Vikandia (Поэт_Есенин) все записи автора Это одна из моих любимых поэм С.А.Есенина...

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек,
Черный, черный!

«Слушай, слушай, -
Бормочет он мне, -
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.

В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.

Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть небольшой
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».

«Счастье, - говорил он, -
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны,
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.

В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство».
«Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай».

Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой, -
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
……………………….

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Ночь морозная.
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.

Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.

«Слушай, слушай! –
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе и ближе клонится. –
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.

Ах положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет она «она»,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?

Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, -
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

Не знаю, не помню
В одном селе,
Может в Калуге,
А может в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…

И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милой».

«Черный человек!
Ты прескверный гость.
Эта слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…

…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…

14 ноября 1925

Василий_Костенко (Поэт_Есенин) все записи автора Песни Сергея Есенина.
Песни Есенина давно уже стали народными, их поют все, даже кто совсем не знаком с его творчеством, под них хорошо грустить и молодым и старым. Недавно, заехав в небольшую деревеньку , был приятно удивлен, когда крепкий старик, на трех «блатных» аккордах перебором жалобно выводил: «Клён ты мой опавший….», а рядом, подперев кулачком щёку, ему подпевала внучка. Когда я спросил, на чьи стихи они поют песню, старик мне сказал: « Дык, кто ж его знает, народ сочинил…», а про С.А. Есенина слышали всё приставал я к ним, « Конечно, я же сериал смотрела, его ещё, эти – НКВД-шники убили.» ответила девочка.
**** К чему это я, да к тому, что недавно была уже восемьдесят третья годовщина с момента его гибели, а в обществе всё не утихают споры о том, что действительно произошло декабрьской ночью в гостинице «Англетер» в номере пять на втором этаже. Здесь поэт собирался жить постоянно и издавать литературный журнал. Заглянем в любой справочник или энциклопедию, почти везде прочитаем примерно одно и тоже: «измученный внутренними противоречиями, душевным одиночеством Есенин покончил с собой, что давно предсказывал в стихах.» . Три года назад, после выхода на экраны первого канала фильма режиссёра Игоря Зайцева «Сергей Есенин» снятого по роману Виталия Безрукова, газеты запестрели заголовками о версиях убийства и о противоположных мнениях, в плоть до «Стоит подать в суд на Безруковых!» от внука поэта. Основание под каждым из мнений стороны излагают подробно и основательно.
Жизнь Сергея Есенина, перед его трагическим уходом, действительно даёт возможность трактовки, как той, так и другой версии. Заведено 13 уголовных дел, все прекращены, явно прослеживается пристальное внимание силовых органов. Незадолго до отъезда в Ленинград, поэт находился на лечении в клинике, для душевнобольных ( многие считают, что скрывался от чекистов) , где, кстати и написал «Клён ты мой опавший».
Прошло время, газеты стихли, но сетевые авторы продолжают дискуссию, многие пишут с подробностями об известных фактах отношений поэта с тогдашней властью.
Интересные, на мой взгляд, примеры приведены в работе: «УБИЙСТВО СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА», позволю себе привести цитату:

«..3 августа 1923 года Есенин был принят Л. Троцким, который заверил поэта, что окажет материальную поддержку в создании журнала, но обещание не сдержал. У Есенина были средства для существования, но его друзья Н. Клюев, П. Орешин, С. Клычков, А. Ганин, П. Карпов, А. Ширяевец, И. Приблудный бедствовали. Они стали писать протесты в ЦК, в правительство, что вызвало раздражение в верхах. Начались гонения. 20 ноября 1923 г. Есенин, Алексей Ганин, Сергей Клычков и Петр Орешин зашли в столовую на Мясницкой улице (сейчас ул. Кирова) и стали обсуждать издательские дела. В их разговор вслушивался незнакомец. Поэты сделали ему замечание. Фискал позвал двух милиционеров и обвинил поэтов в оскорблении Троцкого и Каменева. Есенин, Клычков, Орешин и Ганин были арестованы. Несмотря на показания М.В. Роткина, утверждавшего, что поэты оскорбляли вождей революции, дело было передано в товарищеский суд Союза писателей. Обвинителем был Лев Сосновский. Однако суд осудил не только четырех поэтов, но обвинил Сосновского в клевете против Есенина. У Есенина был серьезный конфликт и с “пролетарскими поэтами”. В статье, известной при его жизни, но опубликованной только в 1990 году, Есенин назвал их “революционными фельдфебелями”. “...Эти типы развили и укрепили в литературе пришибеевские нравы... - писал Есенин. - Давно стало явным фактом, как бы ни хвалил и ни рекомендовал Троцкий разных Безымянских, что пролетарскому искусству грош цена...”….»

© Виолетта Баша, еженедельник "Мир новостей", № 49, 2008 г.

Поэт действительно, имел сложные отношения и с В.Маяковским, и Д.Бедным, был и кулачный поединок с будущим нобелевским лауреатом Б. Пастернак, о чём можно найти в их воспоминаниях.
Что было на самом деле в ту, трагическую для русской поэзии ночь? Истину установить
сложно, следствие оставило много неоднозначных вопросов. Лично мне кажется, что хорошо высказалась автор сетевого дневника: «Сегодня День памяти Сергея Александровича Есенина - поэт ушел из жизни с 27 на 28 декабря 1925 года. Что это было: убийство или самоубийство? Факты, расследования, экспертизы до сих пор так и не пришли к единому мнению. Нам же остались прекрасные стихи, в которых душа и вся жизнь этого великого человека..». Leonsija
В заключении, хочу привести свои стихотворные строки, написанные в период выхода фильма:
Свеча, как божий одуванчик,
Возле иконы зажжена.
Родился сын – крестьянский мальчик,
Певец рязанского села.
Он рос среди природы русской,
На звёзды взоры обращал,
И даже грядки, где капуста,
Восходом красным поливал.
Его душа от счастья пела
В лесу, и в поле от весны.
Черёмуха, как снег белела
И чудные дарила сны.
В раздумьях трудных и печальных,
Средь школьной суеты и драк,
Хранил он образ изначальный,
Народной песни тайный знак!
А его стихи читают, и поют песни, и никогда и никто не сможет стереть из народной памяти светлого гения России!
К Вам. 8.01.09г.

Марла-Сингер (Поэт_Есенин) все записи автора

ИСПОВЕДЬ ХУЛИГАНА

 Не каждый умеет петь,
 Не каждому дано яблоком
 Падать к чужим ногам.

 Сие есть самая великая исповедь,
 Которой исповедуется хулиган.

 Я нарочно иду нечесаным,
 С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
 Ваших душ безлиственную осень
 Мне нравится в потемках освещать.
 Мне нравится, когда каменья брани
 Летят в меня, как град рыгающей грозы,
 Я только крепче жму тогда руками
 Моих волос качнувшийся пузырь.

 Так хорошо тогда мне вспоминать
 Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
 Что где-то у меня живут отец и мать,
 Которым наплевать на все мои стихи,
 Которым дорог я, как поле и как плоть,
 Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
 Они бы вилами пришли вас заколоть
 За каждый крик ваш, брошенный в меня.

 Бедные, бедные крестьяне!
 Вы, наверно, стали некрасивыми,
 Так же боитесь бога и болотных недр.
 О, если б вы понимали,
 Что сын ваш в России
 Самый лучший поэт!
  Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
  Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
  А теперь он ходит в цилиндре
  И лакированных башмаках.

  Но живет в нем задор прежней вправки
  Деревенского озорника.
  Каждой корове с вывески мясной лавки
  Он кланяется издалека.
  И, встречаясь с извозчиками на площади,
  Вспоминая запах навоза с родных полей,
  Он готов нести хвост каждой лошади,
  Как венчального платья шлейф.

  Я люблю родину.
  Я очень люблю родину!
  Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
  Приятны мне свиней испачканные морды
  И в тишине ночной звенящий голос жаб.
  Я нежно болен вспоминаньем детства,
  Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
  Как будто бы на корточки погреться
  Присел наш клен перед костром зари.
  О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,
  Карабкаясь по сучьям, воровал!
  Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?
  По-прежнему ль крепка его кора?

  А ты, любимый,
  Верный пегий пес?!
  От старости ты стал визглив и слеп
  И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
  Забыв чутьем, где двери и где хлев.
  О, как мне дороги все те проказы,
  Когда, у матери стянув краюху хлеба,
  Кусали мы с тобой ее по разу,
  Ни капельки друг другом не погребав.

  Я все такой же.
  Сердцем я все такой же.
  Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
  Стеля стихов злаченые рогожи,
  Мне хочется вам нежное сказать.

  Спокойной ночи!
  Всем вам спокойной ночи!
  Отзвенела по траве сумерек зари коса...
  Мне сегодня хочется очень
  Из окошка луну обоссать!

  Синий свет, свет такой синий!
  В эту синь даже умереть не жаль.
  Ну так что ж, что кажусь я циником,
  Прицепившим к заднице фонарь!
  Старый, добрый, заезженный Пегас,
  Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
  Я пришел, как суровый мастер,
  Воспеть и прославить крыс.
  Башка моя, словно август,
  Льется бурливых волос вином.

   Я хочу быть желтым парусом
   В ту страну, куда мы плывем.

