Инглхарт в Сахаровском центре, Лукан Вэй в Высшей школе экономики. Москва - столица мировой политологии.

https://users.livejournal.com/-niece/1420804.html

В любой сложной ситуации ориентируйся на Сципиона Африканского: "В глубине залы, у колонн, стоит Гучков. – Какого вы мнения, Александр Иванович, о блоке с кадетами? Гучков улыбается и делает неопределенный жест".

"Я против того, чтобы все трактовать как сигналы. Но видно, что в деле наметился новый поворот, — считает политолог Екатерина Шульман. — Признательные показания Масляевой — это центр обвинения, его основная доказательная база. Если судья отправляет дело в прокуратуру, то это вынимает ключевой камень из всего здания, построенного обвинением". Однако перспективы дела Серебренникова не стали более очевидными, полагает Шульман: "Все менее и менее понятно, как сюжетно это все может завершиться. Пока мы видим некое затягивание процесса, но яснее, чем дело может кончиться, не стало".

https://users.livejournal.com/-niece/1420674.html

Масляева свою вину на протяжении всего процесса признает, а сегодня дело вернули в прокуратуру.

https://users.livejournal.com/-niece/1420299.html

Чего хочет молодое поколение? Что мы можем сказать по социологическим данным о его ценностях применительно к потреблению? Сначала скажем вот что: потребительский капитализм никуда не денется — и никого из своих объятий не выпустит. Если кто-то думает и читает данные таким образом, что родилось какое-то поколение аскетов, которые будут питаться сырой водой и акридами и исключительно медитировать, то нет. Ничего подобного, никакие исследования нам не показывают. Все будут потреблять и тратить деньги на потребление. Просто это потребление сменяется с обладания объектом на получение впечатлений. То есть и здесь происходит переход с товара на услугу. Вот это важная мысль, я надеюсь, что она достаточно понятна. Существует экономический закон, который действует применительно к человеку: по мере роста его уровня доходов его структура потребления меняется с еды и иных жизненно необходимых благ на несъедобные, так сказать товары, а дальше с товаров на услуги. Это называется "закон Энгеля".Сначала человек тратит на еду, потом, когда у него появляется побольше денег, он тратит на одежду, мебель, обувь, а потом он начинает тратить на услуги - образование, путешествия. То же самое происходит и с социумами. Когда они немножко наедаются, то они начинают тратить на товары, потом они начинают тратить на услуги. Все трансформации потребления, которые в разных терминах описываются социологами и маркетологами (потому что именно маркетологи первыми приходят к новому поколению и норовят у них узнать, как бы им продать что-нибудь) сводится ровно к этому. В структуре потребления человеческая компонента — впечатления, переживания, ощущения — начинает превалировать над вещной компонентой. То есть не столько я хочу купить себе какую-то вещь и ее с собой носить и на себя напяливать, чтобы все видели, сколько я хочу пережить опыт, получить ощущение, измениться внутренне. Главное слово молодого поколения, которое мы слышим в каждых опросах, соц- и фокус-группах - это “развитие”. Любое приобретение, любая трата денег должна результировать в каком-то развитии. То есть не просто люди хотят там купить печеньице. Они хотят, чтобы это печеньице их улучшало изнутри, а одновременно чтобы оно само в процессе производства улучшало нашу вселенную, чтобы эта компания была этически ответственной, чтобы она перечисляла свои полтора цента от каждой на посадку деревьев, которые она только что вырубила, чтобы сделать пальмовое масло для этого печенья. И эта услуговая составляющая становится наиболее дорогой. Еще раз повторю: услуги могут дорожать бесконечно. Товары дорожать не могут. Более того, они дешевеют. А вот услуги могут дорожать сколько угодно. Так что запас есть именно здесь.

Кстати, именно с этой точки зрения достаточно вечный дорогой товар — это недвижимость. Потому что недвижимость — особенно жилая — это не совсем продукт. Точнее, это не совсем товар. Это товаро-услуга. Собственность на недвижимость — это не то, что собственность даже на автомобиль, потому что ее нельзя забрать с собой. Покупая недвижимость, мы покупаем среду, окружение, локацию, соседей и образ жизни. Соответственно, это товаро-услуга, и она не дешевеет, потому что в ней есть человеческая компонента есть. Везде, где она есть, там будет подорожание.

Что еще интересно относительно рынка роскоши, из того что мне известно, как человеку, интересующемуся социальными науками и теми данными, которыми они располагают.. Недавно мне попалось исследование о том, на что лакшери-рынок рассчитывает в самом ближайшем будущем. Были обозначены две категории потребителей в качестве перспективным, причем обозначены в интересных эвфемистических терминах. С одной стороны — дорогая одежда для людей с нестандартной фигурой. Это понятно, то есть теперь рынок роскоши не навязывает вам анорексический стандарт, а, наоборот, подстраивается под вас. И второе, что я даже не сразу поняла, когда прочитала, — это “товары для людей, которым важна скромность”. Я сперва не могла понять, почему люди, которым важна скромность, должны покупать предметы роскоши. Но потом выяснилось, что имеется в виду потребители из исламского мира. Потребительский капитализм собирается — и уже практически это делает — принять в свои объятия миллиарды клиентов-мусульман. Под них будет подстроено очень многое, под них изменится — и уже меняется — индустрия моды. Это интересно.

— В одном из своих выступлений вы сказали, что sharing economy это тоже, в своем роде иллюзия. Домами и машинами, которые берут в аренду приверженцы не владения собственностью, всё же кто-то владеет, и зарабатывает на ренте. Можно ли сказать, что экономика совместного потребления это форма капитализма, при котором часть людей добровольно не участвует в создании для себя дополнительных материальных благ?

— Я не говорила, что sharing economy - это иллюзия. Я говорила о том, что когда мы с вами представляем себе прекрасный новый мир, в котором не нужно брать на себя тяготы владения для того, чтобы пользоваться, то мы должны помнить, что кто-то эти тяготы на себя возьмет. У домов и машин, сдаваемых в аренду или пользование, будут собственники. И эти собственники будут обладать очень большой властью над арендаторами. Это интересная перспектива нашего будущего. Судя по всему, тенденция действительно состоит в том, что последующие поколения будут в абсолютных цифрах менее богаты. Но при этом их уровень потребления, уровень жизни будет выше. То есть люди не будут владеть бриллиантовыми колье и замками, но они будут жить лучше, дольше, здоровее, им будут доступен целый ряд услуг и уровней комфорта, который владельцам этих замков, когда они их строили, даже и не снился. Это, в общем, уже достаточно наглядно.

Экономика совместного потребления — вот эта вот самая sharing economy — конечно, подстроена под людей гораздо более мобильных. Невладение собственностью — особенно недвижимостью — является соблазнительным, если ты быстро передвигаешься по миру, следуя за этим самым своим развитием. Либо просто за работой, которая тебя влечет. С другой стороны, увеличение количества людей, работающих не из офиса и не из цеха, а работающих там, где находятся их компьютеры или какая-то другая техника, которую мы сейчас не можем себе вообразить, которая будет встроена в их мозг, дает нам и противоположную тенденцию. Не очень понятно, зачем нужно передвигаться по миру, если все равно, в каком месте ты находишься. То, что мы видим сейчас точечно, мы можем увидеть более массово: передвижение жителей Первого мира в страны с теплым климатом для того, чтобы там жить и работать. Это будет интересно. Потому что если не обязательно сидеть в холодном неприятном городе, чтобы ходить на работу, если тебе на работу ходить не надо, то почему бы тебе действительно не работать из Гоа, где гораздо веселее и дешевле жить. Тем не менее, это пока, так сказать, тоненькие ручейки. Большие реки, конечно, направляются по-прежнему в города и городские агломерации, но, тем не менее этот не такой большой тренд, но следствие большого тренда, который полезно иметь в виду.

Насчет того, что люди добровольно не участвуют в создании для себя дополнительных материальных благ. Люди стремятся не к материальным благам как таковым. Никто же, действительно, не коллекционирует деньги ради удовольствия коллекционировать деньги. Люди стремятся к пользованию услугами, уж если на то пошло. Кроме коллекционеров и фетишистов, все остальные не стремятся к предметам, а стремятся к тому, что им дают эти предметы. Чем дальше уходит от нас демонстративное потребление в его викторианской форме, тем менее необходимы эти самые предметы просто для того, чтобы их повесить на себя и показать другим, что ты ими обладаешь. Поэтому люди будут стремиться к услугам и будут эти самые услуги друг другу оказывать. Это, видимо, и есть новая экономика: экономика обслуживания людьми друг друга. В некоторой степени можно сказать, что экономика всегда была такова. Все, что делали люди, они делали для других людей. Но сейчас это виднов более манифестной форме.

