*

лишь суета последних лет
сжимая дружески запястья
подсказывает - flat to let
в картине "Тридцать три несчастья"
с одной знакомой увидав
произнесли запоминая

и жизнь была совсем иная...

как дрессированный удав
ползла
по графику линяя
себя хотелось сжечь дотла
но - ничего в ней не меняя.

*

лишь суета последних лет
сжимая дружески запястья
подсказывает - flat to let
в картине "Тридцать три несчастья"
с одной знакомой увидав
произнесли запоминая

и жизнь была совсем иная...

как дрессированный удав
ползла
по графику линяя
себя хотелось сжечь дотла
но - ничего в ней не меняя.

*

Это произошло с ним на прогулке в осенней аллее, в конце которой был кинотеатр, где Мельников смотрел цветной фильм по рассказу Роберта Шекли, с Мишелем Пикколи и Мари-Франс Писье в главных ролях.

В тот день, тоже осенний, тридцать три года назад, Мельников был с невестой. Фильм ему не понравился, потому что Пикколи, нервничая, срывал с головы паричок и закуривал, в точности как его невеста - он случайно застал ее за этим занятием в телефонной будке.

Чтобы как-то ослабить и погасить этот образ, Мельников принялся занимать себя праздными размышлениями на тему, а вот говорил ли кто-нибудь в начале ПиккОли вместо ПикколИ - ведь фамилия итальянская, или какая она там еще - корсиканская. Однако образ лысого, лобастого актера с характерными бровями, наоборот, делался еще отчетливей и ярче. Мельников видел гигантские клубы дыма на экране, и алый конец сигареты размером с кулак, то есть с человеческое сердце. Крутили хорошую копию.

Осознав, что это, в отличии от обид, нанесенных той невестой, ему вовек не забыть, Мельников, принимая правила игры, диктуемые ему теперь не извне, а из самого центра того, что находится у него на плечах, стал напевать, сперва про себя, а затем и вслух:

ПиккОли, пиккОли, дай воды напиться!.. время от времени срываясь на короткий, но искренний - редкость в его возрасте, хохот.

Я веду себя как Передонов, строго вымолвил он перед входом в винную лавку, и снабженные фотоэлементом зеленые двери молча распахнулись перед ним.

На следующее утро, он и не сомневался, что так оно и будет, Мельников безостановочно напевал "пикколи-пикколи", собственно, это были первые слова, какие он произнес, лежа с закрытыми глазами.

После обеда ему удалось удалить, точнее заменить корсиканскую фамилию на кое-что другое, более раннее.

"СиЯвуш, СиЯвуш, дай воды напиться!.." слышалось сквозь кашне из уст человека в той же аллее, где он бродил вчера.

Но и это не помогло.

*

Клавишник помнил те места и команды, откуда басиста либо выгнали, без скандала, честно вытерпев испытательный срок, либо те, где ему отказали сразу.

Мест таких было немного.

Клавишнику было в точности известно, каким образом очутился в этом заведении каждый участник ансамбля. Более того, он прекрасно знал, как здесь оказался, за что сюда попал и он сам.

Марамоев, что в принципе не так важно, в коллективе не было, хотя кому как.

Гитарист был не тупее ударника и не бездарней басиста, но выглядел глупее остальных из-за свойственной гитаристам моложавости. Откуда-то у него был ребенок, у него был какой-то слух, собственный, выкупленный у окончательно спившегося коллеги "аппарат", и выпивал он на работе, надо сказать, меньше всех.

Все надежды клавишника были на взрослеющую дочь - волчицу в овечьей шкуре, в любую минуту готовую, об этом ему маякнул знакомый чекист, "съебаться отсюда любой ценой".

Куда? Та хоть в Югославию - клавишнику смутно импонировала эта страна-ресторан с бандитами и злым усатым бабьем в пилотках своих боевых товарищей.

Он видел себя на летней веранде, под гроздьями чеснока, одного, без отнимающих его парнус говнюков, поющим какую-то слащавую гадость об отце, так и не пришедшем с войны, за чужие, непривычные бумажки, которые обменяет на доллары и заживет еще лучше, и проживет еще дольше - как почти все люди, выучившие в детстве много нот, он легко умел писать сочинения, мыслил литературно.

Под разговоры бездарнейших ничтожеств про Джино Ванелли (его интересовал только Чик Кориа) он видел себя в зеркале на торцовой стене оркестровки, машинально ощупывая сквозь карман те рубли, что уже через час придется делить поровну с чужими ему людьми.

*