Ptisa_Lucy все записи автора Автор. Юлия Шутова. YU_SHUTOVA

"Иногда чтобы выжить, нужно убивать".

Отрывок из #повести Ю_ШУТОВОЙ "Чужие зеркала"



Пять школьных лет отдано бальным танцам. Он ради них изменил айкидо. А ведь, можно сказать, вырос на татами. Мать, мастер спорта международного класса, чуть не с рождения таскала Вадьку сначала на свои соревнования, потом на турниры своих учеников. Увидев однажды как трехлетний сынок повторяет кихон доса, движения тренировавшихся в зале, поставила его «в строй». Гением айкидо он не стал, а в шестом классе в очередном дворце спорта на выездном турнире случайно забрел в соседний зал и попал на конкурс бальных танцев. Просидел там до конца и вышел адептом фокстрота, пасодобля и румбы.

Когда учился в седьмом, они переехали в другой район, отцу, секретарю парткома Кировского завода дали трехкомнатную квартиру на Ветеранов. Вадим пошел в новую школу. Здесь про его «борцовское» прошлое никто не знал. Здесь ему дали кличку Балерунчик за танцевальные выступления на школьных концертах по любому поводу. Выступать ему нравилось, и прозвища своего он не стыдился. На дискотеках ему не отказывала ни одна девчонка, даже если была старше. Ростом его бог не обидел, а красиво пройти в паре через весь зал хотела, наверное, каждая. Чтоб, как в кино.

На день рождения мать подарила ему голубой мохеровый шарф, привезла из Югославии. Вадим пришел в нем в школу, и в первый же день этот шарф в раздевалке вытащил из рукава его куртки и напялил на себя гроза и ужас всей школы, Витька Жарков по кличке Клосс. Скорее всего это прозвище он придумал себе сам, вряд ли кому другому пришло в голову назвать этого архаровца в честь героя-разведчика из фильма «Ставка больше чем жизнь». Витька гаденышем был редкостным. Восьмиклассник-переросток, пару раз остававшийся на второй год, достал всю школу. Учителя просто терпели его, стараясь дышать глубже, повторяя как мантру: «Всего ничего осталось, закончит восьмой и уйдет навсегда».

Вадимов класс сидел на биологии. Биологичка, мелконькая старушенция, ходившая в школу в кримпленовых костюмчиках, зеленый — на каждый день, розовый –— на праздники, едва возвышалась за огромным, поднятым на подиум, столом, писала что-то в журнал, иногда облизывая перо чернильной ручки, они читали учебники, готовясь к опросу. Было в общем-то тихо. И в этой тишине из-за двери из коридора донесся проникновенно-зовущий голос:

— Сикля! Сиклюшка!

Это Клосс, выгнанный с урока, пришел дразнить биологичку. Она работала в школе уже тридцать лет, и тридцать лет тащила за собой непонятное прозвище Сикля. Школьники менялись, кличка оставалась.

Несчастная училка делала вид, что не слышит, продолжала писать. Класс, безмолствовал, опустив головы в учебники. Из-за двери доносилось вновь и вновь:

— Сиклюшка! – и страстные вздохи.

Это было не смешно.

Наконец, училка не выдержала, слезла со своего деревянного броневика, быстро подошла к двери и распахнула ее, заржавший Клосс в три прыжка сбежал по лестнице, что была прямо напротив класса, вниз. Биологичка закрыла дверь. Через пять минут все повторилось.

Он задирал девчонкам юбки, вырывал у них из рук сумки, и отбежав, вываливал содержимое на пол, «показывал Москву» малышне: тянул за уши вверх, пока пацаненок не начинал верещать. Один раз Клосс засунул в дипломат Ирке из вадимова класса живого голубя. И когда та открыла в начале урока свой чемоданчик, голубь с привязанными к лапкам ручкой и карандашом, выпорхнул прямо ей в лицо, доведя беднягу до истерики. Пол-урока они пытались выгнать голубя в окно, но он не давался, кружил по классу, садился на шкафы и люстры, нагадил сверху прямо на журнал.

Все это Вадима не касалось, Клосса он не замечал. До того дня, когда в раздевалке увидел свой новенький шарф на шее этого придурка.