— Мы наблюдаем, как появляются альтернативные технологии - деньги, энергия, способные сделать человека всё более независимым от государства. В чем должна заключаться функция "идеальной" власти и государства и к какой форме правления может прийти человечество, если даже запуск ракет по силам частным компаниям?

— Действительно, что-то происходит с основной политической единицей нашего мира — с национальным государством, с nation state. Происходят с ним какие-то трансформации. Прежде чем их в общих чертах описать, я сразу хочу предупредить, что хоронить его рановато. Все эти разговоры о том, что корпорации заменят нам государство, пока не видно, чтобы реализовывались. Тем не менее, что-то происходит. Полезно помнить, когда и почему национальное государство победило в историческом забеге, в историческом соревновании все предыдущие политические формы — как полисные города, так и идеологические образования вроде Священной Римской империи или объединенного католического мира. Произошло это после религиозных войн, едва не обезлюдевших Европу. Вестфальский мир закрепил понятие то суверенитета, которое мы сейчас считаем само собой разумеющимся - то есть ситуацию, в которой государство обладает независимостью, и соседи не вмешиваются в то, что внутри него делается ни под предлогом установления правильной религии, ни под каким бы то ни было другим. Это Вестфальский мир установил, и это до сих пор мир, в котором мы живем. Что ему в состоянии угрожать? Есть четыре вида ресурсов, которые любое государство стремится удержать внутри себя, эксплуатацией которых оно, собственно, и живет. Это люди — физические лица. Это товары. Это деньги. И это информация. Людей удерживают системой паспортов и виз — институтом гражданства, охраной границ. Удерживают — не обязательно значит, что держат внутри и не пускают за ограду. Но контролируют перемещение. Могут разрешить, могут запретить. Товары контролируются различными протекционистскими политиками, системой таможен и также охраной границ.

Деньги печатаются свои, защищается своя национальная валюта, преследуется всяческое фальшивомонетничество и подделка. Мы печатаем свою монету сами, она ходит внутри наших границ. И информация, культурная сфера контролируется институтом национальных языков, которые разделились после того, как единый христианский мир, “крещеный мир”, распался. Сразу все вспомнили, что есть национальные языки и стали переводить на них сначала Библию, а потом и все остальное. Национальная культура. Если нужно, своя церковь и глава государства одновременно является главой церкви, как, например, в Англии. Воспитание патриотизма — тоже действенный способ. Свои медиа, свои средства массовой информации, которые тоже государство стремится так или иначе контролировать. Вот четыре типа ресурсов, на которых стоит nation station.

Мы видим, как все четыре становятся ликвидными — в буквальном смысле, то есть жидкими. Они начинают утекать или растекаться. Люди передвигаются с гораздо большей простотой, дешевизной и свободой, чем когда бы то ни было раньше, товары тоже передвигаются так, как они раньше никогда не передвигались. Есть известное высказывание о том, что грузовой контейнер изменил лицо мира гораздо больше, чем интернет. Заморозка, морские перевозки, контейнеры, железные дороги: они сделали мир гораздо более единым, они создали глобальную торговлю. То есть товары перемещаются, и удерживать их трудно. Протекционистская политика хоть и ведется всеми государствами без исключения, но публично осуждается и отступает перед лицом торговых союзов и наднациональных объединений. Деньги. За деньги держатся крепче всего. Но появление глобальных валют типа доллара наносит, скажем так, монетарному суверенитету тоже некоторый удар. Появление глобального финансового рынка, легкость перемещения денежных средств со счета на счет из страны в страну — это тоже жидкостность, которой раньше не было. Когда не нужно в мешочках носить золотые монеты. Все это стало передвигаться с гораздо большей скоростью и легкостью, и контролировать труднее, хотя государства пытаются.

И информация. Единый язык мирового общения, глобальная культура, в том числе культура развлечений и потребления, скорость, легкость получения и производства информации, разрушение монополии на контент. То, о чем мы говорили с вами в самом начале.

Итак, все четыре вида ресурсов утекают сквозь пальцы национальных государств. Собственно говоря, все те многочисленные разговоры о суверенитете, которыми заполнено политическое пространство сейчас, не беспричинны. Суверенитет действительно стал видоизменяться.

Что из этого из всего будет следовать? Наука наша политология этим усиленно занимается и интересуется. Есть представление, что национальному суверенитету — основной политической единице современности, суверенному государству — угрожают с двух уровней. С одной стороны, снизу, это усиление городов, городских агломераций, то, что мы с вами несколько раз уже произносили в ходе нашей беседы. Города становятся концентрированным центром для всех видов ресурсов. И могут начать гораздо энергичнее, чем сейчас, общаться между собой и заключать какие-то отношения между собой. Уже им перестает быть понятно, зачем им нужно центральное правительство, которое забирает у них ресурсы, чтобы распределить его для каких-то пустынных территорий, где никто не живет. Есть такая точка зрения, и она понятно, на чем основана.

С другой стороны, так сказать, с верхнего этажа национальному государству угрожает система союзов известная под псевдонимом глобализма. Образования типа Европейского союза (про который злые люди говорят, что это старая добрая империя Габсбургов на новом историческом уровне), союзы, торговые соглашения, например те, что создавал Обама и из чего пытается выходить Трамп: Тихоокеанское партнерство и ему подобные.

Упомянутый Трамп делает это во имя суверенитета. Брексит произошел во имя этого же. Но если мы посмотрим на демографию тех, кто за это голосует, кто это поддерживает, то, увы, это, похоже, что последняя гастроль уходящего поколения. Оно сопротивляется, это понятно, что оно сопротивляется. Демократические механизмы дают ему возможность свое недовольство и сопротивление выразить в политически приемлемых формах, и это очень хорошо. Собственно, демократия этим и прекрасна - что не надо резать друг друга, а можно, понимаете ли, проголосовать, и потом долго изумляться результатам этого “неожиданного голосования”. Зато все живы - и изумляются, и радующиеся.
Тем не менее, еще раз повторю. Хоронить национальное государство я бы не стала. Оно очень сильно укоренено в нашем сознании. Ну и, собственно, у него есть власть и ресурсы. А у кого есть власть и ресурсы, напомню наши первоначальные тезисы, тот склонен их сохранять. Довольно трудно без масштабного насилия, к которому наша эпоха склонна, перевернуть такого рода укоренившееся установление. Поэтому оно еще поживет, но оно будет меняться, пытаясь адаптироваться к новой среде. Я, еще раз повторю, не очень-то верю в то, что частные компании — новые властители мира. Но то, что существует напряжение между корпорациями, которые глобальны и государствами, которые локальны и привязаны к своей географии, — это правда.

Насчет идеальной власти, насчет идеальной формы государства. Тут тоже есть два представления, которые нынче наиболее часто можно встретить и в научной литературе, и в политической публицистике. Одно — это государство-платформа, государство-сервис, государство-убер. Такое минимизированное государство, максимально автоматизированное, которое сводит потребителя услуги с производителем услуги, а само скромно минимизируется. Это такая либертарианская в некоторой степени мечта, которой технический прогресс придал неожиданно возможную форму.

И вторая — совершенно противоположная теория. Совершенно противоположный сценарий, и он связан с концепцией базового гражданского дохода или обязательного гражданского дохода. Вот это самое удешевление производства и автоматизация, о которой мы говорили, оно приводит к тому, что человеческий труд в той форме, в какой мы его знаем, тоже видоизменяется. Судя по всему, 4-дневная рабочая неделя — это вполне близкая перспектива для экономически развитых стран. Жители Первого мира уже сейчас получают зарплату, которая не совсем зарплата. Они получают некую прибавку просто за то, что они там живут. Идея монетизировать всю систему социальной защиты и выплачивать вместо этого гражданам некую сумму — это соблазнительная идея на многих уровнях. Не потому, что мы хотим построить коммунизм, а потому, что это снижает расходы на администрирование, это позволит сократить крупный, дорогой и во всех странах довольно малоэффективный государственный аппарат. Недавний финский эксперимент с базовым доходом был основан именно на этом. Эксперимент этот был временный, он прошел и прекратился. Социологические выводы из него очень интересны, и само явление имеет шансы на воплощение в жизнь в экономически развитых странах.

