У Корнеева заболели зубы. Они у него были плохие с детства. К сорока годам во рту пломб было столько, что хватило бы опломбировать целый товарный вагон. В этот раз было понятно, что пломбами не обойтись – нужен мост. Надо было искать приличного врача. Приличного в том смысле, что сделает хорошо, не сдерет три шкуры и не поставит в погоне за прибылью вместо одного моста два. В платной стоматологической поликлинике ему сразу предложили сделать заодно с мостом и многоуровневую развязку. Стоило все это инженерно-техническое сооружение примерно, как мост «Золотые ворота» через известную бухту.
Корнеев подумал и позвонил младшему брату. Брат Сашка был аудитором, имел собственное дело и только де юре был младшим, а де факто – старшим и относился к Корнееву соответственно. Не снисходительно, но заботливо – как родители, которых у них уже не было. Знакомые дантисты у него, конечно, были, но за деньги, которые были у Корнеева, кандидата филологических наук, они бы, конечно, поздоровались и, даже предложили бы ему чаю… Впрочем, насчет чая уверенным быть нельзя. Сашка обещал подумать и перезвонить в ближайшее время. Через час он перезвонил и сказал:
— Значит так, Павел Петрович. Есть у меня на примете один прекрасный стоматолог. И цены у него божеские. Я с ним договорился. Звать его Павел Иванович Морковников. Он тебе все сделает – и мост, и перила к нему. Только звонить ты ему не будешь. Звонить он тебе будет сам, когда ему будет удобно. Телефон твой я ему дал. Ты понял?
- Понял, ответил Корнеев, - только не понял, почему будет звонить он, а не я. Обычно занятому врачу надо раз двадцать или тридцать позвонить, чтобы он назначил время, а потом еще раз десять напомнить, что ты…
- Потому, - сказал Сашка, не дослушав брата, - что он муж твоей бывшей жены и она ему откусит мобилу по локоть, если узнает с кем он по нему разговаривает, а заодно и мне достанется по первое число.
- Так может ну его на… - начал Корнеев… а про себя подумал, что это очень удобно, когда и первого и второго мужа зовут одинаково – и переучиваться не надо.
- Не может, - строго ответил брат. – Он отличный врач. Моей Таньке сделал такие зубы, которых у нее отродясь не было. Пришлось к ним покупать жемчужное ожерелье и серьги, чтобы все сверкало в унисон. Просто Паша мужик тихий, неконфликтный. Жену слушает и не любит ей возражать. Не молчит, надувшись как мышь на крупу, не думает о ней черт знает что про себя так, что у него на лице это написано крупными буквами, а… Ну, о чем с тобой, неисправимым, говорить. Паша даже книжки читает те, которые ему жена подсовывает – Коэльо там какого-нибудь или стихи вот этой… как ее… Рубальской. Короче говоря, молча читает херню и даже пересказывает жене те места, которые ему как бы понравились. Я говорю «как бы», потому что, между нами говоря, человек он образованный и, когда за ним никто не присматривает, читает что-то умное по истории… по истории…
- По какой истории? - заинтересованно спросил Корнеев.
— Вот пойдешь к нему на прием и спросишь по какой. Кажется, что-то связанное с кулинарией. У него предки из московских купцов, торговавших то ли баранками то ли бубликами. Он про эти то ли бублики то ли баранки знает все и даже больше. Я у него однажды про них спросил просто так, чтобы разговор поддержать – так он мне про одни дырки от бубликов рассказывал полчаса. Даже прочел стихотворение Пушкина «Румяный бублик мой…». Какая там, прости господи, Рубальская… Видимо, он ее действительно любит…
- Кого? – снова спросил Корнеев.
- Ну не Рубальскую же, - засмеялся брат. – Жену твою бывшую, охламон. И не вздумай никому из близких проболтаться о том, что это я тебе посоветовал лечиться у Паши. Иначе меня твоя… то есть Пашина жена убьет.
