Была у нас в храме прихожанка, звали её Мария Николаевна. Маленького росточка, уже старушка. Всю жизнь отработала воспитателем в детском саду. Выйдя на пенсию пришла в церковь, благо храм только-только передали общине верующих. Очень любила Псалтирь, потому знала и ориентировалась в содержании псалмов лучше всех нас. Кстати, чтением псалмов она лечила все свои недуги.
- Батюшка, я как, что заболеваю, так сразу же за книжку. Три - четыре кафизмы прочитаешь, вот ты и снова человек.
В первую седмицу поста бабушка Маша принимала только святую воду, прерываясь лишь на причастие преждеосвящёнными дарами в среду и пятницу. Тогда она позволяла себе съесть ещё и маленькую просфору.
В первые дни она приходила на клирос читать псалмы, но уже в среду её голос начинал сипеть, потому до воскресения она замолкала.
Почему я сейчас её вспомнил. Однажды мой друг, владелец придорожного кафе, это ещё до того как он воцерковился и стал осмысленно держать пост, зашёл в храм на прощёное воскресенье и услышал проповедь священника. Тот в это время рассказывал, что в древности монахи в первую неделю Великого поста вовсе ничего в рот не брали.
Мой друг задумался, а я смогу вот так с понедельника до воскресенья ничего не есть? Решил попробовать. Попробовал и продержался целую неделю. Здесь нужно учесть, что при этом он каждый день с утра до вечера пропадал в своём кафе, находясь в окружении самых разных запахов приготовляемой пищи.
- Вообще легко. Ничто не соблазняло. Смотрел на еду, словно это не еда, а что-то совсем другое. Начал есть просто потому, что есть нужно. Чувство голода не испытывал совсем. После этого подумал, а... поститься легко.
Зато потом, когда в последующие годы к воздержанию от еды добавились службы, он приезжал по вечерам на все четыре части канона преподобного Андрея Критского, вечернее - утреннее правило, совсем без пищи он уже не обходился.
- Тогда и понял, батюшка, что пост и диета - это совершенно разные вещи.

https://alex-the-priest.livejournal.com/313578.html

Сретение. Встреча. Странников, вечно мятущихся по лицу земли. Вокзал с прибывающими и убывающими транзитными пассажирами. Встречи, кого-то они наполняют, а если не повезёт – опустошают. И всегда неизменно: каждая встреча есть дополнительный опыт жизни.
Во всех обстоятельствах мы подспудно озабочены поиском смысла жизни, или оправданием нашего бытия здесь. Во всяком случае, мы должны думать об этом. Многим сотням своих собеседников, если не тысячам, я задавал один и тот же вопрос: зачем мы с вами живём здесь на земле? В чём смысл нашего бытия и какова цель нашего путешествия во времени? И никто ни разу из тех, кто далёк от церкви, но пришёл и хочет крестить своего ребёнка, не ответил на мой вопрос. Люди не знают зачем они живут. А когда я их об этом спрашиваю, делают круглые глаза – мол, ну ты спросил!
Чем старше я становлюсь, тем всё труднее мне общаться с неверующими. Я избегаю их общества, а когда обстоятельства всё-таки сводят нас вместе, мучительно подбираю тему для общения. Обычно это погода и меняющийся на глазах климат. Или просто молчу.
А на этой неделе Господь подарил мне встречу, о которой я теперь долго не забуду. В понедельник мы с матушкой навестили одну нашу давнюю знакомую верующую женщину. Мы были у неё дома, и в это время пришла её дочь с тремя своими сыновьями. Старшие – ровесники моих девчонок, первый класс и старшая группа детского сада, а самому маленькому всего девять месяцев. Когда-то я их всех по очерёдности крестил у нас в храме.
Маленького посадили мне ка колени, и он принялся меня внимательно рассматривать. Он смотрел как я говорю, прислушиваясь к моему голосу, рассматривал картину за моей спиной, смотрел на «головах стоящих» своих старших братьев, на маму, мою матушку и свою бабушку.
Два часа он нас слушал, не издав ни единого писка. И в глазах его было что-то такое, что свидетельствовало о его причастности к Тайне, к Знанию. Вдуматься, всего только девять месяцев назад он пришёл к нам от Того, для Которого не существует ни времени, ни тайны.
Закрываю свои глаза и вижу его. Вчера на всенощном бдении и сегодня на литургии думал о старце Симеоне. Какого было ему встретиться глазами с Тем, о встрече с Которым он мечтал так долго. В отличие от меня блаженный Симеон знал, Кто лежит у него на руках, и радовался освобождению.
Много лет назад я прочитал на эту тему стихотворение Бродского. Прочитал и понял, что это самые чУдные строки из тех, что мне доводилось читать о встрече человека с Богом. Захотелось встретиться и поблагодарить их автора. Прошло ещё много лет, а желание не пропало. И я отправился в Венецию, чтобы побывать на кладбище, где похоронен гениальный поэт. Нашёл его скромную, почти заброшенную, могилку, поклонился ему и сказал - спасибо.


Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.

И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.

Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взора небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.

И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.

А было поведано старцу сему
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,

реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: он – твое продолженье и света

источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в нем».- Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,

кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.

И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:

«В Лежащем сейчас на раменах твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым

терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».

Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле

для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шагал по застывшему храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.

И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога

пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.

Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,

как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.

https://alex-the-priest.livejournal.com/313194.html

В ночь перед Рождеством

https://alex-the-priest.livejournal.com/312446.html

https://www.znak.com/2018-02-12/inspektora_ohotnadzora_ubitogo_brakonerom_v_kartalah_predstavyat_k_ordenu_muzhestva
В воскресенье рано утром мне позвонила родная сестра погибшего охотоведа, наша прихожанка, и попросила благословить ехать хоронить брата. Она мне много чего о нём рассказывала, в том числе и об угрозах. И ещё как всеми способами пытались разные проходимцы избавиться от совестливого человека. Держался до последнего.
Реальный не киношный герой.

https://alex-the-priest.livejournal.com/312125.html

https://alex-the-priest.livejournal.com/311986.html

https://alex-the-priest.livejournal.com/311695.html

Полинка, ей шесть лет и она ходит в старшую детсадовскую группу. Крутится перед зеркалом, принимает разные позы. То ножку в сторону отставит, то закинет за плечо свои длинные волосы. Подходит бабушка.
Полинка: - Бабушка, я красивая.
Бабушка, подбирая слова: - Красота понятие относительное и зависит от многих обстоятельств. Кстати, внешняя красота подразумевает ещё и соответствующее внутреннее наполнение.
Полинка, продолжая крутиться перед зеркалом: - Я самая красивая в группе.
Бабушка: - С чего это ты взяла?
Полинка: - Из-за меня Тёма с Сашей подрались. Не за кого больше не дерутся, а за меня дерутся. Я им нравлюсь.
Бабушка: - А тебе кто из них больше нравится, Тема или Саша? А может быть, Миша? Он специально рядом с тобой шкафчик выбрал. Конфетами тебя угощает.
Полинка: - Мне больше всех нравится Даня. Я на нём женюсь. Он меня поцеловал. Вот сюда в щёчку.
Бабушка: - Поля, я думаю вам ещё рано целоваться, вы ещё маленькие.
Полинка со вздохом: - Знаю. В двенадцать лет, когда я стану большой. Это уже в школе, в двенадцать лет каждая девочка выбирает себе парня.

https://alex-the-priest.livejournal.com/311309.html

Друзья мои, вышла моя очередная книжка.

https://alex-the-priest.livejournal.com/311063.html

Мой друг игумен Афанасий (Селичев).

https://alex-the-priest.livejournal.com/310961.html

Один мой хороший знакомый, грузин по национальности, рассказал мне такую историю. Был у него друг, очень близкий. По имени Дато. Тоже грузин, он хорошо готовил и держал небольшой ресторанчик с грузинской кухней. Оба жили в России в соседних городах, часто встречались и дружили семьями. Этот его друг незадолго до Нового года неожиданно умирает.
Резо, так зовут моего знакомого, переживал смерть друга, как потерю очень и очень дорогого ему человека. Разумеется, он взял на себя заботу об оставшемся сиротой его сыне. Сперва он помогал ему с учёбой в школе и занятиях спортом, а потом стал оплачивать учёбу юноши в одном престижном московском вузе.
Незадолго до Нового года мы с Резо сидели у него в служебном кабинете, и он стал рассказывать:
- Представь, ровно год назад вот в это же самое время снится мне сон. Вижу я покойного Дато, моего дорогого друга, он сидит вот на этом месте. Мы с ним о чём-то разговаривает, а потом он начинает меня просить.
- «Резо, есть у меня к тебе огромная просьба. Уже три года я не видел своего сына и очень по нему соскучился. Пожалуйста, привези его ко мне на могилу. Пускай он зажжёт свечу рядом с крестом и помолится о своём отце».
- «Зимой в горах сильный ветер. Трудно будет зажечь на могиле огонь».
- «Ничего, я вам помогу».
Когда Дато умер, мы отвезли его домой в Грузию и похоронили высоко в горах на его родовом месте, а семья осталась жить здесь, в России. С тех пор никто из нас у него не был.
Сон был таким отчётливым, что я до сих пор помню его в деталях. И даже голос Дато продолжает звучать у меня в ушах. «Пожалуйста, привези ко мне моего сына».
Утром я поехал к вдове друга и сказал ей:
- Манана, собирайся. Сейчас мы возьмём твоего Ираклия и вместе поедем в Грузию.
- Резо, какая Грузия?! На носу Новый год! Надо работать.
- Нет, Манана, надо ехать. Я потом скажу тебе зачем, но, поверь, это очень важно.
И они поехали.
Долго-долго они поднимались на высокогорное кладбище, чтобы добраться до могилы Дато. А когда, наконец, добрались Резо достал из сумки заранее припасённые свечи и пустые баллоны из-под воды, чтобы поставить в них свечи и защитить горящий огонь от ветра. Три баллона и три свечи на могилы Дато и его родителей.
- Вы зажигайте, а я пойду за священником.
Когда я вернулся вместе с батюшкой, то увидел, что мои спутники, как ни пытались, так и не смогли зажечь свечи. Резкие порывы ветра задували огонек, несмотря на защиту.
- Резо, - сказала Манана, - у нас с Ираклием ничего не получается. Попробуй, может у тебя что-нибудь выйдет.
Я взял свечи и просто воткнул их в снег на каждой из трёх могил. Воткнул и зажёг. И они загорелись. Просто без всякой защиты. Уже стемнело, ветер неожиданно прекратился, а свечи горели, освещая всё пространство вокруг, словно это была праздничная новогодняя иллюминация.
- Я привёз к тебе твоего сына, как ты хотел, Дато. Видишь, как всё вышло, прямо накануне праздника. Ты любил встречать его в окружении семьи и нас, тебе самых близких. Спасибо, ты снова собрал нас вместе.
С праздником тебя, мой дорогой друг! С Новым годом!
И мы стали молиться.