Какие политические последствия это будет иметь? Это же в некотором роде новый социализм: появляется такое государство, которое собирает высокие налоги с роботизированных производств, а дальше раздает их людям. В таком случае оно начинает обладать очень большой властью. Такой властью, которой государство в капиталистической модели не обладает. Соответственно, как будет вести себя политически этот социум пенсионеров - это интересный вопрос. Как они будут голосовать? Чего потребует от них взамен государство-родитель, которое на новом историческом витке вдруг неожиданно возвращается? Это интересно. То есть, с одной стороны, мы говорим, что у нас государство страшно сокращается и уходит в сплошной блокчейн, а с другой стороны, оно приходит обратно, больше и могущественнее и богаче, чем когда бы то ни было раньше.

Возможно, оба эти сценария будут воплощаться одновременно в разных местах — или даже в одном и том же месте разными частями. Мы с вами в некотором роде в наши богатые нефтяные годы видели, как это может выглядеть. У нас тоже была некоторая форма базового гражданского дохода в виде разнообразных выплат от государства и расширения государственного сектора, бюджетного сектора, в котором люди получали зарплату, в общем, не очень понятно, за что. Так что мы, может быть, сказку о всеобщем доходе видели в натуре ближе, чем многие другие общества.

— Также видели и уязвимость.

— Видели мы и уязвимость, видели ее политические последствия — мы и сейчас их видим, никуда они не делась. У нас избыточный государственный и правоохранительный аппарат. Не знаю, насколько это будет приятно читать вашим читателям — но это в буквальном смысле, не в оценочном, а в буквальном смысле паразитический класс, который ничего не производит, а исключительно регулирует, контролирует и надзирает, он является значительным обременением для нашей экономики. Именно он, а не что-то другое. Не физически эти люди, а те функции, которые они выполняют.

— В нашей стране немножко другая ситуация. Мало того, что они, что они влияют, они же еще и владеют средствами производства. Мы не будем, конечно, это в публикации… Но те же Ротенберги — это же тот паразитарный класс, который владеет. И производит.

— Он производит, он владеет, он и контролирует. Я бы не называла именно эти фамилии, потому что я в силу своей специфики больше смотрю на госкорпорации и на госслужащих всех мастей. Они меня больше тревожат, чем какие бы то ни было частные компании, даже те, которые пользуются несправедливыми преференциями. Ротенберги — это наши старые добрые откупщики на новом историческом витке. Построили дорогу — и собирают за проезд. Отдавай государству долю — или королю, — остальное оставляй себе. Это откуп. Откупщиков, правда, убивали первыми, когда начинались какие-то бунты; их особенно не любили. В дореволюционной Франции еще и налоги с территорий отдавались точно так же на откуп. Так что эта система не очень хорошо себя зарекомендовала исторически.

— Татьяна Черниговская как-то высказала мысль, что элитарное образование то, где у ребенка развивают способности воспринимать и обрабатывать большие тексты и мыслить самостоятельно. Что по-вашему является элитарным образованием? Чему нужно учить детей тех, кто может позволить себе любое образование?

— Вы знаете, я не буду пользоваться термином "элитарный" вообще ни в каком контексте, и в контексте образования тоже. Образование бывает хорошее и плохое, а хорошее оно или плохое, зависит от целей, которые вы перед собой ставите.

— Хорошее – соответствующее современному миру. Прогрессивное.

— Я, конечно, не педагог и не специалист в этой области, я могу сказать о том, что я вижу. А вижу я следующее: базовый навык, который будет отличать эффективного человека от неэффективного, и вообще, скажем так, благополучно живущего от неблагополучно живущего, - это, конечно, информационная гигиена. Это умение потреблять информацию. Перерабатывать ее. Ее анализировать. Отбрасывать ненужное, отсекать на очень ранних подступах многочисленный белый шум, отличать мнение от факта, суждения от данных. Различать информационные манипуляции и защищаться от них. То есть умение читать и понимать прочитанное становится, собственно, базовым человеческим навыком. Те люди, которые не будут этому обучены, будут становиться на каждом шагу жертвами политических мошенников, экономических мошенников, информационных и так далее. То есть их жизнь будет резко терять в качестве по этой самой причине. Этот базовый навык - не совсем предмет образования, но это больше, чем образование. Это то, без чего образования ты не получишь, а даже получивши, не сможешь употребить себе на пользу.

Понятно, что все меньше смысла обучать детей запоминанию данных. Нужно обучать их тому, где найти эти данные. То есть не надо учить ничего наизусть, но надо знать, где эти данные находятся, и нужно уметь отличать релевантную информацию от нерелевантной, надежный источник от ненадежного. Как этому учить, я не знаю. Мы сами, жители нового информационного пространства, жители информационного общества, обучаемся этому. Мы горьким опытом приобретаем эти навыки. Кто не расшаривал фейковые новости, кто не разговаривает по телефону с мошенниками — тот пусть первым бросит камень во всех остальных. Но мы этому более-менее научились.

Все остальное, что сейчас говорят о том, как должно меняться образование, о том, что оно должно учить какой-то там креативности, мультизадачности и чему-то еще — я даже не буду начинать этот разговор, потому что это не моя сфера, и я слышу очень много птичьего языка, каких-то бессмысленных терминов, которые явно имеют целью продать потребителю что-то, что, может быть, ему и не нужно.

Еще я знаю вот что. Для того чтобы в этом информационном море не утонуть и не захлебнуться, и не напиться из копытца и не стать козленочком, необходим очень большой уровень психической устойчивости. Поэтому я бы прежде всего ждала от образования, чтобы оно не ломало детям головы, не ломало бы их личности. Меня тревожит подсаживание детей на конкуренцию. Конкуренция — это вообще ложная идея, особенно в новом мире, в постмассовом обществе, где не происходит соревнований похожих людей за один и тот же приз, а происходит бесконечный поиск того места и той среды, где твоя индивидуальность может быть максимально востребована. И в этом смысле наше отличие — это наш ресурс, а не недостаток, не какие-то углы, которые должны быть сглажены, или какие-то неровности, которые должны быть отшлифованы, как думали в двадцатом веке. Поэтому ничего нет важнее, чем сохранение у детей их устойчивой личности.

— Может ли индекс счастья быть значительно оторванным от материальных благ? Пример Вануату показывает, что да, но если говорить о таких странах как Россия?

— Вы знаете, я смотрю большое количество всяких рейтингов и их интерпретаций. Я вижу стремление уйти от простых подсчетов ВВП в выстраивании линеек стран успешных и менее успешных. Понятна условность рейтингования вообще: мы все стремимся к простому ряду цифр, в которых можно увидеть свое место, хотим мы себя сравнивать с другими по очевидным параметрам. Тем не менее, надо понимать, что когда мы говорим о больших социумах, о целых странах, то это все выстраивания в линеечку будет очень-очень условно. Даже в моей родной сфере оценка степени демократичности или авторитарности того или иного режима тоже подобна оценке красоты, которая, как известно, в глазу смотрящего. Этими данными надо пользоваться, но надо понимать, как ими пользоваться. Надо понимать, что нет такой универсальной линейки, которую можно подойти и приложить к живому объекту и его померить. Этот объект никогда не будет плоским, он никогда не будет ровным. Он никогда не будет укладываться в твои рамки. То же самое касается и рейтингования стран.

Так вот, индекс счастья — это попытка вместить в единый показатель как можно больше параметров для оценки, потому что понятно, что просто уровень ВВП и рост экономики не всегда отражают качество жизни. Тоталитарные модели, например, очень хорошо умеют добиваться промышленного роста на коротких исторических отрезках. Другой вопрос, какой ценой они все это производят: это все за счет живых людей, очень затратно, но, тем не менее, они это умеют. Построить заводов, увеличить производство чугуна, наделать танков - это им вполне доступно. Вопрос, кто останется в живых, чтобы порадоваться этим достижениям.

Поэтому понятно, чего хотят составители рейтингов счастья. И понятно, почему происходит разрыв между непосредственно экономическим показателем и качеством жизни — даже ее продолжительностью и самоощущением граждан.

