"Но я потянул такой длинный проект на много-много лет - подтягивать первый ум. Один из подпроектов этого направления моей деятельности - научиться игре в компьютерные игры жанра "квест"."
http://mashilial.livejournal.com/10027.html

Я вспомнил, что творчество сейчас называют креативностью, и что креативность - это создание нового без творчества, за счет комбинаторики.

Комбинаторные умения, которые были довольно плохо развиты в прошлые века, выходят на первое место. Школа Альтшуллера по развитию творческих способностей, например, учила свободному комбинированию (ну, кроме прочего).

И захотелось представить компоненты современного ума. Какие его ценные составляющие. Ведь ум - это штука социальная и многосоставная, никакого ума как отдельности нет (я не буду спускаться в глубь веков до нуса, я только о том, что называется умом сейчас). Вот креативность с комбинаторикой. Вот критическое мышление, это фильтр - умения фильтровать инфу, умение видеть проверяемые источники и прочие дела. Вот логика, она, кажется, все же входит в современный ум, хотя и каким-то особенным боком. Вот умение считать, в прежние времена числа были едва не метафорами и могли значить "очень много", "больше чем ты можешь представить" и "несколько", сейчас счет используется иначе - при виде баланса суммирование компонент обязательно, это не побочная к чтению операция, а входящая в чтение. Так что в ум входит и счет, и примерная прикидка размерности, скажм, и оценка примерного размера - приблизительная калькуляция.

От компьютерных игр уверенно развивается особенная квестовая составляющая ума. Это прежде всего умение читать текст как квест - выхватывать из текста то, что нужно для квеста. Главное в квесте - его видеть, различать за мишурой прочей информации именно скелет квеста, его условия и критерий закрытия. Ухватить чем квест закрывается очень важно, и не повестись на всякую риторику - четкий список условий. Тут же лабиринтные умения - выделение нескольких путей к цели, оценка условий выполнения в связи с условиями прохождения.

Еще - умение редуцировать. Когда из видео или красочного текста выхватывается именно то, что в сухом остатке является условием квеста или набором комбинирующихся единиц - вот это. Можно назвать умением элементаризма, выделение комбинативных единиц в любых, самых сложных и мутных средах. Конечно, все эти умения не нейтральны - человек теряет способность видеть контекст и различать цвет тех мутных сред, зато он из них великолепно выдергивает комбинирующиеся элементы.

Конечно, память. Память на выпавшие в комбинаторике и предъявленные комбинации элементов, память на встречающиеся случаи. Тут же внимание. В ум входит внимательность, умение "не зевать". Довольно большой объем единовременно располагаемого внимания, способное охватить комбинаторику выпадающих элементов. То есть внимание к всяким оттенкам и риторике исчезает, потому что не хваетает объема для ухватывания самой комбинаторной схематики. И наоборот, в отличие от прошлых культурых эпох развивается умное умение ухватывать в самых сложных сочетаниях эту комбинаторику, и там, где прежний человек потерялся бы или нужны были специальные таланты карточного шулера - современный человек на высоте своего ума.

Что еще? Какие еще особености ума, составляющие его?

http://ivanov-petrov.livejournal.com/2074474.html

https://ivanov-petrov.livejournal.com/2074186.html

http://ivanov-petrov.livejournal.com/2074186.html

Интересно представить возможность теоретической системы, несколько отличающейся от современной.

Чтобы представить совместимость той или иной теоретической системы и наблюдаемого многообразия, важно ответить на вопрос: может ли быть повторен данный таксон. Повторяемость элементов – важный признак системы. Одно дело – когда таксоны все уникальны и никогда не повторяются, другое – если таксоны повторяются и взаимозаменимы. Например, закон периодической системы химических элементов имеет дело с очень повторяемыми элементами – атомы химических веществ считаются идентичными. Физические законы имеют дело с еще более однотипными элементами – элементарные частицы лишены индивидуальности. А что с биологическими таксонами?

Ситуация далека от ясности, поскольку этот вопрос не слишком исследован. Сама постановка вопроса выдвигает требования к теоретическому конструкту, использованному в ответе. Например, если теория принципиально выстроена так, чтобы невозможно было в ее рамках представить повторяемость – то повторяемости и не будет. Но не потому, что ее нет совсем, а потому что это следствие работы теоретического аппарата. Скажем, если говорить о том, что таксоны возникают строго монофилетическим путем и для отождествления таксона мы используем только критерий происхождения, сам теоретический аппарат не позволит говорить о повторах. Наша теория, с помощью которой мы объясняем мир, в данном случае создает неповторимость таксонов – это значит, в свою очередь, что с помощью такой теории нельзя отвечать на такой вопрос.