   Ноябрь 1920

Марла-Сингер (Поэт_Есенин) все записи автора

Сергей Есенин и Айседора Дункан

Марла-Сингер (Поэт_Есенин) все записи автора В начале 1916 г. Есенину предстоял призыв в армию, могло случиться и так, что крестьянского парня, только начинающего своим талантом пробивать дорогу в большую поэзию, послали бы на передовые позиции Первой мировой. Этим особенно были обеспокоены его друзья-поэты Николай Клюев, Сергей Городецкий и другие. Клюев, который был вхож к самому Распутину, вместе с Есениным знакомится в конце 1915 г. с полковником Ломаном, активным деятелем "Общества возрождения художественной Руси". В концертах этого общества Есенин и Клюев выступали как поэты из народа, "сказители". Полковник Д. Н. Ломан.Фото. 1910-е гг. Петроград. Ломан являлся влиятельным царедворцем, "особой, приближенной к императорской семье", его сын Юрий был крестником Николая II. Полковник лейб-гвардии Павловского полка Дмитрий Николаевич Ломан, кроме многих прочих должностей, был уполномоченным Ее Величества по полевому Царскосельскому военно-санитарному поезду № 143 Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны (таково было полное название должности!). Известно, что именно к нему в октябре 1915 г. обращался С. Городецкий с просьбой содействовать зачислению Есенина в поезд для прохождения военной службы. Существуют архивные документы, что в январе 1916 г. Ломан ходатайствует в необходимых инстанциях о пополнении поезда рядом лиц из призывников, в число которых включает Есенина и Клюева. К этому времени они уже достаточно близкие знакомые Ломана. По воспоминаниям Юрия Ломана однажды в конце января 1916 г. "денщик Роман Фролов доложил: "Клюев просит его принять, а с ним еще какой-то молодой". <:> На этот раз Клюев был не один. С ним пришел молодой кудрявый блондин в канареечного цвета рубахе и русских цветных сапогах на высоченном каблуке. Я на него глянул, и мне показалось, что этот парень похож на Ивана-царевича, словно он только сошел с серого волка. <:> Когда гости ушли, я спросил у отца, кто этот молодой парень? "Крестьянский поэт-самородок, рязанец, Сергей Есенин"". По отношению к Есенину просьба была удовлетворена, а вот Клюева признали негодным к военной службе. Существует несколько архивных документов о том, что в феврале 1916 г. "Последовало ВЫСОЧАЙШЕЕ соизволение на перечисление в санитары, с оставлением на службе Царскосельского имени ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА военно-санитарного поезда за № 143, следующих нижних чинов: <:> 7) Есенина Сергея Александровича, крестьянина Рязанской губ. и уезда (родился 21-го сентября 1895 года), подлежащего призыву в Петрограде". Сергей Есенин с Н. А. Клюевым. Осень 1916 г.Первым днем призыва объявляется 25 марта (все даты до 1917 г. указаны по старому стилю), а фактическое начало службы состоялось 20 апреля 1916 г., когда санитар Есенин (личный знак №9999) является в Царское Село к месту своего назначения, предъявив по прибытии документы № 6224-6228, выданные ему в Петроградском резерве санитаров. И уже 26 апреля отдается приказ, что повелением императрицы Александры Федоровны "поезд завтра 27-го сего апреля отойдет в 30-ю поездку по направлению Москва - Курск - Симферополь - Евпатория, забрав раненых из Петрограда и Царского Села". В объявленном распределении по вагонам фельдшеров и санитаров указано: "Вагон № 6: фельдшер ИКОННИКОВ и санитары ГРЕЧИШНИКОВ, ЕЖОВ, ЗУБИН и ЕСЕНИН". Из официального доклада о поездке узнаем: "27 апреля в 4 час. 30 мин. дня поезд был подан на распределительный пункт при Варшавском вокзале и начал прием раненых. Принято было 48 больных и раненых нижних чинов. В 5 час. 25 мин. дня поезд прибыл в Царское Село, где принял 28 офицеров, 48 нижних чинов и 5 сестёр милосердия, а также лиц, сопровождающих г.г. офицеров. С поездом следовали: А. А. Вырубова, полковник Вильчковский, врач действительный статский советник Коренев, городской голова г. Евпатории господин Дуван". (При этом Дуван возвращался для подготовки города к состоявшемуся 16 мая 1916 г. визиту в Евпаторию царской семьи во главе с Николаем II.) Есенин пишет одному из друзей Мурашеву: "Еду в Крым (с поездом). В мае ворочусь. Живи, чтоб всем чертям было тошно, и поминай меня. <:> Поезд сегодня уходит в 6 ч. <:> Письма сбереги". Далее поезд около 8 вечера прибывает в Петроград, на Николаевский вокзал, и в 10.45 отправляется на Москву. На станцию Москва_Курская поезд приходит 28 апреля в 3 часа дня, и в 5.10 отправляется на Курск. Дальнейший маршрут хорошо известен гостям и жителям Крыма. 29 апреля в 6.30 вечера поезд прибывает в Харьков, где происходит выгрузка "48 нижних чинов, подлежащих отправлению в Анапу и на Одесские Лиманы". В Евпаторию поезд прибывает 1 мая (по старому стилю) в 1 час ночи. В то время станция находилась в районе нынешней станции Евпатория-Товарная. Утром команда санитаров, в которой состоял и Есенин, участвует в "сдаче по назначению 18 офицеров и 33 нижних чинов". Работа санитаров в основном состояла в доставке раненых из вагонов в санитарный транспорт, на котором происходила перевозка по городу до ворот госпиталя. Там раненых снова выгружали и доставляли в палаты. Для санитаров-новобранцев это было непростым физическим и моральным испытанием. Евпаторийский госпиталь имени императрицы Александры Федоровны был развернут в 1914 году на базе санатории "Приморской" (ныне санаторий им. Ленина). Управлять им царица поручила городскому голове Дувану. К этому времени и улица, на которую выходили ворота госпиталя, уже называлась Дувановской. В архиве семьи Афанасьевых, глава которой Кирилл Афанасьев с 1915 г. заведовал Рентгенкабинетом госпиталя, сохранилась фотография, запечатлевшая доставку раненых к воротам госпиталя. Это дает представление о работе санитаров. Заметим, что слева на переднем плане светловолосый парень без фуражки, фигурой, ростом, формой головы, напоминает Сергея Есенина. Конечно, оснований категорически утверждать, что это он, пока нет. Но время года явно весеннее, люди одеты легко, а на деревьях еще незаметно листвы. Солнце стоит достаточно высоко, люди тень не отбрасывают, зато заметна тень от носилок и от транспорта. Санитар справа один уверенно держит носилки, в то время как слева двое молодых ребят держат их вдвоем, а их позы явно выражают неуверенность. Нетрудно заключить, что это новобранцы, только начинающие осваивать нелегкие обязанности военного санитара. Поезд пробыл в Евпатории более суток, т.к. следующей его стоянкой был Севастополь, куда он прибыл 2 мая в 8.15 утра. Остановка в Симферополе была на обратном пути. В Евпатории после работы команда санитаров должна была отдохнуть, возможно, им разрешили побывать на море. Но в творчестве Есенина посещение Евпатории, да и сама служба отражения не имели. На войне не до стихов, для Есенина и служба санитаром была тяжела. После Симферополя поезд вышел в очередную 31 поездку по направлению Синельниково - Лозовая - Полтава - Киев. Дальнейший маршрут проходил по многим украинским городам. После возвращения 16 мая в Царское Село Есенин перенес операцию аппендицита, а потом получил краткосрочный отпуск в родную деревню. Об этом вспоминала его сестра Катя: "Худой, остриженный наголо, приехал он на побывку <в Константиново>. Отпустили его после операции аппендицита". Но уже 28 мая назначается новая 32 поездка, направлением на Киев, с участием Есенина. В этот раз поезд идет медленно, часто подолгу стоит, и Есенин 31 мая успевает переписать набело свою поэму "Русь", делая пометку "у Конотопа". Далее была длительная поездка по многим украинским станциям, побывали и вблизи боевых позиций. По возвращении в Царское Село Есенин получает отпуск, о чем сохранилась запись в специальной регистрационной тетради: "Июня 13. <Увольнительный билет> санитару поезда Сергею Есенину в Рязань сроком на пятнадцать дней по 30 июня с/г". Сестра поэта Е.А. Есенина потом вспоминала: ":много тяжелых и смешных случаев с ранеными <в те дни> рассказывал он <брат>. Ему приходилось бывать и в операционной. Он говорил об операции одного офицера, которому отнимали обе ноги. Сергей рассказывал, что это был красивый и совсем молодой офицер. Под наркозом он пел "Дремлют плакучие ивы". Проснулся он калекой:". По возвращении из отпуска Есенин остается при госпитале в Царском Селе, но в поездках больше не участвует. К этому времени Есенин уже довольно известный поэт, в начале года у него вышел сборник стихов "Радуница", его много печатают в газетах и журналах того времени, он охотно выступает в концертах, сборы от которых чаще всего шли в пользу раненых. У его непосредственного начальника, полковника Ломана, относительно Есенина появляются другие планы, нежели служба санитаром. Ломан занимается подготовкой "увеселения" в день тезоименитства великой княжны Марии Николаевны. Сергей Есенин на военной службе.Рис. с натуры П.С.Наумова.1916г.22 июля 1916 г. Есенин вместе с многими популярными артистами принимает участие в выступлении перед царской семьей. Он является одним из ведущих, и выступает не только со своей поэмой "Русь", но и со специально написанным поздравительным приветствием. Его первые строки: "В багряном зареве закат шипуч и пенен, Березки белые стоят в своих венцах", удивляют своим несоответствием. Ведь "шипучий и пенный" закат ассоциируется с морем, а в Царском Селе нет ни моря, ни реки. Вполне возможно, что такой закат запомнился поэту в Евпатории, и потом вдруг неожиданно отразился в написанных по заказу поздравительных стихах. Другая ассоциация может быть связана с закатом империи с приближением красного (т.е. багряного) Колеса Революции, а "березки белые : в венцах" это великие княжны. Но это всего лишь предположения, а стихи эти Есенин впоследствии не считал нужным включать в свои издания. Есенин по окончании концерта был представлен императрице Александре Федоровне и великим княжнам Марии и Анастасии, вручил им красиво оформленный текст приветствия и особый экземпляр "Радуницы". Сам поэт в одной из автобиографий потом вспоминал: "По просьбе Ломана однажды читал стихи императрице. Она после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность, климат и проч<ее>". Около поезда в июне 1916 г. (Фрагмент групповой фотографии. Полностью фотография представлена ниже).Впоследствии Есенин и двое других участников "увеселения" по ходатайству Ломана получили от царицы подарки: ":санитару Есенину золотые часы с изображением Государственного Герба". С этими часами приключилась история, об обстоятельствах которой до сих пор не придут к единому мнению исследователи. Предназначенные Есенину золотые часы фирмы "П. Буре" № 451560 вскоре после Февральской революции будут обнаружены в сейфе полковника при ревизии. Имеются предположения, и они высказывались в печати, что Ломан хотел присвоить эти часы. Эта версия опровергается воспоминаниями сестры поэта Е.А. Есениной: "Золотые часы он <Сергей> отдал полковнику Ломану на сохранение, и все остальное пошло по ветру. Мать и отец очень горевали о золотых часах. - Теперь не видать тебе больше часов царских. Разве золото доверяют кому-нибудь. Эх, голова!". У самого Есенина все более проявлялось недовольство своим положением и службой, хотя его родные, мать и отец, считали: "Уж больно высоко взлетел!". Но поэт в декабре 1916 г. пишет издателю "Радуницы" М.В. Аверьянову: ""Положение мое скверное. Хожу отрепанный, голодный как волк, а кругом всё подтягивают. Сапоги каши просят, требуют, чтоб был как зеркало, но совсем почти невозможно. Будьте, Михаил Васильевич, столь добры, выручите из беды, пришлите рублей 35". А ведь в это время, как следует из сохранившихся документов, "перечень нижних чинов, находящихся под началом полковника Д. Н. Ломана во вверенных ему учреждениях в целом" содержит рубрику "Художники", и в ней "Писатель Есенин". Монархия заканчивала свое существование, и о нуждах находящегося на ее службе поэта беспокоилась меньше, чем когда он был просто санитаром. О дальнейшем сам Есенин в автобиографии 1923 г. написал: "Революция застала меня на фронте в одном из дисциплинарных батальонов, куда угодил за то, что отказался написать стихи в честь царя. Отказывался, советуясь и ища поддержки в Иванове-Разумнике (член организации эсеров, издатель, критик - прим. авт.). В революцию покинул самовольно армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт". Но это уже было начало совсем другой эпохи в жизни страны и в жизни поэта. А золотые часы ему впоследствии подарила другая царица - "царица танца" Айседора Дункан. В Евпатории Есенину побывать еще раз не довелось. Автор благодарит Кирилла Финкельштейна (г. Канзас, США), внука К. Афанасьева, за присланную фотографию. Использованы материалы сайта Федеральной электронной библиотеки России, посвященные Есенину.

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора С.А.Толстая-Есенина продолжала собирать материалы о жизни и творчестве С.Есенина и в годы недоброжелательного отношения власти к поэтическому наследию поэта. А.Берзинь вспоминала: «У меня хранилась его (Есенина) две рукописи: «Песнь л великом походе» и «Двадцать шесть». Я отдала их Софье Андреевне Толстой в Музей, боясь потерять то, что принадлежало ему, Сергею». Анна Абрамовна слукавила, рукопись она не передала, а обменяла. С.А.Толстая в дневнике 26 декабря 1932 года записала: «Нынче в Дом Герцена приходила Берзина, после я звонила ей.

Говорит: «Предлагаю товарообмен» - дает рукопись 36-ти в том варианте, когда она называлась «26», и за неё просит 4 тома ГИЗа. Торгует бессовестно, а я даже не могу выразить ей своего отвращения - боюсь отпугнуть и потерять его рукопись. Не могу отдать последние книги, и сердце разрывается - как же быть?». С трудом договорились».

Позже был получен не изданный рукописный сборник произведений С.А.Есенина, подготовленный в 1924 году к печати Г.Бениславской и Екатериной Есениной. Софья Андреевна записала при получении: « Сборник не был осуществлен и материал остался у Богомильского. Передал их мне в мае 1936 г. С.Есенина»

Свое 30-летие Софья Андреевна встречала с тяжелым настроением. «Скоро 30 лет, - писала она в Ленинград М.Шкапской, - а жизнь моя неправильная. – Иногда мне очень, очень страшно». Искала утешения в заочном общении с Есениным. «С утра ездила на кладбище, - записала в дневнике 30 июлю 1932 года. – Могила в ужасном виде. Какие-то посетители для того, чтобы писать на кресте, становились ногами на холмик, и он весь изломан, осыпается… Кору с клена вовсе ободрали и он засохнет.

Посадила всяких цветов, заказала новый дерн, дощечку, заплатила вперед до 1-го октября за уборку, всего на 50 руб. и немного успокоилась. Но все-таки мне стыдно, мутно, перед ним, перед собой, перед людьми. Странно, я очень люблю эту могилу, очень, и мне никогда не хочется уходить отсюда». Зимой, в день годовщины смерти С.Есенина, вновь ездила на Ваганьковское кладбище:

«Утром ездила на кладбище. Могила в снегу, кора с дерева совсем ободрана, - записала Софья Андреевна в дневнике. - Нашла сторожа, дала ему денег, увеличила плату. Он обещал смотреть лучше, и мне стало немного не так совестно. Все-таки я в чем-то здесь виновата, я могу и должна делать больше. А на его могиле мне всегда хорошо»

Постоянно думает о Есенине. Разговаривает с ним наедине, во сне и наяву. Софья Андреевна была уверена, что «в большой любви самое прекрасное - это одиночество вдвоем, удивительнейшее ощущение, что во всем огромном мире нет никого и ничего. Это то чувство, которое мы так знали и любили с Сергеем»

В дневнике 14 ноября 1932 года записала: «Видела во сне Сергея, живого, что он воскрес. Во сне он такой же со мной, какой бывал в жизни, когда трезвый, удивительный, ласковый, тихий, ясный. И я во сне любила его так же, как тогда, так же бесконечно, безумно и преданно. Пришли сестры, и всем нам было хорошо и весело. Нынче весь день ношу в себе сияние от него от своей любви к нему. (…) Господи, Сереженька мой, как я могу жить без него, и думать, что я живу, когда это только гнилая, затрепанная оболочка моя живет, а я ведь с ним погибла»

Годы пролетали. Многое вокруг менялось. Софья Андреевна понимала, что личное счастье обходило её стороной. Она замкнулась. 11 августа 1938 года М.М.Шкапская писала С.А.Толстой: «И подумала о том, что вот скоро поеду в Коктебель, где мы с Вами встретились. Какая Вы тогда была юная, Соня. Но - как странно - и даже тогда, в 22 года, в самом расцвете красоты, в пору женского цветения - никогда не были Вы счастливы. Несчастливые недобры. Но Вас это как-то не коснулось. Вы так добры по природе, что превозмогали эту злую традицию. Доброта лучилась из Вас и делала Вас всегда такой прекрасной.

Но вот последнее время я вдруг с грустью раза два заметила, что лучистость эта иногда погасает! Вернее, она становится - я б сказала - автоматической. Даже складочки у губ уже привыкли быть добрыми, но душа вдруг ушла из этого сияния. Как жизнь всё-таки ломает людей. Ну я, ну другие - мы были слишком жадны, слишком своевольны, мы, может быть, наказаны за дело. А вы? Девочка-Сонечка, такая русская - для меня всегда олицетворение всего, что я люблю в русском человеке, - такая простая, нетребовательная, настоящая, такая умница - почему эта девочка не нашла своей судьбы, своего счастья? Сколько бы Вы дали людям, если б были счастливы, если даже от такой Вас и то тепло? М.Шкапская»

Предвоенное трагическое десятилетие было тяжелым и сложным периодом в жизни Софьи Андреевны. Была лишена советского гражданства ее любимая тетя Александра Львовна Толстая, которая отказалась возвращаться домой из зарубежной командировки. . Были арестованы из её близкого окружения Борис Пильняк, Николай Клюев, Василий Наседкин, Иван Приблудный, первенец Есенина Георгий (Юрий), Вольф Эрлих, Илья Ионов, Илларион Вардин, Всеволод Мейерхольд, которые погибли в застенках и лагерях.