https://alex-the-priest.livejournal.com/310711.html

Расскажу маленькую историю, эпизод из жизни одной верующей женщины, всю жизнь служившей при храме. Была она и псаломщицей, и за свечным ящиком стояла. Там же при храме познакомилась и позже сошлась с одним пожилым вдовцом. Стали они жить вместе.
Он человек верующий, очень правильный и положительный. Много помогал батюшке. Последние годы жизни пролежал в параличе. Язык его не слушался, и руки не слушались. Если что собирался взять или переставить, то делал это медленно и с большим трудом.
Однажды эта женщина, готовясь к службе, решила посмотреть минею. Минея старинная дореволюционная. Книга большого формата с текстами песнопений, набранных крупными буквами. Открывает она минею и обнаруживает в ней большой портрет Владимира Ильича Ленина. Старый, лет ещё пятидесятых. Кто-то уже давно вырезал его из журнала и зачем-то на долгие годы оставил лежать в церковной книге.
Время уже было перестроичное, потому женщина взяла этот портрет и безбоязненно бросила его в печку. В этой печке сжигали прочитанные записки и прочую, выходящую из храма ненужную макулатуру.
После всего она пошла домой проверить больного супруга. Входит в комнату, старик лежит на диване с закрытыми глазами, вроде как спит. Она к нему подходит и наклоняется, собираясь поправить на нём одеяло.
В этот момент старик открывает глаза и резко бьёт её по лицу ладонью. Ударил и с величайшей злобой совершенно отчётливо, чего не делал из-за болезни во все последние годы, произнёс:
- Вот тебе за это! – Порывался сказать ещё что-то, но не смог речь его вновь стала бессвязной. Рука бессильно упала на диван рядом с телом, и он заснул.
О том, что ударил жену, он не помнил.

https://alex-the-priest.livejournal.com/310470.html

"Слом" (окончание)
отец Виктор Баландин
Возле сельсовета уже успела собраться небольшая кучка народа. Были здесь и жёны арестованных. Дьяконица, маленькая веснушчатая женщина, безутешно плакала. Увидев на крыльце мужа, заплакала и Евгения Витальевна.
Сторож Митрофан, вытирая слёзы, сказал:
- Батюшек-то с ружьями ведут, как душегубцев каких!
- Почто батюшек увозите? – глухо спросил чекистов Павел Васендин, но его вопрос остался без ответа.
Отца Михаила посадили в головные сани. За возницу в них был курносый Володька. В следующие сани велели сесть отцу Якову. Замыкающим сел товарищ Быстрый с винтовкой, взятой у светловолосого чекиста.
- Трогай! – закричал Быстрый.
Сани дёрнулись, священник качнулся и перекрестился.
Парни из рябининской ватаги заулюлюкали и оглушительно засвистели.
- Креста на вас нет! – прикрикнул на ухарей Васендин.
- Нет, это точно! – загоготав, подтвердил один из парней.
Сам же Сенька, прищурившись, огрызнулся на Васендина:
- А ты бы помолчал лучше, подкулачник!
Под улюлюканье парней отцу Михаилу ещё удалось встретиться с Евгенией прощальным взглядом.
«Может, и не увидимся больше…» - подумал священник.
Зимник шёл на полдень. Солнце светило прямо в лицо, и отец Михаил ехал, закрыв глаза. Было жалко, до сердечной боли жалко жену и детей, и священник повторял про себя: «Господи, помоги Женечке и чадам моим… Царица Небесная, дай сил Евгении...»
- Сто-ой! - раздался над зимником зычный крик.
Володька натянул вожжи.
- Давай попа сюда! – крикнул, махнув рукавицей, рыжеусый.
Отец Михаил обернулся. У задних саней стоял Быстрый и что-то говорил рыжеусому чекисту.
«Расстреляют!» - пронеслось в голове у отца Михаила.
- Вставай, гражданин поп! – скомандовал Володька. – Пошли!
Мерзкий, отнимающий силы страх навалился на священника. Во рту мгновенно пересохло, ноги стали словно чужие.
«Убьют… - застучало в висках отца Михаила. – Расстреляют… Значит, пришло время. Господи, прости!»
Священник откинул прикрывавший ноги кусок овчины и выбрался из саней.
Тысячи раз на службах он, протоиерей Михаил, мысленно повторял вслед за дьяконом: «Непостыдныя, мирныя кончины живота нашего у Господа просим…»
Отец Михаил всей душой желал умереть именно так, как умирали честно прожившие жизнь старики; чтобы однажды утром, открыв глаза, ты понял, что пришёл твой последний земной день. Чтобы ты спокойно сказал удивлённым близким: «Сегодня умирать буду». Чтобы ты в последний раз сходил в баню, надел чистую рубаху, лёг на лавку под иконы и тихо, без изнуряющих мучений, предал дух Богу. Выходило, однако, что ему, протоиерею Михаилу, суждено умереть совсем не так, как хотелось.
Он ещё далеко не старик и очень, очень хочет жить.
Вот сейчас он подойдёт к задним саням. Предсмертным напутствием для него будет не молитва, а грязная площадная брань. В него выстрелят из винтовки. Он упадёт в испещрённый заячьими следами сугроб, и его оставят лежать здёсь, среди укутанных в снег вековых елей, пока утром кто-нибудь не наткнётся на окоченевшие тела расстрелянных.
«От села не далеко уехали, - подумалось отцу Михаилу. – Может, выстрелы услышат да придут, подберут нас, не оставят зверью на ночь».
Священника и дьякона подвели к Быстрому. На его лице не было ни злобы, ни ненависти, и это озадачило священника.
Отец Яков тоже выглядел обескураженным. Его взгляд растеряно перескакивал с настоятеля на Быстрого, с Быстрого на других чекистов.
Быстрый поглядел священнослужителям в глаза, и отец Михаил поймал себя на том, что с изумлением рассматривает лицо человека, который если не застрелит его сам, то даст команду «Пли!»
У него, у этого чекиста, обычное человеческое лицо. Прямой, с лёгкой горбинкой нос; худые, перерезанные морщинами щёки, мощный подбородок с ямочкой. Человек, живой человек. Неужели этот человек убьёт его, Михаила, такого же как он человека?..
Иван Быстрый заправил под каракулевую папаху чёрный с проседью чуб, слегка прищурил глаза и низким хрипловатым голосом проговорил:
- Вот что я вам, пережитки прошлого, скажу.
Быстрый на мгновение остановился, обвёл взглядом арестованных и подчинённых и громко продолжил:
- Советская власть освободила трудящихся от гнёта помещиков и капиталистов. Вам, как рядовым служителям культа, Советская власть предоставляет возможность отрясти со своих ног прах старого мира и влиться в ряды строителей нового общества.
«Куда он клонит?» - с тоской подумал священник.
Взгляд чекиста стал невыносимо тяжёлым. Глядя снизу вверх на отца Михаила, Быстрый не спеша, с расстановкой сказал:
- Если скажете, что Бога нет, пойдёте домой. Если не скажете… - тут чекист многозначительно помолчал, - поедете дальше.
Быстрый перевёл взгляд на отца Якова и подытожил:
- Решайте.
Отец Михаил не раздумывал ни мгновения. Сняв рукавицу, он осенил себя крестным знамением и негромко произнёс:
- Бог есть. Верю.
Отец Яков от этих слов как-то съёжился и даже слегка покачнулся. Он стрельнул взглядом в сторону Быстрого, опустил глаза и осипшим голосом сказал:
- Ну, если власть не велит верить в Бога, я и не буду.
От изумления у отца Михаила перехватило дыхание, словно он хлебнул студёного февральского ветра. Священник повернул голову к Якову, но тот старательно глядел в сторону.
- Гражданин Благонравов! - обратился Быстрый к бывшему дьякону. – Свободен!
- Что, можно идти? – робко спросил Яков.
- Иди, иди давай, - процедил сквозь зубы рыжеусый чекист.
Захаров сделал шаг назад, развернулся, втянул голову в плечи и быстро, почти бегом зашагал к селу.
- Назвался груздём, полезай в кузов, - мотнув головой, сказал отцу Михаилу рыжеусый.
Санный поезд продолжил свой путь по безлюдному зимнику.
К священнику пришла твёрдая уверенность, что жить ему осталось недолго и домой он больше не вернётся. От этого было горько и тяжело, но мучительный страх потерял прежнюю силу. Скорую свою кончину отец Михаил принимал теперь как данность.
«Жаль только, что с Зоинькой попрощаться не удалось, - думал арестованный о старшей дочери. - Доведётся ли?»
Правивший санями Володька повернулся к священнику. Щуря от солнца свои маленькие глаза, возница спросил:
- Что ж ты, дурень, домой не пошёл?
- Так я вроде не по своей воле с вами еду, - с горькой усмешкой произнёс отец Михаил.
- Твой дьячок-то, - продолжил разговор Володька, - посообразительней оказался. Вишь, не растерялся, сказал чё надо, да и пошёл домой. Ты –то чего на рожон полез?
Отец Михаил хотел было сказать, что дьячок и дьякон – это не одно и то же, но передумал. Володьке всё едино. Вместо этого священник сказал:
- Я не предатель.
- Так ты бы для виду сказал, что Бога-то нет, а сам верь себе на здоровье.
Отец Михаил вздохнул и обратился к молодому чекисту с вопросом:
- Вот у тебя жена есть? Или девушка?
- А как же! – довольно сказал парень. – Есть у меня дроля. Антониной звать. Жениться на ей хочу.
- Скажи пожалуйста, - продолжил священник, - вот если твоя Антонина к другому уйдёт, будет она твоей невестой?
- Скажешь тоже! – обиженно хмыкнул Володька. – Нет, конечно!
- Вот и христианин, если отречётся, уже не христианин.
Володька ничего не ответил. Некоторое время он ехал молча, затем снова повернулся вполоборота к священнику и неуверенно попросил:
- Батя, ты за мать мою помолись, а? Болеет она. Шибко болеет. Помолишься?
- Помолюсь. Звать-то как матушку?
- Агафьей.
Отец Михаил осенил себя крестным знамением и вполголоса произнёс:
- Спаси Господи и помилуй рабу твою болящую Агафью, восстави ю от одра болезни и к деланию заповедей Твоих укрепи. Да будет на нас грешных воля Твоя Благая. Аминь.
Володька повернулся и тихо сказал:
- Спасибо тебе, батя. Спасибо.



