Мой знакомый Александр Кривомазов
был знаком с Арсением Александровичем Тарковским.
Очень много фотографировал его.
Про него стихи...


Владимир Мощенко

x x x

Тот жил и умер, та жила
И умерла…..

Арсений Тарковский



Вот он в беседке. Вот с женой.
Вот с книжкой чеховских рассказов.
За шахматами вот. Живой.
И всё снимает Кривомазов.

Ведь он уходит, поспеши!
Уходит, на глазах мелея,
Как уходила в камыши
Его речушка Сухоглея.

Пускай всё видит объектив.
Слезинку вытер. Садик. Лавка.
Сел, чью-то руку отпустив -
Незримую. Нужна проявка.

Здесь он Мариною прощён.
Здесь отвернулся он от Тани.
Вот здесь со словом Божьим он,
А не с иголкою в гортани.

Он ждёт, что зазвенит звонок,
Что сцену отдадут сирени.
Снимай скорей! Он одинок,
И тень его схватили тени…

Уже его не отобьют.
Спешит фотограф Кривомазов.
А тот: "Я выиграл дебют
И сдался, в эндшпиле промазав".

x x x

Чрезвычайно сложный момент
начала нашего знакомства и взаимной настройки
фотографа и модели:
пытаюсь настроиться на его лицо,
чтобы выжать из этого момента и ракурса
максимум выразительности,
он верит в меня и мои возможности
и пытается помочь мне
(глаза - держать!.. полуулыбку - держать!.. и т.п.)
и настроиться на результативную работу со мной.



Фото А.Н.Кривомазова, 1981
https://vk.com/public64677415?w=wall-64677415_460_r468


Видимо, фотопортреты отображают не всё и не всегда, упуская порой нечто очень важное в человеке. Вот, к примеру, сейчас многие удивляются, почему это все, кто видел Арсения Тарковского своими глазами, в один голос твердили (и твердят) о его необыкновенной красоте? Даже если речь о тех временах, когда лицо поэта уже было испещрено морщинами. Не видавшие Арсения Александровича согласны, что внешность у него, пожалуй, интересная, но – красавец?.. Однако у очевидцев мнение единое и незыблемое: этот статный, словно бы сияющий изнутри человек, добрый и мягкий, часто печально-задумчивый, был прекрасен.
Страна очень долго, в общем-то, и не знала, что он есть у неё. Кем он только не числился: рабочим, студентом, сапожником, сотрудником рыболовецкой артели, фельетонистом, военкором, переводчиком, даже инструктором-консультантом по художественному радиовещанию… А вот поэтом долго не числился, его даже в совместных с коллегами поэтических поездках по стране представляли публике как переводчика.
В Союзе писателей Арсений Тарковский состоял, коллеги знали о том, что он пишет и, ходили слухи, пишет неплохо, но публиковать не публиковали. В печать шли только его многочисленные переводные работы – благодаря ему в стране узнавали поэтов Кавказа, Киргизии, Туркмении, Сербии, Югославии, Чечни, Ингушетии, Грузии… А его – нет.

x x x

Впрочем, если начать с 20-30-ых годов XX века, то можно найти какое-то количество его басен и стихотворных фельетонов, которые печатались в газетах. Правда, под ними он обычно подписывался псевдонимом «Тарас Подкова». Опять же не стоит забывать, что во время Великой Отечественной он тоже писал, и читали его, в общем-то, много.
Дело в том, что Тарковского признали негодным к строевой службе по медицинским показателям, но он измучил соответствующие органы потоком прошений и всё-таки попал на фронт. Почти два года был Арсений Александрович военкором и почти всё это время провёл на передовой или недалеко от неё, а писал не только статьи, но и стихи, да такие, что, по свидетельствам современником, множество солдат предпочитали пустить этот клочок бумаги не на самокрутку, а сохранить в нагрудном кармане, там, где лежали документы и фотокарточки родных – чтобы перечитывать в минуты затишья удивительные строки.
Так что, справедливости ради, можно сказать, что Арсений Тарковский стал популярен ещё в 40-ых, но это была «популярность в узких кругах», широкая публика этого поэта ещё долго не знала.