Морковников позвонил в тот же день, к вечеру. Говорил он тихо, голос у него был мягкий, даже вкрадчивый. Прием назначил на завтра, на десять утра. Завтра у Корнеева был библиотечный день и торопиться ему было некуда.
Помогала Павлу Ивановичу молоденькая сестричка, по виду почти школьница. С ней он был строг, но чувствовалось, что это все в учебных целях. Руки у Паши действительно были золотые. Он даже обезболивающий укол в десну сделал так, что Корнеев, до ужаса боявшийся и этих уколов и вообще стоматологов с их блестящими инструментами, ничего не почувствовал. В особенно неприятные моменты Морковников говорил ему как ребенку: «Потерпи, мой золотой» и Корнеев почти с удовольствием терпел.
Поговорить… Как-то так получилось, что Морковников с Корнеевым сразу перешли на ты, хотя Корнееву показалось, что Паше немного неловко так обращаться к нему и он даже немного розовел от смущения, но буквально через несколько предложений он перестал стесняться. На самом деле, говорил, в основном Паша, поскольку Корнеев почти все время сидел с открытым ртом и лишь время от времени утвердительно мычал. Зубные врачи любят поговорить с пациентами еще больше парикмахеров. Наверное потому, что пациенты зубных врачей умеют слушать куда лучше, чем клиенты парикмахеров.
Совершенно неожиданно оказалось, что Морковников, так же как и Корнеев, сумасшедший библиофил. Библиотека у него была небольшая – тысячи полторы томов, но в ней были издания редкие. Кроме книг о московском купечестве, интересовался Паша… да чем он только не интересовался. Одних романов о жизни римских императоров было в его библиотеке десятка четыре. Теперь Морковникову досталась в «наследство» большая библиотека Корнеева, которую он, уходя, оставил детям.
Книги Корнеев стал покупать, как только в его кармане завелись деньги. У его родителей книг в доме почти и не было – только на маленькой застекленной полке в тумбочке под радиоприемником. Половину этой полки занимала толстенная двухтомная «Война и Мир», которую родителям подарил папин друг на свадьбу. Оставшееся место занимали две книги потоньше, и небольшая вазочка желтого стекла, в которой лежали мамины бусы. Впрочем, по поводу отсутствия в доме книг Корнеев не расстраивался – рядом с его домом была детская библиотека.
Дети приходили в библиотеку, сдавали прочитанные или просто провалявшиеся у них дома две недели книжки, и рылись в книгах, разложенных на прилавке. Тем, кто никак не мог выбрать, библиотекарь Клавдия Сергеевна помогала. Больше трех книжек за один раз брать не разрешалось.
Корнеев читал быстро и три книжки у него оборачивались меньше, чем за неделю. Поначалу ему, как и всем разрешали перебирать только те, которые лежали на специальном столе рядом со входом. Через два или три месяца Паша перебрал их все до единой, и Клавдия Сергеевна стала давать ему книги со стеллажей, стоявших за ее спиной, в зале. Еще через месяц она допустила Корнеева к этим стеллажам.
В первый раз он выбрал себе три самых толстых и самых потрепанных книги. Во-первых, ему казалось что в старых толстых и потрепанных книгах можно найти какие-нибудь секретные пиратские карты, или описание способов получения философского камня, или настоящие заклинания, с помощью которых можно полететь или стать невидимым, а во-вторых… Правду говоря, Корнеев любил прокатиться в трамвае или метро с такой книжкой подмышкой, а пуще того, сесть на свободное от старушек и инвалидов с детьми место, раскрыть книжку и, напустив на себя серьезности, читать. Жаль только, что очков ему не полагалось. Зрением он пошел в маму – оно у него было отменное, хоть и читал он специально самые мелкие буквы, лежа и даже в сумерках.
Иногда, когда родителей не было дома, он брал отцовские запасные очки в тонкой позолоченной оправе и стоял в них перед зеркалом в коридоре с книгой подмышкой. Хорошо получалось, серьезно и по-взрослому, правда недолго, потому, что через минуту начинала кружиться голова, а стоять, зажмурившись в очках, не имело никакого смысла. Если честно, то и с открытыми глазами все было как в тумане.