Cуществут общепринятое мнение относительно уникальности таксонов, произошедших монофилетическим путем. Обосновывается через неповторимое сочетание случайностей, которое крайне маловероятно. Противоположный взгляд находит подтверждения в самых разных частях опыта. Это и горизонтальный перенос, и некоторые примеры, трактуемые как слияние видов. Сложная категория вида, вместе с полувидами, двойниками и прочим хозяйством, примеры, когда некие формы воспринимались как разные виды, а потом было признано, что это один вид, что не исключает реального процесса оъединения при гибридизации - в общем, примеров много. Если же речь о таксонах более высокого ранга – семействах, отрядах – выше – может быть, есть основания полагать, что они в большой степени взаимозаменимы и тем самым мало индивидуальны. Может бть, один и тот же отряд может произойти неоднократно, такие примеры тоже иногда обсуждаются. Обоснование – многочисленные случаи параллельного развития высших таксонов (орнитизация, маммализация, артроподизация и т.п.). Высшие таксоны образуются согласованным развитием множества признаков, в сложных системах случайное сочетание признаков, комбинативная изменчивость запрещены – значит, число возможных сочетаний невелико, пространство осуществляемых возможностей много меньше пространства логических возможностей, и один и тот же таксон может возникать несколько раз. Это по крайней мере не бессмысленная точка зрения. Скажем, для прокариотных организмов она выглядит весьма обоснованной. Или, зайдя с другой стороны - все парафилетические таксоны можно считать свидетельством повторяемости, а парафилетичность, по некоторым оценкам, достигает 80%.

Это понимание возможно, если принимать таксоны как определенные устойчивые организации разного уровня сложности. Если же считать таксоны случайным конгломератом признаков, вопрос становится бессмысленным. Как только мы различили два семейства, они не тождественны и даже не сходны, пока семейство одно – оно самотождественнно, теряется сам предмет обсуждения. То есть представление таксона высшего уровня как случайной совокупности синапоморфий возможно до тех пор, пока вообще не стоит задача оценки уровня сходства двух разных таксонов. После возникновения такой задачи идет сравнение, выявление общих сходств, оценка их важности, значения – для устойчивого наследования, для функционирования биологических индивидов (функциональная оценка или оценка онтогенетической устойчивости), и в любом случае образуется представление, что какие-то высшие таксоны очень близки, почти тождественны, за исключением случайных и незначительных различий, а какие-то – существенно различны.

Если мы сможем оценивать или даже измерять повторяемость того или иного таксона, получится интересный инструмент. Разумеется, нет необходимости обязательно пользоваться термином «таксон», можно избежать конфликта с определенным теоретическим аппаратом, используя иные термины – организация, экологическая форма и пр. Тут важно не попасться на следствия неиспользуемого аппарата – если мы говорим «организация» специально для того, чтобы не мучиться с диктуемой теорией уникальностью монофилетических таксонов, то не надо потом, задним числом протаскивать уникальность организации через ее происхождение.

Оценки повторяемости могут делаться разным способом – можно подсчитывать число монофилетических линий, попадающих в ту или иную организационную форму (допустим, означенную экологически). Или смотреть плотность парафилетически определенных таксонов относительно монофилетической системы. Или число гомологий, скрытых под общим аналогическим сходством. Или с помощью правила Кренке – насколько далеко в таксономической системе оказываются нормы, являющиеся уродством для данного таксона. В общем, почти каждый крупный теоретический аппарат имеет средства обозначить эти две разные вещи и некоторым образом оценить повторяемость.
Потом можно пытаться набросить полученные результаты о повторяемости на общую систему и прикинуть, что и где повторяется чаще.

В рамках современной науки исследования пошли иным путем. Повторяющимися элементами принято считать молекулярную составляющую, прежде всего гены (хотя есть масса свидетельств, что они также не вполне повторяются). И отсюда идет развитие неорганизменной биологии. Если же пытаться выстроить организменную, не обойтись без вопроса о повторяемости. Насколько плодотворным может быть представление о неуникальности таксонов, сказать трудно - вместо маргинальных примеров хорошо иметь развитую теорию, которую тогда можно пробовать сопоставить с принятой по предсказательной силе, по обширности объяснений.

https://ivanov-petrov.livejournal.com/2073959.html

Интересно представить возможность теоретической системы, несколько отличающейся от современной.