После ареста Мейерхольда была зверски убита у себя в квартире Зинаида Райх — и это преступление осталось нераскрытым.

Софья Андреевна проявляла заботу о родственниках Сергея Есенина. Обратилась с письмом к А.Фадееву, чтобы он поддержал просьбу матери С.Есенина о снятии с нее налогов из-за бедности. А.Фадеев подписал письмо, но вместо освобождения полностью от налогов написал «часть налогов».

Узнав о тяжелом материальном положении Екатерины Александровны Есениной, которая после ареста и расстрела мужа была на поселении, предложила тут же ей помощь. Наталия Есенина пишет: «Когда мама переехала в Подмосковье, ей свою рабочую карточку отдавала Софья Андреевна Толстая, и мы с голоду не умерли»

Перед уходом в армию Константин Есенин отнес чемодан, набитый бумагами и редкими изданиями отца, на хранение Софье Андреевне Толстой, которая сберегла и возвратила ему после войны. Узнав о тяжелом материальном положении Татьяны Сергеевны, С.А.Толстая-Есенина в феврале 1944 года пишет письмо Н.С.Тихонову в Президиум Союза Советских писателей:

«Многоуважаемый Николай Семенович, обращаюсь к Вам с очень большой и горячей просьбой: скажите, чтобы послали через ССП вызов на въезд в Москву Татьяне Сергеевне Есениной, дочери Сергея Александровича. Она эвакуировалась в Ташкент с детьми и погибает там в тяжелейших материальных условиях.

Она молода, неопытна, ни к чему не привычна и в жизни не крепка. Наши сведения о ней гнетущие и тревожные. Необходимо срочно вызвать ее сюда, где родня, знакомые, своя дача, вещи и всякие бытовые возможности. В память Есенина, к которому Вы хорошо относились, пожалуйста, помогите его дочери и его внукам. Не пишу подробности их положения, но прошу Вас поверить мне, что оно так плохо, что мне приходится отчаянно и настойчиво просить Вас послать ей вызов в Москву как можно скорее. Очень надеюсь, что Вы исполните мою просьбу. П. 1944. Необходимые сведения прилагаю».

Тяжело переживала С.Толстая затянувшееся замалчивание творчества Сергея Есенина. Иногда и она начинала терять надежду. “Софья Андреевна Есенина-Толстая, так много сделавшая для сохранения памяти о муже, была доведена до того, что на склоне своих дней, тяжело больная, обобранная и напуганная, отгородилась от всех одной лаконичной фразой: „Я по есенинским делам не принимаю», — писала Т. П. Флор-Есенина

Но такие слова произносились ею в минуты отчаяния. До конца своей жизни Софья Андреевна оказывала есенинской теме большое внимание. С богатым есенинским архивом С.А.Толстая-Есенина знакомила специалистов, которые по-новому, без классовых предвзятостей и идеологических установок, рассматривали и научно изучали поэтическое наследие С.Есенина.

«Разрешаю Ю.Л.Прокушеву использовать по своему усмотрению в печати все материалы и фотоснимки, сделанные с моих материалов, касающихся жизни и творчества мужа моего – поэта С.А.Есенина. С.Толстая-Есенина»,- написала она на обороте подаренной фотографии известному исследователю творчества С.Есенина.

Не следует забывать, что с тридцатых годов основная служебная обязанность С.А.Толстой была связана с работой в музеях Льва Николаевича Толстого.

В тяжелые годы войны она много сделала для сохранения материалов, связанных с именем Льва Николаевича Толстого. Она была назначена директором объединенных музеев Льва Толстого. Огромные усилия приложила С. А. Толстая к восстановлению разрушенной гитлеровцами Яснополянской усадьбы, созданию экспозиции на станции Астапово, посвященной памяти Льва Николаевича. Она принимала участие во многих изданиях произведений великого русского писателя.

В 1948 году Софья Андреевна вновь пытается создать семью, выходит замуж за Александра Дмитриевича Тимрот. Весь свой архив Софья Андреевна Толстая-Есенина завещала Государственному музею Л.Н. Толстого, кроме есенинских материалов, которые передала в Государственный Литературный музей. Умерла Софья Андреевна в 1957 году пятидесяти семи лет, пронеся сквозь все годы свою любовь к великому русскому поэту Сергею Александровичу Есенину.

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора Несмотря на развернувшуюся антиесенинскую кампанию, поэзия Сергея Есенина оставалась востребованной. Быстро разошлось четырехтомное посмертное издание «Собрания стихов и поэм» поэта, был осуществлен повторный выпуск «Собрания сочинений С.А.Есенина» под грифом «Библиотеки всемирной литературы» (М.-Л., 1927-1928), но читательский спрос не был удовлетворен.

К Софье Андреевне однажды в Толстовский музей пришел взволнованный и смущенный паренек «Я знаю, что Вы жена Есенина, что Есенин запрещен, - говорил юноша, - я страшно его люблю, он для меня - все. Я прошу, чтобы Вы разрешили мне читать его и делать выписки. Нас много товарищей. Я с преподавателем очень спорил». В дневнике Софья Андреевна записала: «Он с такой отчаянной мольбой и страхом смотрел на меня, что я назначила ему прийти в Музей».


С.А.Толстая и Н.Д.Вольпин ведут в сентябре-октябре 1928 года переговоры с Госиздатом РСФСР о подготовке к публикации нового Собрания сочинений Есенина. Но в издательстве теперь относятся к публикации произведений Есенина настороженно, несколько раз заставляют переделывать договор, настаивая, чтобы права на дальнейшие публикации должны быть переданы только Госиздату. «Ох, сколько они мне крови испортили, - записала в дневнике Софья Андреевна. – Неужели когда-нибудь выйдут эти книги и так, как я хочу. Это дурно так думать, но никому на свете нет дела до имени его. Как было плохо, когда было слишком много близких, и как грустно и страшно, когда я совсем одна».


Наконец 12 октября договор удалось подписать, но со значительными уступками издательству. В дневнике Софья Андреевна записала: «Подписала договор - 10 тысяч тираж, 1 р. 50 коп. строчка, 2 тысячи строк. Накануне опять торговалась с Сандомирским, хотела, чтобы они исключили пункт, по которому мы не имеем права продавать избранного, массового и т.п. никому, кроме ГИЗа. Не удалось. Заставила пойти с собой Катю и Шуру». Высшими партийными органами было принято решение о прекращении дальнейшей публикации произведений С.Есенина. 11 апреля 1929 года Н.Д.Вольпин писала С.А.Толстой: «Мне вчера передавали слухи - правда ли? - что наш договор (…) идет на нет - так как Есенин издаваться больше не будет по причинам ни от нас, ни от них (издателей) не зависящим. Это, конечно, никого не должно удивить…»


Документа о запрещении печатать произведения Есенина Софья Андреевна, вероятно, не видела, поэтому продолжает добиваться разрешения на публикацию произведений поэта. . 18 июня 1929 года была на приеме у Председателя ВЦИК М.И.Калинина. Встреча оставила хорошее впечатление. М.И.Калинин сообщил, что запрета на публикацию произведений С.Есенина нет, просил принести официальное прошение из издательства «Федерация», куда была сдана рукопись сборника. Софья Андреевна после встречи оставила письмо М.И.Калинину:

«В дополнение к личным моим переговорам с Вами (18/У1 – 29 г.) и в подтверждение того, что Собрание сочинений С.А.Есенина действительно запрещено для печати, прилагаю при сем справку от издательства «Федерация» за №. Запрещение издания книг Есенина лишает его семью (родителей, сестер, детей) единственных средств к существованию и порочит имя Сергея Есенина как советского поэта. Поэтому я прошу Вас оказать мне содействие в получении разрешения на издание всех перечисленных в справке книг». Летом 1929 года С.Толстая и Е.Есенина добились встречи с Максимом Горьким, приехавшим в СССР, но были разочарованы, так как состоялся не очень приятный разговор с писателем, который без энтузиазма отнесся к идее издания Есенина. Они не знали, что 13 июля 1925 года из Сорренто А.М.Горький писал Н.И.Бухарину:


«Талантливый, трогательный плач Есенина о деревенском рае - не та лирика, которую требует время и его задачи, огромность которых невообразима». Пролетарский писатель и сейчас, при встрече, просил отложить рассмотрение вопроса на более благоприятное время. Расстроенная Софья Андреевна дома в дневнике записала разговор с М.Горьким: «Ждали минут 15, потом провели в кабинет. Сидит за столом, пропасть бумаг, как-то суетливо, торопливо все на столе перебирает. Моложе, чем я думала. Усы рыжеватые, в голове небольшая проседь. Глаза большие, очень светло-голубые с какой-то прелестью. Во всем - некоторое очарование, привлекательность. Кашляет ужасно и плюет большие куски мокроты.


«В чем дело?» - «Пришли просить совета и помощи». Сделал вид, что ничего не знает. «Как запрещены, на словах или официальная бумага?» - «Вычеркнуто из плана «Федерации». - «Навсегда или временно?» - «Временно, но насколько - неизвестно». – «До осени ничего нельзя сделать». Указала на положение семьи и на требование читателей. «Главлит и Лебедев-Полянский совершенно самостоятельны, коллегия НКПр ничего не сможет сделать», - это он в ответ на то, что Луначарский принял близко к сердцу. Я спрашиваю его, что это - ЦК или Главлит. «ЦК ничего не запрещает, а может только Керженцев ругать книгу до выхода её, в своих выступлениях. Это результат кампании, поднятой Бухариным против Есенина». -


«Во время травли вышло два издания, а сейчас эта волна схлынула». - «Травля не прекратилась, еще на днях я читал где-то». - «Это единичный случай». - «Ну все равно. Тогда пропустили эти два издания, по ошибке, по недосмотру цензуры. Есенину навредили очень и его друзья - Мариенгоф, Крученых». - «Это враги». - «Ну, да я говорю вообще о тех, кто писал о нем. На днях я уезжаю, вернусь через 6-7 недель. В августе можно будет начать хлопоты и тогда может удастся, потому что ожидаются перемены цензурные (не помню точно его слов об этом, но вообще смысл всего его разговора был таков, что с Лебедевым-Полянским нельзя договориться, а с августа не будет легче).


Есенин не единичный случай - целый ряд книг ошибочно запрещен, вот и пьесы почему-то не разрешают». Об избранном. «Не разрешат ни в коем случае. Это будет квинтэссенция. Кто его будет составлять?» - «Издательство хотя бы». - «Разве можно доверить издательству? Они сделают такой выбор, что по всем городам молодежь будет валяться на улицах, разложенная Есениным». – (Попытка остроты). – И опять: «Ждите до августа». Уходим. Вслед Кате: «А на брата-то совсем не похожа». - Она молчала, злилась ужасно. Говорила мне, что нужно было сразу уйти, а мне хотелось распознать его. Он накануне говорил, по-видимому, с Керженцевым. Я не умею записывать разговоры. Конечно, все это шло не так отрывисто и сухо»

Настойчиво С.Толстая пробивала равнодушие и подозрительность издателей. В 1929 году в августе Издательство «Федерация» сообщило Софье Андреевне, что Главлит разрешил издать произведения С.Есенина в одном томе в 10 печатных листов. А.Тихонов писал С.Толстой: «Как Вы знаете, я предполагал вначале поместить в этом объеме максимальное количество, но, к сожалению, подсчеты показали, что сделать этого нельзя, так как при том высоком гонораре, который мы Вам обязаны платить, книжка будет неимоверно дорогой. Поэтому приходится объем книги ограничить количеством не более 4000 стихов, которые Вы и должны выбрать из всех произведений Есенина».


В 1931 году в Издательстве «Федерация» были напечатаны десятитысячным тиражом «Стихи и поэмы» Сергея Есенина. По цензурным соображениям в части тиража была изъята поэма С.Есенина «Песнь о великом походе» и дано новое оглавление.

В 1932 году Софья Андреевна ведет переговоры с А.К.Воронским, который хотел издать академического Есенина. С.Толстая оставляет ему доверенность на подписание договора. В этом же году Софья Андреевна встретилась с А.С.Енукидзе, к которому часто Толстые обращались с просьбами об освобождении из-под арестов знакомых и родственников. Получила с его стороны поддержку об издании «полного собрания сочинений» С.Есенина, но скоро сам Енукидзе оказался среди репрессированных.

В 1933 году «Московское Товарищество Писателей» добилось разрешения на издание «Стихотворений» Есенина. Один из руководителей заявил С.Толстой, что материал отбирать они будут самостоятельно, назначив редакторами Багрицкого, Асеева или Пастернака. На возражение Софьи Андреевны, что Асеев не может быть редактором, так как чужд Есенину, ей ответили: «Есенин всем нам чужд». Наконец, редактором был назначен В.Наседкин. Предисловие написал А.В.Луначарский, в котором С.Есенин был охарактеризован не с лучшей стороны. Это возмутило Софью Андреевну, она стала добиваться снятия предисловия. Обратилась к Евдокимову, но тот стал её успокаивать: «Ах, предисловия никто читать не будет! А с Луначарским «Московское Товарищество Писателей» ссориться не будет».

С.Толстая записала в дневнике: «В Доме Герцена ужасно набросилась на Наседкина. «Раз ты редактор, никто не вмешивался, что же ты наделал? Какое мы имеем право получать деньги за то, что над Сергеем издеваются?». Ездила к Вольпиной. Она: «Пусть. Это будет большой скандал только для Луначарского!» - Сказала о тоне Гронскому. Он - «Это совершенно не годится. Непременно дайте мне прочесть». Просила Герасимова выступить в Московском Товариществе Писателей. Он принял к сердцу, говорил с Тарпановым. На заседании редколлегии Наседкин докладывал, подчеркивая самые плохие места. Острогорский и Березовский ругали Есенина, что он вообще плох, вреден и никому не нужен. Беспартийные (трое) были за то, чтобы снять предисловие. Партийные (6-ро) пополам - три на три, плюс беспартийные. Предисловие сняли окончательно. Дадут или от издательства или Ефремова».