Первой книгой, которую он не просто полюбил, а заболел ею по-настоящему, была книга для чтения по истории древнего Рима. Тут-то и началась его вторая и, без сомнения, более реальная жизнь, чем та, которой он жил в школе и после нее, на Осенней улице в доме номер сорок два на третьем этаже.
Он читал, и перед ним под грохот военных барабанов и пронзительное пение военных флейт рушилась римская республика, диктатор Луций Корнелий Сулла сидел в бассейне, чтобы уменьшить зуд от своих язв и у Корнеева от них все тело чесалось, Цезарь перед смертью кричал: «Негодяй Каска – что ты делаешь?!» и Корнееву хотелось завернуться с головой в одеяло, как в тогу, и упасть на пол.
Мечтательный от природы, он часто представлял в сценах из жизни древних римлян себя и своих товарищей по пятому «Б». Нет, в императоры он не рвался. Империю он вообще не жаловал. Он был убежденный республиканец. Свою карьеру он видел в мельчайших подробностях: сначала центурион в войсках Сципиона Африканского, отличившийся при взятии Карфагена, потом командир легиона и, наконец, консул... тут выходила заминка. Корнеев хотел быть еще и народным трибуном, как братья Гракхи и никак не мог выбрать между этими двумя должностями. В итоге он решил их совмещать. Было и еще одно препятствие – фамилия Корнеев у консула или народного трибуна… не говоря об имени. Внутри себя Корнеев назывался Публием Корнелием. Именно победоносный Публий Корнелий торжественно въезжал в Рим во главе своего войска и перед его золоченой колесницей вели в цепях плененных учителей математики, ботаники и завуча по воспитательной работе Ираиду Борисовну. Их ждали мрачные и сырые подземелья Мамертинской тюрьмы. Впрочем, Публий Корнелий был добрым и потом приказал бы их помиловать и даже сделать вольноотпущенниками… кроме, пожалуй, завуча. Ей и младшему брату Сашке за исключительную вредность предстояло изгнание. Сашку еще должны были лишить римского гражданства.
… Где-то далеко-далеко, в заброшенном и заросшем диким зубным камнем канале, тонко жужжало сверло, пробираясь в район мозжечка, металлически звякали инструменты и убаюкивающий голос Паши говорил какие-то медицинские слова медсестре.
На первом курсе Корнееву общежития не досталось, и он снимал комнатку площадью в четыре квадратных метра в одном из старых доходных домов в Луковом переулке, на Сретенке. Из окна его каморки был виден вход в книжный магазин на другой стороне переулка. Большую часть из тех денег, что ему присылали родители из дому, он оставлял в этом магазине. Купленные книги он складывал штабелями на широченном подоконнике своего единственного окна. На еду оставалось мало. Корнеев, и без того худой, стал совсем прозрачный. Его квартирная хозяйка, монументальная Нинель Георгиевна, ругала Корнеева за нездоровое, как она выражалась, пристрастие к книгам.
- Это патология, - раздраженно говорила она. - Если б ты столько кушал, сколько читаешь – ты бы уже был толще меня в два раза.
- Патология, - думал Паша, глядя с затаенной ненавистью на необъятную Нинель Георгиевну, - быть толще тебя хотя бы в один раз.
Самое интересное наступало тогда, когда прозрачный Корнеев с мешком книг приезжал на летние каникулы домой, в Кинешму. Мама ахала и бежала накрывать на стол, а папа… хорошо считал в уме, и у него сумма посланных сыну денег и стоимость купленных им книг получались почти одинаковыми.