Чтобы представить совместимость той или иной теоретической системы и наблюдаемого многообразия, важно ответить на вопрос: может ли быть повторен данный таксон. Повторяемость элементов – важный признак системы. Одно дело – когда таксоны все уникальны и никогда не повторяются, другое – если таксоны повторяются и взаимозаменимы. Например, закон периодической системы химических элементов имеет дело с очень повторяемыми элементами – атомы химических веществ считаются идентичными. Физические законы имеют дело с еще более однотипными элементами – элементарные частицы лишены индивидуальности. А что с биологическими таксонами?

Ситуация далека от ясности, поскольку этот вопрос не слишком исследован. Сама постановка вопроса выдвигает требования к теоретическому конструкту, использованному в ответе. Например, если теория принципиально выстроена так, чтобы невозможно было в ее рамках представить повторяемость – то повторяемости и не будет. Но не потому, что ее нет совсем, а потому что это следствие работы теоретического аппарата. Скажем, если говорить о том, что таксоны возникают строго монофилетическим путем и для отождествления таксона мы используем только критерий происхождения, сам теоретический аппарат не позволит говорить о повторах. Наша теория, с помощью которой мы объясняем мир, в данном случае создает неповторимость таксонов – это значит, в свою очередь, что с помощью такой теории нельзя отвечать на такой вопрос.

Cуществут общепринятое мнение относительно уникальности таксонов, произошедших монофилетическим путем. Обосновывается через неповторимое сочетание случайностей, которое крайне маловероятно. Противоположный взгляд находит подтверждения в самых разных частях опыта. Это и горизонтальный перенос, и некоторые примеры, трактуемые как слияние видов. Сложная категория вида, вместе с полувидами, двойниками и прочим хозяйством, примеры, когда некие формы воспринимались как разные виды, а потом было признано, что это один вид, что не исключает реального процесса оъединения при гибридизации - в общем, примеров много. Если же речь о таксонах более высокого ранга – семействах, отрядах – выше – может быть, есть основания полагать, что они в большой степени взаимозаменимы и тем самым мало индивидуальны. Может бть, один и тот же отряд может произойти неоднократно, такие примеры тоже иногда обсуждаются. Обоснование – многочисленные случаи параллельного развития высших таксонов (орнитизация, маммализация, артроподизация и т.п.). Высшие таксоны образуются согласованным развитием множества признаков, в сложных системах случайное сочетание признаков, комбинативная изменчивость запрещены – значит, число возможных сочетаний невелико, пространство осуществляемых возможностей много меньше пространства логических возможностей, и один и тот же таксон может возникать несколько раз. Это по крайней мере не бессмысленная точка зрения. Скажем, для прокариотных организмов она выглядит весьма обоснованной. Или, зайдя с другой стороны - все парафилетические таксоны можно считать свидетельством повторяемости, а парафилетичность, по некоторым оценкам, достигает 80%.

Это понимание возможно, если принимать таксоны как определенные устойчивые организации разного уровня сложности. Если же считать таксоны случайным конгломератом признаков, вопрос становится бессмысленным. Как только мы различили два семейства, они не тождественны и даже не сходны, пока семейство одно – оно самотождественнно, теряется сам предмет обсуждения. То есть представление таксона высшего уровня как случайной совокупности синапоморфий возможно до тех пор, пока вообще не стоит задача оценки уровня сходства двух разных таксонов. После возникновения такой задачи идет сравнение, выявление общих сходств, оценка их важности, значения – для устойчивого наследования, для функционирования биологических индивидов (функциональная оценка или оценка онтогенетической устойчивости), и в любом случае образуется представление, что какие-то высшие таксоны очень близки, почти тождественны, за исключением случайных и незначительных различий, а какие-то – существенно различны.

Если мы сможем оценивать или даже измерять повторяемость того или иного таксона, получится интересный инструмент. Разумеется, нет необходимости обязательно пользоваться термином «таксон», можно избежать конфликта с определенным теоретическим аппаратом, используя иные термины – организация, экологическая форма и пр. Тут важно не попасться на следствия неиспользуемого аппарата – если мы говорим «организация» специально для того, чтобы не мучиться с диктуемой теорией уникальностью монофилетических таксонов, то не надо потом, задним числом протаскивать уникальность организации через ее происхождение.