x x x

Сложись всё несколько иначе, первый сборник стихов Тарковского мог бы выйти ещё в 1945, дело тогда даже дошло до подготовки к печати. Но кто-то подметил, что среди стихов нет ни одного про Сталина, и публикацию отменили. Хотя, если уж на то пошло, могли бы засчитать «Гвардейскую застольную» - песню, которую Тарковский написал на войне приказу командующего фронтом генерала Баграмяна. Там ведь были строки «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина…» - кажется, сгодилось бы для «галочки»? Но нет.
И для Арсения Тарковского начались особенно тяжёлые годы: отмена публикации, личные неурядицы, наконец, необходимость учиться жить без ноги – ведь для него война закончилась в 1943, когда после ранения и не слишком решительных действий врачей, стало понятно, что без ампутации не обойтись. Точнее, без пяти ампутаций – положение было тяжёлым, ногу отнимали ещё и ещё, пока не остановились выше колена. Фантомные боли, статус инвалида, профессиональная неудача, которая, казалось, навсегда поставила крест на возможности издать когда-нибудь свои стихи – осмыслить это и научиться с этим жить оказалось нелегко. Но в итоге он всё-таки смог и, при этом, не изменил себе, остался честен перед собой: отказался выдавать свои творения за переводы (как советовали некоторые друзья), стихи о «ведущей роли партии в жизни страны» и «вожде народов» тоже сочинять не стал, предпочитая, что называется, писать в стол.

x x x

Сложись всё иначе, было бы логично написать в биографической статье так:
«Сейчас чаще можно услышать: «Арсений Тарковский – это отец знаменитого режиссёра Андрея Тарковского», а вот раньше говорили: «Андрей – это сын знаменитого поэта Арсения Тарковского». Акценты как бы поменялись местами…»
На самом деле судьбе было угодно, чтобы сын и отец – которые, несмотря на разные, непростые периоды, всегда друг для друга очень много значили – стали широко известны в один год. В 1962 году на экраны вышел фильм 30-летнего Андрея Тарковского «Иваново детство», а 55-летний Арсений Александрович издал свой первый поэтический сборник «Перед снегом». Фамилия «Тарковский» оказалась у всех на слуху, и многие даже путали, не понимая, один это человек или два: кто-то думал, что режиссёр ещё и стихи пишет, кто-то, наоборот, подходил к Арсению Александровичу, поздравлял с международным успехом «его» кино…

x x x

А им – этим двум невероятно одарённым людям оставалось только прощать людям ошибки и радоваться друг за друга. Тем более, что и у Андрея карьера, как ни крути, «пошла», и у Арсения Тарковского, ставшего настоящим открытием для читателя, продолжили выходить книги, его начали приглашать на очень популярные в 60-ых годах вечера поэзии. Кроме того, какое-то время поэт вёл студию при Московском отделении Союза писателей, и даже побывал за границей – во Франции и Англии – в составе писательской делегации.
И до войны, и после – даже несмотря на инвалидность, он объездил полстраны с творческими командировками и поэтическими гастролями. И в более поздние годы, уже болея, он мечтал только о путешествиях. Когда уже никто не смел отрицать, что Арсений Тарковский – один из крупнейших отечественных поэтов, пошли разговоры, что ему вот-вот дадут госпремию, и он начал грезить, что – если это всё-таки случится, то он возьмёт маленький чемодан, пару любимых игрушек, а возможно, ещё и свой телескоп и, позвав с собой десяток дорогих друзей, устроит им большой вояж по разным странам!.. Но госпремию Арсению Тарковскому присудили уже посмертно.