Это связано с таким понятием, как общественное благо. Может быть, основной разрыв между Первым и Вторым миром состоит именно в качестве и доступности этого самого общественного блага. Во Втором мире много богатых людей. Много доступных товаров. Можно купить себе массу всего интересного. Можно построить дом большой красивый. Можно купить дорогую машину. Можно повесить на себя много разных блестящих предметов. Но общее благо — это, например, чистый воздух. Это чистая вода питьевая. Это безопасность. Это низкий уровень ПДД. И общий низкий уровень смертности. И этого достичь значительно труднее. Это очень видно, когда переезжаешь из одной страны в другую: в Первом мире может быть гораздо более скромная городская среда, и гораздо менее внимательный сервис, гораздо более аскетичная обстановка, но там можно пить воду из-под крана и дышать в городе, как в лесу.

— Эту теорию немножко Финляндия нарушает и портит. Потому что там прекрасный уровень общественных благ, но самый высокий процент суицида.

— Там вовсе не самый высокий процент суицида. С Российской Федерацией в этом смысле мало кто сравнится. Мы сейчас только сравнялись с Соединенными Штатами по уровню суицидов, и у нас хорошая тенденция снижения, но по-прежнему сверхвысокий уровень. В 2016 году мы по числу самоубийств на 100 тысяч населения были на третьем месте в мире. Скандинавские страны отличаются несколько более высокими уровнями суицидов, чем страны со сравнимым уровнем экономического развития, но с другим климатом. Есть такое дело. Они с этим борются. Продолжительно жизни посмотрите в Финляндии и структуру смертности. Тогда сразу все станет понятно.

Так вот, эти самые общественные блага не купишь за деньги для одного себя, потому что они именно общественные. Дело государства – установление экологических норм и слежение за их соблюдением, которое дает чистый воздух для всех. Потому что иначе ты в своем сверхроскошном доме за сверхвысоким забором все равно не укроешься от этого, оно к тебе придет. И ты выйдешь из своего дома, и поедешь по этой дороге вместе со всеми, и даже если после аварии тебя увезут в твою собственную частную клинику, это слабо тебя утешит. Вот, собственно говоря, неравенство — оно состоит именно в этом. Любые товары можно завезти — и они завозятся. Потребление можно организовать. А вот для того чтобы общественные блага были доступны и высокого уровня, для этого нужно иное социально-политическое устройство.

— Спасибо большое, Екатерина

https://users.livejournal.com/-niece/1420116.html

Полный текст интервью, между тем, не посместился в один пост даже без красоты.
Что делать, придется разбить на две части. Первая:

Потребление сменяется с обладания объектом на получение впечатлений
ЕКАТЕРИНА ШУЛЬМАН·THURSDAY, APRIL 11, 2019

— Что такое элита общества в современном понимании? Есть ли вообще разделение на старую элиту и новую, что меняется в составе и предназначении элит?

— Знаете, сам термин "элита" является несколько сомнительным с точки зрения политической науки, потому что, как многие термины, которыми мы пользуемся или вынуждены пользоваться, или пользовались раньше, он страдает оценочностью. В термине "элита" — в самом этом слове — есть с одной стороны нечто животноводческое, потому что оно предполагает целенаправленную селекцию наилучших, а с другой стороны, есть очевидное представление, подразумевание, что это лучшие люди. Не просто лучшие, а вот такие специально отобранные люди. В самом термине “элита” слышится мечта о меритократии - власти наилучших, социальном слое классе достойнейших. Но таких не существует, история человечества не знает примеров реализации меритократического идеала. Поэтому если мы рассуждаем в контексте политической науки, то мы скорее будем говорить об управляющем классе. Или о принимающих решение и влияющих на принятие решений: decision-makers and influencers. Если мы говорим в терминах экономических, то мы будем говорить о богатых, сверхбогатых, об инвесторах, о собственниках, об акционерах. И во всех этих случаях мы будем стараться, наверное, термина "элита" избегать. Так вот, если вернуться на родную мне почву политологии, то там нас интересует что? Нас интересует, кто решения принимает, кто влияет на их принятие, а кто реализует принимаемые решения — и какова их степень свободы, степень субъектности в процессе этой реализации.

Что касается нашей с вами ситуации, то, как ни парадоксально это покажется, одно из свойств нашей социальной иерархической пирамиды — это довольно большая не то чтобы устойчивость, но специфическая резистентность. То, что мы называем группами интересов, достаточно медленно меняется. То есть даже такие тектонические сломы, как 1991 год, смена политического режима, смена государственной формации, оно, как мы увидели через некоторое время, не изменило радикально, не уничтожило предыдущие властвующие страты и группы интересов. Те люди, которые принадлежали к управляющему классу при советской власти, они во многом, в очень многом сохранились и очень многое сумели передать далее по наследству. Поэтому наше собственное представление о себе как о таком революционном социуме, где каждые 20 лет все меняется до неузнаваемости, не совсем справедливо. Наша социальная среда отличается высокой вязкостью. Проще говоря, тот, кто уже попал на определенную позицию, склонен там уже и залипать. Вот это наша характерная особенность.

Если вы посмотрите то, что пишут о России, о российском властвующем классе, вы прежде всего увидите в большом количестве рассуждения о неравенстве. О том, что по индексу Джини мы на одном из первых мест среди крупных стран мира (индекс Джини показывает неравенство ву доходах и имуществе). Завершая эту мысль, скажу, что уровень имущественного неравенства действительно у нас довольно-таки высок, но когда мы видим эти подсчеты, надо иметь в виду, что трудно оценивать в таком малопрозрачном обществе, как российское, реальный уровень богатства и реальный уровень бедности. И фигуранты списка Forbes, не в обиду им будет сказано, не полностью являются собственниками того, что им приписывают, и граждане очень склонны у нас прибедняться с целью скрыть свое истинное положение от зоркого глаза государства. Трудно, например, оценить стоимость недвижимости, которой владеют граждане России, поэтому эти все подсчеты имеют довольно значительную степень условности. Но тем не менее, понятно, что такой радикальный уровень разницы между верхними 5% и всеми остальными — он характерен для стран Второго мира, не для стран Первого мира. Тут дело не только в бедности как таковой. По количеству миллиардеров на душу населения мы тоже очень сильно уступаем развитым странам Европы. Считается, что у нас их чрезвычайно много — много богатых людей. Нет. У нас не так много богатых людей, как могло бы быть, учитывая размеры страны и уровень ее экономического развития. Вы знаете, если посмотреть эти рейтинги, сколько где миллиардеров, то мы увидим интересную вещь: страны, так скажем, скандинавского социализма, страны с высокими налогами и с очень развитой системой социальной поддержки совершенно не являются уравнительным обществом. Там число богатых людей не уменьшается от этого. То есть представление о том, что если как-то поднять налоги на богатых, то они немедленно разбегутся по более гостеприимным юрисдикциям, не соответствует действительности. Из стран со стабильной политической и устойчивой экономической системой никто никуда не убегает, несмотря на высокие и даже сверхвысокие налоги. В странах Скандинавии миллиардеров на душу населения больше — и намного больше - чем у нас.

Последнее, что хочется сказать про состав элиты. Мы упоминали общечеловеческую мечту о меритократии, то есть о таком политическом устройстве, в котором власть принадлежала бы самым достойным. Но обычно любые меритократические замыслы упираются в базовую проблему: кто будет определять степень этой достойности? Если устроить какой-то такой экзамен на попадание в этот самый управляющий класс, то кто будет сидеть в президиуме, кто будет сидеть в приемной комиссии, кто будет эти самые экзаменационные вопросы формулировать и оценивать ответы на них? Поэтому пока еще человечество ни к какой меритократии ни в каком политическом устройстве не пришло, но максимальное приближение к ней — это, конечно, конкурентная политико-экономическая среда. То есть там, где есть конкуренция, там сама собой решается даже проблема неравенства стартовых возможностей, потому что эту проблему тоже нельзя решить, не уничтожив, свободное движение, социальное и экономическое. Если конкуренция существует, если вот это вот самое залипание, вот эта вязкость социальной среды преодолена, если социальные лифты более или менее работают, то это то максимальное приближение к выбору наилучших, которое вообще в наших земных условиях возможно. Поэтому я бы не присоединялась к… ну, так скажем, не полностью присоединялась бы к распространенным жалобам на низкое качество нашего управляющего класса. Дело в том, что последние годы, государственная служба является во многом социальным лифтом. То есть по совести нельзя сказать, что там происходит отрицательная селекция. Для очень многих людей молодых людей, в особенности в регионах, а не в столицах, попадание на госслужбу - это, в общем, социальный лифт, шанс на стабильное социальное положение, на достойный уровень доходов, на относительную безопасность. Поэтому туда идут не самые плохие. Другой вопрос в том, что эти все лифты доходят только до определенного этажа и там останавливаются. У нас самый верхний этаж власти несколько странно выглядит. А вот второй и третий уровни — в том числе и на госслужбе — в общем, по опыту и по наблюдениям, заполнены людьми достаточно образованными, достаточно работоспособными и в общем совсем не самыми дурными. Этот сказочный образ дикого чиновника — он давно уже не соответствует действительности. Но вот на верхнем уровне - там попадаются какие-то странные вещи. Там эта описанная нами вязкость проявляется в максимальной степени: то есть кто попал, тот уже и сидит, пока, как у Гоголя, “скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят”.