Войдя в село, Яков Благонравов столкнулся с Акулиной, немолодой дородной бабой. Закутаная в серый шерстяной платок, она несла на плече коромысло с деревянными вёдрами. Завидев Якова, Акулина оторопело уставилась на него большими водянистыми глазами.
- Ох ти мне! Ох! – запричитала баба, всплёскивая свободной рукой. – Батюшко Яков! Отпустили тебя! Радость-то какая!
- Ишь ты, разохалась! – усмехнулся Благонравов. – Не батюшка я, Акулина! Всё, не дьякон я! Понятно?
- Нн-е-ет…
Красное лицо Акулины от волнения покрылось белыми пятнами.
- Дак… Кто ж как не дьякон-от? – растеряно спросила баба.
- Кто? – громко переспросил Благонравов. – Сам по себе, вот кто!
Благонравов пошёл дальше, а Акулина так и осталась стоять посреди улицы, провожая взглядом бывшего дьякона.
Подойдя к своей избе, Яков почувствовал, что страшно голоден. Предвкушая тепло и горячую пищу, он громко постучал в окно.
- Кто там? – раздался встревоженный голос жены.
- Даша, это я! – ответил Благонравов.
Было слышно, как охнула и метнулась к дверям Дарья.
Благонравов поднялся на крыльцо. Раздался звук отодвигаемого засова; дверь распахнулась, и Яков увидел широко раскрытые глаза жены. На бледном, как снег лице зелёные глаза Дарьи горели, точно два огня.
- Отпустили?! – выдохнула жена.
- Отпустили, - тускло сказал Яков.
- А отца Михаила?..
- Нет. Увезли.
Не обметя валенок, Благонравов прошёл мимо жены и отворил дверь в избу.
Ефим, сын-подросток, вскочил было с лавки, чтобы обнять отца, но Яков, не глядя на мальчика, шагнул к печи и прижал к горячим кирпичам замёрзшие руки.
- Тя-а-ть! – позвал с печи семилетний Вася.
В избу вошла Дарья и со слезами в голосе запричитывала:
- Ой, ребятки, радость-то какая! Тятю отпустили! А я уж думала в уезд на свидание завтра податься, да как идти-то, когда дитё в зыбке…
Яков словно никого не слышал. Он бросил тулуп на лавку и в несколько быстрых шагов оказался в красном углу. С каменным лицом бывший дьякон стал снимать со стен иконы. Одну, другую, третью…
- Тя-а-ть, давай пособлю… - сказал слезший с печи Вася.
- Яша, - позвала мужа Дарья, - ты бы покушал сперва, а потом уж за дела. Чего делать-то хочешь?
Благонравов повернулся к жене, и Дарья в изумлении замерла. Лицо мужа мужа показалось ей чужим и даже враждебным.
- Яша… - робко пролепетала Дарья.
Благонравов обвёл домочадцев шальным, недобрым взглядом.
Почуяв неладное, жена и сыновья притихли. Семимесячная дочь Благонравовых подала голос из своей зыбки, но тут же замолчала. В избе повисла тяжёлая тишина.
Молчание нарушил громкий голос Благонравова.
- В Бога верить нельзя! – угрожающе-отчётливо произнёс бывший дьякон. – Нельзя! Поняли?
- Тять, ты чего? – удивлённо спросил худой конопатый Ефим.
- Жить я хочу, вот чего! – зло выпалил Благонравов.
Он сгрёб иконы в охапку и под подвывание Дарьи понёс их к печи. Морщась от жара, Благонравов кинул в печное устье образ Спасителя.
Вася, с широко раскрытыми от ужаса глазами, подскочил к отцу и закричал:
- Тятя! Нельзя! Нельзя!
Мальчик ухватил отца за рукав. Благонравов выхватил руку и с силой ударил сына по затылку. Вася заплакал и кинулся в дальний угол.
Дарья завыла в голос. Малышка в зыбке отозвалась на плач матери истошным, надсадным криком.
Ефим как завороженный стоял и глядел, как в печи ярким, бездымным пламенем горело сухое дерево иконных досок.
Благонравов угрюмо сел за стол, подвинул к себе чугунок с варёной картошкой и принялся за еду. Наевшись, он прислонился к стене и обвёл взглядом домочадцев. Семья напряжённо глядела на мужа и отца.
- Чего разнюнились? – громко спросил Благонравов. – Радоваться надо! Вишь, я живой!
- Яша… Как жить-то будем? – раздался жалобный голос Дарьи.
- Как жить? – усмехнулся Благонравов. – Жить будем как велит Советская власть. Тихо будем жить.

Так и прожил Яков Благонравов всю оставшуюся жизнь, - тихо и незаметно. Никто его больше не трогал. В колхоз он не вступал, а жил с того, что разводил пчёл.


В уезд отца Михаила привезли уже на закате. Становилось морозно, и священник, чтобы согреться, попросил разрешения пойти рядом с санями.
На окраине, застроенной маленькими домишками, было безлюдно. Через пару улиц стали попадаться двухэтажные деревянные особняки. Здесь появились и прохожие.
Скудно одетые мужчины и женщины с любопытством разглядывали высокого, немного сутулого человека, шагавшего рядом с санным поездом. По бурой шерстяной рясе, выглядывавшей из-под тулупа, было ясно, что высокий человек – священнослужитель.
Встречаясь глазами с любопытными взглядами, священник всё ждал, что увидит хотя бы одно знакомое лицо. Раньше у него в уезде было много знакомых. Но лица всё были чужие, измождённые, испитые…
Вдруг в тишину уездного захолустья ворвался смех. Смех был таким громким и задорным, что все разом повернули головы туда, где он раздавался.
Смеялась высокая стройная девушка в пальто с меховым воротником. Она только что вышла из переулка в сопровождении рослого, плечистого молодого человека. Спутник девушки был одет в щёгольски подогнанную шинель и папаху с красной звездой. Девушка держала кавалера под руку, а он что-то оживлённо говорил свой смеющейся спутнице.
Весёлая девушка повернула голову в чёрной каракулевой шапочке, и сердце отца Михаила вспыхнуло нежданной радостью. Перед священником была его старшая дочь.
- Зоя! - вырвалось у священника. – Зоинька!
- Папа!.. – изумлённо выдохнула девушка.
Священник, раскинув руки, шагнул к дочери. Зоя кинулась к отцу, и он крепко обнял её, расцеловав румяные, пахнущие свежим морозцем щёки.
Володька в растерянности остановился рядом.
- Папа, что с тобой? – растерянно спросила Зоя, держа отца за руки. – Что случилось?
- Арестовали, - коротко ответил священник.
- Гражданин арестованный! – раздался резкий голос Быстрого. – Отставить! Гражданка, отойдите!
- Это же моя дочь! – почти прокричал отец Михаил. – С дочерью дайте поговорить!
Быстрый бросил взгляд на Зою, затем на её кавалера и недовольно сказал:
- Ладно. Можете проводить арестованного до места.
- Шире шаг! – скомандовал Володька, мотнув стволом винтовки в сторону двухэтажного кирпичного здания, видневшегося в конце улицы.
Кавалер в папахе что-то шепнул Зое и исчез. Зоя, не обратив на него никакого внимания, отпустила отцовские руки.
Идя рядом с отцом, девушка тихо спросила:
- Папа, за что тебя?
- Не знаю, Зоя... Хотя нет, знаю. За веру.
Зоины чёрные брови поднялись домиком, уголки побелевших губ опустились. Казалось, она вот-вот заплачет.
- Папа, с мамой всё в порядке?
- Да, доченька.
- А отца Якова не арестовали?
- Его вместе со мной взяли…
- Где же он?! – перебила Зоя.
- Думаю, дома, - уставшим голосом произнёс священник. – По дороге нам предложили от Бога отречься. Яков отрёкся.
- И его что, отпустили?!
- Да.
- А ты? Что с тобой-то будет?
- Господь знает, Зоинька.
- Папочка, ты им скажи, что служить больше не будешь! – умоляюще заговорила Зоя. – И в самом деле, зачем тебе служить? Для чего? Найдёшь себе работу, в артель какую-нибудь устроишься! Видишь, жизнь сейчас новая, совсем другая! Всё старое сломали! Обязательно разве священником быть?
- Кто же тогда служить будет, крестить, исповедывать? – на ходу глядя дочери в глаза, спросил отец Михаил.
- Папочка, мне тебя жалко! – сказала Зоя.
- Бог терпел и нам велел, - вздохнул священник. – Что же меня жалеть? Вот если бы я отрёкся, тогда меня было бы жалко. Кто без Бога, тех надо жалеть.
Зоя поникла и стала как-будто на целую голову ниже.
Остаток короткого пути отец и дочь прошли молча.
Возле нового тесового забора, окружавшего старое здание уездной тюрьмы, Быстрый сказал Зое:
- Идите домой, гражданка.
Зоя хотела что-то сказать, но горло её сжалось, а из глаз безудержно потекли слёзы. Она хотела броситься к отцу на грудь, но вооружённые люди преградили ей дорогу.
Прежде чем отца Михаила завели в ворота, он успел обернуться и быстрым движением руки благословить дочь.

