того, что мы свернули не в ту сторону. Ехали мы долго – минут сорок. Было жарко и очень пыльно, но закрывать окна, спасаясь от пыли, было нельзя – вместе с нами ехало несколько женщин. Надо сказать, что сельские узбечки тогда мыли головы кислым молоком (наверное, и сейчас моют). Волосы у них были прекрасные, заплетенные в толстые косы, которые были сверху покрыты несколькими слоями марли. Марля защищала волосы от мелкой чихучей пыли, но при температуре сорок градусов, и даже чуть выше, пахли эти косы теплым кислым молоком так, что перебивали проникающий в окна автобуса вместе с пылью запах дефолиантов, которыми обрабатывали перед уборкой бескрайние хлопковые поля.
Впрочем, я отвлекся. Мы приехали в город и сразу побежали в магазин. Увы, он оказался закрытым. Была суббота, и продавец, справедливо рассудив, что в выходной день книги никто читать не будет, а будет готовить плов, печь лепешки и пить теплую водку самаркандского разлива, ушел домой или в чайхану. Сказать, что мы опечалились – значит ничего не сказать. Мы опечалились громко, на всю улицу, состоявшую из пяти или шести домов. Проезжавший на велосипеде мимо человек в тюбетейке и стеганом ватном халате на голое тело, поинтересовался у нас – в чем дело. Мы ему рассказали, и он пообещал немедля привести продавца. И привел. Последний, узнав, что мы археологи из Москвы
2, нам искренне обрадовался и тут же снял огромный амбарный замок с двери магазина.
Мы вошли…. Продавец еще и свет не успел включить, как я уже набил половину своего рюкзака книгами. Мой товарищ тоже времени даром не терял. Когда продавец увидел, что мы ему сейчас выполним квартальный план по продаже книг – он открыл подсобку. До сих пор помню этот момент – я достаю из груды сваленных в углу книг маленькую, серую от покрывающей ее пыли книжечку, хлопаю по обложке ладонью, чихаю и вижу серебряные буквы на черном бархате «Испанская поэзия Возрождения». Внутри, на мелованной бумаге, стихи Луиса де Гонгоры, Лопе де Вега, и все это перемежается рисунками, на которых испанские кабальеро в жестких крахмальных воротниках, в пышных штанах, завязанных под коленями бантом, красавицы в кружевных мантильях…
Иногда я просыпаюсь среди ночи, лежу, смотрю на невидимые в темноте книжные полки и думаю – хорошо, когда дети выросли и встали на ноги. За них можно не беспокоиться. С книгами так не получается. Куда им потом, бумажным, идти…
С детьми, если честно, тоже не получается.
1 Совхоз в этом кишлаке был виноградарский. Росли там лучшие во всем Узбекистане сорта кишмиша. Аборигены сушили его, раскладывая тонким слоем на плоских крышах своих глинобитных домишек. В зависимости от сорта кишмиша одни крыши были янтарного цвета, а другие – темно-красные.
В один из выходных дней пригласили нас в гости к уважаемому человеку – главбуху местного совхоза. Главбух был человек образованный, гостеприимный, состоятельный, и ему хотелось поговорить с людьми из больших городов. Не то чтобы мы все горели желанием провести вечер у главбуха, но по правилам археологического тона с аборигенами принято быть в хороших отношениях. Да и консервы нам осточертели.
Взяли мы несколько бутылок водки, ташкентских конфет главбуховым детишкам и пошли. Идти надо было по бетонке. Перед нами по ней проехал трактор «Беларусь» с огромным прицепом из металлической сетки, полным собранного винограда. Задавленный своим весом, виноград не просто плакал, а рыдал сладким соком, и ноги приходилось каждый раз буквально отдирать от дороги. Вслед за трактором с грохотом катил деревянный ящик на колесиках-подшипниках. Ящик был полон чумазых, мелкокалиберных детишек. Сегодня у них был удачный день – они исхитрились незаметно прикрепить свой экипаж к тракторному прицепу, и было им простое деревенское счастье. То прилипая, то отлипая, мы кое-как добрались до двух больших жестяных щитов с наглядной агитацией. На одном из них было написано «Фауны – наши друзья», и были пририсованы такие диковинные друзья, за обладание которыми любой зоопарк мира отдал бы все вплоть до последнего ежа. На втором была лишь короткая надпись «Эконом горючи – дело всенародное»*. Видимо, в этих краях экономить горючее было так же естественно, как не умываться, и потому обошлись без поясняющих рисунков. От этого щита шла тропинка к дому, где нас уже заждались.