— Есть некая… назовем это "функции элит" как задавание трендов, спроса, регулирования, поэтому хотелось бы сравнить предназначение элит, скажем так, прошлого века и современного времени.

— Вы знаете, всегда норма — социальная норма — транслируется сверху. И иерархически престижное потребление и иерархически престижное поведение становятся образцом для тех, кто ниже. Соответственно, в этом ответственность. Один из элементов ответственности социально привилегированных слоев — в том, что они служат некими образцами, они задают те паттерны поведения, которым остальные склонны следовать. Резкое различие между даже двадцатым веком и двадцать первым состоит в степени, в уровне прозрачности. И, соответственно, в насыщенности информационного поля. Элиты — если опять же употреблять этот устаревший термин, так же как и сама машина власти, жили долгие века в очень закрытых условиях. Они обитали в пресловутой башне из слоновой кости, общаясь с собою же, со своими же, или общаясь с внешней реальностью в строго ритуализированных контекстах, в специально обозначенном времени и месте, в заготовленной, очень театральной обстановке. Появление телевидения эту ситуацию не то чтобы разрушило, но несколько изменило, но это было только начало. На самом деле ее разрушило появление нового информационного пространства: пространства двадцать первого века. Появление социальных сетей, быстрый, легкий обмен информацией и вот этот наш век видео — видеозаписей и тотальной съемки. После этого произошли две вещи. Во-первых, власть стала прозрачной. Властвующие классы стали прозрачными. Во-вторых, информационное поле наполнилось чудовищным количеством контента, который производится чрезвычайно много кем. Монополия на производство контента, которая была у государств, до этого у церкви, потом у церкви совместно с государством, в двадцатом веке у образованного сословия, у обобщенной академии, у корпораций — она рассыпалась. Теперь производителем контента может стать каждый, у кого есть мобильный телефон. Глобальное пространство, которое бесконечно контент производит, его же и потребляет, оно дает тебе возможность обрести аудиторию, которой раньше у тебя не было. Мы эту реальность не совсем осознаем, потому что мы в ней живем и она так постепенно на нас наползала, что мы не успели толком еще понять, что на самом деле происходит, и до какой степени это отличается от предыдущей ситуации — даже от ситуации двадцатого века, даже если мы возьмем свободное общество без государственной цензуры. Всё равно это было очень ограниченное количество телеканалов, телекомпаний, газет, радиостанций, чтобы высказаться в которых, надо туда для начала попасть.

— Екатерина, правильно я понимаю вашу мысль, что говоря об ответственности элиты и самом инструментарии, который сейчас появился, этот уровень ответственности увеличивается именно потому, что их влияние сейчас более широкое и заметное.

— С одной стороны, они потеряли свою монополию. Не только они являются трансляторами вот этих вот самых социально приемлемых, социально престижных поведенческих практик.

— Да, потому что…

— Много кто. Этими инфлюенсерами является много кто теперь. Их стало больше. Нам всем, высказывающимся на политические темы в политическом пространстве, для того, чтобы как-то адекватно оценивать свою аудиторию и степень своего проникновения и влияния, очень полезно сходить и посмотреть в ютьюбе, у кого на самом деле миллионы подписчиков. И увидеть, что есть шестилетние видоблогеры или бьюти-блогеры немного постарше, или люди, которые проходят игры и комментируют это, или анбоксеры, распаковывающие перед камерой покупки - с которыми мы никогда в жизни, что бы ни случилось, не сравнимся по объему аудитории и по количеству просмотров. Соответственно, они у нас как, принадлежат к элите? Нет, не принадлежат. Они не являются лицами, принимающими решения. Но они обладают влиянием. Это первое, что произошло.

Второе, что произошло: эти самые элиты стали очень видимыми. Они стали видимыми по своей же воле. Они и сами хотят, как и все мы, просмотров и лайков, поэтому они и пишут в твиттере, сами себя снимают в инстаграме и вообще всячески показываются. Ну а кроме того, их снимают, их показывают, когда они даже не думают, что это с ними происходит. Это, с одной стороны, как вы сказали, распространяет их сферу влияния. С другой стороны, это делает их, конечно же, уязвимыми. И это создает тотальное чувство того, что нами управляет неизвестно кто. Управляемые посмотрели на управляющих — вне ритуализированного театра власти — и ужаснулись тому, что они увидели. Отсюда возникает ощущение, что “они” — вот эти условные “они”, это обобщенная власть — как-то особенно обнаглели. Или хотят нам показать, как они нас презирают, да? Это ошибка. Ничего подобного не происходит. Более того, никакого радикального снижения качества управляющего класса тоже не произошло. Но увеличилась видимость. Понимаете, когда нам кажется, что раньше все были такие солидные, серьезные, взрослые и вели себя прилично, то это потому, что они показывались раз в году и читали по бумажке заранее приготовленную речь. В таких условиях легко быть солидным, серьезным и производить приятное начальственное впечатление. Сейчас это труднее, потому что есть твиттер, есть инстаграм и есть гораздо большее количество просто средств массовой информации, которые за ними бегают и их снимают. Они пытаются от этого как-то защититься, установить свои средства массовой информации, которые будут их показывать в выгодной стороны, закрыться как-то, изолироваться, но это всё технически чрезвычайно трудноосуществимо. Поэтому проникновение увеличилось — но и риски увеличились, и конкуренция возросла. Вот что случилось.

— Так по сути о предназначении. Все то же самое — это управление, это, скажем так, преследование собственных интересов, которые косвенно решают еще какие-то задачи народа?

— С точки зрения политологической функция управляющего класса — это принятие решений. Дальше вопрос в том, в чьих интересах принимаются эти решения, с какой целью. Ну, я могу сказать, что с точки зрения, скажем так, современных политических теорий — теории рационального выбора, теории общественного выбора, — разумный эгоизм мы продолжаем считать базисом политического поведения для всех. То есть сказать, что есть какие-то люди, которые исключительно воодушевлены альтруистическими целями, мы не можем, и этого не нужно. Более того, это опасно. Наиболее разрушительная политическая модель — идеологизированная. Стивен Пинкер называет идеологию одним из пяти “демонов насилия”, наряду с хищничеством, садизмом, стремлением к доминированию и местью (маскирующейся как “справедливость” или “правосудие”). Чем выше степень идеологизации, тем больше рисков массового смертоубийства.

Когда говоришь о теориях рационального выбора, об общественном выборе и разумном эгоизме, из этого часто делают вывод, что мы считаем принимающих решения рациональными. Одно из другого совершенно не следует. Люди, принимающие решения, принимают решения, как им кажется в тот момент, когда они его принимают, оптимальное. Но из этого не следует, что они руководствуются исключительно рациональными мотивами, рациональными побуждениями. Они могут руководствоваться много чем: эмоциями, суевериями, иллюзиями, ошибками. Это неважно, а важно, что в этот момент им кажется, что то или иное решение наилучшим образом следует их интересам. Поэтому эти самые властные группы мы называем группами интересов, фокусируя внимание на то, что они, собственно, концентрируются вокруг какой-то ресурсной базы, и ее хотят, как минимум, сохранить, как максимум, расширить за счет других. Это вот некоторая такая голая схема - малоприятно звучащая, но наиболее наглядная схема любого политического процесса.

— Какие из больших трендов более всего повлияют или уже влияют на жизнь богатых и власть имущих представителей общества.