К тому времени, как Корнеев женился, у него уже была своя небольшая библиотека. В комнате аспирантского общежития для семейных он повесил пять или шесть самых дешевых полок из крашеной в черный цвет жести. Они через пару дней под тяжестью книг прогнулись так, что пришлось ставить подпорки. С этих самых пор у Корнеева появилось любимое занятие – переставлять книги. Всех его книг было около полутора сотен, и расставить их он хотел так, чтобы, к примеру, история не перемешивалась с поэзией или философией. Не очень сложная задача, но не для Корнеева, который был педантом (или занудой, как проще и беспощаднее формулировала жена). Дело в том, что один ряд корнеевских книжных сокровищ принадлежал серии «Литературные памятники», а другой, к примеру, к серии «Исчезнувшие цивилизации народов Востока». Под одной обложкой могла быть и философия, и история, и даже литература. Как тут, спрашивается, быть?! Корнеев страшно мучился, не зная куда определить, скажем, сборник притч Руми – к философским трактатам или на полку с поэзией. А куда, спрашивается, ставить четырехтомник Набокова, который писал и стихи, и прозу? Хоть пополам его рви.
Бывало, жена велит Корнееву пыль протереть в комнате, и он всегда начинает с книжных полок. Возьмет тряпку, проведет ею по корешкам раз, другой… и зависнет, мучительно соображая, как переставить книги так, чтобы поэзия начиналась там, где кончается проза, и тогда бы четырехтомник Набокова… Жена кипела и пенилась, извергалась как вулкан, а Корнеев все стоял и раздумывал. Однажды, когда Анна была готова этой пыльной тряпкой Корнеева удавить, он признался ей, что его мучает. Корнеев думал, что она поймет и…
Когда близнецы Колик и Толик (Коликом Корнеев звал сына Кольку для рифмы) стали ходить в детский сад, жене дали путевку в желудочный санаторий, в Кисловодск. Помогать Корнееву присматривать за мальчишками приехала теща из Питера. Теще было за семьдесят, и она была профессором, специалистом по домонгольской Руси. Помогать присматривать за Коликом и Толиком она могла условно. Скорее, надо было присматривать за ней, чтобы она не забыла выключить плиту или закрыть входную дверь. Несмотря на все это, Корнеев тещу очень любил. Иногда, когда они засиживались за разговорами за полночь, он даже ловил себя на ужасной, как ему казалось, мысли, что именно она его родила, а не мать, которая в каждый свой приезд к Корнеевым спрашивала – почему в доме от книг нечем дышать. Корнеев подозревал, что в детстве их матерей перепутали и настоящей мамой жены…
Теща была специалистом по берестяным грамотам. Однажды она даже написала на бересте поздравление близнецам ко дню рождения. Жила она в Петербурге и время от времени наезжала в Москву по своим ученым делам и заодно повидать семью дочери. Поначалу Корнеев никак не мог взять в толк – как Любовь Дмитриевна к нему относится. Теща была такой вежливой, что даже в тех случаях, когда любая другая теща не удержалась бы, как минимум, от междометия, а то и двух… она деликатно молчала, нагнув седую в химических кудрях голову над своими бумагами. Всегда у нее с собой была какая-нибудь научная статья или монография, или книга, которую писала она или ее многочисленные аспиранты. Как-то раз Корнеев спросил у нее о какой-то берестяной грамоте, описанной в одной из многочисленных тещиных книг. Слово за слово и выяснилось, что зять прочел не одну, а две или даже три ее книги о берестяных грамотах и об искусстве домонгольской Руси. Теща была, конечно, польщена и даже растрогана, но, как показалось Корнееву, еще больше расстроена. На всякий случай Паша быстро переменил тему разговора.