«Стихотворения» С.Есенина вышли в 1933 году тиражом 10 200 экземпляров. В книге «Вместо предисловия» написал А.Ефремин. Целеустремленная работа помогала Софье Андреевне приглушить душевную обиду, частично забыть навалившиеся неприятности. Но она никогда не соглашалась с мнением, что поэзия Сергея Есенина должна уйти в небытие. По её глубокому убеждению, этого никогда не должно случиться.

С.А.Толстая-Есенина в предвоенные годы составила однотомник стихотворений С.Есенина, пытаясь его изданием прорвать блокаду замалчивания поэта на его Родине. «Не сразу удалось мне напечатать этот томик, - рассказывала она в 50-е годы Ю.Л. Прокушеву. – Я никак не могла пробиться в издательство. В конце концов я решила пойти к Калинину. Я помнила, с какой теплотой говорил мне Сергей о встрече с Калининым на родине Михаила Ивановича, в Тверском крае. Калинин меня принял хорошо. Живо интересовался делами толстовского музея. Во время беседы я сказал Михаилу Ивановичу, что никак не могу издать стихи моего мужа – поэта Сергея Есенина. Он задумался, долго молчал, словно что-то вспоминая, а возможно, что-то решая для себя в эти минуты… Потом посмотрел на меня «заговорщицки» и как-то очень по-доброму сказал: «Не унывайте! Есенина будут издавать».


Радостно мне было услышать от Михаила Ивановича и то, что он, Калинин, лично Есенина, его стихи любил всегда и полагает, что современным нашим поэтам есть чему у Есенина поучиться. Михаил Иванович оказался прав… Через некоторое время, в сороковом году, вышел сборник Есенина с вступительной статьей Александра Дымшица. Мне же мой томик Есенина удалось выпустить лишь после войны, в сорок шестом году».

«Стихотворения и поэмы» С.Есенина в 1940 году были публикованы в малой серии «Библиотеки поэта» издательством «Советский писатель». 10 сентября 1941 года С.Толстая писала Н.В.Хлебниковой по поводу прекращения набора «Собрания произведений Сергея Есенина» под ее редакцией: «… огромным ударом было для меня то, что остановили мою книгу, вынули из типографии. Теперь придется ждать окончания войны».


В издании сборника С.Есенина большую помощь оказал директор Издательства художественной литературы П.И.Чагин. Книга «Избранное» С.Есенина, подготовленная С.А.Толстой-Есениной, вышла в Гослитиздате в 1946 году тиражом 57 тысяч экземпляров. Это издание имело большой успех у читателей и стало библиографической редкостью.

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора Ситуация ухудшилась после развернувшейся в печати травли Есенина. Начало было положено публикацией статьи Л.С.Сосновского «Развенчайте хулиганство», напечатанной одновременно 19 сентября 1926 года в «Правде» и «Комсомольской правде». «С есенинщиной надо бороться, - призывал Л. Сосновский. – Уже прошел первый угар, вознесший этого свихнувшегося талантливого неудачника чуть не в великие национальные поэты… (…) Надо сказать, что есенинщина временами довольно дурно политически пахла.».

Команда была дана. В издательстве «Правда» выходит первый сборник статей против «есенинщины». В специально изданном номере литературно-критического журнала «На посту» творческая биография Есенина была связана только с «есенинщиной» в самом отрицательном смысле слова.

Друзья в эти дни стараются поддерживать Софью Андреевну. «Вам, родненькая моя, - писала из Ленинграда М.Шкапская 29 ноября 1926 года, - слишком уж, по-видимому, приходится тяжело. Что делают с именем Сергея Александровича, в какой только грязи его не волочат и к каким только идеологиям не пристегивают. Я знаю, Сонюшка, что обидеть и тронуть Вас глубоко это не может, но сколько должно было накопиться за эти месяцы жгучего отвращения к людям - отвращения до тошноты. И неужели ещё и Вас до сих пор мотают по всяким оскорбительным судам».

6 мая 1927 года Софья Андреевна писала А.Ф.Кони: «… Я так долго ничего не писала Вам о себе, во-первых, потому, что живу я ужасно скучно и грустно и не знаю, что из моей жизни можно рассказать. У меня отчаянный упадок и от этого я всю зиму болела всякими глупыми болезнями вроде гриппа и от общей пассивности, по-видимому, и им не могу сопротивляться. Мучительных, гадких и унизительных судов у меня было столько (4), что я стала к ним привыкать. До сего дня все это не кончается, и я нахожусь в постоянном ожидании повесток в суд».

По крупицам выискивала и собирала Софья Андреевна материалы о Есенине. Через три с половиной месяца после похорон С.Есенина, в середине марта 1926 года, С.А.Толстая-Есенина писала: «Я сейчас занята исключительно Музеем Сергея. Собираю туда всё, что могу. Говорю себе, что это для него, и убиваю время и мысли. Само музейное дело мне органически чуждо, но здесь всё очень уж дорого. (…) Странная судьба - что любимо, что жизнь, и … Музей!». Сохранение наследия С.Есенина, защита его имени от всевозможных нападок, стремление опубликовать произведения поэта стало главным делом всей дальнейшей жизни Софьи Андреевны. Она просила присылать если не оригиналы, то хотя бы копии произведений С.Есенина, его фотографии, воспоминания о нем. Пишет письма М.Горькому, чтобы он написал воспоминания о Есенине, посылает ему материалы о поэте.

В некоторых случаях приходилось приобретать для Музея экспонаты за соответствующую плату, а финансовых средств, выделяемых Союзом писателей, было мало. Друзья Есенина присылали материалы безвозмездно. Откликнулись Л.О.Повицкий, В.С.Чернявский, М.П.Мурашев И.Иванов-Разумник, Л.Л.Мацкевич, Д.К.Богомильский и др. Из Тифлиса прислали комплекты местных газет, в которых были опубликованы стихотворения С.Есенина, а также копии писем поэта к грузинским поэтам и друзьям. Из Ленинграда доставили копию посмертной маски Есенина. Изредка получала есенинские автографы. 9 октября 1926 года М.М.Шкапская записала в своем альбоме: «Рукопись «Песни о великом походе» Есенина - подарил Эрлих в хороший зимний дружеский вечер. (Х.26 г.). Рукопись отдана Соне Толстой для музея. Теперь её заменит письмо Троцкого».

Софья Андреевна 3 сентября 1928 года записала в дневнике: «Получила рукописи 3-х неизвестных стихотворений Сергея и письмо. Господи, вот это моя радость, до дна чистая».. Очень переживала, расставаясь по разным причинам с музейными экспонатами. Пришлось отдать в Союз Писателей сделанный С.Т.Коненковым из дерева бюст Сергея Есенина. «Отвезла в Союз Коненкова, - записала 16 сентября 1928 года в дневнике, - И до чего же мне его не хватает! Еще кусочек Сергея ушел из моей жизни».

Постепенно работа по созданию Музея С.Есенина сворачивалась. Софья Андреевна тяжело переживала. 6 мая 1927 года она писала А.Ф.Кони: « Печать и руководящая общественность подняла дикую травлю на имя и творчество моего мужа, и сверх моральной тяготы это отражается практически, так как мешает мне развивать и расширять главную мою работу - в Есенинском музее. Эта работа кропотливая, трудная, но единственная моя работа. Отвечая на Ваш вопрос - я пишу воспоминания о моем муже, но не знаю, когда решусь их печатать. Пока это носит характер «сенсации», мне не хочется выступать, да и вообще мне очень трудно отдать в толпу то, что я имею. Кроме того, это очень сложно и ответственно, так как клеветы много, она очень глубока и задевает ряд вопросов, о которых не вполне удобно говорить. Главное же, что люди, у которых душа раскрыта ему, его творчеству, не поверят клевете. Остальных все равно не убедить».

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора В 1926 году Софья Андреевна стала работать в Литературном музее Союза писателей. Ее квартиру в Померанцевом переулке посещают поэты, артисты, художники, которые любили Есенина и высоко ценили его поэзию.

После смерти Сергея Есенина недоброжелателями стали распространяться сплетни о взаимоотношениях Софьи Андреевны с покойным мужем, о якобы уже давно состоявшемся её разводе с Есениным. Для неё было полной неожиданностью известие о том, что Сергей Есенин оставил не ей, а своей сестре Кате доверенность на ведение всех его дел и на литературное наследство. Она не стала спорить с Екатериной Александровной Есениной, но предложила рассмотреть вопрос о создании фонда имени Есенина на базе доходов с изданий поэта. Сама С.А.Толстая-Есенина отказалась от пожизненной пенсии, предоставив её всю старикам-родителям и младшей сестре покойного мужа.

Много сил и стараний приложила С.А.Толстая по сбору, систематизации и изданию литературного наследия С.А.Есенина. 11 января 1926 года она писала подругам М.Шкапской и И.Карнауховой в Ленинград: «Теперь у меня к вам обеим большая, очень большая просьба, Пожалуйста, соберите для меня в СПб всё относящееся к Сергею: фотографии, рисунки, печатное (из газет и журналов, задним числом). Вы меня простите, что я вас так прошу. Мне очень неловко. Но на Вашу помощь я больше всего надеюсь. А мне всё дорого. Деньги или вышлю, или привезу». Она нашла поддержку в литературном мире. В марте 1926 года Софья Андреевна принимает участие в открытии при Доме Герцена «Есенинского уголка», который в дальнейшем получил официальное название «Музей жизни и творчества Есенина при Литературном музее Всероссийского Союза писателей», где она стала сотрудником и главным хранителем. После закрытия этого музея в 1929 году С.А.Толстая-Есенина была назначена пожизненной хранительницей есенинских материалов.

Софья Андреевна участвует в подготовке выставки к первой годовщине со дня смерти С.Есенина. Постоянно ищет новые материалы. Она узнала, что в Ленинграде имеется портрет поэта, сделанный художником в морге. Пишет М.Шкапской: «Вы мне говорили, что знаете того художника, который писал Сергея в мертвецкой. Я до сих пор не могла добиться ничего, кроме его фамилии (Мансуров!?). Этот портрет ужасно меня мучает. Но это ведь никого не касается, кроме меня. Но через месяц в Союзе Писателей открывается Есенинская выставка, и мне очень хотелось бы, чтобы этот портрет был на выставке. Это дело общее»

Пришлось обратиться за помощью к литературоведу П.Н.Медведеву, который побеседовал с художником, но не уговорил его передать безвозмездно портрет в Музей Есенина. «Мансуров соглашается прислать портрет Сергея Александровича только при приобретении его Музеем, - писал П.Медведев Софье Андреевне 23 декабря 1926 года. – Полагаю, что столь безапелляционная постановка вопроса объясняется крайней нуждой Мансурова. Его нужно понять и простить. Я предложил ему войти в непосредственные переговоры с Вами, что он, вероятно, уже и сделал». Открытие выставки состоялось 27 декабря 1926 года, но на ней портрета работы Мансурова не было. Только в 1928 году картина была приобретена Музеем Есенина, о чем свидетельствует расписка художника: «Получено мною от Музея Есенина при Всероссийском Союзе Писателей полтораста (150 р.) рублей за этюд с Есенина, сделанный мною в покойницкой Обуховской больницы утром на второй день после его смерти, утром, до вскрытия».

Летом 1926 года Софья Андреевна по приглашению друзей выезжает на отдых в Крым. 4 июля 1926 года пишет в Ленинград А.Ф.Кони: «…Вы спрашиваете обо мне. Я поехала в Крым по настоянию моей матери и по усиленному приглашению моих друзей Волошиных. В Москве я измучилась и издергалась до последней крайности. Здесь рада избавлению от города, шума, дрязг. Но что такое отдых, я, кажется, больше не знаю. Не могу уйти от себя нигде и никогда. И здесь, среди чудесной, всегда мной любимой природы, это еще тяжелее. Очень страшно ощущать себя совершенно бесчувственной. Вся окружающая меня красота – их карточные декорации. И в первый раз в жизни я смотрю, но … не вижу. Только глазами. Какое-то огромное внутреннее онемение. Здесь много людей, очень, очень милых. Ко мне относятся, как нельзя лучше. Но меня это только утомляет и раздражает. А когда я остаюсь одна, боюсь сойти с ума от своих мыслей.

Вот Вам, Анатолий Федорович, моя маленькая исповедь. Простите, если ненужно обременяю Вас ею. Но Вы спросили меня, и я не смогла и я не смогла не ответить Вам совершенно откровенно. Я еще очень сильная и владею собой. А с осени я надеюсь с головой уйти в работу, связанную с памятью мужа. К декабрю, к годовщине его смерти, мы хотим выпустить сборник воспоминаний и статей о нем. Я сейчас, путем переписки стараюсь собрать материалы и за этим же приеду осенью в Ленинград. До сентября я пробуду здесь…». Душевного покоя в Крыму Софья Андреевна не находила. Об этом можно судить по её письму близкой подруге Е.Н.Николаевой: «О себе вот что: мне плохо, плохо. На пляже почти не могу лежать — сердце колотится, от купанья не сплю, от плаванья задыхаюсь, ветры издергали. Противопоказания: уже совсем черная, купаюсь три раза в день, улыбаюсь.