— Отдай!
— Чего отдай, мля! Было ваше, стало наше.

Клосс возвышался над Вадимом, забравшись на ободранный стул, на котором обычно сиживала техничка. В раздевалке собралось человек десять-пятнадцать, они ждали представления. Клосс красовался. Даже без пьедестала, сооруженного из стула, он был выше семиклассника Вадима почти на голову, в плечах шире раза в полтора, ему уж, наверное, семнадцать исполнилось, или около того.

— Шарф отдай!
— А ты возьми. Чё, Балерунчик-зае…нчик, слабо?

Клосс спрыгнул на пол и пошел на улицу, за ним повалили остальные зрители. Вадим, как был без куртки и портфеля, побежал следом. Он знал, что выглядит нелепо, как щенок, бегущий за грузовиком. Но это было не важно. Сейчас главное было вернуть шарф, новенький мохеровый шарф, подарок на недавний день рожденья. Он еще раз крикнул:

— Клосс, отдай, зачем он тебе?

И тут этот поганец, даже не оборачиваясь, снял шарф с шеи и бросил его в мартовскую лужу, грязную глубокую лужу с траурной зубчатой каемкой черного льда:

— Да на, зае…нчик, забирай, не плачь.

Шарф тонул, сливался с мутью, только маленький голубой глаз обрисованный серыми скорбными тенями, оставался над поверхностью. Вадим почувствовал, как стало холодно в животе. Холод быстро поднялся выше, сжав легкие стылым железным обручем. Он постарался глубоко вдохнуть, набрать полную грудь воздуха, разорвать этот жмущий обод. И когда тот лопнул, по всему телу, по всем жилкам и сосудам разлилась ледяная спокойная ярость. Он рванул вслед за уходящими парнями. Те как раз остановились у дальнего угла школы. Клосс вытащил мятую пачку Явы. И когда он сделал первую затяжку, Вадим подскочил сзади и отвесил хороший пендаль. Такого Клосс точно не ожидал. Кто-то заржал. Кто-то свистнул. Парни начали смыкать круг, в середине которого были двое, бугай в сером полупальто и нахлобученной на нестриженные патлы кроличьей ушанке и пацан, стоящий в какой-то нелепой позе, левая нога чуть впереди, полусогнутые руки с растопыренными пальцами – перед грудью. Клосс бросил недокуренную сигарету и сплюнул под ноги Вадиму:

— Мля, смерти хочешь, Буратино? Ща получишь, твою мать.
Вокруг гудели:
— Дай ему, Клосс! Вот падла мелкая. Учить таких надо!
— Ты чё, ты же его укокошишь! Витька, кончай! Ща училки сбегутся.
— Балерунчик, тебе хана!

Дальше никто не успел сообразить, чего было-то. Клосс быстро выбросил вперед сжатый кулак, он метил дать пацану по зубам. Но пацан схватил двумя руками эту летящую ему в лицо ракету за запястье, потянул на себя, и вдруг здоровый парень непонятно почему завалился вперед, рухнул на заплеванный, покрытый трупными пятнами застарелых наледей асфальт.

Шапка в сторону. Мордой в холодную грязь.

А Балерунчик, упав на одно колено, левую ладонь вдавил в лопатку поверженного врага, правой высоко завел Витькину руку. Здесь Вадим должен был остановиться, противник побежден. Но ярость по-прежнему колола его изнутри ледяными иглами. И он не остановился. Сильно надавил на заведенную руку еще раз.

И услышал, ладонями своими услышал, как с хрустом провернулся, выворачиваясь, плечевой сустав Клосса.

Как тот закричал, как заорали вокруг, он не слышал. Кто-то из одноклассников сунул ему в руки куртку и портфель, брошенные в раздевалке. Вадим видел перед собой лица, разевавшиеся рты, но он не слышал, что они говорили. В ушах стоял громкий, просто оглушающий, хруст рвущегося внутри себя, в своей нутряной теплоте человеческого тела. Он вытащил из лужи свой шарф, отжал его и ушел домой. Ушел, не оглядываясь.