https://alex-the-priest.livejournal.com/309406.html

"Слом" продолжение
отец Виктор Баландин
Отец Михаил уже подходил к своей избе, когда его нагнала ватага ребятишек, - тех, что недавно сопровождали пьяных. Мальчишки остановились поодаль, а один из них, одетый в кожушок до пят, подошёл к отцу Михаилу и высоким-высоким голосом пропищал:
- Батюшко, покажи ножик!
- Какой ножик? – удивился отец Михаил и подумал, что ребята наверное решили, будто он прихватил с собой нож Терентьева.
- Ну, твой ножик-от, батюшко, - сказал мальчишка, сверкая зелёными глазами. – Которым ты языки отрезашь.
Густые жёсткие брови отца Михаила сдвинулись к переносице.
- Какие языки я отрезаю? – в недоумении произнёс священник. – Что это ты выдумал?
Мальчик вытер рукавицей красный нос и уже не столь смело пояснил:
- А мне мати сказала, что ежели я сметану лизну, батюшко на исповеди на язык посмотрит, да и узнает, что я сметану постом съел. А узнавши язык-де и отрежет.
Отец Михаил от души расхохотался, забыв и про Терентьева, и про городские сани возле сельсовета.
- Тебя как звать-то? – спросил священник.
- Никола, - пропищал мальчонка.
- Не бойся, Николай, ножа у меня нет и языки я никому не режу. Ты чей будешь?
- Васендин я.
- Павла Поликарповича сын?
- Ага.
- Ну, до свидания, Николай.
Парнишка побежал к ватаге, а отец Михаил поднялся на крыльцо с мыслью, что надо бы Нюре Васендиной сказать, чтобы не пугала детей.
Обметая валенки, священник вспомнил стычку с Терентьевым. Тут же жирной кляксой всплыла обида на Сеньку Рябинина и страх: что, если комсомолец в следующий раз не по иконе стрелять начнёт, а по нему, священнику Михаилу?
«Спаси Господи и помилуй рабов твоих Симеона и Феодора», - несколько раз произнёс про себя отец Михаил. Тиски враждебности ослабели, на сердце стало легче.
Отец Михаил толкнул дверь в полутёмные сени. Из избы доносились голоса. Пятилетняя Маруся о чём-то спорила с семилетним Егором; девятилетний Леонид бранился на младших за то, что они ему мешают. «Да уймитесь же вы! Егор, возьми вон лучше книжку почитай!» - послышался окрик Евгении Витальевны, жены отца Михаила.
Когда отец вошёл в избу, дети угомонились. «Ой, папочка!», - радостно воскликнула Маруся и бросилась обнимать отца.
- Гляди-ко, час как расстались, а уже соскучилась, - улыбнулась, глядя на дочь, супруга священника. – Хотела сегодня в церкви на исповедь к тебе идти. Я, говорит, уже большая.
- Здравствуйте, здравствуйте, дорогие, - приговаривал отец, целуя подбежавших детей.
После детей подошла к мужу и Евгения Витальевна. Ростом она была под стать супругу. Вот только отец Михаил слегка сутулился и из-за этого казался чуть ниже жены. В молодости Евгения была такой же худощавой, как отец Михаил. Сейчас природа взяла своё, и фигура Евгении Витальевны заметно округлилась.
Одета Евгения была в тёмно-зелёное шерстяное платье; плечи покрывал тёплый пуховый платок.
Жену отец Михаил не только поцеловал в щёку, но и обменялся взглядом, который заменял супругам нежные слова.
«Как ты, дорогой? – спросили карие глаза жены. – Тяжело? Ты не переживай, я с тобой». «Спасибо, милая моя, - ответил усталый взгляд мужа. – Спасибо, что ты рядом».
Пока супруг умывался из глиняного рукомойника, Евгения Витальевна поделилась новостью.
- К нам, отец, только что Татьянка Мизинина забегала. Её Макар в уезде был, письмецо от Зоиньки привёз.
Зоя была старшей дочерью отца Михаила и Евгении; она работала в уездном городке учительницей.
- Как Зоя? Всё в порядке? – спросил священник.
- Слава Богу, не бедствует, - ответила Евгения Витальевна и стала наливать супругу щи.
Отец Михаил едва успел пообедать, как в окно, выходившее в огород, постучали.
- Ой, это кто? – забеспокоилась Маруся.
Отец Михаил подошёл к окну.
- А, Африкан Иваныч! – сказал священник. – Сейчас открою!
Африкан Дубинин был соседом Преображенских. Его усадьба выходила задами на огород отца Михаила, и он пришёл к священнику, не выходя на улицу.
Отец Михаил, щурясь от яркого света, вышел на крыльцо.
- Батюшко, - заговорил стоявший под крыльцом гость, - я тебе санки дровец приволок, дак ты двор-от открой, перекидаем дрова-те.
- Добро, Африкан Иваныч! – сказал хозяин.
Отец Михаил надел тулуп, вышел в сени и по невысокой лесенке спустился в прирубленый к избе двор. Тут было мало света и крепко пахло навозом и сеном. В стойле жевали веники козы, шелестела сеном старая кобыла, под шестками возились куры.
Священник снял засов и приоткрыл ворота, через которые свободно проезжала телега с сеном.
- Проходи, сосед, - сказал, щурясь от света, отец Михаил и пропустил Дубинина.
Африкан был уже немолод. Ростом он не вышел, но был коренаст и плечист. Выражение его скуластого конопатого лица всегда было угрюмым; небольшие круглые глаза цепко смотрели из-под светлых, почти незаметных бровей. В рыжеватой бороде Дубинина прятался маленький, с мелкими зубами рот.
- Надо, думаю, пособить соседу, - заговорил Дубинин, затягивая в ворота санки. – Дровец-от у тебя, батюшка, кот наплакал.
Когда дрова были убраны в поленицу, Африкан попросил:
- Батюшко, выдь-ка со мной на чуток. Поговорить надо.
На улице гость как бы невзначай поглядел по сторонам. На заснеженных усадьбах было безлюдно.
В окутавшей село тишине задорно пела весеннюю песню синица. Бойко стучала капель. «Кру, кру», - раздалось в синем-синем небе. Это пролетел над селом лесной ворон.
Дубинин поправил мохнатую волчью шапку, и вполголоса заговорил:
- Дрова, батюшко, - это для виду. Я к тебе не с тем пришёл. Сказать я тебе хотел, что Цуварева Митьку-то мы с братом порешили.
О жестоком убийстве комсомольца Цуварева минувшей весной шумела вся округа. Митьку нашли в лесу, недалеко от дороги в уезд. Приезжала милиция, но убийц тогда не нашли.
В Заречье были уверены, что Цуварева убили за то, что он старательно помогал продразвёрстчикам, и не только в селе, но и по окрестным деревням.
…От признания Дубинина отца Михаила ожгло холодом. Африкан, который не раз помогал его семье - убийца! Более того, Африкан и его брат Осип убили собственного племянника, сына своей сестры.
Отец Михаил на несколько мгновений растерялся, а затем тихо сказал:
- Приходи на исповедь, Африкан.
Дубинин помотал головой и с вызовом произнёс:
- Нет уж, батюшко. Каяться в этом я не буду.
- Почему?
- Потому что правильно мы этого стервёныша убили. Мы его с сызмальства одевали-обували, - как же, сирота, родная кровь! Всем, чем могли помогали! А он чем нам отплатил? Вы-де кулаки да мироеды! Вот шкура! Прознал, где мы хлеб с Осипом прятали, да всё и выдал продразвёрстке. Всё вынюхал, подлая душа! А у Матвея двоюродника как он про хлеб вызнал?! Дочь его Матрёшку окрутил, охальник! Спортил девку! Она ему, дура, всё и выложила!
- Убийство есть убийство. Грех это, – сердясь, сказал отец Михаил.
- А не грех хлеб у мужиков отбирать?! Своим потом заработанный, хлебушек-то! Мы по Митькиной милости всю зиму на капусте просидели! Ведь даже картошку – и ту почитай всю выгребли! Так что – око за око, грех за грех!
- Для чего ж ты, Африкан Иванович, мне признался, если каяться не хочешь? – спросил священник.