Сопоставь то и другое и выведи — стоило мне ехать в Коктебель? Ох, как я была права, когда не хотела ехать сюда. Людей — до черта! Все чужое и все ненужное и далекое. Я живу с Марусей, в ее комнате, проходной. Никогда я не могу за 10 минут вперед сказать, что я одна. Приходят, проходят... Хочется голову себе разбить. А уезжать некуда. Нет денег, мать в Судаке. Вернусь вдрызг разбитой. Одна надежда на... но это потом! Имейте терпенье. Как всегда, здесь — компания Габричевских, Шервинских и ихний огромный штат. И кроме — несколько пар, несколько одиноких и много, много женщин. Я со всеми хороша, определенно ни с кем. Женщин беру без промаха. С мужчинами разговариваю только с сильно женатыми. А то один уж стал мне голову на плечо класть при лунном свете — ну их к... Из женщин каждая думает, что она мой лучший друг, и каждая к каждой ревнует. А я их сражаю рассказом о своем настоящем друге — Жене Николаевой. Сегодня у меня кончился крупный флирт. Одна стерва, лезбиянка чистой воды, влюбилась, и извела она меня, сучья дочь! Всё совсем по-мужски, и ухаживанье, и разговоры, и такие взгляды! Я не знала, куда деваться, краснела и терялась. А сегодня она спросила а toute lettre — да или нет. И я сказала, что, конечно, нет и никогда. Обещала отстать. Вот г... собачье!».

Возвратившись в Москву, С.Толстая-Есенина была втянута в судебный процесс о разделе гонорара между наследниками за издаваемые произведения С.Есенина. Суд должен был определить юридические права всех претендентов на наследство поэта. Нередко судебные процессы сопровождались столкновениями и спорами между истцами. Тягостная история с дележом есенинского наследства продолжалась более двух лет после смерти поэта. Ф. А. Волькенштейн, хороший знакомый Толстых, писал Е. К. Николаевой 15 июля 1926 года: “Соня — бедняжка. Ее дело получило оборот безнадежный и скандальный:

Мейерхольдиха и все мужички, “всем миром” прибывшие из деревни в суд, оспаривают действительность брака Есенина с Соней: он зарегистрировался с Соней, не расторгнув брака с Дунканшей!!! Так поэты устраивают благополучие своих близких! Ненавижу гениев и их великолепное презрение к земным мелочам и прозе! Кроме того, вся эта ватага требует, чтобы с Сони сняли фамилию “Есенина”. Этим мужичкам и еврейке Мейерхольдине невместно именоваться одинаково с внучкой Льва Толстого!!! Ох! Зубы сломаю, так скриплю зубами! А из Петербурга приехала еще одна жена усопшего гения и привезла еще одного сына. Пока не пишите Соне. Я составил Шапире осторожное письмо, чтобы не губить Соне отдыха. Дело отложено до 1-го сентября.”

Под “мужичками из деревни” подразумевались родители Есенина, “еще одна жена” — это Надежда Давыдовна Вольпин, а Шапиро, по-видимому, адвокат, защищавший права С. А. Толстой. Позднее Александра Есенина вспоминала: “Позорная тяжба за наследство длилась два с лишним года, и лишь после многих судебных разбирательств отец был установлен в правах наследования. (Суд все же учел, что в пятьдесят два года Александр Никитич “фактически был инвалидом и несколько лет жил на иждивении сына”.) Родители, перепуганные захватническими действиями Райх, боялись, что она может забрать у них все, что принадлежало Сергею. Но так как, кроме книг, у них почти ничего не было, они спрятали эти книги в подполье в амбаре. Весной это подполье залило водой, и книги все попортились”.

Софья Андреевна отстояла свои законные права. Она писала А.Ф.Кони 23 октября 1926 года: «… Я не писала, потому что очень была выбита из колеи – мой суд (кассационный еще продолжается), ремонт квартиры и болезнь…». Через месяц 22 ноября 1926 года сообщала в Ленинград: «…Я уже совершенно поправилась и выхожу, хотя чувствую себя не очень хорошо. И у меня много душевных неприятностей из-за процессов в связи с наследством моего мужа. Все это сложно и мучительно, и мне очень хотелось бы повидаться с Вами и все это рассказать и посоветоваться…».

С.Толстая-Есенина добилась отмены решения народного суда Кропоткинского участка Хамовнического района города Москвы о назначении З.Н.Мейерхольд-Райх «ответственной хранительницей имущества, оставшегося после умершего 28 декабря 1925 года Есенина Сергея Александровича». Софье Андреевне пришлось доказывать свои права законной жены. После нескольких судебных заседаний было принято постановление: «Все домашние вещи, оставшиеся в г. Москве, передать гражданке Софье Есениной, а находящиеся в Ленинграде передать детям – Татьяне и Константину».


Судебное разбирательство началось летом 1926 года, когда З.Н.Райх попыталась доказать незаконность регистрации брака С.Есенина и С.Толстой в связи с тем, что С.Есенин не был разведен официально с Айседорой Дункан и попадал под статью о двоеженстве. З.Н.Райх выступала не только против С.А.Толстой, но и против других «гражданских жен» Есенина, претендующих на законное право наследования, в частности, против Надежды Давыдовны Вольпин, у которой родился от Есенина сын Александр. Н Д..Вольпин писала 16 июля 1926 года С.А.Толстой: «Я вчера присутствовала на суде лично… (…)

Среди любопытных (их, к счастью, было немного) оказалась одна девица, т.е. ныне дама, из нашей гимназии, и она долго расспрашивала меня по-английски о присутствующих. Мне было неловко, и я втайне надеялась, что мать Есенина приняла английский за еврейский, что, может быть, несколько оправдало бы мою невольную бестактность. Всё равно, я для неё не мать её внука, а «какая-то жидовка», посягающая на часть её наследства. Адвокат Зинаиды Николаевны и Изрядновой беседовал с папа-Есениным, подготовляя, вероятно, и для того пилюлю вроде той, что преподнесли они нам. Когда выяснилось, что против нас имеется отвод, так как Райх начала дело о «двоежонстве» Есенина (глупая мещанка! – и я в тот же день узнала, что она член компартии! Забавно!).

Наседкин соболезновал нам, жалел о вашем отсутствии. Катя же откровенно радовалась обороту дела, и у меня крепла уверенность, что она сыграла известную роль в этом подвохе, хотя и уверяла меня, что это на самом деле «совсем недавно обсуждалось». А мне было и смешно и тошно. Я почти не сомневаюсь, что для Зинаиды Николаевны здесь дело не в том, получить ли 2/9 или 2/8 , а в том, чтобы вам «насолить» и доказать, что вы «ненастоящая жена». (…) Не падайте духом, милая Софья Андреевна, - в этом есть для вас и хорошая сторона, так как «обществу» позиция З.Н. должна показаться смешной и не слишком благородной»

В 1928 году З.Н.Райх подала апелляцию в Верховный Суд республики, но и здесь С.А.Толстая отстояла свои права. «Я выиграла, но лето она мне испортила,» - писала Софья Андреевна М.Шкапской 15 августа 1928 года.

Душевное состояние дочери описала О.К.Толстая Волошиным 3 января 1927 года: «Конечно, на настроение Сони много влияло и это возмутительное дело, поднятое против неё в суде - о непризнании её брака. В первой инстанции она выиграла, тогда та сторона подала дальше. Губсуд вернул дело на пересмотр в нарсуд, который на этот раз вынес решение, неблагоприятное для Сони. Тогда Соня апеллировала в губсуд, который 23-го декабря отменил решение нарсуда. Не знаю, что будет теперь делать противная сторона. (…) Всё это отвратительно, возмутительно и мучительно тяжело. Соня никогда об этом со мной не говорит. Но благоприятный исход ей нужен потому, что без этого она не сможет принимать участие в издании, редактировании и т.п. сочинений Есенина, а это ей, по-видимому, страшно дорого».

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора 23 декабря Софья Андреевна сделал последнюю запись в календаре: «В 9 часов ушел. Вернулся в 5 часов дня и уехал».

Решение о поездке в Ленинград С.Есенин считал наилучшим выходом из сложившейся в его жизни кризисной ситуации. Он возлагал на свой переезд большие надежды. Никаких возражений он не принимал. Да и мало кто пытался его переубедить, зная своенравный характер Есенина. Не могли удержать его и близкие родственники.

«23 декабря, зайдя к С.А.Толстой, часов в шесть, слышу звонок, - вспоминал В.Наседкин. - Открываю дверь. Входит Есенин и, не поздоровавшись, идет в комнату. Вещи готовы. Все уложено в чемоданы. Перед выходом Есенин дает мне госиздатовский чек на семьсот пятьдесят рублей – он не успел сегодня заглянуть в банк и едет в Ленинград почти безе денег. Попросил выслать завтра же»

Эту же сцену запомнила и сестра поэта Александра: «23 декабря под вечер мы сидели втроем у Софьи Андреевны: она, Наседкин и я. Часов в семь вечера пришел Сергей с Ильей. Сергей был злой. Ни с кем не здороваясь и не раздеваясь, он сразу же прошел в другую комнату, где были его вещи, и стал торопливо все складывать как попало в чемодан. Уложенные вещи Илья, с помощью извозчиков, вынес из квартиры. Сказав всем сквозь зубы «до свидания», Сергей вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь.

Мы с Софьей Андреевной сразу же выбежали на балкон. Был теплый, тихий вечер. Большими хлопьями, лениво кружась, падал пушистый снег. Сквозь него было видно, как у парадного подъезда Илья и два извозчика устанавливали на санки чемоданы. Снизу отчетливо доносились голоса отъезжающих… После того как были размещены на санках чемоданы, Сергей сел на вторые санки. У меня вдруг к горлу подступили спазмы. Не знаю, как теперь мне объяснить тогдашнее мое состояние, но я почему-то вдруг крикнула: - Сергей, прощай!

Подняв голову, он вдруг улыбнулся мне своей светлой, милой улыбкой, помахал рукой, и санки скрылись за углом дома. Мне стало как-то невыносимо тяжело в опустевшей квартире».

Софья Андреевна тяжело переживала отъезд мужа в Ленинград. О её состоянии О.К.Толстая писала подруге: «Вдруг 23-го вечером звонит Соня и говорит: «Он уехал» - «Кто?» - спрашиваю. «Да Сергей». И тут в первый раз она мне откровенно рассказала про него и то, что она пережила за эти дни. Одним словом творилось что-то ужасное. И, наконец, сорвался, захватил все свои сундуки и заявил, что уезжает в Петербург. Так как это было уже в третий раз, что «он уезжал», то никто не придал этому особого значения. При этом был совершенно пьян. (…) И в первый раз в голосе Сони я почувствовала усталость, досаду, оскорбление.

«Надеюсь, что он больше не вернется», - на что Соня сказала: «Тебе легко говорить, а ведь я люблю его».

Я возразила: «Но ведь ты же видишь, что с ним жить невозможно, что это совсем больной человек и даже опасный». Я посоветовала Соне поехать отдохнуть, встряхнуться, ну хотя бы в Ясную Поляну, но она сказала, что если поедет куда, то только в Петербург к своей подруге, но боится, чтоб он не вообразил, что она бегает за ним. Удерживало её ещё полное отсутствие денег, он не оставил ни копейки, да и до этого она задолжала прислуге и за три месяца квартиры (он абсолютно не давал ей денег, кроме как на траты на еду и вино, а получал больше тысячи рублей в месяц).

Дня через (три) два я вернулась домой. Соню я застала страшно мрачной, совершенно безжизненной: она днями лежала на диване, не говоря ни слова, не ела, не пила до позднего вечера, была совершенно апатичной ко всему. Видя её такой, я прямо испугалась и дала телеграмму Александре Львовне (Толстой – С.З.), чтоб она её вытребовала в Ясную Поляну, как бы по делу…»


Смерть и похороны поэта.


Весть о трагической гибели С.Есенина ошеломила Софью Андреевну. Об этом страшном для неё дне рассказала своей подруге О.К.Толстая: «28-го я отсутствовала почти весь день, и когда вернулась вечером домой, то была встречена ужасной вестью: без меня кто-то вызывал меня по телефону, но подошла Соня, и ей сообщили об ужасной смерти Есенина. По счастью, тут находилась одна её хорошая подруга, которая помогла ей пережить первые минуты.

Соня сперва страшно закричала, не хотела верить, стала, как безумная, затем быстро взяла себя в руки и стала собираться в Петербург вместе с одним молодым «поэтом» (В.Ф.Наседкиным – С.З.), только что женившимся на сестре Есенина. (А его сестра (А.А.Есенина – С.З.) и двоюродный брат (Илья Есенин – С.З.) как раз в сочельник уехали к себе в деревню, куда им послали телеграмму). На дорогу ей пришлось опять занять у прислуги. Когда я пришла, они уже уехали…».

Софья Андреевна в Ленинграде принимала непосредственное участие в выполнении необходимых ритуальных обрядов. П.Н.Лукницкий вспоминал о событиях 29-30 декабря 1925 года: «Утром приехала Софья Андреевна Толстая-Есенина на автомобиле с М.Шкапской… - приехали в Госиздат, а затем в Обуховскую (больницу). Шкапская неотлучно была с Софьей Андреевной весь день: они вдвоём хлопотали у тела.

Софья Андреевна получила разрешение взять чистое белье из запечатанной комнаты – из чемодана Есенина. Купила легкие туфли. Омывали, одевали тело… В 5 часов вечера в помещении Союза писателей (Фонтанка, 50) была назначена гражданская панихида. Около 6 часов привезли из Обуховской тело… В течение часа длилось молчание. Никто не произносил речей.