Оценки повторяемости могут делаться разным способом – можно подсчитывать число монофилетических линий, попадающих в ту или иную организационную форму (допустим, означенную экологически). Или смотреть плотность парафилетически определенных таксонов относительно монофилетической системы. Или число гомологий, скрытых под общим аналогическим сходством. Или с помощью правила Кренке – насколько далеко в таксономической системе оказываются нормы, являющиеся уродством для данного таксона. В общем, почти каждый крупный теоретический аппарат имеет средства обозначить эти две разные вещи и некоторым образом оценить повторяемость.
Потом можно пытаться набросить полученные результаты о повторяемости на общую систему и прикинуть, что и где повторяется чаще.

В рамках современной науки исследования пошли иным путем. Повторяющимися элементами принято считать молекулярную составляющую, прежде всего гены (хотя есть масса свидетельств, что они также не вполне повторяются). И отсюда идет развитие неорганизменной биологии. Если же пытаться выстроить организменную, не обойтись без вопроса о повторяемости. Насколько плодотворным может быть представление о неуникальности таксонов, сказать трудно - вместо маргинальных примеров хорошо иметь развитую теорию, которую тогда можно пробовать сопоставить с принятой по предсказательной силе, по обширности объяснений.

http://ivanov-petrov.livejournal.com/2073959.html

Ну хорошо, давайте о насущном. Вот вспыхивает яркая вспышка - зажглась лампа, взошло солнце. В глазах зеленые круги. Дело известное, послеобраз имеет дополнительный цвет. Восприятие так устроено, после яркого впечатывания у нас возникает подобный по форме образ дополнительного цвета и долго еще плавает в глазах.

Или вот встречаемся мы с человеком, он на нас производит яркое впечатление. Какое-то его качество. В психике долгое время еще живет послеобраз, окрашенный дополнительно в смысле эмоциональной реакции. Это - одно из объяснений "принципа забвения основателя", почему редко упоминают предшественников, от которых заимствовали какую-то мысль. Не только поэтому, конечно, но и поэтому. Это одна из причин проблем, которые ждут в общении с тренером, учителем и т.п. Если это не формально, если учитель настоящий, возникнет послеобраз. То, что было объяснением, рассказом - станет скучной дидактикой, тираническим впечатыванием. Учитель приобретет неприятные черты характера, с ним придется выстраивать очень сложные отношения. Если, конечно, то, что он сказал, было достаточно ярко. Разумеется, масса есть ситуаций, когда человек что-то узнал, у кого-то выучился, и ничего особенного не было. поблагодарил, что называется, губы обтер и дальше пошел. Но если было сильное воздействие, меняющее мировоззрение, рушащее картину мира - такой учитель просто так не уйдет, вслед ему потянутся послеобразы - он в воспоминаниях каким-то окажется. Деспотичным? Скучно-дидактичным? Нагло врывающимся в жизнь? Это уж от деталей зависит - каков учитель, тут даже не так важно, лишь бы яркий, а цвет послеобраза будет обеспечен фактурой зрения воспринимающего, что ему там особенно по глазам ударило. То есть, конечно, обратное качество - мягкость становится вкрадчивостью, ненавязчивость обернется иезуитизмом, прямота грубостью и так далее. Особенно внушает, что этот эффект возникает именно в сильных взаимодействиях.

Часто говорят о "маленьком человечке в кабине огромного робота" - так мыслится сейчас сознание в теле. Этот образ во многом определяет поведение - можно видеть, как стоящи перед тобой человек действует, будто он маленький человечек, управляющий телесной машиной, иногда об этом забывающий, иногда спохватывающийся. И в противовес - образ Гулливера среди лиллипутов. Каждый очень важен для себя, его заботы для него самые важные, мысли его крутятся вокруг его ценностей, его поведения, и любой собеседник для него - крошечный лиллипут, иногда злобный, иногда миленький, только лиллипутов этих очень много. Гулливер в толпе лиллипутов - это образ современного человека в обществе. Он страшно одинок; он во враждебном окружении; никто его не понимает; он бредет со своими ценностями по колено в чужом городе...