- Для чего? – переспросил своим высоким голосом Дубинин. – На душе муторно. Тяжко это носить одному. Вишь, брат-то, Осип, преставился. К кому ещё пойти, как не к тебе?
- Вот видишь, Африкан, - сказал священник. – Маешься, а грех свой признавать не желаешь. Я ведь забыл, когда тебя последний раз в церкви видел.
- Не, я в церковь боле не ходок, - тряхнул головой Дубинин. - Богу, видать, до нас дела нет, - ну и мне недосуг.
- Постой, Африкан! – спохватился отец Михаил. – Как же вы с Осипом могли Цуварева убить, если вас в тот день в селе не было?
- А это мы нарочно подстроили, - усмехнулся Дубинин. – Осип услыхал, как Митька матери говорил, что в субботу-де в уезд собирается за газетками своими за комсомольскими. А тут как раз подошло время нам с Осипом в уезд за солью сходить. Мы как отсеемся, сам знаешь, всегда за солью на лодке ходим. Вот и ушли мы на лодке в уезд в пятницу, заночевали там. А на зорьке сели в лодку да и спустились по течению, где Митьку удобнее подкараулить. Пождали. Глядим, - идёт стервец. Подошли к нему, по голове дали, утащили в лес. Хотели его повесить. А он нас материт на чём свет стоит. Мы ему кляп засунули да привязали к осине. Хворосту набрали, сложили ему в ноги да подожгли. Так он и подох. А мы к вечеру уже опять в уезде были. Так вот на нас и не подумали.
Отец Михаил стоял, ошеломлённый рассказом. Помолчав, он сказал:
- Христос нам велел своих обидчиков прощать, а за ближнего душу свою полагать. А ты обидчика убил… Не послушал ты Христа. Прощай.
Зайдя в избу, священник подошёл к красному углу и перекрестился на образ Спасителя.
-Что-то долгонько? – спросила супруга.
- Беседовали, матушка, - коротко ответил отец Михаил.
Едва он это сказал, как по ступенькам, ведущим на крыльцо, раздались тяжёлые шаги. В дверь и в окно настойчиво застучали.
- Кто это? – встревоженно поглядела на мужа Евгения Витальевна.
- Не знаю, - произнёс священник. – Не бойся, Женечка.
Отец Михаил, накинув тулуп, вышел в сени. Ему уже было ясно, что пришли люди, приехавшие на стоявших у сельсовета санях.
Священник отодвинул засов. Дверь распахнулась. На крыльце стояли трое в добротных полушубках, подпоясанных ремнями. У одного из-за плеча выглядывал ствол винтовки, у двух других на ремнях висели кобуры с наганами. За спинами непрошеных гостей слышалось всхрапывание привязанных к поскотине лошадей.
Стоявший впереди, черноусый и черноглазый, коротко бросил, будто затвор передёрнул:
- ВэЧеКа.
Все трое шагнули в сени, оттеснив отца Михаила, и черноусый спросил, глядя снизу вверх:
- Гражданин Преображенский?
- Да, - ответил священник.
- Вы арестованы и будете доставлены в ревтрибунал. Пройдите в дом.
В сени быстро, почти бегом, вышла Евгения Витальевна.
- Батюшка, кто это? – изменившимся голосом спросила Евгения.
- Это из ВЧК, - сказал отец Михаил, изо всех сил стараясь скрыть подступивший страх. - Холодно, Женя, иди в дом.
«Только бы дети не перепугались», - подумал священник.
Войдя в избу, чекисты сразу, казалось, заполнили собой всё свободное пространство. Дом перестал быть домом Преображенских; теперь главными в нём были эти трое.
Чужие руки лениво перевернули постели и содержимое сундуков. Чужие глаза заглянули за божницу, во все углы, под печь и в подпол.
- Василич, - вполголоса спросил молодой курносый чекист другого, с лысиной и пышными рыжими усами, - во дворе-то глядеть?
- Спроси товарища Быстрого, - ответил рыжеусый.
Курносый подошёл к ворошившему письма черноглазому.
- Иван Степаныч, во дворе поглядеть?
- Ну сходи погляди, - нехотя отозвался Быстрый.
Отец Михаил с беспокойством глядел на детей. Дети сидели вместе и широко раскрытыми глазами смотрели на происходящее. Леонид обнял Марусю. Егор, кусая губы, едва сдерживал слёзы.
- Одевайтесь, - приказал Быстрый отцу Михаилу.
- Миша, у нас и хлеба-то нету тебе с собой дать, - причитала Евгения Витальевна. – Муки ничуть не осталось. Вот, толокна туесок тебе положила.
Священник шагнул к детям и благословил их широким крестным знамением. По сморщившемуся лицу Егора потекли слёзы, он отвернулся и закрыл лицо руками.
- Побыстрее, гражданин Преображенский, нам ещё в уезд возвращаться! – недовольно прикрикнул рыжеусый лысый чекист.
Евгения Витальевна кинулась к мужу, но чекисты преградили ей дорогу.
- Как же… Попрощаться-то… - прошептала бледными губами матушка.
- Вот приедете в уезд на свидание, там и обнимайтесь, - сказал рыжеусый.
- Да одевайтесь же, арестованный! – раздражённо повторил приказ Быстрый.
Снимая с гвоздя тулуп, отец Михаил поглядел в глаза супруги. Взгляд Евгении был полон боли, но кроме неё священник прочёл в глазах жены и твёрдую решимость не огорчать мужа слезами.
Отчаяние сжало душу отца Михаила, как голодный волк сжимает челюсти на горле своей жертвы. «Господи! – беззвучно закричал священник. – Почему?! За что?!»
Незваные гости буквально выдавили священника в сени, - Евгения едва успела сунуть ему в руки узелок со снедью.
На улице чекисты посадили арестованного в сани. За возницу сел рыжеусый. В других санях поехали Быстрый и чекист с винтовкой.
Священника повезли в сельсовет.
По пути встретились несколько мужиков и баб. Они оторопело останавливались и долго провожали взглядами резво катившиеся сани.
«Может, отпустят? – думал отец Михаил по дороге. - Ведь я же ничего против власти не сделал. – А если не отпустят? Кто же в церкви служить будет? Слава Богу, Якова не арестовали. Наверняка владыка его рукоположит в священники…»
В сельсовете было людно, жарко и накурено. Как всегда при посещении бывшего своего дома, в глазах у отца Михаила зарябило от белых букв, которыми были исписаны висевшие на стенах кумачовые лозунги.
У дверей, на лавке, сидел худой светловолосый чекист во френче. Между колен у него была зажата английская винтовка.
Там, где раньше был красный угол, что-то писали за покрытым кумачом столом председатель и секретарь.
Рядом с печью дымила самокрутками пара явно выпивших неопрятных мужиков. Тут же стояли несколько комсомольцев во главе с Рябининым, - широколицым, широконосым парнем. Увидев священника, Сенька толкнул в бок одного из товарищей и показал ему кивком головы на отца Михаила.
- Во, раздавили гнездо мракобесия! – с ухмылкой произнёс Рябинин.
Сенькины приятели в ответ разразились дружным смехом.
Священник отвёл взгляд в сторону, и его словно обожгло кипятком. У окна, под портретом Ленина, сидел на стуле дьякон. Он первым увидел отца Михаила и кивнул настоятелю в знак приветствия.
Во взгляде отца Якова было столько тоски и безысходности, что священник невольно отвёл глаза, - словно он был виноват в чём-то.
Рыжеусый достал откуда-то четверть с самогоном. Прямо на кумачовый стол чекисты выложили хлеб, завёрнутое в газету сало, поставили стаканы.
- Володька, - позвал рыжеусый курносого чекиста. – Ну-ка прими для сугреву. Что значит «не пью»? Нам до вечера ехать! Давай пей, стервец!
Под завистливыми взглядами куривших мужичков чекисты выпили, быстро закусили и спешно стали собираться.
- Ну, пережитки прошлого, выходи! – скомандовал священнослужителям Быстрый.
окончание следует