Толпились, ходили тихо… Софья Андреевна стояла со Шкапской у стены - отдельно от всех. Около 7 часов вечера явился скульптор (Золотаревский)… Низенький, коренастый, безволосый мастер в переднике засучил рукава и занялся своим делом. Софья Андреевна со Шкапской сидели в креслах в углу, у печки. Софья Андреевна с виду - спокойная (Шкапская потом говорила, что она - оцепенела). Когда энергичным движением руки мастер бросил на лицо Есенина мягкую, расползающуюся массу гипса, Софья Андреевна заплакала. На несколько секунд, может быть…»

29 декабря 1925 года ленинградцы прощались с поэтом. «На Фонтанке, в помещении Всероссийского Союза писателей, - вспоминал поэт Н.Браун, - в комнате налево от входа стоял гроб с телом Есенина. Собрались писатели: К.Федин, В.Шишков, Б.Лавренев, М.Казаков, Н.Никитин, С.Семенов, И.Садофьев, М.Комиссарова и др. Пришел Николай Клюев. Приехала жена Есенина - С.Толстая. Был директор Госиздата поэт Илья Ионов, который руководил дальнейшей церемонией проводов».

В этот же день С.А.Толстой-Есениной передали письмо от А.Ф.Кони: «Дорогая и многострадальная Софья Андреевна – только сейчас, лежа в постели, больной, я прочитал во вчерашней газете о горе, обрушившемся на Вас в такой трагической форме. Мое сердце, привыкшее в последнее время к вестям о человеческих страданиях, содрогнулось за Вас, такую еще недавно жизнерадостную и счастливую, и я спешу выразить Вам всю глубину моего участия, скорби и боли за Вас.

Не буду говорить Вам слова утешения. «Слова, всегда слова, - говорил подавленный горестью Отелло, - и я не слыхал еще, чтобы растерзанное сердце можно было уврачевать через ухо». Но я хочу сказать Вам, что более, чем когда-нибудь, грущу, что меня нет в Москве, чтобы прийти к Вам и дать Вам излить свою наболевшую душу. Боюсь, что церемонии и словоизвержения, о которых оповещают газеты, еще более растравят раны Вашего сердца, и молю Бога (столь несовременного и забытого теперь) облегчить Вас и послать Вам душевное умиротворение. Когда для Вас настанет снова текущая жизнь – черкните мне словечко о себе, зная, что я нуждаюсь в нем из сердечного, любящего к Вам участия. Простите, что пишу мало. Очень не в порядке сердце».

Софья Андреевна получила телеграмму из Баку от П.И.Чагина: «Гибель Сергея ошеломила невозможно жутко жаль общее мнение хоронить нужно Москве чтобы все подлинные друзья могли отдать последнее прости – Чагин».

П.Лукницкий описал последние часы прощания ленинградцев с Есениным: «Колесница стояла внизу. Стали собираться в путь. Товарный вагон… был уже подан. Поставили гроб в вагон - пустой, тёмный. .. Софья Андреевна и Шкапская вышли из вагона и стали бродить по платформе… Около 11 вечера… поезд был уже подан, и вагон с гробом прицепили к хвосту. В 11.15 поезд отошел»

На перроне Московского вокзала Софья Андреевна попрощалась с друзьями. М.Шкапская передала ей записку: «Приезжайте сюда, если можете, дорогая. С ужасом думаю о той пытке, какую Вы сейчас выносите, и какая ещё начнется, когда и этого его не станет. Если б только помнить, что уходящие живы, и только от нас - от памяти нашей - зависит их сделать живыми навсегда, бессмертными. Может быть иного и нет бессмертия. Вы такая ещё юная, Соня, а уже такая богатая, потому что и скорбь наша тоже богатство. Вы уже это и сами знаете. Пустые балаболки все эти слова. Лучше просто реветь в голос и ничего больше!.»


В специальном вагоне гроб с телом С.Есенина был перевезен в Москву. С покойным поэтом 30 декабря в московский Дом печати пришли прощаться многие любители русской поэзии. «Большая, почему-то скудно освещенная комната, где стоял гроб с телом Есенина, была полна народу, и пробраться вперед стоило труда, писал Д.Н.Семеновский.- Голоса были негромки, дальние углы комнаты тонули в полумраке, только гроб был освещен. Всё время менялся почетный караул.

В глубине комнаты сбились в траурную группу близкие Есенина. Понуро сидела на диване, уронив на опущенное лицо прядь коротких волос, бывшая жена поэта Райх. Кто-то утешал С.А.Толстую. Немного поодаль выделялась среди других своим крестьянским обличием не спускавшая глаз с гроба пожилая женщина – мать Есенина, Татьяна Федоровна».

Этот день О.К.Толстая описала в письме Р.А.Кузнецовой: «Соню я впервые увидела 30-го в Доме печати, куда с вокзала привезли тело. Толпа была невероятная, с 5 часов и всю ночь была очередь, стоявшая на улице, желавших повидать и проститься с ним. По-видимому, его любили, так как очень многие плакали, не только дамы. Не могу сказать, чтоб я шла туда с хорошим чувством. Я слишком страдала и возмущалась за дочь, но главным образом меня возмущали эти его «друзья», проливающие теперь крокодиловы слёзы, а, в сущности, много повинные в его гибели и болезни. Я так и заявила двум-трем из них и решила, что некоторым из них руки не подам. Его мне было жалко, только как погибшего человека, и уже давно погибшего. Но когда я подошла к гробу и взглянула на него, то сердце моё совершенно смягчилось, и я не могла удержать слёз.

У него было чудное лицо (несмотря на то, что какие-то мокрые и прилизанные волосы очень меняли сходство), такое грустное, скорбное и милое, что я вдруг увидела его душу и поняла, что, несмотря на всё, в нём была хорошая, живая душа. Я пошла искать Соню и встретилась с ней в другой комнате. Она бросилась ко мне со словами: «Мамочка, прости ему!» - и обхватила меня. Я могла только плакать, посадила её около себя, она положила свою горемычную голову ко мне на колени, и мы долго так сидели, и я гладила её голову и спину.

Она не рыдала, а как-то замерла. Потом пришел Владимир Георгиевич (Чертков – С.З.) и Антон Григорьевич (слуга Чертковых – С.З.), и Соня очень была тронута этим, обнимала их, хотя и не говорила ничего. Тут при мне была гражданская панихида (артисты Качалов и Книппер из Художественного театра читали его стихи), а рано утром родители его отслужили панихиду. Я пробыла с Соней до 2-х часов ночи, и она осталась там с друзьями на всю ночь. Когда я пришла на другое утро, то народу было опять много. Соня стояла как каменная, ни слезинки, ни вздоха. Кругом рыдали дамы, с некоторыми делались обмороки, тут была и его первая законная жена (были и незаконные) с двумя детьми, которая держала себя крайне демонстративно и театрально – она актриса, жена известного артиста Мейерхольда. Они всё время подносили детей к гробу, девочку заставили читать стихи Пушкина!

Всё это было фальшиво и тяжело. Соня же стояла тихо, скромно, почти незаметная, но когда пришел момент её прощания, то я не смогла смотреть и отвернулась – такая мука и отчаяние были в её взоре, когда она нагнулась к нему и не отрываясь смотрела на его лицо, как бы запечатлевая его черты! И так всю дорогу на кладбище и после похорон – она была как каменная, точно отсутствующая. Но когда я увидела её лицо, когда она уже шла от могилы, то я ужаснулась – такое оно было старое, обтянутое, желтое. Она только попросила никого не подходить, с ней не разговаривать. Села с одной подругой в автомобиль и уехала к ней. С тех пор я видела её только один раз. Она не могла вернуться домой, ей было слишком тяжело, тяжело было видеть и близких».

Чаще Софья Андреевна в эти трудные для нее дни находила приют в доме И.М.Касаткина. «Все эти недели я живу как с перешибленным хребтом, так потрясло случившееся,- писал 16 января 1926 года И.М.Касаткин И.Е.Вольнову. - И каждый день, как во сне, мы тут травим и травим свои раны воспоминаниями о Сергее бесконечными. Софья Андреевна, жена его, все время ночует у нас, боясь еще идти на свою квартиру, - и мы проговариваем ночи напролет… (…)

Смерть его огромно всколыхнула тут весь народ. На бесконечные траурные вечера его памяти народ валит в таком количестве, что милиция не справляется: крик, рев, давка…через день устраивает вечер Художественный театр, выступит Луначарский. В этом массовом движении публики вокруг гибели Сергея я вижу не только любовь к его поэзии, - нет, тут, мне кажется, невидимо скрещиваются некие шпаги… Да, мы просчитались в Сергее!»

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора С.Есенин в разных компаниях устраивал скандалы, ночевал, где придется.
Краткие записи С.Толстой свидетельствуют, что он под всяким предлогом пытался покинуть квартиру в Померанцевом переулке. По возвращении из Ленинграда Есенин 7 ноября гостит у Савкиных, Светлова, Наседкина, 8-9 ноября - у Якулова, 11 ноября - у Наседкина. И везде выпивка. Слухи о том, что поэт бросил пить, оказывались ложными. И.В.Евдокимов вспоминал об этой поре: «Помню такой случай. Разговаривали в одной редакции об Есенине. «Не пьет», «не пьет», «едет лечиться» - говорили писатели и родственники - «кажется, всё обойдется. Исследование врачей дало благополучные результаты». Известный критик, бывший тут, вдруг задумался, горько улыбнулся и сказал: « Ерунда! Он вчера был у меня. Принес бутылку … и пил стаканами».Кто-то невесело засмеялся - и непоправимое, безнадежное опять нависло над обманувшимися людьми».

Нередко С.Есенин стал относиться неуважительно к близким друзьям, которые проявляли заботу о нем, порой в ущерб своим личным интересам. В разговорах поэт стал неодобрительно отзываться о Софье Андреевне, полагая, что она во всем инициатор и стремится его полностью подчинить, лишить личной свободы.

Г.А.Бениславская записала в дневнике 16 ноября: «Сколько же я могла получить и одновременно с этим дать другим, если бы не отдала почти до последней капли все для Сергея. (…) Думала , что Сергей умеет ценить и дорожить этим. И никогда не предполагала, что благодаря этому Сергей перестанет считаться со мной и ноги на стол положит. Думала, для него есть вещи ценнее ночлега, вина и гонорара. А теперь усомнилась. Трезвый он не заходит, забывает. Напьется – сейчас же 58-36, с ночевкой. В чем дело? Или у пьяного прорывается и ему хочется видеть меня, а трезвому не хватает смелости? Или оттого, что Толстая противна, у пьяного нет сил ехать к ней, а ночевать где-нибудь надо? Верней всего, даже не задумывался над этим. Не хочется к Толстой, ну а сюда так просто, как домой, привык, что я не ругаю пьяного и т.д. Была бы комната, поехал бы туда. А о том, чтобы считаться со мной, - он просто не задумывался. (…)

Наконец, погнался за именем Толстой – все его жалеют и презирают: не любит, а женился – ради чего же, напрашивается у всех вопрос, и для меня эта женитьба открыла глаза: если она гонится за именем, быть может того не подозревая, то они ведь квиты. Если бы в ней чувствовалась одаренность, то это можно иначе толковать. Но даже она сама говорит, что, будь она не толстая, её никто не заметил бы даже. Сергей говорит, что он жалеет её. Но почему жалеет? Только из-за фамилии. Не пожалел же он меня. Не пожалел Вольпин., Риту и других, о которых я не знаю. Он сам себя обрекает на несчастья и неудачи. Ведь есть кроме него люди, и они понимают механизмы его добывания славы и известности. А как много он выиграл бы, если бы эту славу завоевывал бы только талантом, а не этими способами. Ведь он такая же б…, как француженки, отдающиеся молочнику, дворнику и прочим. Спать с женщиной, противной ему физически, из-за фамилии и квартиры – это не фунт изюму. Я на это никогда не могла бы пойти. Я не знаю, быть может, это вино вытравило в нём всякий намек на чувство порядочности. Хотя, судя по Кате, эта расчетливость в нем органична. Ну, да всяк сам свою судьбу заслуживает».

С.Есенин в нетрезвом виде продолжает от скуки выдумывать разные истории, не предполагая, что это может доставлять неприятность людям, которые его любили. 18 октября 1925 г. Анна Назарова участвовала в таком розыгрыше: «Я ночевала у Гали. Было рождение Сони Виноградской, пришел к ней Есенин и зашел к Гале в комнату. (…) Есенин с хохотом пришел в комнату и довольный начал выдумывать, чтобы «выкинуть» еще. «Скучно уж очень мне. А знаете что, Аня, поедемте венчаться». – «Как венчаться?» - «Да очень просто. Возьмем Галю, еще кого-нибудь свидетелем, поедем в Петровский парк и уговорим какого-нибудь попа нас обвенчать. Давайте?» - «Зачем?» - «Скучно мне, и это интересно, возьмем гармониста, устроим свадьбу». Я согласилась. «Я позвоню Илье, получу деньги, заедем за вами в редакцию и поедем. Хорошо?!» Ладно. Я ушла на работу, условившись, что в 2 часа они с Галей заедут за мной. Ушла, почти не попрощавшись, потому что Есенин говорил определенно, что мы «увидимся и повенчаемся». «Все хорошо-то будет!» - повторял он. В Госиздате его встретил не Илья, а Толстая и, кажется, увела домой».

Есенин не стал скрывать, что разлюбил Толстую. Он не мог теперь друзьям объяснить, ради чего женился. О.К.Толстая, не очень любившая своего зятя, писала Р. А. Кузнецовой 11 января 1926 года: “Я вот абсолютно не понимаю его жизни, многое в ней мне даже отвратительно. Когда увидимся, расскажу более подробно, а в письмах невозможно: слишком безобразно и тяжело, непередаваемо. Сейчас мне одна знакомая рассказала, что Соню обвиняют, что она не создала ему “уюта”, а другие говорят, что она его выгнала. Да какой же можно было создать уют, когда он почти все время был пьян, день превращал в ночь и наоборот, постоянно у нас жили и гостили какие-то невозможные типы, временами просто хулиганы, пьяные, грязные. Наша Марфа с ног сбивалась, кормя и поя эту компанию. Все это спало на наших кроватях и тахте, ело, пило и пользовалось деньгами Есенина, который на них ничего не жалел. Зато у Сони нет ни башмаков, ни ботков, ничего нового, все старое, прежнее, совсем сносившееся.