x x x

Обратили внимание на фразу «пару любимых игрушек»? Это не художественный образ, за этим не прячутся ни «мужские игрушки» вроде оружия, ни разные хобби. Это были просто игрушки – медведи и обезьяны, любимые с самого детства. Их накопилась целая коробка, Тарковский иногда играл с ними, показывал внукам и детям, приходившим в гости, а ещё игрушечный зверь на подушке помогал поэту заснуть лучше всяких снотворных.
Всё, всё из детства, и не говорите... Взять любовь к чтению – как ей не зародится в семье, где просто преклонялись перед литературой и театром. Взрослым Арсений соберёт гигантскую библиотеку – ему, прошедшему школу столь суровых лет, равнодушному к комфорту, предметам быта, даже еде, казалось куда важнее приобрести очередной редкий том, чем что-либо ещё. Книг накопилось около четырёх тысяч, но в войну, пока он был на фронте, почти всё сгинуло, и трагедия потери библиотеки была для него сравнима с потерей ноги.
Если же говорить о поэзии, то как ей было не пустить корни в сердце мальчика, если всё к тому располагало – от его впечатлительности до родительских подарков в виде томика стихов Лермонтова и посещения поэтических вечеров Северянина, Бальмонта, Сологуба. Кстати, однажды, когда Арсению Александровичу кто-то сказал, что заметил в его стихах влияние идей Ницше и Гамсуна, поэт даже рассердился, что с ним бывало крайне редко: «Какой Ницше? Какой Гамсун? Зачем всё их многословие и посредничество переводчиков? За сто лет до них, с недосягаемой для них краткостью, художественностью и силой мысли всё это сказал на чистейшем русском языке наш бедный юный Миша Лермонтов!..»

x x x

Интерес к астрономии – оттуда же, из детства. Был любимый старший брат Валера, Валька, его смерть – совсем юным, от одной из банд, что бесчинствовали в стране после революции – станет сильнейшим потрясением, навсегда изменившим Арсения, навсегда поселившим печаль в глубине его глаз… Но именно Валька, первым заинтересовавшийся звёздами, поселил тягу к ним и в сердце младшего Тарковского.
И вот притягательность звёздного неба заставила Арсения Александровича сначала мастерить самому телескоп, потом копить деньги на оптику получше, устроить на чердаке домика в Голицыне любительскую обсерваторию, а затем и привела его в Московское отделение Всесоюзного астрономо-геодезического общества. Рассказывали, что некоторые звезды он очень любил, другие как бы недолюбливал, и было в увлечении зрелого человека что-то милое, мальчишеское. При этом Тарковский изучил больше сотни научных книг, вёл переписку с профессиональными астрономами и с любителями. Среди последних, к слову говоря, был Толя Черепащук – мальчик из Сызрани, тоже очень любивший звёзды и мечтавший построить телескоп. Арсений Тарковский начал переписываться с Толей, советовать, помог ему с бедой – нашёл для него новые линзы взамен разбившихся, и так, поддержав интерес мальчика, стал косвенной причиной тому, что тот выбрал астрономию в качестве своей профессии и стал в итоге видным астрофизиком, директором Государственного астрономического института имени П. К. Штернберга.

x x x

Была и ещё одна сторона жизни Арсения Тарковского – его отношения с женщинами. Но об этом нужно рассказывать отдельно, ибо столько там сплетено историй, столько судеб, столько имён – от легендарной первой любви и трёх законных жён до поэтесс и актрис, а также полумифических историй.
Целиком погружающийся в страсть поэт платил за это своим сердцем, переживая глубоко и минуты счастья, и годы тоскливого чувства вины, и восторги встреч, и похороны любимых.
Примечательно, что, в большинстве случаев, даже расставшись с Тарковским, женщины, хоть и горевали, но продолжали беспримерно тепло и заботливо относиться к нему – а это кое-что говорит не только о женщинах, но и о самом Арсении Александровиче.
Кроме того, не стоит забывать, что великолепнейшая лирика Тарковского, которую так ценят читатели, рождалась ведь не в пустых фантазиях, а в пламени тех самых страстей, которые горели в нём.