https://alex-the-priest.livejournal.com/309011.html

очередной рассказ отца Виктора Баландина
"Слом"
Было первое воскресенье Великого поста. В селе Заречье отошла обедня. Народ, разойдясь по домам, доставал из печей нехитрое варево из квашеной капусты. В это время настоятель зареченской церкви, протоиерей Михаил, ещё только собирался выйти из храма.
Отец настоятель отличался высоким ростом и чрезвычайной худобой. Его соломенного цвета прямые волосы никак не желали расти до длины, принятой у священнослужителей, и отец Михаил стриг их в скобку. Борода у отца Михаила тоже росла не слишком обильно и была жёсткой, как конский волос.
Настоятель надел висевший у выхода нагольный тулуп и снял с крючка шапку.
Завидев, что священник уходит, чистившие подсвечники женщины дружной стайкой поспешили под благословение.
- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, - неспешно выговаривал настоятель, благословляя помощниц.
Благословив, священник сделал поклоны перед выходом из церкви и на несколько мгновений застыл, глядя куда-то поверх золочёного иконостаса.
- Отец Михаил, пойдёмте! – раздался голос, в котором явно слышалось нетерпение.
Торопил священника дьякон, - высокий, статный, с большим орлиным носом и аккуратно постриженой чёрной бородкой.
Дьякон притопывал подшитыми валенками и уже надел поношеную лисью шапку.
- Да, пойдёмте, отец Яков, - сказал священник и шагнул к дверям.
Отворив двери и пропуская дьякона в притвор, отец Михаил сказал с виноватой улыбкой:
- Жаль из церкви уходить. Всегда жалею, что служба кончилась…
- А у меня ноги озябли, по правде сказать, - пожаловался дьякон. – Печка-то в алтаре едва тёплая.
- Да, дров нынче маловато, - кивнул священник. - Вчера вот опять ходил в сельсовет, просил разрешения на заготовку.
- Разрешили ?..
- Нет, - тоскливо покачал головой отец Михаил. – Председатель мне сказал: все делянки распределены между беднейшими представителями крестьянства.
- Да какое они имеют право! – возмутился дьякон.
- Это верно, что прав у них на то нет. Зато сила есть. Сами себе закон.
Отец Михаил с досадой махнул рукой и вышел на крыльцо.
Под церковным крыльцом стоял сторож Митрофан, приземистый старичок с небесно-голубыми глазами. Щурясь от табачного дыма, Митрофан курил самосад.
Подступив к священнику, сторож строго сказал:
- Ты, батюшко, как пойдёшь сейчас, поберегись. Я нынче Сеньку Рябинина видел. Опять с гармонью шатается, и пост-от Великой ему нипочём.
Как и все коренные жители, Митрофан цокал, то есть вместо «ч» произносил мягкое «ц»: «сейцяс», «нынце», «нипоцём».
Сторож сдвинул на затылок заячий треух, пыхнул дымом и продолжил:
- Лешак его забери, Сеньку этого! И раньше был шебутной, а как в свой комсомол записался, так и вовсе ошалел. По иконе стрелять удумал!
Сторож тяжело вздохнул.
- Всыпать бы этому мерзавцу с пол-ста горячих! – в сердцах сказал дьякон.
- Сенька тебе скорее всыплет, отец Яков, - усмехнулся сторож, и уже серьёзно добавил: - Не, это ж надо так совесть потерять! Я про Рябинина-от. На священных служителей руку поднял! Тьфу! Срам!
Случай, который вспомнил сторож, произошёл после Крещения. Сенька Рябинин с дружками встретил идущего со службы отца Михаила.
Подойдя совсем близко к священнику, Сенька закричал:
- Благослови, батюшко!
Отец Михаил повернулся на крик, и тут один из парней присел за его спиной. Рябинин ринулся к отцу Михаилу, как бык на противника. Священник отпрянул от возникшего прямо перед ним широкоплечего Сеньки, потерял равновесие и полетел валенками вверх через спину присевшего парня.
Через четверть часа рябининская ватага повстречала отца Якова и проделала с ним ту же шутку с той разницей, что диакона, чтобы он упал, Сенька толкнул в плечо.
После этого случая диакон и священник уговорились ходить со службы вместе, благо жили недалеко друг от друга.
- Ну, Бог в помощь тебе, Митрофан Кириллович, - попрощался отец Михаил. – Завтра с утра воды согрей, придём с отцом диаконом крестить Павла Васендина сына.
- Стало быть, оклемался у Поликарпа внучок? – оживился сторож. – Ну, дай Бог, дай Бог… Крещёного народу прибудет….
Митрофан загасил самокрутку и спрятал её в кисет. Попутно сторож, пока отец Михаил не ушёл, одобрительно окал:
- Доброй у Поликаши сынок, Павел–от, доброй. Кабы не Павел, не живать бы мне нонче на белом свете. В прошлу-от зиму, как выгребла у нас хлеб продразвёрстка, - хоть ложись да помирай. Насиделись голодом–от. Я-от как ослабел! Сходить бы петли на зайца да на рябца поставить, а силы нету. Дай Бог здоровья Павлу, дал нам хлебушка-от. Они, вишь, Васендины-те, как заслышали, что развёрстка идёт, хлеб-от запрятали. В амбаре, вишь, пол вскрыли да две бочки ржи туда и закатили. Да ещё муки пять мешков в снег зарыли, где накат в конюшню, да санями-от укатали. Не нашли продразвёрстчики!
Отец Михаил уже не раз слышал этот рассказ, но из вежливости не останавливал старика.
- Да полно уж тебе, Кирилыч, пошли мы! – не выдержал дьякон. - Бывай!
Настоятель в последний раз, по своему обыкновению, помолился на образ Спаса Нерукотворного, висевший над входом.
Лик Спасителя в нескольких местах был пробит пулями. Это на прошлой неделе упражнялся в стрельбе из ружья Сенька Рябинин. На закате пришёл с дружками, подпер колом дверь в сторожку, чтобы Митрофан не вышел, и принялся палить в икону.
При виде пулевых отверстий в иконе у отца Михаила вот уже в который раз заболело сердце.
- Господи, помилуй! – прошептал священник и поспешил вслед за отцом дьяконом.
Улица, выходившая к церкви, начиналась двумя добротными домами, обшитыми тёсом. Прежде в них жили семьи отца Михаила и отца Якова. Теперь в бывшем доме священника находился сельсовет, а дом дьякона был занят под избу-читальню.
Священнику и дьякону пришлось покупать в деревнях избы и перевозить их в село.
Возле сельсовета стояли стояли трое саней. Нераспряжёные лошади неспеша жевали сено. Ошалелые от приближения весны воробьи ватагами порхали над дорогой, устраивая возле конского навоза шумную толчею.
- Не наши сани, не сельские, - заметил дьякон. – Крашеные.
- Да, - согласился священник. – Кто-то из уезда приехал.
При виде этих крашеных суриком саней как-то нехорошо стало на душе у отца Михаила. Он попытался прогнать дурное предчувствие, но оно прочно засело внутри, как заноза.
- Как прохожу мимо своего… бывшего своего дома, - глухо сказал отец Яков, - так на душе прямо кошки скребут.
- Главное, сами целы, отче. Чего уж о домах горевать, - сказал отец Михаил.
- Целы, - так же глухо ответил дьякон. – Пока. Вон в уезде отца Беневоленского взяли, так уже два года ни слуху ни духу.
- Да. Знаю, - произнёс священник. – А помнишь, в Новом Сельце отца Алексея расстреляли? Без всякого суда. И старосту тоже.
- Как не помнить… - отозвался дьякон. – Мы с Алексеем в семинарии вместе учились… Вот отцу Григорию Соловьёву повезло. Арестовали и через неделю выпустили.
Из проулка выпорхнула спешащая куда-то молодка в белом полушубке и шерстяном платке.
- Доброго здоровьица, батюшки! – поклонилась женщина.
- Здравствуй, Катерина! – ответил отец Михаил. – Твой Василий не захворал? Что-то не было его нынче в церкви.
- Не, батюшко, не захворал, - затароторила круглолицая Катерина. - Не захотел в церкву! Я ему: вставай-де, а он: не хочу да не пойду, да неча мне там делать. Так-от и оставила его с ребятами.
В это время из другого проулка раздалось разухабистое пение:
- Раа-сполным по-лна моя коро-обочка! Е-есть и ситец и паа-рча!
Катерина, испугано озираясь, поспешила дальше.
Между тем на улице показалась пара горланящих песню мужиков. Они были пьяны, но на ногах держались ещё довольно крепко. Мужиков сопровождала ватага мальчишек, передразнивавших их пение и жесты.
Завидев отца Михаила, мальчишки зашикали друг на друга, перестали кривляться и заметно поотстали от пьяных.
Один из нетрезвых мужиков был одет в старую солдатскую шинель нараспашку, другой, поменьше ростом, - в грязный тулуп, подпоясаный верёвкой. У того, что в шинели, по локоть не было левой руки.
- Опять Терентьев с Мухортиным нажрались, - сказал дьякон отцу Михаилу.
- Э-эй, попы! Подайте увечному калеке на пропитание! – завопил однорукий, приближаясь к отцам и протягивая целую, правую руку без рукавицы. Рука была красной, словно её ошпарили кипятком.
- Не стыдно тебе, Федька? – рассерженно произнёс отец Яков. – Не на пропитание ты просишь, а на пропивание.
- Мне?! – возмутился пьяный. – Мне - стыдно?! Это вам, кровопийцам, должно быть стыдно! Нар-род обманываете! Тёмные массы закабаляете!
Размахивая и целой, и покалеченной рукой, Терентьев вплотную приблизился к дьякону и священнику.
Отца Михаила передёрнуло от перегара.
- Успокойся, Фёдор, - сказал священник, глядя в глаза Терентьева, мутно блестевшие из-под сальных кудрей.
Багровое лицо пьяного исказилось. Щербатый рот, зияющий среди густой щетины, оскалился. Он стянул с себя солдатскую шапку и с размаху бросил её на грязный снег.
- У-у, кровопийцы! – закричал Терентьев. – Нету вашего Бога! Нету-у!
- С чего ты взял? – вырвалось у отца Михаила.
- А где же твой Бог был, когда нас на фронте немец снарядами бомбил да газами травил? А? Где твой Бог был, когда мне руку осколком оттяпало? А я ведь крестик носил, и иконка на шее была!
- Фёдор, Бог тебе жизнь сохранил, - стараясь оставаться спокойным, сказал отец Михаил.
- А на что мне такая жизнь? А? – прохрипел Терентьев.
- Тятька! Пойдём домой! – раздался пронзительный, взахлёб крик.
Кричал мальчонка лет шести, чумазый, в огромной битой молью шапке. Мальчонка вытирал слёзы рукавицей, из которой торчали большой и указательный пальцы.
- Пойдём! Там мамка ждёт! – плача, прокричал мальчик и потянул Терентьева за пустой рукав.
Инвалид отмахнулся от ребёнка и задыхаясь проговорил:
- Нет, ты мне скажи: если Бог есть, на что Ему та война, а? За что кровь проливал?
- Богу война не нужна! – громко сказал отец Михаил.
- Врёшь! Всё врёшь! – потряс кулаком Терентьев.
- Правильно, Феда! – подал голос молчавший всё это время приятель Терентьева, мужичонка с одутловатым лицом. – Я вот когда был в солдатах, к нам, как царя свергнули, в казарму умные люди стали приходить, говорили, что нету никакого Бога! И что религия – это дурман. А люди произошли от облизьян!
При последних словах Мухортин многозначительно поднял вверх указательный палец.
- Вот ты наверно и произошёл от своих облизьян, - раздражённо сказал дьякон и уже собрался идти дальше.
Тут сынишка Терентьева снова всхлипнул и потянул отца за рукав:
- Тятька! Пойдём…
Инвалид зарычал, повернулся к мальчонке и занёс здоровую руку для удара. Мальчик округлившимися от страха глазами смотрел на разъярённого отца. Дьякон, оказавшийся в шаге от Терентьева, в мгновение ока перехватил Федькину руку за запястье.
- Не смей бить ребёнка! – отчётливо произнёс отец Яков.
Терентьев рванулся, и дьякон отпустил инвалида. Получив свободу, Федька отскочил в сторону, выхватил из кармана нож и зашипел:
- Да я вас, попы, сейчас тут в расход пущу!
- Ножик спрячь, - раздался вдруг низкий голос.
Все враз повернули головы.
Голос принадлежал Павлу Васендину, коренастому мужику с русой бородой и близко посаженными серыми глазами. Под презрительным взглядом Павла Федька сразу сник и медленно убрал нож в карман.
- Шалишь, Федка, - не спеша произнёс Васендин. – Почто отцов духовных забижаешь?
Повернувшись к отцу Михаилу, Павел сказал:
- Вы, батюшко, не беспокойтесь. Не тронет он вас боле. Позабочусь. С чего он к вам прицепился?
- Да так, - сказал отец Михаил. – Поговорили по душам.
- Гражданин Терентьев милостыню просить изволили, - съязвил дьякон.
- Федка! – окликнул Павел собравшегося было уйти Терентьева. – Ты уже побираться затеял? Сиротой, вишь, прикинулся! Пашня у тебя есть, а робята голодом сидят? Вон парнишко-от твой стоит – аж прозрачный весь!
Терентьев исподлобья поглядел на Васендина и со злостью заговорил:
- Ты меня не кори! Я – бедняк! А Совецкая власть – за бедняков!
Спокойно, словно Федькина злоба не задевала его, Павел пробасил:
- Тебе, Федка, в добавок к твоей земле комбед ещё клин прибавил. Что ж ты за бедняк с такой пашней-от?
- Землю мне от Дружинина отрезали. – зло бросил Терентьев. - А Дружинин – кулак!
- Вы бы с Мухортиным не вино лопали, а робили, - осёк Васендин Федьку.
- Чем я тебе буду работать?! – Теренетьев выставил пустой рукав. – Культёй?
- В Селиванихе, - ответил Павел, - тоже мужик есть с одной рукой-от. С левой. Робит. Робята ему пособляют. И ты не в лесу, чай, живёшь.
Васендин сделал шаг к Терентьеву и негромко сказал:
- Короче говоря, Феда, ты батюшек забижал первой и последней раз. Уразумел?
- А иначе чего? – ухмыльнулся Федька. – Как Цуварева меня убьёте?
- Цуварева я не трогал, - ответил Павел. – А тебе что сказал, то сказал. Не наводи на грех.
Терентьев толкнул под рёбра раскрывшего рот Мухортина, и приятели пошли своей дорогой.
Пройдя шагов пять, Мухортин громко заговорил:
- Ништо, Феда! Мы с ими со всеми поквитаемся, - и с Павлухой, и с попами. Вон как Ларионова – камень на шею да под лёд!
Сказав это, Федькин приятель оглянулся и запел:
Долой, долой монахов,
Долой, долой попов!
Мы на небо залезем,
Разгоним всех богов!