— Большие тренды на то и большие, что они влияют на всех. На тех, кто знает об их существовании, и на тех, кто не знает. На тех, кто не знает слова "тренды" и даже слова "большой". Поэтому тут богатые и небогатые находятся в более-менее равных условиях. Так, большие тренды, которые определили двадцатый век, - урбанизация и старение населения, или второй демографический переход. Урбанизация была связана с очередной волной промышленной революции, она изменила лицо мира: человеческие ресурсы сконцентрировались в городах, образовались мегаполисы и городские агломерации в качестве основных единиц расселения людей. Появилась та среда, в которой мы с вами сейчас живем. И второй демографический переход определил снижение рождаемости, увеличение продолжительности жизни, снижение детской, младенческой и материнской смертности, и вот это самое старение населения — то есть снижение доли молодежи в общей демографической пирамиде. Это то, что такое был двадцатый век с точки зрения социальных процессов. Дальше любой сюжет двадцатого века мы так или иначе можем вывести из этого самого большого тренда или, наоборот, свести к нему, потому что всё, что происходило, имело результатом именно это: войны и прекращения войн, завоевания и территориальные потери, научные открытия и музыкальные моды - все имело результатом урбанизацию и демографические изменения Второго демографического перехода. Эти большие тренды продолжаются. Урбанизация продолжается, хотя происходит и некоторый обратный процесс. Вообще полезно помнить, что суть больших трендов в том, что они настолько большие, что никогда не бывают однонаправленными. Если мы говорим, что все съехались из сельской местности в города, из этого не следует, что сельская местность опустела или исчезло сельское хозяйство, которое было на начало двадцатого века основным работодателем, а минимизировало свои потребности в рабочих руках. Более того, некоторое возвращение ресурсов, в том числе и человеческих, в сельскохозяйственную сферу, тоже ожидается, поскольку это очень активно развивающаяся экономическая область. И большое количество всяких научных открытий и, соответственно, технических новаций там происходит. С этой областью в двадцать первом веке будет происходить целый ряд интересных вещей.

И урбанизация, и второй демографический переход продолжают действовать и в новом столетии. Второй демографический переход приходит к развивающимся странам, даже к странам слаборазвитым. Причем у него есть такое свойство: чем позже он приходит в тот или иной социум, тем с большей скоростью происходят эти изменения. Есть известный статистический показатель: в Великобритании для того, чтобы среднее число детей на одну женщину снизилось с шести и более до трех и менее, понадобилось 95 лет. То есть весь век это происходило. В Иране это произошло за 10 лет. В Китае за 11 лет. То есть это происходит очень быстро в тех обществах, которые позже вступают в этот процесс. Соответственно, нас ждет снижение рождаемости в развивающихся странах и в странах Третьего мира.

Что еще можно назвать процессом двадцать первого века: не знаю, тянет ли это на большой тренд, этого мы пока не знаем, потому что времени прошло пока мало, но, судя по всему, тот же самый второй демографический переход принес нам увеличение цены человеческой жизни и снижение, глобальное снижение, насилия. Это звучит довольно странно, потому что наша голова наполнена новостной лентой, в которой доминируют всякого рода новости, связанные с насилием, так как именно это является новостью. Но если мы посмотрим на большие цифры, мы увидим и исчезновение фронтальных войн из межгосударственных отношений, и снижение уровня государственного террора во всех странах мира, в том числе и в странах авторитарных, и рост числа демократии в мире, и изменение природы тех режимов, которые не являются демократическими, но ведут себя иначе, чем они себя вели в двадцатом веке и тем более раньше. У глобального снижения насилия, как у всякого большого процесса, есть много сторон. В частности, он нам принес новую устойчивость низкоэффективных политических режимов, которые раньше становились жертвой насилия внутреннего или внешнего. То есть либо соседи их завоевывали, либо свои граждане бунтовали. А теперь, поскольку никто особенно не хочет насильственных действий, жизнь человеческая стала дорога, то и малоэффективные политические модели живут гораздо дольше. Это тоже одно из неочевидных, скажем так, но значимых последствий. Также и то, что мы называем гибридными формами войны или прокси-войной - тоже производное именно от этого. То есть люди с меньшей охотой и в меньших количествах стали убивать друг друга, поэтому конфликты выглядят иначе.

— Ближе в выводам как раз. Что это для богатых и власть имущих представителей? Как им эти тренды читать для себя?

— Знаете, если люди начинают друг друга меньше убивать, то это касается всех. С другой стороны, в этом новом мире точечное насилие производит большее впечатление, чем даже массовое насилие производило 100 лет назад. Есть еще одно последствие, которое, может быть, вашим читателям будет полезно знать. Мы склонны думать о нашем времени как о времени чрезвычайно быстрых стремительных изменений, в котором так все меняется, что невозможно буквально-таки уследить за этими скоростями. Но те тенденции, которые я вам пыталась описать, они дают нам и другое следствие: социальные процессы происходят с некоторым замедлением. Если мы хотим посмотреть, что такое на самом деле быстро меняющаяся политическая среда, то можно взять любое десятилетие двадцатого века, даже не обязательно, первые два, или с 30-го по 40-е, с 40-го по 50-й. Ну даже если мы возьмем десятилетие с 1960 по 1970, то мы увидим, какое количество государственных образований прекратило свое существование. Сколько появилось новых, сколько войн происходило, сколько конфликтов, в том числе и в Первом мире, какие, например, были там волны внутреннего терроризма, которые нам и не снились, с нашей фиксацией на единичных случаях террористической активности. Что происходило в 70-е, это просто волосы встают дыбом. Вот это было время быстрых перемен. А мы его сейчас воспринимаем совершенно иначе. Поэтому не ждите, исходя из того, как быстро меняются модели мобильных телефонов, что так же быстро будут изменяться политические модели и социальные уклады. Есть ощущение, что в этой сфере все происходит гораздо более постепенно.

— Многие группы премиальных товаров и люксовых брендов теряют свои рыночные позиции в связи со сменой поколений и приходом новых технологий, часть из них спасает только рынок Китая и арабских стран. Падают продажи, к примеру, у Harley Davidson, швейцарских часов. Мы наблюдаем радикальную смену ценностей или каждое поколение привносит свои понятия роскоши и материальных устремлений, через которые можно демонстрировать статус?

— Это хороший вопрос, тут действительно много чего интересного происходит. Мы с вами, видимо, переживаем некоторый не то чтобы закат, но трансформацию демонстративного потребления.

Что такое демонстративное потребление? Это социологический термин, который обозначает ровно то, что вы назвали: покупку вещей для демонстрации своего статуса. С одной стороны, это вечное явление: властвующие классы всегда наряжались, кто в тогу с пурпурной полоской, кто в мантию в горностаевыми хвостиками, а нижестоящим запрещали носить то какой-нибудь цвет, то какую-нибудь ткань, то, наоборот, что-нибудь принудительно приказывали нашивать себе на одежду. Это всегда было человеческим свойством, но демонстративное потребление в том виде, в каком мы его знаем и продолжаем применять, это порождение викторианской эпохи, когда буржуазия стала правящим классом. Вот тогда возник рынок роскоши в том виде, в каком мы к нему привыкли. Почему это меняется, что тут может, собственно говоря, измениться?

Во-первых, доступность товаров народного потребления, как это называлось при советской власти, резко выросла, а цена их снизилась. Если мы посмотрим на статистику изменений цены с учетом инфляции, мы увидим, как в течение последних 70 лет максимальный рост стоимости показывают услуги. Товары длительного пользования в абсолютных цифрах дешевеют. Товары краткосрочного пользования не так выразительно дешевеют, но не дорожают. То есть мы приходим к тому постепенно миру, который был описан в одном фантастическом рассказе, где герою подбрасывают в почтовый ящик ключи от машины, чтобы только он их взял бесплатно. То есть товары длительного пользования нам, в общем, подсовывают за минимальные деньги с тем, чтобы мы потом тратили на обслуживание и расходные материалы. Соответственно, те культовые предметы, за которые убивались и убивали представители предыдущих поколений — холодильник, пылесос, телевизор, видеомагнитофон, — уже как-то не являются объектом страстных вожделений поколений следующих. Все это стало гораздо, гораздо дешевле и доступнее.

Что дорожает? Услуги. Дорожает то, что делают люди. С этим связан наш культ хендмейда, наш культ уникального товара, который сделан живым человеком прямо для тебя, потому что промышленная штамповка - это дешево и будет еще дешеветь. Мы еще переживем радикальное удешевление любых производств, принесенное автоматизацией и 3D принтерами. Это подбрасывание ключей в почтовый ящик вполне может стать реальностью, потому что от человека требуется не столько отдать много денег на входе, купив товар, сколько согласиться на включение себя в цепочку потребления. То есть сейчас мы тебе подарим условную кофеварочную машину, но потом будем снимать с тебя деньги на кофейных капсулах.

