им хочется остыть перегореть
но кто позволит лампочке остынуть
когда желая людям умереть
поганить воздух выползут машины

и недовольный ставкой азиат
и витязь в оболочке славянина
горизонтально выстроятся в ряд
как клавиши во рту у пианино

и будут шевелиться как в кино
про скрипача собаку и мартышку
покуда забивая домино
не опрокинет траурную крышку.

поди-ка не в лаптях
вышагивают гордые
сосульки на снастях
позвякивают твердые

не выше сапога
сутулилась не охала
олении рога
соколику отгрохала

казоту же смешно
от лебединой чванности
в субботу же грешно
кому-то чемодан нести

предсказывает тасс
большое сов падение
такие вот у нас
бывают совпадения.




*

по версии районного джи-кью
походкой перспективного спортсмена
он радует соседей и семью
эскизами казарменных карденов

преображен - особые штаны
береточка по черепу и масти
и если кто-то молвит - бог войны
родители запрыгают от счастья

попробуй кто шепнуть плюгавый хам
поймают за язык хамелеона
за белочки отцов и танцы мам
не жди пощады от наполеона.



*

от истерики родительской
бьет родимец малыша
у его превосходительства
адмиральская душа

изнуренные нервозностью
члены взрослые семьи
позволяют себе возгласы
как в кино мальпертюи

зубы желтые как финики
вырастают за версту
словно формулы алхимика
у алхимика во рту.

кто-то млеет а кто-то мечется
как приезжий в сетях поноса
человечество не излечится
от наследственного склероза

безболезней будет избавиться
от ненужных познаний сора
чем пустым истуканом славиться
изнывая в цепях запора

повторяя агонизируя
для меня нет тебя прекрасней
под транслируемый аль-джазирою
репортаж о собственной казни

словно солнце по слову навина
в голове замирает шум
как какого звали державина
гавриил михаил наум.

грусть материнская
часы отцовские
горят рубинами
под этим соусом

обиды мнимые
как тень над инсмутом
невыносимые
пока не вынесут

как сын начальника
в берклийском кампусе
сперва стесняется
ну а потом как все

танцует новое
плюет на старое
клюкой кленовою
сшибая статусы

мала дистанция
до белых тапочек
одни останутся
зонты да шляпочки.

отношение к чистой посуде
унаследовав вместе с едой
сыновья слесарей рвутся в люди
увлекая людей за собой

говоря о небесном гимнасте
об особом пути говоря
патриархи слесарных династий
берегите инстрУмент царя.

и задумчиво так по-ночному поют
пожилые ровесники хором
суеверные жены на землю плюют
неразбавленным чешским ликером

тормозит катафалк замедляется речь
мундштуком затыкая валторну
похоронная плесень томительных встреч
оплывает обложкою бёрна

но проворно взбежав от макушек до пят
изнутри пробирая ознобом
неожиданно трубы во тьме протрубят
манекен щеголяя обновой

улыбнется вдове продолжая стоять
подражая гримасою оззи
тридцать три оборота потом сорок пять
максимальные семьдесят восемь.

твердил вандалом телефонным
и тут же поправлял родитель
словно название иконы
вы не убейте а найдите

но на лице в воде парящем
глаза и губы не открылись
лицо не стало говорящим
одни лишь жабры пузырились

старик давно хранил катушку
где были записи гранд фанка
и сквозь отдушину старушка
кивала шляпою-поганкой

она во сне сама играет
не в силах клавишу нажать
вместо припева повторяет
я передумала рожать

и в неживое время года
сквозь люки оссуарных чакр
фантом отверженного плода
скользит как вытравленный якорь

чтобы упасть достигнув впадин
неуправляемого мозга
подняв с песка пугливых гадин
из флегмы и ушного воска.




*

На яву иль во сне - ну какая тут разница? - с явным отвращением к продюсерам, произносит Аркадий Северный, вынужденный потрафлять вкусам фраеров-трансвеститов, экранизирующих свои фантазии руками гениальных аутсайдеров.

Ляпнуть "моя папа - пацан" зачатаый при Никите стеснялся.

Правнуку будет куда проще признаться "мой батя - трансгендер" в более пестром и менее мелочном мире натурального, а не ролевого братства людей.



*

Если риторика кларнета и струнных в легкой музыке тридцатых служила путеводителем по телу партнера для ослепленных страстью, то всякая попытка воскресить электрические пассажи и спазмы рождает лишь горловое звукоподражание одиноких людей, не способных извлечь то же самое с помощью пальцев.

Одно дело, когда реальный предмет заслоняют образы идеала, и совсем другая судьба у тех, кто принимал сгущение темноты за торжество уравниловки между мастерством и впечатлительностью.

Случись второе пришествие, они и тут будут перечислять в своих репортажах где болит и что болит, пустив для отмазки поверх нытья алиллую, как в польском фильме "Встреча со шпионом".

Началось это не вчера, но эксплуатация скрытых дефектов стала приносить дивиденды сравнительно недавно.

Нам много об этом рассказывал политолог Яичко (фам. изм.), ныне маститый американист, которого мы консультировали в течении пятнадцати лет. После аннексии Крыма его и след простыл.