- Пойду я, батюшки, благословите! - попрощался Павел и повернулся к застывшему на месте сынишке Терентьева.
Васендин хлопнул мальчонку по плечу и сказал:
- Пойдём, Костюха, щей тебе нальём. С грибами!
Павел споро зашагал к своей избе, а Костюха, спотыкаясь, засеменил за ним.
Отец Михаил и отец Яков пошли дальше.
- Ишь ты, подлец, - вспомнил дьякон Мухортина. – Утопить грозится, как Ларионова!
Гончар Сильвестр Ларионов погиб прошлой зимой. Когда в село приехали продразвёрстчики, уполномоченый велел забрать у Ларионовых корову. Сильвестр был мужиком горячим, и корову отдавать не захотел. Стал кричать, звать на помощь. Гончара скрутили, привязали к шее камень и опустили в прорубь.
(продолжение следует)
прошу присылать ваши отзывы, автору интересно узнать мнение читателей

https://alex-the-priest.livejournal.com/308953.html

«Письма дедушке Морозу».
Вечером шестилетняя Полинка лежит рядом с дедушкой и слушает сказку. Сказку она заказывает всё одну и туже, про старика со старухой и золотую рыбку. Наизусть изучив историю взаимоотношений между «вздорной бабой» и золотой рыбкой, она то и дело вмешивается и подсказывает деду нужные слова.
- Не «крестьянкой», а «чёрной крестьянкой». Дед, надо говорить: «столбовой дворянкой».
- Хочешь, я тебе другую какую-нибудь сказку расскажу?
- Нет, дальше давай про рыбку.
Дедушка снова возвращается к Пушкину, и слышит очередную Полинкину реплику:
- Дед, почему обезьяны такие волосатые, а у нас волосики только на голове?
- Мы носим одежду, и нам не холодно, а у обезьян нет одежды. Им холодно, поэтому они такие волосатые. Шерсть их согревает. Так вот, - продолжает дедушка, - о чём это я? Ага, не хочу быть столбовой дворянкой!
Полинка дёргает деда за бороду.
- Дед, а зачем тебе борода? Тебе холодно?
- Нет. Просто я священник и мне по статусу положено иметь бороду. Не хочу быть столбовой дворянкой!
- А шарфик ты носишь?
- Ношу.
- У тебя и на шее волосики. Зачем тогда тебе шарфик?
- Полюня, я знаю почему ты всё время слушаешь одну и туже сказку. Она тебе не мешает. А ты в это время лежишь и думаешь о чём-то своём. Вот о чём ты сейчас думаешь?
- Дед, как понимают, что родился мальчик, а не девочка?
- Полюня, по волосикам. Смотрят у младенчика длинные волосы, значит девочка, а если короткие, тогда – мальчик.
Полинка замолкает. Слушает сказку, а ещё через минуту сообщает:
- А мы сегодня детском саду писали письма деду Морозу и заказывали подарки.
- Здорово. А если ещё не умеешь писать, тогда как? Воспитательница помогает?
- Нет. Кто не умеет писать, тот рисует.
- Понятно. А ты что попросила? Новую куклу или поника?
- Я попросила набор «Кинотеатр Эквестрия гёрлз».
Дед пытается сообразить о чём говорит его шестилетняя внучка, но та, не дожидаясь сама приходит ему на помощь. – Это игра такая. Я про неё в айпаде рекламный ролик нашла. Мне понравилось.
-Полюня, представляешь, сколько таких писем приходит к дедушке Морозу? А что если твоё письмо затеряется? Или он прочитает его и забудет?
- Моё не забудет. Я его написала задом наперёд. В нём все слова написаны наоборот. Я специально так сделала, чтобы про меня не забыли.
Утром следующего дня дедушка, помогая семилетней Алисе нести большой тяжёлый ранец, провожает старшую внучку до школьных ворот. По дороге интересуется:
- А вы деду Морозу письма про подарки писали?
- Да, дедушка, писали. – Она оглядывается по сторонам, словно боится, что кто-нибудь её сейчас подслушает. – Дедушка, по секрету. Я попросила у него шары «лол сурпрайз», но написала, чтобы дарил только оригинальные, контрафакт мне не нужен. И ещё я заказала смартфон на андроиде с обязательными функциями… - и она принялась сыпать словами дедушке прежде незнакомыми.
- Лисёнок, это же наверно очень дорого.
- Дедушка, не волнуйся! – Восклицает ученица первого класса. – Это же подарок от деда Мороза, это же бесплатно!

Проведав своих москвичей вечером того же дня дедушка с бабушкой возвращаются к себе в деревню. Сперва они говорят о внучках, потом переходят на другие темы.
- Отец, ты машину менять планируешь?
- Да надо бы. Пора уже что-то думать.
- Ой, дорого сейчас всё это, - вздыхает матушка.
Дедушка загадочно улыбается.
- Не волнуйся, всё будет хорошо. Теперь я знаю, что надо делать. На следующий год напишу письмо дедушке Морозу и попрошу у него новую машину!
Бабушка тоже улыбается:
- Представь себе, сколько у него таких писем. Может и затеряться.
- Нет, моё не затеряется. Я напишу его «улиткой», снизу вверх по спирали, а словах буквы поменяю справа налево. Такое он точно не забудет.
Бабушка смотрит удивлённо восторженно:
- Как это ты додумался?
- Полинка научила, - смеётся дедушка. – Просить буду иномарку, и чтобы не нашей сборки. Всё равно бесплатно!

https://alex-the-priest.livejournal.com/308723.html

Антонина, женщина ещё не старая, но уже пенсионного возраста. Работает в фирме уборщицей, уже несколько лет. Антонина верующая, каждое воскресенье она старается бывать в храме. Часто причащается. Жалеет, что и на пенсии вынуждена работать, и не может ходить вместе с другими на великие праздники, случающимися на буднях.
Невысокого роста, жилистая и работящая, она легко справляется с порученным ей участком работы. Потому её начальник и одновременно исполнительный директор фирмы Геннадий Алексеевич время от времени подкидывает Антонине дополнительные объекты. Та начальнику не отказывает, убирается везде, где велят. Геннадий Алексеевич хвалит исполнительную работницу, но сверхоговорённых денег не платит.
Антонина сама во всём виновата. Очень уж у неё «длинный язык». Придёт на работу и давай всех с праздником поздравлять. Сегодня, говорит, память святителя Николая, или ещё кого-нибудь из святых. Руководство компании люди всё серьёзные и уважаемые, у них только оклады раз в двадцать больше, чем у неё, у уборщицы, а она им всё: «с праздничком, да с праздничком». Тоже, ровня нашлась.
Сколько раз ей делали замечания, пожалуйста, не надо нам здесь про вашего Христа, а она забудется, и давай им по новой. Дура дурой, короче. Муж тоже её такой же считает, потому и поколачивает.
Геннадий Алексеевич человек просвещённый, учёную степень имеет, тот Антонину всё больше рублём воспитывает, вернее увеличением объёма порученной работы за один и тот же размер вознаграждения. Воспитывает и удивляется, насколько же несообразительна его уборщица. Вместо того, чтобы убирать один этаж, убирает целых три, а от своей глупой привычки никак не отстанет.
- Антонина, мне с вами никакой календарь не нужен. Я уже все ваши праздники изучил. Вы ещё только рот открываете, а я уже знаю, сейчас она будет поздравлять меня с Преображением, или с Введением во храм.
Устал я от вас, уважаемая Антонина Петровна. Потому кому-то из нас придётся увольняться «по собственному желанию». И скорее всего, это будете вы. В отделе кадров я уже предупредил, завтра напишите заявление.
Антонине никак нельзя терять работу. Деньги ей платят хоть и не большие, но стабильные. Сына на днях сократили, а семья, а дети? Кто им сейчас поможет. Намывает Антонина полы, пуще прежнего старается, а в голове у неё крик стоит:
- Заступись, Господи, кто им ещё поможет?! Кто им ещё поможет?! Я же могу, я и четвёртый этаж осилю, только бы не выгнали, Господи!
Следующим утром Антонина робко постучалась в дверь отдела кадров. Кадровик, мельком взглянув на уборщицу, в ответ на её робкое «Христос воскресе», лишь махнула рукой и добавила:
- Чего тебе, Тонь? Иди, иди. Не до тебя сейчас, работай. Всё знаю, потом зайдёшь.
Антонина, в собственных мыслях, не обращая внимание на повышенную нервозность, среди обитателей высоких кабинетов, приступила к своей привычной работе. Натирая полы, боялась только одного, как бы не пересечься с Геннадием Алексеевичем. Сегодня не заметит, а завтра. глядишь, так и вовсе забудет о своём распоряжении. Главное, на глаза большому начальству не попасться. Работает и вдруг слышит прямо над собой голос кадровика:
- А это, Сергей Иванович, наша уборщица, Антонина Петровна. Очень хорошая работница. По-старому, так и вовсе «передовик производства».
Антонина отрывает глаза от пола. Увидев рядом с начальником отдела кадров незнакомого представительного мужчину, смутилась и вместо привычного «здравствуйте» еле слышно пробормотала: «Христос воскресе»! И спохватившись про себя добавила: "Эх, ну, что же это я, на самом-то деле..."
Незнакомый мужчина громко рассмеялся и так же громко ответил:
- «Воистину Воскресе»! Я ваш новый директор. Приятно, что на новом месте меня будут окружать верующие люди.
- Ой, - от радости ещё больше растерялась Антонина, - как неожиданно-то.
- Знаете, для меня тоже. – Сергей Иванович повернулся в сторону кадровика, - вчера в обед вызвали в головное отделение, а на утро уже велели принимать дела от Геннадия Алексеевича. Теперь вместе будем работать, - это уже в сторону Антонины, - подвёл итог новый директор. И вместе с начальником отдела кадров они отправились дальше по коридору.