У железных ворот бухгалтерской усадьбы нас встретил золотозубой улыбкой сам хозяин и провел в дом. Из двери летней кухни нам улыбнулась такой же сверкающей улыбкой супруга хозяина. Потом его мать. Собственно говоря, золотых зубов не было только у детей и собаки – огромной среднеазиатской овчарки. Тогда вообще была мода на золотые фиксы, а уж в Средней Азии, особенно в сельских районах, состоятельные граждане доводили ее просто до абсурда. Я думаю, что и сейчас доводят, поскольку тамошняя мода ужасно консервативна. К примеру, галоши на босу ногу носят там без малого лет сто и еще будут носить долго. По крайней мере, до экспедиции на Марс, которую нам обещают в первой половине этого века, точно будут носить.
Галоши мы оставили перед входом в гостеприимный дом главбуха. Нас провели в комнату для гостей и усадили на пол, возле накрытого стола. Мне досталось место как раз напротив стены с написанным по штукатурке пейзажем. Чем больше я на этот пейзаж смотрел, тем больше мучился – где я мог его видеть? Я даже умудрился пропустить один из тостов за успех среднеазиатской археологии.
Главбух хитро посмотрел на меня и спросил:
– Что, нравится? Родину вспомнил?
Я промычал что-то невразумительное, а главбух продолжал:
– Немалые деньги уплатил за этот картина. Из райцентр художник вызывал, неделя плов кормил, мешок кишмиш отдал.
Тут самое время описать пейзаж. На всю стену раскинулось поле из тех, что при советской власти назывались «бескрайними колхозными полями». Пшеница колосилась, по краям белели березы, а в центре поля, по электрической железной дороге мчался прямо на зрителя пассажирский поезд. Небеса с редкими облачками пронзительно голубели. Вообще-то картина как картина. Ничего особенного. Смущала только эмблема с колесом и крылышками, нарисованная в небе над поездом. Где я мог все это видеть именно в таком сочетании? Какие-то очень смутные детские воспоминания… Поездка к бабушке в Киев на поезде из Москвы… И тут меня осенило! Как же я забыл! Это была точь-в-точь обертка двух продолговатых кусочков сахара, которые подавали в поездах к стаканам чаю в мельхиоровых подстаканниках. Я никогда, как взрослые, ее не рвал, эту обертку, а аккуратно снимал и хранил до конца поездки. Потом к ней присовокуплялись использованные железнодорожные билеты, а через какое-то время это все выбрасывалось бабушкой или родителями, как ненужный хлам. Им, конечно, ненужный.
Ну, а потом мы выпили за картину, за хозяина, за его гостеприимство, за… Если доведется вам быть в Самарканде или его окрестностях – никогда не пейте местной водки. Черт знает, из чего они ее гонят. Местные виноградные вина куда лучше любой водки. Особенно хороши сладкие. Узбекское полусладкое шампанское и вовсе выше всяких похвал. Но тогда его было не достать – почти все отправляли на экспорт. Как сейчас – не знаю. С тех самых пор я там и не бывал.
* Надо сказать, что наглядная агитация в Узбекистане в середине восьмидесятых была на высоте. Плюнуть нельзя было, чтобы не попасть в какой-нибудь портрет Шарафа Рашидова или Брежнева, или цитату из их речей. Помню, ехали мы на экспедиционной машине по какой-то глухой местности, в предгорьях уже не помню чего, и на вершине какого-то придорожного холмика я увидел сваренную из арматурных прутьев римскую цифру XXIV. Ржавые прутья, по всей видимости, были когда-то покрашены, поскольку местами на них виднелись остатки красной краски. Такой лапидарности позавидовали бы и древние римляне. В середине восьмидесятых этому памятнику было уже полтора десятка лет. Климат там сухой, место глухое – думаю, что и сейчас эта цифра там стоит. И будет стоять даже тогда, когда никто и вспомнить не сможет ни страну, в которой она была поставлена, ни партию, которая велела поставить этот знак в память о съезде, прошедшего за тысячи километров от этого холмика.
2На самом деле среди нас москвичей не было. Были археологи из Ташкента и Петербурга, который тогда еще был Ленинградом. Я был из Подмосковья, но объяснять все эти тонкости в Иштыхане было совершенно ни к чему. Понятное дело, что человек, приехавший из России, приехал из Москвы. Откуда же еще? Все приехавшие из Москвы были земляками и друзьями. Продавец в магазине нам рассказал, что месяц назад к нему приезжали наши друзья из Москвы. Мы понимающе покивали головами, мол, как же, как же…
https://synthesizer.livejournal.com/1932516.html