Поздним вечером того же дня, уже засыпая, он поинтересовался у жены – отчего такая реакция у Любови Дмитриевны на простой, ни к чему не обязывающий и ничего не значащий, в сущности, вопрос. Жена зевнула, отвернулась к стене и сказала, что она умирает от усталости и больше всего на свете хочет спать, а не отвечать в первом часу ночи на идиотские мужнины вопросы. Корнеев, знавший по собственному опыту, что к уставшей жене по два раза с одним и тем же вопросом лучше не приставать, тихонько отвернулся в противоположную сторону и стал смотреть на полку с книгами по истории Великой Французской Революции, которая висела на стене как раз напротив их кровати. Если бы Анька знала, сколько он заплатил за купленную у какого-то книжного барыги книгу Манфреда «Три портрета эпохи Великой Французской Революции» ему бы не миновать гильотины. Супруга вообще считала, что в супружеской спальне книг не должно быть. Хотя бы в ней! У ее родителей вся квартира была заставлена книжными шкафами и завешана книжными полками. Даже над ее детской кроватью висела полка с какими-то огромными фолиантами, которые могли упасть в любой момент.
Ну, хорошо, черт с ними, с этими книгами – пусть стоят. Но ведь можно же было поставить не вот эти обтрепанные корешки старых, невзрачных книг и брошюр в серых и коричневых обложках. Просила же она по-человечески Корнеева поставить на полку в спальне какие-нибудь красивые альбомы по искусству Китая или Японии. У альбома по искусству Китая была красивая золотистая обложка с нарисованной на ней тушью черными ветками бамбука – как они прекрасно гармонировали с черными стилизованными сучками на полированной поверхности трехстворчатого румынского шкафа с антресолями… Когда Корнеев уже задремал и видел во сне какие-то огромные тома в переплетах из телячьей кожи с золотым тиснением, жена внезапно повернулась к нему и совершенно бодрым голосом сказала:
— Вот представь, что ты писатель и у тебя даже есть читатели.
Тут она улыбнулась невидимой в темноте улыбкой.
- Тебя читают и спрашивают о судьбе твоих героев, о твоих творческих планах… все, кто угодно, кроме Толика и Колика. Этим двум совершенно фиолетово все то, что ты пишешь.
— Это еще почему?! - с вызовом спросил Корнеев, как будто и в самом деле был писателем.
- Да потому, что ты, Паша, никогда не был в шкуре писательского ребенка. Никогда тебя не заставляли изо дня в день сидеть тихо или ходить на цыпочках, пока мать пишет очередной роман или рассказ, никогда тебе не запрещали приводить друзей домой, чтобы перевернуть там все вверх дном, никогда… - жена помолчала несколько секунд, - …ты не ждал мать по нескольку месяцев из экспедиции… каждый год ждал… Да гори она синим огнем вся эта береста!
Тут Корнеев понял, что наступил такой момент, когда лучше всего заснуть. И сделать это как можно быстрее. Он осторожно погладил жену под одеялом по какой-то нейтральной полосе вроде руки, осторожно поцеловал ее в теплое круглое плечо и задышал так размеренно, что никакому метроному и не снилось.
На следующее утро Корнеев, Толик, Колик и Любовь Дмитриевна проводили жену, мать и дочь в санаторий и стали мужиковать, как потом описала их трехнедельное свободное плавание корнеевская мать.