— Простите, что перебила, просто немножко про другую социальную страту…

— Этот процесс касается всех. Уже несколько лет как рынок лакшери-товаров в основном рассчитывает на страны Второго мира. На Китай, на арабские страны, ну и на коррумпированные режимы Восточной Европы, в которых все эти золотые часы еще считаются признаком крутизны, мощности и социального успеха. Конечно, это будет уходить. Элиты будут скандинавизироваться - употребим этот полезный термин. Скандинавизация - это 50 серых толстовок Цукерберга и поездки министров на работу на велосипеде. Это тот стандарт, к которому худо-бедно, криво-косо все будут приближаться, потому что так живет Первый мир, а он задает образец. То, что мы сказали о иерархических пирамидах, верно не только применительно к социуму, но действует и глобально, хотя осознавать это не всегда бывает приятно.

https://users.livejournal.com/-niece/1419984.html

Журнал Kalinka Group (оказавшийся по присылке мне бумажного экземпляра огромным фолиантом, недвижимым, как сама недвижимость) спрашивал про трансформацию потребления в новых социально-экономических условиях. Вышло в результате вполне содержательное интервью с рисованным (!) изображением меня и прочими красивостями. Красивости на картинке, полный текст вывешу отдельно, а то столько красоты разом для одного поста многовато.

https://www.kalinka-realty.ru/services/kalinka-journal/

https://users.livejournal.com/-niece/1419665.html

Заново появившийся в думской базе вариант проекта второго чтения о суверенном интернете называется Zakon2 (фин) и вывешен сегодня, 10 апреля в 14:48, а предыдущий вчера, 9 апреля в 16:03. Таблица отклоненных поправок осталась прежняя, вчерашняя, а таблица принятых - новая, сегодняшняя (дата и время публикации появляется, если навести курсор на ссылку). Вчерашний и сегодняшний варианты законопроекта совпадают по количеству строк, но отличаются по количеству знаков: за ночь из текста что-то убрали, но так, чтоб страницы не съехали. Повестка пленарного заседания на 11 апреля перезалита в новой версии: в ней 53 пункта (было 19), и пунктом 8 стоит второе чтение суверенного интернета (днем не было).

Я бы не знала всех этих подробностей, если б вчера не сохранила себе только что появившуюся версию второго чтения перед эфиром, а сегодня не решила бы на лекции показать студентам, какие бывают интересные законотворческие истории. История оказалась еще интересней, чем я предполагала: жмешь на текст проекта - а там ошибка 404. С Клишас-креативом всё какие-то процедурные терзания: перед первым чтением Дума отказывалась рассматривать без правительственного отзыва, а он не приходил, настала ночь, завтра должно было быть рассмотрение, но в ночи курьер привез недостающие алмазные подвески, и наутро Марлезонский балет состоялся. А теперь вот такие шаловливые ручки в думской базе.

https://users.livejournal.com/-niece/1419470.html

А текст второго чтения проекта о суверенном интернете из думской базы убрали, хихи. И таблицу поправок, рекомендованных к принятию. И, от греха, повестку пленарного заседания на завтра, 11 апреля, когда проект во втором чтении должен был рассматриваться. Но у меня всё вчера ещё скачено и дома сохранно лежит. Эксперт предусмотрительный, будь, как эксперт.

https://users.livejournal.com/-niece/1419193.html

Правда, написали "любить" вместо "бить" в контексте неоказания услуг населению, но это даже мило и тоже сатьяграха.

События: Алжир, Казахстан, Турция - авторитарные транзиты власти и своеобразие гибридов. Ингушетия и Архангельск: региональные протесты, полицейское давление пост-фактум, активный словарь губернатора. Новости законтворчества: закупки в сфере культуры, клетки в зале суда, метаморфозы суверенного интернета.

Термин: протест, политический по определению. Отец: Джин Шарп и его рецепты перехода от диктатуры к демократии.

Вопросы слушателей: про реакцию на протесты, про участие КПРФ, про письмо Белинского Гоголю.

"Вот вы радуетесь протестам-то в Архангельске — а они портрет Сталина несли". Товарищи, тут хочу сказать одну вещь. В наступающем протестном сезоне, который будет чрезвычайно длинный, который будет себя как на выборах показывать, так и между выборами. Вам предстоит столкнуться с этим явлением. Вас властная пропаганда будет ловить ровно на этот кусок тухлого мяса как раков ловят. Вам будут говорить: "Эти протестующие — они на самом деле сталинисты. Кто вам больше нравится: Путин или Сталин?" и вот в эти разговоры интеллигентная публика втравляется просто на раз-два-три. Это детский мат.

Главное, что надо знать про Иосифа Виссарионовича Сталина — давайте я вам скажу базовый факт — он умер. Гитлер, кстати тоже умер, он еще войну проиграл. Сталин войну выиграл, но страна потом все равно развалилась.

Теперь мы вам сообщили эти новости, вы их как-то интернизируйте, и дальше будете жить в сегодняшнем дне, в не вытаскивать ваших любимых надувных покойников из-под кровати и с ними гулять. Да, люди будут ходить с портретами Сталина и с красными флагами. Почему? Потому что Сталин воспринимается как некий инструмент борьбы с зажравшимися чиновниками. Фраза "Сталина на вас нет" обозначает: "При Сталине вас бы всех расстреляли". Она не обращена к гражданскому обществу и культурной интеллигенции. Она обращена к чиновника — это первое.

И второе: КПРФ является часто единственной структурой на местах, у которой есть структура, у которой есть партийный штаб, местное отделение, у которой есть депутаты местные и региональные, которые могут выдвигать кандидатов, которая может помочь собирать подписи, у которой есть партийная пресса, у которой есть волонтеры-распространители.

М.Наки И вообще, вторая партия в стране.

Е.Шульман Ну да. Поэтому воспринимайте ее не как партию, а как средство передвижения. Вам ехать надо? Вот что едет, на том и езжайте. А все вот эти размышления: Надо ли поддержать кандидата, который что-то там сказал, что при советской власти мороженое было вкуснее — забудьте о этом вообще. Никто с того света не возвращается. Не было еще ни разу такого случая. Я вас почему об этом предупреждаю, дорогие слушатели? Потому что чем ближе выборы в Мосгордуму, тем больше будет идиотских разговоров, а меня это в высшей степени раздражает, потому что я не люблю, когда мертвые хватают живых. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, как сказано в одной хорошей книге".

https://users.livejournal.com/-niece/1418877.html

События: три авторитарных режимных трансформации - Алжир, Казахстан, Турция. Российские региональные протесты: Ингушетия и Архангельск. Законотворческие новости: либерализация госзакупок в сфере культуры им. Серебренникова, второе чтение суверенного интернета им. Клишаса, запрет клеток и аквариумов в судах им. его же.

Термин: протест. Отец: Джин Шарп, автор книги рецептов ненасильственных революций.

Вопрос слушателей: опасны ли для власти региональные протесты; в протестах участвует КПРФ, хорошо ли это; если читать в эфире письмо Белинского Гоголю, посадят или нет.

https://users.livejournal.com/-niece/1418524.html

https://users.livejournal.com/-niece/1418450.html

https://users.livejournal.com/-niece/1418211.html

Я вчера до этого совещания не добралась, но другие хорошие люди добрались, в частности, Григорий Мелконьянц и Аркадий Любарев, а я потом по телефону приветствовала законтворческую сознательность и гражданское участие.

"Политолог Екатерина Шульман в разговоре с корреспондентом Znak.com отметила, что поведение сенатора, который решил не настаивать на своей инициативе, заслуживает уважения. "Прекрасный сенатор, пример всем другим сенаторам! Внести что-то не то может каждый законотворец, вопрос в том, как это быстро и вовремя исправить, а не настаивать на внесении какой-то ерунды, делая вид, что это и был твой первоначальный правовой замысел. Очень сложно писать законопроект, сложно даже его прочитать. Это вообще коварные тексты, потому что каждое слово в проекте закона отсылает нас к другим законным актам, которые не должны противоречить друг другу. Поэтому законотворческий процесс разделен на этапы, на каждом из которых возможно исправление каких-то ошибок, неточностей и двусмысленностей", — сказала Шульман. Политолог также добавила, что сейчас в законодательстве и так слишком много ограничений, а "любые препятствия на пути гласности [на выборах] чрезвычайно вредны и на руку только фальсификаторам и больше никому".

https://users.livejournal.com/-niece/1417825.html

Что я на этой фотографии стою с таким скорбным видом, как будто на столе лежит дорогой покойник, - исключительно заслуга фотографирующих, а на самом деле это было в высшей степени удачное мероприятие. Собиралась постоянная рабочая группа по разработке законодательства о профилактике домашнего насилия, на которую наш председатель внезапно завлек Татьяну Москалькову, что позволило нам спланировать наши дальнейшие ммм скромные посиделки. Думаю, Oxana Pushkina, совместными усилиями проект закона мы продавим, и с ордерами двух видов, и с шелтерами, и с поправками в УК и КоАП (хехе). Время, конечно, время - вот проблема, скоро сказка сказывается, да нескоро бюрократическая машина двигается. Ну да ничего, поедет.