Этот, не лишенный артистизма человек очень смешно изображал своих коллег под дверью конкретного кабинета - уролог, проктолог, андролог, и всё это были люди заслуженные, те, кому удалось переформатировать свои крайне правые взгляды в более корректную модель, примерно как Бунюэлю все тот же одиозный "Триумф моли".

Правда, среди кобыл и оглобель, перезиговавших себе лучшие годы жизни, так и не видать соперниц неразборчивой Лени, а среди болезных каппелевцев и дроздовцев совсем не пахнет бунюэлями.

И вообще, на фоне этого лазарета даже поручики Дяди Миши Гулько выглядят героями очерков А. Ветлугина и романов Атамана Краснова. Впрочем, вся суть белого движения централизована в одном абзаце одним из его характернейших участников:

- Что за крики, — крикнул поручик Пилёнкин, и, схватил одну из рук пытаемого. У него нервы есть? Сукин сын! Я ему покажу нервы, нашего брата расстреливал, скотина! Подержи, Вонсяцкий, руку, — скотина, ревёт еще.

Больные должны жаловаться лечащему врачу, а не читателю.

*

присмотримся к этой славянке
в футболке с товарищем че
похожем на обезьянку
у статуи на плече

советует с того света
чудесный поэт смеляков
чьи строки чудовищным летом
струили сто сквозняков

присмотримся к славянину
который уже не мил
зеленому крокодилу
в румянах её белил

пускай для кого-то отпуск
пора престижных знакомств
а кто-то ныряет в водку
из импортных пиджаков

славяне скупают путевки
и едут судьбе назло
плетут марсиане веревку
как соло своё козлов.

*

там ли сложено так ли вымыто
не испортилась ли икра
зубы вынуты яма вырыта
подмосковные вечера

отбивают охоту всякую
достучаться им до небес
подмосковные вечно акают
как фанкующий черный бес

постановкой тевье-молочника
не погасишь пожар сердец
и в программе для полуночников
все о том же дудит стен гетц.

кто-то ставит точки в каждой строчке
знать клавиатурой обеспечен
а орел в темнице-одиночке
мысленно выклевывает печень

кто-нибудь возникнув из могилы
чешет через город вечной ночи
в доме где полным-полно винила
сын отцу выкалывает очи

как папаша отчиму на фото
протыкал с иголочки костюмчик
в детстве с головою бегемота
напевая мурку под кочумчик

так его застукала маманя
со спины подкралась точно урка
тапочкой турецкою тараня
обругала мальчика придурком

от побоев этих у подростка
обострились головные боли
голосом богини перекрестка
лаял он слова как в рок-н-ролле

принято со всхлипами с икоткой
насылая немощи и порчу
млея над испорченною фоткой
ожидал когда начнутся корчи

возится электрик со столбами
матеря причуды ненормальных
обнаружив кладбище с гробами
вкопанными в землю вертикально.

помню мать её звали
парикмахер лариса
был бы мальчик
назвали бы в честь глазунова
а теперь этот мальчик
меня как бориса
запугать норовит
старика годунова

но заместо него
одноглазое лихо
неспроста проклинал
совмещенные браки
санузлы и комбайны
явилась чувиха
а за нею пришли
стариковские страхи

ненормальный попроще
замахнется остынет
или пустит слезу
коль прикрикнуть сурово
дочь от первого брака
ненавидит россию
ненавидит евреев
сынок от второго

как любил я когда-то
твистовать до рассвета
собирал ливерпульские
шумные шейки
а теперь
как у трупа в зубах сигарета
полыхает бедра
поврежденная шейка

веет зеленью от
толстокожих обоев
на груди талисман
рыболовною снастью
открывает тайник
пожилая изида
вместо долларов
шаря где осириса части.

а юре всё равно
он вылетел давно
туда где всяк мечтает приземлиться
под каждым кимоно
пульсирует оно
сверкая как воскресная столица

планета обезьян
упрятана в карман
пигмея в бронированной машине
и падают в фонтан
делон и трентиньян
под тиканье курантов на камине.

поглядывает мать
на всех троих детей
не помня что она
и есть троих детей

и есть готовить есть
зубрить слова молитвы
похожие на зуд
отца электробритвы
поесть и снова сесть
на прежнее сиденье
в груди иссосанной
фиксируя гудение

полупроводников
ведь там проводники
а в комнате соседней
блеют старики

а сын ведет отца
на выставку пластинок
папаша как овца
не попадет в ботинок
мечтая о рожке
особого размера
у сына в рюкзаке
портянки старовера

кому-то блоу ап
кому-то теорема
нет ласковее лап
слепого полифема

кому-то теренс стемп
кому-то джули кристи
не киснут в кислоте
отрубленные кисти

собака не берет
кистей не растворяет
лишь задом наперед
молитву повторяет

квинтет семейственный
распределив тунца
покуда водит сын
по ярмарке отца.

сын работает диджеем
дочь четыре языка
зять похожий на еврея
смерть моя уже близка

от сатира до собаки
грань трагически узка
путь теряется во мраке
чую запах тупика

о последней электричке
сто четыре паренька
как больные пишут в личку
смерть моя уже близка

как директор магазина
на тверскую выхожу
и под якова-раввина
я от ужаса пляшу

мне подмахивают дети
наторелые в смертях
мы продолжим на том свете
эти танцы на костях.