Уже к вечеру первого дня этого плавания теща принесла в подарок зятю из букинистического магазина в Столешниковом переулке антикварный том Жюля Дюпюи «Битва у пирамид» издания пятнадцатого года в прекрасной сохранности. Посмотрев на немного потертую обложку из телячьей кожи, на которой золотом было вытиснено название, Корнеев сразу подумал – о чем его спросит жена, когда увидит «Битву у пирамид» на полке? Тут придется отвечать как в школе – полным ответом. Ответов придется дать, как минимум, семь, не считая дополнительных. Первый – на что уходят те, мягко говоря, небольшие деньги, которые Корнеев два раза в месяц приносит домой. Второй – во что обошлась семейному бюджету египетская экспедиция Бонапарта? Это вопрос из тех, которым на экзаменах заваливают. Третий – повтор второго, но уже с восклицательным знаком после вопросительного. Четвертый – куда все это ставить? Пятый – книги нас выживают из дому. Куда нам всем идти? Шестой – нам всем идти на улицу, а ты останешься переставлять свои книги с полки на полку и сдувать с них пыль? Седьмой, который был уже не вопросом, а советом самой себе – семь раз подумай, прежде чем выйти замуж…
- Любовь Дмитриевна… - промямлил Корнеев. Помолчал и добавил:
- Огромное вам спасибо за подарок… Потом еще помолчал и вздохнул:
- Когда приедет Аня…
Теща хитро посмотрела на Корнеева и сказала:
- Ты уже большой мальчик, Паша. Придумаешь что-нибудь. Семейная жизнь предполагает умение выкручиваться из разных ситуаций. В конце концов спишешь на меня…
Из поликлиники Корнеев и Морковников вышли вместе, поскольку пациентов у Паши в этот день больше не было. Трамвай, на котором Морковников ездил домой с работы, показал им свой хвост, ждать его не хотелось и он решил идти домой пешком, поскольку жил в двух или трех кварталах от работы. Корнеев вызвался его немного, буквально до поворота, проводить. Говорили все о том же - о книгах и о московском купечестве, потомком которого был Павел Морковников. У Паши даже сохранился старинный альбом середины девятнадцатого века, в котором его прапрадед нарисовал шуточный герб их семьи в виде бублика, обсыпанного маком и с голубиными крылышками. Говорили о букинистических магазинах, о запахе старых книг, о планшетах и ноутбуках, в которых помещаются целые библиотеки, о сетевых книжных магазинах, в которых не видно ни полок, ни покупателей, ни продавцов, ни живых книг, а есть только мертвые немые электронные копии…
Жена позвонила Морковникову в тот момент, когда оба Павла, засев в какой-то придорожной забегаловке, попросили официантку принести им еще по пятьдесят водки и по бутерброду со шпротами. Паша, как только услышал голос жены, сразу посерьезнел, и заторопился домой. Стали прощаться и Корнеев вдруг вспомнил, что в оставленной жене и детям библиотеке, была у него очень редкая монография «Русские кондитеры конца девятнадцатого и начала двадцатого века» с многочисленными гравюрами и цветными литографиями. Издали его крошечными тиражом перед самым развалом Советского Союза. Не то, чтобы Корнеев интересовался историей русских кондитеров, нет. Просто ему понравились гравюры с бубликами, фигурными печеньями и сдобными сухарями. Чтобы жена не ругала его за покупку книги совершенно бесполезной в домашнем хозяйстве, он спрятал ее (не жену, а книгу) на одной из книжных полок за первым рядом книг и забыл навсегда. Теперь книга всплыла в памяти, и он хотел рассказать Паше в какой комнате, в каком шкафу и на какой полке…, но Паша уже убегал и обещал позвонить Корнееву сам, как только придет домой. Он позвонил через полчаса и Корнеев, уже ехавший в полупустом трамвае домой, стал ему объяснять, размахивая руками, где искать книгу. Слышно было плохо, так как трамвай все время поворачивал и повизгивал колесами. Все же, сквозь это повизгивание Корнеев расслышал, как Пашина жена его спросила:
- С кем ты там разговариваешь, милый?
- Пациент звонит, - отвечал Паша. – У него болит зуб, который я запломбировал.
Брат Сашка не обманул. Через полтора месяца у Корнеева во рту был новый мост. Обошлось все в такие небольшие деньги, которые были даже у кандидата филологических наук. На последний прием Павел Петрович принес Павлу Ивановичу деньги, бутылку коньяка и двухтомник Вильяма Похлебкина «Бублики и баранки в религиозных обрядах древних славян». Как только Паша открыл рот… Корнеев перебил его:
- Ты уже большой мальчик, Паша. Придумаешь что-нибудь. В крайнем случае спишешь на меня. Скажешь, что разгребал завалы и случайно нашел. Да черт с ней… с книгой этой. Ты мне лучше вот что скажи: послезавтра в музее русского предпринимательства будет лекция о российских кондитерских династиях начала двадцатого века. Я нас с тобой записал на всякий случай на сайте музея. Зал у них маленький. Ты сможешь уйти с работы так, чтобы…?
https://synthesizer.livejournal.com/1928767.html