Изредка ему встречается кто-то соразмерный. Встреча двух гулливеров - они признают, что сопоставимого роста, начинают разговаривать, как с другим гулливером, а не гулливер с лиллипутом. Это особенные встречи и разговоры, им и цена другая. Но они все же встречаются. Напрашивающееся поучение - что надо не как с лиллипутом и не как с гулливером, а как человек с человеком - понятно: поди, сделай, до такого мало кто дорастает, мы пока гулливеры очень небольшого роста. Как с человеком говорят друг с другом люди, а большинство человеков - с позиции гулливера. Встреча с учителем - это, конечно, встреча двух гулливеров. И неизбежный послеобраз крутит-вертит, рядит гулливера в лиллипута тысячью способов.

Интересно, как с этим послеобразом справляться. Цвет там не противоположный, а дополнительный, доброта кажется не злобой, а слабостью, последовательность кажется не спонтанностью, а упрямством и противоречием фактам. Справлться - это не только "увидеть как на самом деле". Справляться... Скажем, как учитель может использовать этот эффект - для улучшения восприятия, для неразрушения отношений с учеником. Конечно, речь не только об учителе, это просто довольно нейтральная фигура, речь-то о ярком, сильно меняющем человека взаимодействии.

О том, как из этого взаимодействия потом люди выкарабкиваются, чтобы вернуть себе приличный взгляд на мир.

https://ivanov-petrov.livejournal.com/2073676.html

опыт провел. несложный. можно ли переводить слово "будущее" - словом "future".

Сначала надо про него сказать, про будущее. Где-то в 1969 г. один из экспертов, размышляя о будущем, высказал такую мысль. Мол, совершенно очевидно, что интеллектуальные силы начинают срастаться с экономическими, все в большей степени производство завязано на самые передовые технологии и на научные открытия. Эксперт огляделся вокруг, прикинул и сказал: в будущем крупные экономические силы будут находиться в распоряжении университетов, будет обычной ситуация, когда университетская кафедра или лаборатория будет головной организацией, которой подчинены многие крупные корпорации и фирмы. Будет этакая интеллектуальная экономика - стоят себе университеты, а каждая кафедра имеет в подчинении у себя корпорации, те так в этой кафедре и сидят, так и толпятся...

Прав был, конечно, эксперты же не просто так. Верно все увидел. Маленькая деталь - концепция поменялась и сомножители не так встали. Получилась в самом деле этакая довольно интеллектуально-емкая и даже можно сказать - интеллектуально зависимая экономика, правда, скорее лаборатории подчинены корпорациям, чем наоборот.

Важно что будущее, конечно, можно различить, почему нет. Однако нужно какую-то такую штуку иметь, здравый смысл, что ли, нет, не подойдет... Как-то соотносимые силы учитывать. Даже если видишь, что получается интеллектуально-емкая и от интеллекта зависящая экономика, не следует сразу фантазировать, что, мол, богатства будут в подчинении ученых.

И вот мне захотелось посмотреть, как же мыслится будущее. С одной стороны, есть предсказания экспертов - и в 2017 году они, наверное, не хуже, чем были в 1969 г. С другой стороны, на чем тот эксперт прокололся? В общем, составляющие будущего он определил верно, только результирующая картинка совершенно иная. Человеку же крайне важно, живет он в мире, где ходят этакие надутые профессора, мановением пальца распоряжающиеся корпорациями, или в мире, где ходят такие надутые главы корпораций, распоряжающиеся всякой мелочью вроде профессоров. Это разные миры. Наверное, оба хуже, но исправлять их следует в разные стороны и вообще - очень разные. Так что мало знать интеллектуальные сомножители, надо картинку видеть.

Поэтому я решил посмотреть картинку будущего. Сделать это в наше замечательное время, как понятно, не просто, а очень просто. Я ввожу в поисковик слово "будущее", причем ввожу в https://yandex.ru/images/ поиск по картинкам. То, что я получаю - это картинки образа будущего. Очень интересно, что будущее видят так однообразно, сплошные города, многоэтажные здания и такая всякая штука с летающими автомобилями и прочей технической мишурой. Проектов-то было много, фантазировали и о экологической цивилизации, да мало ли, но набор картинок весьма однообразен.

И потом я пошел на google.image - future. Смотрю - странно. Совсем другое будущее. Скажите, какая история. На русском языке - сплошные картины городских ландшафтов. А на англоязычном ресурсе совсем другая история - там какие-то люди. Разные.