"Сегодня в Совете при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека состоялось заседание рабочей группы по разработке законодательства о профилактике домашнего насилия.

В мероприятии приняли участие Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации Татьяна Москалькова, глава СПЧ Михаил Федотов и члены Совета Светлана Айвазова, Наталия Евдокимова, Анита Соболева и Екатерина Шульман.

Правозащитники обсуждали продвижение законопроекта о профилактике домашнего насилия. Татьяна Москалькова внесла предложение организовать круглый стол с приглашением представителей Государственной думы, Совета Федерации и международных структур, которые занимаются этими проблемами. Члены СПЧ отмечали, что помимо необходимости принятия отдельного законопроекта, защищающего женщин от насилия в семье, России нужно ратифицировать Стамбульскую конвенцию по домашнему насилию.

"Самое главное, мы будем ориентировать законопроект на профилактику тяжких и особо тяжких преступлений физического порядка. Уменьшение физического насилия должно быть приоритетом. Мы говорим, что мы конкретно выступаем против самого страшного - против тяжких преступлений, потому что очень много смертей, очень много членовредительств. Мы против этого", - заявила Светлана Айвазова".

http://www.president-sovet.ru/presscenter/news/read/5414/


at Администрация Президента Российской Федерации

https://users.livejournal.com/-niece/1417613.html

Вот что я рассказывала про изменение законодательства о культуре в связи с дело Серебренникова в августе 2017 (!) года:

"Если бы культурной общественностью был я… Но я ею не являюсь.

То, что сейчас делает этот коллективный цех, это, в общем, всё правильно, они поднимают шум и выражают ужас и всякие свои отрицательные эмоции. Это всё правильно, шуметь надо как можно больше и сравнивать с Мейерхольдом. Это, конечно, кажется диким, но сейчас не до того, сейчас не до соблюдения стилистических норм. Чем громче кричать, тем больше надежда на какой-то эффект. Публичность – это всегда орудие.

Но! Если возник такой, прости господи, информационный повод, то можно, навалившись коллективным лоббистским ресурсом, попробовать изменить ту законодательную рамку, которая делает всех преступниками. Это делалось, это, в общем, в этой сфере примеры успеха тоже были. К сожалению, для того, чтобы они произошли (эти самые успехи), должна быть какая-то сакральная жертва как, я напомню, законодательство о, например там, обеспечении наркотическими обезболивающими онкобольных было либерализовано очень сильно после череды громких самоубийств, в частности, адмирала Панасенко, напомню, да? После этого, как бы, общественное внимание к этому стало привлечено заодно, служба ФСКН тоже ослабла, которая была главным бенефициаром этих бессмысленных строгостей, потому что им легко было ловить врачей и пациентов, и законодательство изменилось.

Насколько я понимаю по тому, что становится известно сейчас, государственные деньги, которые выделяются на культурные проекты, выделяются по принципу, так сказать, финансирования по факту, то есть ты должен сначала чего-то там поставить, нарисовать, спеть, сплясать, а потом тебе дают деньги.

Поскольку это невозможно, то люди вынуждены идти на какие-то сложные ходы – в частности, там, либо создавать фирмы-прокладки, либо фальсифицировать отчетность, говорить, что мы уже поставили, тогда как они, на самом деле, не поставили. Почему, собственно, все смеялись там или ужасались этим вопросам обвинения о том, что "А вы, действительно, спектакль-то поставили, да? А фотографии – это не доказательство. Где ваш этот "Сон в летнюю ночь"? Был он или не было его?" Чего они хотели-то сказать этим? Они хотели сказать, что вы уже деньги получили в тот момент, когда еще этого факта не было.

Значит, этот порядок если можно было бы изменить… А на самом деле, он явно специально написан так, чтобы каждый был бы виноват, хочет он того или нет. Вот это для этого может возникнуть некоторая (ну, нехорошо так говорить) удобная ситуация. Ничего удобного в этом нет. Но, по крайней мере, как это нынче называется, окно возможностей".

https://echo.msk.ru/programs/personalno/2045408-echo/

https://users.livejournal.com/-niece/1417253.html

Рассказала про силу общественного давления и про изменения законодательства.

"По словам Екатерины Шульман, изменение меры пресечения российскому режиссеру, художественному руководителю "Гоголь-центра" Кириллу Серебренникову - прежде всего результат кампании общественного давления. "Как публичного, так и не публичного. Как внутри страны, так и за ее пределами, - подчеркнула Шульман в понедельник, 8 апреля, в интервью корреспонденту DW.

По ее словам, следует отдавать себе отчет в том, что никаких других причин изменения меры пресечения нет, и точно так же результатом кампании общественного давления являлся перевод Алексея Малобродского из СИЗО под домашний арест.

"Результатом дела "Седьмой студии", чем бы оно ни закончилось, становится изменение законодательства о госзакупках в сфере культуры, - отметила политолог и правозащитница. - Потому что суть этого дела, его правовое зерно, если не брать всякие конспирологические версии и теории (что это типа для запугивания творческой интеллигенции), является неизбежное нарушение при государственном финансировании культурных учреждений и мероприятий".

Закон о госзакупках и уникальный товар

Екатерина Шульман считает, что российское законодательство устроено таким образом, что любой человек, получающий госфинансирование, неизбежно виноват перед законом - "потому что ему надо платить сразу, а он может расплачиваться только в конце финансового года…"

"Он должен по закону о госзакупках предпочитать самого дешевого поставщика, а он не может этого сделать, потому что речь идет об уникальном товаре или услуге. Поэтому он неизбежно становится виноват", - подчеркнула Шульман.

Она полагает, что "роковой просчет Серебренникова" состоял в том, что он был одновременно и материально ответственным лицом, и худруком - то есть его подпись стоит на документах. "Но в любом случае каждый руководитель культуры оказывается в таком положении, - подчеркнула Екатерина Шульман. - Сейчас это законодательство меняется в сторону большей свободы для тех, кто работает в сфере культуры и вынужден что-то покупать или заказывать на государственные деньги".

https://users.livejournal.com/-niece/1417162.html

Когда Школу гражданского просвещения в предыдущем воплощении судили как иностранного агента, нас с Федором Лукьяновым и Андреем Захаровым три часа продержали в коридоре, но свидетельствовать не вызвали. Вот и сегодня в Мещанском районном судья Дьячкова Виктория Александровна тоже меня отвергла, и письменное объяснение моё не приобщила, и аудиозаписи и фотографии. Теперь всё это пойдет в апелляционную инстанцию, нашему побитому присудили 10 тыщ штрафа - зачем дал себя побить, а я, невостребованная, поехала в СПЧ на совещание по закону о домашнем насилии, а потом на съемку к Ирине Шихман говорить примерно о нем же.

https://users.livejournal.com/-niece/1416709.html

"Суд постановил Серебренникову, Юрию Итину и Софье Апфельбаум [другие фигуранты дела "Седьмой студии"] изменить меру пресечения с домашнего ареста на подписку о невыезде", - огласила решение судья".

https://users.livejournal.com/-niece/1416649.html

Вот административный Пряхин в 11.00 - это и есть наш пострадавший с митинга против изоляции интернета. Я тогда к задержанным в Мещанский ОВД приезжала и всё записывала и фотографировала. И теперь Мария Эйсмонт адвокат, а я свидетель. Не была ещё в новом здании Мещанского суда, теперь тут же и Тверской районный.

https://users.livejournal.com/-niece/1416331.html

Рассказала про работу, занимающую почти всё то время, когда меня не снимают (вы же заметили, насколько меньше меня стало в публичном пространстве, м?) Слава гуманизации! Да здравствует Просвещение! В начале там еще про пост-митинговый суд в понедельник, но это тоже имеет прямое отношение и к просвещению, и к гуманизации.

https://users.livejournal.com/-niece/1415984.html