https://alex-the-priest.livejournal.com/308435.html

В 2005 году в прокат вышел английский фильм «Последний палач». Поставлен по реальным запискам реального палача-вешателя Альберта Пьеррпойнта. Я смотрел его. О самом фильме говорить не стану. Поразила философия главного героя.
= Казнь совершается над преступником во искупление его грехов. =
Насильственная смерть на эшафоте освобождает от последствий содеянного. Даже к телам казнимых им нацистских преступников он требует уважительного отношения. Человек казнён, понёс наказание, и значит уже не преступник.
В обществе существовал, и всегда будет существовать запрос на справедливое возмездие педофилам, убийцам, насильникам.
«Сколько, сколько дали? Почему так мало»?!
А сколько тех, кто сумел откупиться, убежать или просто не попался. Учитывая печальный опыт шальных 90-х, думаю, таких не мало. Что сказать? Повезло? Избежал человек ответа? Да, здесь избежал. А там? Пролитая человеческая кровь вопиет к отмщению. Даже случайно, не умышленно пролитая тобой кровь прольётся на твою же голову.
Помню, когда я работал составителем на железной дороге, как раз в те самые 90-е, рядом со мной погибали мои товарищи, такие же составители поездов. Одни сами были виноваты, другие – в результате несчастного стечения обстоятельств. Всякий раз потом, когда утихали страсти, я находил работавшего тогда машиниста тепловоза и просил его сходить в храм. Подойти к священнику и покаяться в том, что стал невольным убийцей.
Убежден – за содеянное тобой преступление, особенно убийство, отвечать нужно здесь, во времени. Иначе рассчитываться придётся там, только уже в вечности. Известно, что по древним канонам воины христиане, вернувшись с войны, несли епитимию в течение трёх лет.
Однажды сын одного высокопоставленного человека, превысив скорость, убил на пешеходном переходе пожилую женщину. Понятно, сделал он это не умышленно, но закон нарушил, и за смерть человека должен был отвечать. Но не ответил.
Какое-то время спустя он семьёй поехал отдыхать куда-то на море. Его маленький ребёнок, не помню, девочка или мальчик, вдруг начал тонуть. Разумеется, отец бросился на помощь. Дитя спас, а сам не выплыл.
Божий суд? Собственной смертью искупил кровь другого человека? Одно утешает, умер хорошо, по-христиански. Дети вот только осиротели.
А если бы человек тогда, после трагедии на пешеходном переходе, согласился пострадать и понёс наказание? Ну, год или два той же самой «химии» без права покидать место жительства. Глядишь бы и жив остался.

https://alex-the-priest.livejournal.com/308177.html

Один дедушка ещё в юности обнаружил в себе дар - шевелить ушами. С годами дар всё больше оттачивался и совершенствовался. Уже тогда он осознавал, что это талант, и достаточно редкий. Только применить он его нигде не мог.
Наверное, каждый из нас имеет в себе какие-то скрытые возможности и таланты, только не каждый способен в этой жизни реализоваться. Некоторым везёт. Взять хотя бы того же Моцарта. Он тоже имел талант. С самого детства виртуозно играл на скрипке и сочинял чудесную музыку. Талант великого Моцарта был востребован, а дедушкин нет.
Давно, это когда ещё его бабушка была молодая, он показал ей, как ловко умеет шевелить ушами, она посмеялась. И всё, больше желающих удивляться не нашлось. Так бы и остался дедушкин талант втуне, если бы не две его внучки Алиса и Полина.
С ними он дождался своего звёздного часа. Потому что более благодарных зрителей, даже при желании, найти просто не возможно. Как заворожённые они готовы наблюдать за дедушкиными ушами, иногда сопровождая увиденное восхищёнными репликами:
- Дед, как ты этому научился? А у меня не получается! А быстрее можешь?
Дедушка лежит на кровати рядом с Полинкой и рассказываю ей на ночь её любимую сказку о рыбаке и рыбке. Историю о золотой рыбке она готова слушать бесконечно.
- И сказала ему золотая рыбка…
- Дед, - перебивает его Полинка, - а у слона большие уши?
- Ещё бы. Огромные.
- Да, жалко, что у тебя уши такие маленькие. Были бы они у тебя как у слона. Хорошо было бы.
- Почему, Полюнь?
- Тогда бы ты мог летать. Ты бы махал ими как крыльями и летал. Мы с Алисой забирались бы к тебе на спину, и летали бы все вместе.
Дедушке сразу вспомнился Шагал, и представилась картина в его неподражаемом стиле. Внизу город, а высоко в воздухе над деревьями, крышами домов и даже шпилями церквей парит очень похожий дедушка с широко расставленными ушами, а на спине у него, точно на ковре самолёте, примостились две его маленькие внучки. Чтобы не соскользнуть вниз, они прижимаются к дедушкиной спине. Им хоть и боязно, зато очень интересно. А ещё они очень счастливы. Все втроём.
- Да, - вздохнул дедушка, - как жалко, что у меня такие маленькие уши.
По-настоящему талантливых людей очень мало. Потому у них множество завистников. Того же Моцарта отравил Сальери. Говорят, из зависти. Он как ни пытался, так и не услышал музыки, которую слышал гениальный Моцарт, потому и убил.
Как опасно иметь завистников, подумал дедушка, и порадовался, что о его таланте не знает никто, кроме двух его маленьких внучек. А ещё, даже если кто-то о нём и узнает, то его таланту не угрожает никакой Сальери. Дар шевелить ушами хоть и редкий, зато никому ненужный.

https://alex-the-priest.livejournal.com/307770.html

Вчера пригласили в митрополию. Присутствовал на официальном мероприятии. Учителям вручали награды за участие в разных конкурсах. Мы на них смотрели и хлопали в ладоши. Перед тем как отправиться обратно, ко мне подошла знакомая директрисса одной из школ нашего района и попросила меня захватить с собой её коллегу. В машине было место, я согласился.
Пока ехали мне позвонил знакомый предприниматель и сообщил, что отправил нам в храм машину продуктов.
- "Пристроишь"?
- "Разумеется".
Мы ехали с ней около ста километров. Узнав, что я уже проехал нужный мне поворот, и еду дальше, специально чтобы доставить её на место. Моя попутчица принялась извиняться.
- Не надо, не извиняйтесь. Всё взаимосвязано. Я взялся вас подвезти, а нам в это время подарили целый "ларгус" продуктов. Думаете, случайность?

В конце пути, собираясь выходить, она открыла сумочку и спросила:
- Я вам что-то должна?
- Конечно должны.
Тогда она достала кошелёк. Я засмеялся и уточнил:
- Нет. Деньги мне не нужны, - и добавил, - расплатитесь молитвой.
- Молитвой? Это как "молитвой"? Я не молюсь и в храм не хожу.
- Вот и прекрасно. Значит, у вас появился предлог сходить в церковь и поблагодарить Бога. Зажжёте свечку перед иконой и скажете Ему спасибо.
- Вот так просто, словами? Да, но как вы узнаете, что я действительно побывала в церкви и "расплатилась" с вами?
- О, об этом не волнуйтесь. Вашу молитву я почувствую обязательно.

https://alex-the-priest.livejournal.com/307392.html

Последние дни служил, всматриваясь в лица прихожан, и думал: интересно кто конкретно из них уверовал в Христа и пришёл в храм благодаря мне, моей проповеди. Смотрел и видел тех, кто верил ещё до меня и до меня уже начинал восстанавливать наш храм.
Есть те, кто пришёл потому, что его в церковь привела или беда, или семейные нестроения. Они приходят, слушают меня с интересом, исповедуются и причащаются.
Ещё неизвестные мне лица из тех, что отдыхают рядом с нами в санатории, или заскочивших в храм на выходные.
Явно никто из них не уверовал потому что именно я рассказал им о Боге, открыл им Евангелие и научил молиться. Я вообще здесь не при чём.
Единственный человек, ставших христианином благодаря нам с матушкой - наша дочь. И то, без Божьего вмешательства здесь тоже не обошлось.
Так кто же я, священник? Отслужив восемнадцать лет у престола понимаю, я тот, кто, оказывается, является во сне нерадивым прихожанам и обличает их в лености. Я - толкач, поводырь, неумолкающий колокольчик. Наконец, трактор, вытягивающий из болота застрявшую легковушку. И не более того.
Конечно, вера от слышания, но приводит в храм - исключительно Христос.

https://alex-the-priest.livejournal.com/307156.html