под катом картинки из яндекс.картинки, которые находятся на слово "будущее". и картинки из google.image на слово future





это из яндекса. а вот из гугля:




Интересно, почему русское "будущее" переводится - судя по картинкам - как Future World, что значит наше "будущее" и что же оно будет? Достаточно ясно, что накрученные эти города на планете должны быть немногочисленны, то есть этакие десяток столиц в виде особо высоко устремленных городов, живет там... ну, пятая часть населения планеты, а прочие - на необозримых просторах чего? заводы? нет, прошло то время. Просто сидят в домиках и каждый втыкает в своем бунгало в интернет? занимаются прохождением игр? Как мы интересно мыслим будущее, казалось бы - просто фантазии, а такие определенные.

как говорится, и вот так до самого дна

https://ivanov-petrov.livejournal.com/2073418.html

Может быть, можно отыскать чувства, которые не были распространены прежде, появились недавно. Разумеется, тут надо - чтобы об этом рассуждалось - так подумать, чтобы это было возможно, если кто-то переведет разговор на первичные чувства, элементарные - ничего не будет. Отсюда ясно, каких ошибок не стоит делать - биологизировать, пускаться в физиологию кавая недушеполезно. Играть надо как-то иначе. Причем в социальные чувства тоже игра скучная - перевод разговора просто в тему "мода, вам внушили" уничтожает всякий смысл (говорящий подразумевает, что готов вот сейчас внушить любое чувство...).

Сам кавай, как когда-то моно-но аваре, может быть переведен - с потерями, однорукое и безногое чувство с выбитыми зубами, облезлое и несчастное, может быть сказано по-русски, но его стоит пожалеть и оставить так. Так вот, речь даже не о кавае, а о том, можно ли собрать коллекцию - некоторое количество "новых чувств", которые коренятся в какой-то культуре, в одной, в другой, но обладают транзитивностью - не входя в культуру, можно их приобрести, они возникают не только у проникшегося и проникшего в местную культуру, но расходятся по свету. Так "кокоро" и "кавай" не остались внутри японской культуры - тогда бы мы о них и не знали, только специалисты могли бы об этом говорить, а эти чувства распространились, однако они остаются непереведенными, то есть не тождественными привычному обозначению того, что есть в другой культуре. Можно вспомнить, иногда говорили об особенных минорных чувствах, очень характерных для русской культуры ("печаль-тоска-кручина"), но тут конечно долгий разговор - наверняка многие не поверят, что это такие уже специфические чувства, вспомнят сплин - и мы тут не разберемся.

Почему-то подумал о чувствах внешних и внутренних. Там трудно пройти из-за известной хиазмы - то, что видно в мире чувств, перевернуто. Гнев, о котором говорят, что он вырастает изнутри, на деле есть внешнее чувство, как внешнее нападение хищника, это некий когтистый и зубастый тигр, который рвет душу когтями и зубами - нападает - таков гнев. Поэтому "напал гнев". Есть и другие чувства, внутренние, которые медленно выступают изнутри, проявляются из неопределенности и распускаются, распространяются вокруг. Кажется, внешние чувства в "обычном" разговоре, забывающем о хиазме и непривыкшем наблюдать душевные явления, обычно воспринимаются как радиально-линейные, это такие выбросы - о гневе, скажем, давая образное описание, скажут, что это такой внутренний взрыв, все разлетается. Это ровно обратное впечатление к тому, что происходит. а внутренние чувства сферичны в образном восприятии, это замкнутые объемы, захватывающие душевную жизнь.

Интересно, какие распространяются? В самом деле какого-то одного класса (типа), или разные? В XIX веке людили думать, что таким новым чувством является "амок", он явно не внутренний, но действительно ли было такое общее чувство, или все же это была лишь литературная приговорка для обозначения бешенства и безумия? Из новых чувств можно вспомнить еще симпатию и сродство с насильником, обозначенное как "стокгольмский синдром", но и тут - разумеется, такой ли он новый, и к какой группе относится. А моно-но аваре и кавай - внутренние, но не очень ясно, каков более полный список.

https://ivanov-petrov.livejournal.com/2073310.html

Кит Лоу. Жестокий континент Европа 2012
Книга о послевоенной Европе: разрушения, мигранты = перемещенные лица, этнические чистки, перенесение границ, политические убийства, бандиты всех мастей, невмешательство армии. Год, три, пять, десять - и почти до наших дней, когда это же продолжилось иным образом. Совсем непривычный облик Европы - на нее как-то привыкли смотреть как на тихий цивилизованный уголок, где законность, порядок и мирное строительство. Если этот образ до какой-то степени верен, можно присмотреться, из чего он создан и какими средствами. Как создана моноэтническая Польша, как проводились границы...
Ну и с другой стороны. Обычно люди не умеют использовать общие понятия, увязают в деталях, противоречиях и путанице, не увидев общего смысла. тут обратная штука - есть общее и очень известное слово - Победа. А в этой книге - детальнее, из чего это общее понятие состоит.