Конечно, мать вызвали в школу. Она стояла перед директрисой, смотрела ей прямо в лицо и слегка улыбалась. Директрису, уже давно пенсионного возраста толстую еврейку, не боявшуюся ни черта, ни дьявола, ни РОНО, это нервировало. И взгляд этот в упор, и полуулыбка непонятная. Она вылезла из-за своего стола, подошла к подоконнику, посмотрела сквозь заплаканное дождем стекло на улицу.

Дождь шел всю ночь и весь сегодняшний день, он очистил город, смыл со школьного двора остатки дырчатой коросты наста. Вчера, когда к ней в кабинет ворвался кто-то с воплем: «Жарков! Покалечили!», она, не поняв, не сообразив, кто и что, кого на этот раз отделал этот паршивец, уже неслась вниз по лестнице, оскальзываясь на ледяных струпьях бежала к толпе школьников в дальнем углу двора. И увидев сидящего на грязном асфальте, воющего, размазывающего сопли по морде, Клосса, обрадовалась и с трудом подавила желание пнуть его, вот так наподдать ногой, чтоб взвыл еще громче. Но вместо этого выдохнула:

— Кто?
— Вадька Сиденко!
Она не помнила такого:
— Какой Сиденко?
— Из седьмого «А», новенький.

Ах да, красивый такой мальчик, танцует, учится хорошо. Как он мог уделать этого жлоба?!

Она пришла в седьмой «А» в начале первого урока, думала, что мальчишки не будет в классе. Это было бы логично, «заболеть» на пару дней, подождать, пока гроза пройдет. Но Вадим был на месте.

— Сиденко, бери портфель и ко мне в кабинет.

Он стоял перед ней и улыбался. Не то, чтобы так уж явно, не губами, но она видела улыбку в глазах, в расслабленной позе. Она не стала произносить дежурную речь: «недопустимо… в стенах советской школы… избивать товарища…»

— Ты вроде балетом занимаешься?
— Бальными танцами.
— Витьку Жаркова за что отлупил?

Мальчишка не ответил. Да ей было и не надо, все ей уже рассказали вчера. Пока приехала скорая, забрала Жаркова с вывихом плечевого сустава, врач очень удивлялся: «надо ж так упасть», со всех сторон сыпалось: «А он шарф… да, и в лужу… А этот хоба… А Клосс и посыпался…», все были возбуждены, размахивали руками, показывали, где был один, где другой…

— Родителей в школу, сегодня же.

И вот теперь перед директрисой стояла его мать, невысокая молодая, даже слишком молодая для того, чтоб иметь сына-семиклассника, женщина с короткой стрижкой. И тоже улыбалась. Как и ее сын. Директриса вздохнула, хочешь-не хочешь, а «правильные» слова говорить надо:

— Вы же понимаете, ваш сын напал на своего товарища, избил его, серьезно покалечил…
Она собиралась продолжить про «недопустимо» и «советскую школу», но ее перебили.
— А вы бы предпочли, чтобы «товарищ» покалечил Вадима?

Директриса растерялась:

— Нет, но… — она развела руками, не зная, что добавить, и неожиданно для себя ляпнула ну совсем уже глупость, — но ведь он же мог его убить.

И услышала в ответ:

— Иногда чтобы выжить, нужно убивать.

Повисла пауза. Потом мамочка добавила:

— Я скажу сыну, что он нарушил одно из главных правил айкидо. Правило заботы о противнике. Это недопустимо.
— Скажете и все?
— Да. Или вы хотите, чтоб я поставила его коленями на горох? – она вытащила из кармана своей модной оранжевой курточки вязаную шапочку с меховым помпоном, совсем детскую шапочку, повертела ее в руках и добавила:
— До свидания.
— До свидания, — только и оставалось ответить.

Мать поговорила с Вадькой. Холодно. Его просто морозило от ее жестких глаз, заглянешь – там затылок, спина, — уходит, оставляет его одного, — мерзни… В дрожь бросало от ее слов-ледышек: «нельзя… человека… из-за барахла…»

И он запомнил: нельзя. Но понял: можно.

Дело замяли. Вадим получил неуд по поведению в третьей четверти. Клосс в школу не вернулся.

https://zen.yandex.ru/media/yushutova/sluchai-v-sh...b981b87951ce1ea9?&&via=zenkitx