Он все хотел заказать обручальные кольца и подарить ей часы, да так и не собрался. Ежемесячно получая более 1000 рублей, он все тратил на гульбу и остался всем должен: за квартиру 3 мес., мне (еще с лета) около 500 руб. и т. д. Ну, да его, конечно, винить нельзя, просто больной человек. Но жалко Соню. Она была так всецело предана ему и так любила его как мужа и поэта, что большей преданности нельзя найти. Просто идолопоклонство у нее было к нему, к его призванию...”

О пьяных похождениях мужа Софья Андреевна знала, но продолжала терпеливо к этому относиться, убеждая Есенина в необходимости лечения от алкоголя и других болезней. Договаривается с доктором Д.А.Аменицким, специалистом по душевным и нервным болезням, о проведении консилиума. 28 октября консилиум состоялся, Есенину было рекомендовано срочно начать лечение.

Софья Андреевна старалась не упускать мужа из виду, хотела быть рядом, когда он шел в гости. . 15 ноября 1925 года побывали в гостях у Ивана Михайловича Касаткина. «Почти накануне отъезда (описка, должно быть накануне лечения в больнице – С.З.) он был с женою у меня в гостях, - писал 16 января 1926 года И.Касаткин И.Вольнову, - мы выпили, он много плясал, помахивая платочком, и на последней своей книжке написал мне: «Другу навеки, учителю дней юных, товарищу в жизни…» .. Но чаще Сергей ходил в гости без Сони.

С.Есенин понимал, что Софья Андреевна желает ему только добра. Он в ней нередко искал защиту, опору, не надеясь на себя. Поэт Н.Асеев рассказывал: «Я встретил его в Гизе. Это было совсем незадолго до развязки. Есенин еще более потускнел в обличье: он имел ид усталый и несчастный. Улыбнулся мне, собрав складки на лбу, виновато и нежно сказал:

- Я должен приехать к тебе извиняться. Я так опозорил себя перед твоей женой. Я приеду, скажу ей, что мне очень плохо последнее время! Когда можно приехать? (Дело в том, что однажды С.Есенин с кем-то из приятелей зашел к Н.Асееву домой и, не застав его, остался дожидаться. Заспорив со своим спутником, Есенин начал с ним шуточную потасовку и напугал этим жену Н.Н.Асеева). Я ответил ему, что лучше бы не приезжать извиняться, так как дело ведь кончится опять скандалом.
Он посмотрел на меня серьезно, сжал зубы и сказал: - Ты не думай! У меня воля есть. Я приеду трезвый. Со своей женой! И не буду ничего пить. Ты мне не давай. Хорошо? Или вот что: пить мне всё равно нужно. Так ты давай мне воду. Ладно? А ругаться я не буду. Вот хочешь, просижу с тобой весь день и ни разу не выругаюсь? В хриплом полушепоте его были ноты упрямства, прерываемого отчаянием. Особенно ему понравилась мысль приехать с женой…»

В минуты тяжелых раздумий Софья Андреевна делилась удручающими её мыслями с друзьями. 23 ноября 1925 года писала в Крым Волошиной:: «…Маруся, милая, Вы хотите про меня знать? Очень трудно в письме. Жизнь моя, и я внутренне, и все меня окружающие – совсем другое. Вы бы не узнали меня. Знаете, я немножко на Вас стала похожа, как Вы с Максом. Все мои интересы, вниманье, заботы на него направлены, только чтобы ему хорошо было, трясусь над ним, плачу и беспокоюсь.

Он очень, очень болен. Он пьёт, у него ужасные нервы и сильный активный процесс в обоих легких. И я никак не могу уложить его лечиться – то дела мешают, то он сам не хочет. Он на глазах у меня тает, и я ужасно мучаюсь. А так всё очень, очень хорошо, потому что между нами очень большая любовь и близость и он чудесный. Я совсем отошла от своего прежнего круга, почти никого не видаю и, как Душечка, с головой в литературной жизни и видаю главным образом литературную публику. Внутренне чувствую себя очень, очень серьёзной, взрослой, или тихой, или грустной.

Иногда думаю, что моя жизнь нечто вроде весьма увесистого креста, который я добровольно и сознательно с самого начала взвалила себе на плечи, а иногда думаю, что я самая счастливая женщина и думаю – за что? Маруся, дайте Вашу руку, пожмите мою и согласимся в одном – поэты как мужья – никудышные, а любить их можно до ужаса и нянчиться с ними чудесно, и сами они удивительные…».

Старшая сестра Есенина Екатерина Александровна оказалась свидетелем скверного отношения Сергея к жене и двоюродному брату в минуты душевного кризиса. «Один раз Сергей вернулся домой в состоянии худшем, чем обыкновенно, - писала она в воспоминаниях. - Соня увела его спать. Мы с Ильей сидели каждый за своей книгой. Через несколько минут Соня вернулась и послала к Сергею Илью. «Иди к нему, - сказала она Илье, - он не хочет, чтобы я была с ним». Илья вернулся быстрее, чем Соня. «Выгнал», - уныло сказал Илья. Когда я вошла к Сергею, он лежал с закрытыми глазами и, не открывая глаз, спросил: «Кто?» Я ответила и тихо села на маленькую скамеечку у его ног. «Екатерина, ты веришь в Бога? – спросил Сергей. «Верю»,- ответила я. Сергей метался в кровати, стонал и вдруг сел, отбросив одеяло. Перед кроватью висело распятие. Подняв руки, Сергей стал молиться: «Господи, ты видишь, как я страдаю, как тяжело мне» Есенин хотел уехать в деревню, надеясь там найти успокоение. «Дорогая Соня, я должен уехать к своим, - писал он жене. – Привет Вам, любовь и целование. С.» . Выехать не удалось, так как против Есенина было возбуждено уголовное дело.


Лечение в клинике

По воспоминаниям современников, больше всего С.Есенин боялся милиции и суда. 29 октября 1925 года он был вызван в 48-е отделение милиции Москвы, где ему пришлось писать показания о происшедших событиях в поезде 6 сентября 1925 года, а потом дать подписку о явке в судебные органы по первому требованию. С.Есенин обращался за помощью к наркому А.В.Луначарскому, другим авторитетным друзьям. Ничего не помогло. После обсуждения в семейном кругу было решено направить С.Есенина в больницу, так как лиц, находившихся на лечении, не имели права судить. 26 ноября 1925 года поэт оказался в клинике. Клиника была платной. 27 ноября Сергея навещает Софья Андреевна, о чем свидетельствует выданная врачом записка «К Есенину - жена. Аронсон. 27.ХI.25». Она оплачивает первый взнос за лечение 120 рублей. На следующий день была внесена доплата в сумме 30 рублей.

С деньгами было сложно, но Софья Андреевна смогла собрать нужную сумму. Была выдана и справка, оберегающая С.Есенина от вызова в суд: «Ноября 28 дня 25 года. Удостоверение. Контора Психиатрической Клиники сим удостоверяем, что больной Есенин С.А. находится на излечении в Психиатрической клинике с 26 ноября с.г. по настоящее время. По состоянию своего здоровья не может быть допрошен на суде. Ассистент клиники (подпись)».

«Последний раз я видела Есенина в ноябре 1925 года,- вспоминала А.Миклашевская, - перед тем, как он лег в больницу. (…). В дверях остановился: - Я ложусь в больницу, приходите ко мне.

Я ни разу не пришла. Думала, там будет Толстая…» Миклашевская не знала, что С.Есенин нередко запрещал Софье Андреевне бывать в клинике. Свой характер Есенин проявил в первые дни лечения. Софья Андреевна ежедневно посещает в клинике мужа. Вечерами в настольном календаре делает отметки:

26 ноября. Четверг. Сергей лег в клинику. В 4 часа у него. 27 ноября. Пятница. В 1 час у Сергея.

28 ноября. Суббота. В 4 часа у Сергея.
29 ноября. Воскресенье. У Сергея с Катей, Шурой и Наседкиным.
30 ноября. Понедельник. В 1 час у Сергея. У доктора. В 4 часа у Сергея.
1 декабря. Вторник. У Сергея. Трудный день.
2 декабря. Среда. 1-й разговор о расхождении. Р.М.Акульшин оказался очевидцем одной из встреч С.Есенина и С.Толстой в клинике: «Поэт заболел белой горячкой и был помещен в психиатрическую больницу профессора Ганнушкина.

Софья Андреевна навещала его в больнице в те часы, когда он приходил в себя. Подолгу просиживала она в ожидании, когда он скажет ей хоть одно слово. Но поэт упорно молчал. С заплаканными глазами возвращалась жена домой, без конца спрашивала себя:

- За что он так ненавидит меня?» Софья Андреевна помогала друзьям навещать Есенина, выдавая им подписанные записки: «В психиатрическую клинику. Дежурному врачу. Прошу Вас пропустить на свидание к моему мужу С.А.Есенину, его друга И.М.Касаткина».

Сергей Есенин изредка пользовался услугами жены. 9 декабря 1925 года он пишет записку: «Соня! Пожалуйста, пришли мне книжку Б. С.Есенин». Через десять дней советует жене: «Соня. Переведи комнату на себя. Ведь я уезжаю и потому нецелесообразно платить лишние деньги, тем более повышенно».
С.Есенин передал И.Касаткину текст законченного в клинике стихотворения «Какая ночь! Я не могу…».
Какая ночь! Я не могу… Не спится мне. Такая лунность! Ещё как будто берегу В душе утраченную юность. Подруга охладевших лет, Не называй игру любовью. Пусть лучше этот лунный свет Ко мне струится к изголовью. Пусть искаженные черты Он обрисовывает смело, - Ведь разлюбить не сможешь ты, Как полюбить ты не сумела. Любить лишь можно только раз. Вот оттого ты мне чужая, Что липы тщетно манят нас, В сугробы ноги погружая. Ведь знаю я и знаешь ты, Что в этот отсвет лунный, синий На этих липах не цветы - На этих липах снег да иней. Что отлюбили мы давно, Ты - не меня, а я - другу, И нам обоим все равно Играть в любовь недорогую. Но все ж ласкай и обнимай В лукавой страсти поцелуя, Пусть сердцу вечно снится май И та, что навсегда люблю я. Прочитав стихотворение, И.Касаткин сказал С.Борисову: «Это прощание с Соней…» 14 декабря С.Есенин выбрался из клиники на один день. Между ним и Софьей Андреевной произошел неприятный разговор. Соня не сдержалась и передала .Есенину записку: . «Сергей, ты можешь быть совсем спокоен. Моя надежда исчезла. Я не приду к тебе. Мне без тебя очень плохо, но тебе без меня лучше. Соня»

Возможно, что именно в это время С.Толстую встретил М.Ройзман: «Осенью 1925 года я сел в трамвай возле Арбатской площади, опустился на скамью и увидел, что напротив меня сидит С.А.Толстая. Я спросил, как её здоровье, и, получив ответ, поинтересовался жизнью и работой Есенина, которого не видел с лета. Толстая ответила, что она ничего общего с ним не имеет».

Но уже 18 декабря Софья Андреевна посетила Есенина, о чем записала в календаре. Оставить его без внимания она не могла. Свою горькую и трудную любовь позже Софья Андреевна оправдывала в письме к матери, которой напишет: "Потом я встретила Сергея. И поняла, что это большое и роковое. Как любовник он мне совсем не был нужен. Я просто полюбила его всего. Остальное пришло потом. Я знала, что иду на крест, и шла сознательно, потому что ничего в жизни не было жаль. Я хотела жить только для него. Я себя всю отдала ему. Я совсем оглохла и ослепла, и есть только он один. Если вы любите меня... то я прошу вас ни в мыслях, ни в словах никогда Сергея не осуждать и ни в чем не винить. Что из того, что он пил и пьяным мучил меня. Он любил меня, и его любовь все покрывала. И я была счастлива, безумно счастлива... Благодарю его за все, и все ему прощаю. И он дал мне счастье любить его. А носить в себе такую любовь, какую он, душа его, родили во мне, - это бесконечное счастье"

Неожиданно для многих С.Есенин самовольно прекратил лечение и 21 декабря покинул клинику. В этот же день он явился домой совершенно пьяный с бутылкой в руках. Вечером с пьяными друзьями был в Доме Герцена.

21 декабря С.А.Толстая записала в дневнике: «Сергей вышел из клиники. В 2 часа ушел из дому. Вернулся в 1 час ночи». Нетрезвым видели его и на следующий день. «Сергей в 4 часа дня ушел из дому, - отметила на листочке календаря С.Толстая, - Вернулся в 4 часа ночи с Евг.Соколом».

В эти же дни С.Есенин зашел проститься к Анне Изрядновой. На её вопрос: «Что? Почему?» ответил: «Смываюсь, Уезжаю, чувствую себя плохо, наверное, умру». Попросил ее не баловать, беречь сына Юрия.


Последний день в Москве


Сергей Есенин выехал в Ленинград вечером 23 декабря 1925 года. Перед отъездом он встречался и прощался с друзьями.