https://ivanov-petrov.livejournal.com/2073016.html

https://ivanov-petrov.livejournal.com/2072616.html

Просматривая работы 4S (Society for Social Studies of Science), узнал, "как это называется". Речь про общее место. У нас была наука. Есть наука в большом англоязычном мире. Есть наука у всех, и в Эфиопии, и где угодно есть наука. Это все одно и то же? Нет, существуют исследования, как институт науки ведет себя в разных регионах, в удаленных землях. Про нашу науку говорят, что она ничего себе и даже ах, говорят, что она всем хороша и не хуже других, и жалуются, что вот совсем она хорошая, только в экономике как-то не пришей кобыле хвост, ну не используется у нас в экономике наука, исследования ученых в экономику отчего-то не пристегиваются, а так все чудесно - по любым критериям мы еще ого-го. Хочешь - по рейтингу университетов, а хочешь - по журналам, а если еще какие показатели изобресть, так мы сразу, да хоть надои в литрах - мы уже готовы и только ждем.

На фоне несомненных успехов, когда все у нас есть, и статьи хорошие есть? а как же! и ученые на мировом уровне? да разумеется! и ссылаются на нас? мало, но да - а что ж не так?

Отыскал я слово в статье про гендерные исследования, там коллектив авторов (Etzkowitz, Fuchs, Gupta etc. The coming gender revolution in science) смотрел всякие показатели по доле женщин в науке, на разных должностях, по прохождению этапов научной карьеры и прочим таким показателям. И вот среди своих изысканий они привели табличку.

То есть они разделяют науку на ту, которая в странах, где наука работает на экономику, и ту науку, которая в странах, где наука работает как интеллектуальное украшение.

Медом нигде не намазано. Легко догадаться, что там, где наука впряжена в экономику, там в хвост и в гриву, надо работать, причем по плану - пока ты не выбьешься в чины, где можно самому решать, какие направления ты изволишь развивать, придется пахать и на дядю, и на тетю, делать что скажут, причем работа такая, что большинство людей, действительно узнав, что такое - заниматься наукой - просто откажутся. Такую каторгу не каждый пожелает. Но есть те, кому это даже нравится, особенно там сверху плюшки румяные, понизу - известное дело - мрак и скрежет зубовный, постдоки плачут, но если пробьешь асфальт и взойдешь, то даже ничего.

А где наука - только украшение, есть очень неплохие места. Не то чтобы халтурить, что ты, но, в общем, работают всякие негласные договоренности. Пыль в глаза тем, кому нужна эта глазная пыль, помогают пускать разные бюрократические инстанции, управляющие наукой, они для того и созданы, потому помогают - это их работа. В таких странах больше интеллектуальной свободы. По понятным причинам - когда ты всем нафиг не нужен, свободы у тебя гораздо больше. То есть делаешь всякие интересные вещи, которые тебе лично кажутся интересными, и даже можешь подставить жилетку плачущимся из иных стран, где тем трудно и не по профилю.

Так что речь не о том, что где-то наука плохая, а где-то хороша - это иная характеристика, эти рейтинги можно отыскать и просто так. И не о том, что где-то ученым хорошо, а где-то плохо - иной раз там, где им как бы плохо, не так и плохо. Просто следует иметь в виду это различение. Когда наука работает, впряжена в очень конкретные цели, от нее ждут результатов, подгоняют, требуют, назначают сроки, награждают и наказывают звонкой монетой. Есть места, где она нужна и потому ее понукают, и те места, где она - орнамент на обшлагах государственного мундира.

В науке вполне может быть неплохо в таких странах. Надо просто понимать, что там наверху - что-то вроде Турции, а на дне - что-то вроде Эфиопии. Понимать, в каком бассейне ты плаваешь. И если ты прямо чуть не первый - то вот над каким дном. А другие, которые совсем не первые, а с трудом, например, вырвали переходящее четвертое место - они в другом бассейне, где дно - то ли у Испании, то ли еще у кого типа Германии. Когда "дном" служит наука в Германии - это ну совсем другой бассейн, чем тот, где дно - наука Эфиопии.

Может быть, это дополнительный показатель, выделяющий провинциальную (туземную) науку - отделяющий от центральной. Проще всего по языку, так было еще недавно, но сейчас чуть не вся наука англоязычна, так что все не на английском, конечно, понятно, что провинциальное, но многие и на английском тоже не того. И от чтобы тщательнее отделить то, что по многим показателям оказывается "как у всех", можно присмотреться, из какой это страны - где наука работает в экономике или где она украшает имидж страны.

Это речь была о социальном институте. Личная наука в голове какого-то исследователя - это одно дело. Наука как дисциплина в рамках ее постулатов и проведенных ею границ - это другое. А социальный институт - это третье. Я бы сказал, что личная наука в уме обращена вверх, это верхняя сторона науки, а та грань, которая социальный институт - это брюхо, та сторона, которой наука лежит на земле. У большинства - камбала, смотрят только вверх. Там синеется что-то голубенькое и беленькое, и вообще весело. Если же кто запустит взгляд вниз, то там чернеется что-то грязненькое, но плотное. В большую науку могут входить, конечно, ученые из любой страны - с большим или меньшим трудом, но могут, но в каком сообществе они обитают, с какими правилами игры - зависит не от них.

Это совсем не простая игра, как мне кажется. Например, недавно скользнул вопрос - в некоторых искусствах происходят перемены, в живописи, кино, индустрии компьютерных игр, и эти перемены, очень разные, можно описать как разные способы изменения игы, когда главной фигурой становится не тот человек, который делает "продукт", а некая очень крупная корпорация, которая определяет разные стороны процесса - кто, как, что и кому будет показывать, как называть и что хорошо или плохо. И в тех странах, где наука всего лишь служит галуном или околышем, она и дальше такой же будет. А вот в тех, где наука - экономическая сила, есть опасность, что она будет переделана в этот новый формат. Как конкретно это будет происходить - через деятельность издания статей, или через деятельность раздачи грантов на работы или еще каким-то образом - это другое дело. Механизмы уже опробуются, что будет выбрано - не знаю, это просто возможное направление изменени социального института. Это будет следующее сильное изменение социального института науки после того, как наука XIX в., наука отдельных ученых и университетов, стала массовой профессией, и наука снова станет не тем, чем была прежде. Видимо, когда (если) это случится, отличия от того, что делается "галунами", будет еще более заметно. В живописи говорят о картинках, которые на коленке рисуют для прохожих, о том, что делается для себя - и большом современном искусстве, которое в галереях и на аукционах за многие миллионы. В играх говорят о массовых и об инди-играх. Видимо, эти две уже довольно разные науки - различающиеся странами, а не методамиоткрытий - науку центральную для экономики и науку провинциальную для украшения - будет разводить дальше, может быть, возникнут и более серьезные барьеры на входе.

https://ivanov-petrov.livejournal.com/2072553.html

Мне жена историю рассказала. Говорит - в журнале прочитала, невыдуманная, но какая разница.

После войны, в послеблокадном Ленинграде работал парикмахером совсем седой, но довольно молодой человек. Был спрошен - что случилось? Рассказал: возвращался поздно с работы, остановили трое, попросили прикурить, один зашел сзади, ударил... Видимо, решили, что умер, врачи особо не проверяли, его обрядили в лучший костюм и похоронили. Ночью на кладбище, на свежую могилу пришли воры. Отрыли его, сняли костюм, а была гроза и ливень. Под ливнем он пришел в себя и спросил: "Товарищи? Где мы?" Двое товарищей упали, один заорал и убежал. Потом выяснилось, что двое померли от "разрыва сердца", а убежавший попал до конца жизни в дурдом. Косят нас суеверия, как хотите. Вот. Покойник же, как был - в кальсонах и майке, пошел домой, а куда еще. Добрался туда, к себе в квартиру, и стал звонить в дверь. После похорон гости уже разошлись, кто в квартире был - спать полегли, только жена покойника домывала посуду. Он звонит, она через дверь спрашивает - кто там? он отвечает - Кать, открой, это я, напился, что ли, ничего не помню, одежда куда-то делась, пусти. Она открыла, увидела покойного мужа - и упала. Врачи приехали - констатировали смерть "от разрыва сердца".

Вот, заключила жена, я тебе всегда говорила, что мыть посуду - вредное занятие.

https://ivanov-petrov.livejournal.com/2072187.html

https://ivanov-petrov.livejournal.com/2071835.html