И.В.Евдокимов: вспоминал: «В десять часов утра 23 декабря я пришел на службу. Секретарь отдела сказал: - Здесь с девяти часов Есенин. Пьяный. Он уезжает в Ленинград. Пришел за деньгами. Дожидался вас… (…)

Поздоровались. И сразу Есенин, садясь рядом и закуривая, заговорил: - Евдокимыч, я вышел из клиники. Еду в Ленинград. Совсем, совсем еду туда. Надоело мне тут. Мешают мне. Я развелся с Соней… с Софьей Андреевной. Поздно, поздно, Евдокимыч! Надо было раньше. А Катька вышла замуж за Наседкина. Ты как смотришь на это? И Есенин близко наклонился ко мне. - Что же, - ответил я, - это твое личное дело, Тебе лучше знать. Я не знаю…»

В этот же день состоялся разговор С.Есенина с писателем А.И.Тарасовым-Родионовым, у которого летом поэт с друзьями гостил на подмосковной даче в Малаховке.

Свои воспоминания о встрече и разговоре с поэтом А.И.Тарасов-Родионов написал сразу же после смерти С.Есенина, а затем рукопись передал редактору Госиздата И.В.Евдокимову, взяв с него слово «никому никогда не показывать, пока не встретится (через много лет) надобность в этом». И.Евдокимов прочитал и записал свое мнение: «Я прочитал сегодня же , 20 января 1926 года. Тарасов никогда не вызывал во мне доверия, но тут есть зерна правды, только зерна». Рукопись долго была засекречена, так как А.И.Тарасов-Родионов в 1938 году был арестован и расстрелян. Впервые воспоминания Тарасова были опубликованы в 90-е годы в Париже, а после и в России. Предупреждение И.Евдокимова о «зернах» правды распространяется и на мнение Есенина о С.Толстой, о любви к ней и о его отношении к женщинам:

«Это было за два дня до праздников. В среду, 23 декабря, стоял серый пасмурный день оттепели. Я сидел, занимаясь своей редакционной работой, в отделе художественной литературы. Была половина одиннадцатого, когда из соседней комнаты я услышал хрипловатый голосок Есенина, разговаривавшего с нашим Евдокимовым о получении из кассы тысячи рублей в счет гонорара за издаваемое Госиздатом полное собрание его сочинений. (…). Заинтересованный его отъездом, я вышел и увидел Есенина, уже выходящим в коридор. (…). Уходить со службы в неурочное время было неудобным и я предложил ему посидеть со мной в той комнате, где я работаю.

- Нет, нет, здесь неудобно, - протянул он, болезненно скривившись и отмахнув рукой, - пойдем, кацо, вниз на угол, в пивнушку, там и посидим. Это здесь рядом». В пивной состоялся разговор, который и был впоследствии записан Тарасовым-Родионовым. Беседа началась с выяснения личных отношений. С.Есенин спросил собеседника: «Почему же ты говоришь мне, что у меня есть поступки, за которые ты меня не уважаешь?». А.И.Тарасов-Родионов разъяснил:

- Ты прости мне, Сережа, я имел в виду твои отношения к некоторым женщинам. В частности, к твоей последней жене, Софье Андреевне, с которой ты, как говоришь, теперь разошелся, а во-вторых, если хочешь, к Дункан. Конечно, сердцу в любви не прикажешь, но я помню, когда ты пришел и сообщил мне о своей женитьбе, то ты сказал тогда так искренне и восторженно: «Знаешь, я женюсь! Женюсь на Софье Андреевне Сухотиной, внучке Толстого!» Не скажи ты последнего, я ничего плохого и не подумал бы. А тут я подумал: Есенин продает себя, и за что продает?! А второе – это Дункан.

- Нет, друг, это неверно! – схватился Есенин с болезненной и горячей порывистостью. – Нет, Дункан я любил. Только двух женщин я любил, и второю была Дункан. И сейчас ещё искренне люблю её. Вот этот шарф, - и он любовно растянул свой красивый шелковый шарфик, - ведь это её подарок. А как она меня любила! И любит! Ведь стоит мне только поманить её, и она прилетит ко мне сюда, где бы она ни была, и сделает для меня всё, чтобы я ни захотел. А Софью Андреевну… Нет, её я не любил. И сейчас с ней окончательно разошелся. Она жалкая и убогая женщина. Она набитая дура. Она хотела выдвинуться через меня. Подумаешь, внучка! Да и Толстого, кацо, ты знаешь, я никогда не любил и не люблю. А происхождение кружило её тупую голову. Как же остаться вне литературы? И она охотилась за литераторами. Как-то затащил меня к себе Пильняк, она с ним тогда жила. Тут же я с ней и сошелся.

А потом… женился. Опутали они меня. Но она несчастная женщина, глупая и жадная. Ведь у неё ничего не было. Каждую тряпку пришлось ей заводить. Я думал было…, но я ошибся и теперь разошелся с ней окончательно. Но я себя не продавал. А Дункан я любил, горячо любил. Только двух женщин любил я в жизни. Это Зинаиду Райх и Дункан. А остальные… Ну что ж, нужно было удовлетворять потребность, и удовлетворял… Ты, наверное, сидишь и думаешь, если любил, то почему же разошелся с теми, любимыми?

Я молча кивнул глазами, а он гримасливо склонил голову вбок, долил стакан пивом и продолжал: - В этом-то вся моя трагедия с бабами. Как бы ни клялся я кому-нибудь в безумной любви, как бы я ни уверял в том же сам себя, - всё это, по существу, огромнейшая и роковая ошибка. Есть нечто, что я люблю выше всех женщин, выше любой женщины, и что я ни за какие ласки и ни за какую любовь не променяю. Это искусство. Ты, кацо, хорошо понимаешь это. Давай поэтому выпьем.

Желтая прозрачная жидкость жадно ушла в его осипшее белесое горло, увлажнив на мгновенье его тонкие, посиневшие губы. - Да, кацо, искусство для меня дороже всяких друзей, и жен, и любовниц. Но разве женщины это понимают, разве могут они это понять? Если им скажешь это - трагедия. А другая сделает вид, что поймет, а сама норовит по-своему. А ведь искусство-то я ни на что и на кого не променяю…Вся моя жизнь, кацо, - это борьба за искусство. И в этой борьбе я швыряюсь всем, что обычно другие, а не мы с тобой, считают за самое ценное в жизни. Но никто этого не понимает, кроме нас, и никто не хочет этого признавать. Все хотят, чтобы мы были прилизанными, причесанными паиньками».

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора 26 июля С.Есенин и С.Толстая выехали в Баку. Провожать пришла Анна Абрамовна Берзинь и в шутку подарила им маленькую куколку и ванночку. По этому поводу С.Есенин прислал с дороги ей открытку, в которой писал: «Это бывает, моя дорогая, не после ночи, а спустя 9 месяцев».

О трехдневном пребывании в поезде «Москва-Баку» можно судить по письмам, которые Софья Андреевна писала и отправляла на вокзалах во время больших стоянок пассажирского поезда. Из Ростова-на-Дону 26 июля 1925 года она отправила короткое письмо В.И.Эрлиху в Ленинград: «Эрлих, милый, мы в поезде, по дороге в Баку. Ужасная Москва где-то далеко и верстами и в памяти. Последние дни были невероятно тяжелы. Сейчас блаженно-сонное состояние и физического и духовного отдыха. Вас вспоминаю часто и очень, очень хорошо и никогда не забуду Вашего отношения. Очень надеюсь, что у Вас всё совсем-совсем хорошо. Напишите: Баку, «Бакинский рабочий», П.И.Чагину – нам. С.Толстая». Перед отправкой дала прочитать С. Есенину, который приписал:

«Милый Вова, Здорово. У меня – не плохая «Жись». Но если ты не женился, То не женись. Сергей». Из Таганрога 26 июля 1925 года Соня писала О.К.Толстой: «Мама, дорогая, второй день к концу. Москва кажется дьявольским, кошмарным сном. Будущее в тумане. А настоящее удивительное – так тихо, тихо, спокойно и дружно. Едим, спим и оба безумно счастливы отдыхом. Никакого пьянства, никаких разговоров, огорчений – всё, как в хорошем сне. Тебя вспоминаем и любим…». В поезде С.Есенин подарил жене «Избранные стихи» (М., «Огонек», 1925) с автографом: «Милой Соне Сергей, поезд на Баку, Грозный. 1925».

Благополучно добрались до Баку. «Мама, голубка, дорогая, только что приехала в Баку, - писала 28 июля 1925 года С.Толстая.- Ехали удивительно. Я очень счастлива и спокойна. Он бесконечно внимателен, заботлив и нежен… Чувствую себя бодрой и спокойной. Сегодня едем в Мардакяны – пляж, сады, тишина – и пробудем там несколько дней. Пиши сюда и скорей, и чаще и больше. О тебе думаю постоянно с любовью огромной, благодарностью и тревогой. Не мучайся. Я тебе буду писать всю правду, и я знаю, что она будет хорошей…»

П.И.Чагин поселил Есенина на своей даче в Мардакянах. Это, как он сам признавал, была доподлинная иллюзия Персии – огромный сад, фонтаны и всяческие восточные затеи. Ни дать, ни взять Персия. Были созданы все условия, чтобы поэт мог хорошо отдыхать с женой и творчески работать. С.Есенин был очень доволен. «Вот и попал благодаря тебе, - говорил Есенин П.Чагину строкой из Пушкина, - «в обитель дальнюю трудов и чистых нег».

«Петр Иванович днем работал, приезжал на дачу только к вечеру, - вспоминала Клара Эриховна Чагина - А мы с Толстой развлекали Сергея Александровича, отвлекали его от кутежей. Он очень любил сидеть наверху бассейна или лежал на ковре и мечтал, а зачастую писал стихи, а потом читал их нам. Часто его приглашали в близлежащие дома отдыха почитать стихи, и он никому не отказывал, охотно шел читать, беседовал с людьми. Были также на даче теннисная и крокетная площадки, где тоже охотно Сергей Александрович коротал время. Ездили и на пляж. Вечерами собирались дачники в комнате, где стояло пианино. Софья Андреевна играла – пели, танцевали, - и, конечно, опять Сергей Александрович читал стихи».

Первые дни отдыха были безоблачными в их отношениях, но уже через неделю Сергей стал скучать, рваться в Баку, О его настроении узнает П.И.Чагин и пишет ему 9 августа записку: «Дружище Сергей, крепись и дальше. Набедокурено довольно – хватит. Что пишешь? Персидские мотивы продолжай, невредно, но работай над ними поаккуратней, тут неряшливость меньше всего уместна. Вспомни уклон и гражданственность, тряхни стариной - очень неплохо было б, чтобы соорудить что-нибудь в честь урожая, не браваду и не державинскую оду, а вещь, понимаешь? Живи в ладу с бабами – твоей и моей. Не снимайся с места. Жди. Буду – поговорим. Обнимаю и жму руку. Твой Петр». Но такими записками Есенина вряд ли можно было удержать.

С.А.Толстая о пребывании в Мардакянах писала матери: «... в крокет играем. .Книжки читаем, в карты играем. Сергей много и хорошо пишет. Иногда ездим на пляж - это три версты по узкоколейке. (…) Когда хотим вести светский образ жизни – идем на вокзал, покупаем газеты и журналы и пьем пиво. Около нашего дома муравьи переселяются, и мы сидим над ними часами. У моего Сергея две прекрасные черты – любовь к детям и животным».

Откровеннее и правдоподобнее Софья Андреевна сообщала В.Ф.Наседкину: «… еще – купались в бассейне, плевали в потолок, под конец скучали. Когда хотели вести светский образ жизни, то шли в кинематограф и на вокзал пить пиво. Изредка, даже очень редко (sic!) Сергей брал хвост в зубы и скакал в Баку, где день или два ходил на голове, а потом возвращался в Мардакяны зализывать раны. А я в эти дни, конечно, лезла на все стены нашей дачи, и даже на очень высокие. Как Сергей себя чувствует душой и телом, очень мне трудно сказать. Выглядит он, кажется, немножко лучше. А вообще он квёленький и у меня за него сердце болит, болит».

Произведения С.Есенина появляются на страницах газеты «Бакинский рабочий». 10 августа были опубликованы новые стихотворения «Руки милой – пара лебедей…», «Голубая да веселая страна…», «Море голосов воробьиных…». С.А.Толстая была непосредственным свидетелем создания некоторых стихотворений. Позже она писала в комментариях: « Во время пребывания в Мардакянах С.Есенин написал стихотворение «От чего луна так светит тускло…». Отчасти в нем отразились впечатления природы в окрестностях Баку, которые так нравились Есенину, и аллея огромных старых кипарисов, по которой Есенин ежедневно проходил к своей даче (…).

Окно из комнаты Есенина выходило в сад, и часто на рассвете его будили голоса птиц. В один из таких рассветов он написал стихотворение «Море голосов воробьиных…».. Осенью 1925 года, подготавливая свое «Собрание», он вернулся к этому стихотворению, хотел включить его в цикл «Персидских мотивов», начал его перерабатывать, но не закончил и поэтому не включил в «Собрание».

В Мардакянах были написаны стихотворения «Жизнь – обман с чарующей тоскою…», «Гори, звезда моя, не падай…». В это время Есенин очень плохо себя чувствовал. Опять появилось предположение, что у него туберкулез. Он кашлял, худел, был грустен и задумчив. Настроениями и разговорами этих дней навеяны оба эти стихотворения». «Как-то в сентябре 1925 года, на даче,- вспоминал П.И.Чагин, - перед отъездом Есенина в Москву, я увидел его грустно склонившим свою золотую голову над желобом, через который текла в водоем, сверкая на южном солнце, чистая прозрачная вода.

- Смотри, до чего же ржавый желоб! – воскликнул он. И, приблизившись вплотную ко мне, добавил: - Вот такой же проржавевший желоб и я. А ведь через меня течет вода даже почище этой родниковой. Как бы сказал Пушкин – Кастальская! Да, да, а всё-таки мы оба с эти желобом – ржавые. В его душе уже тогда, видимо, бродили трагические, самобичующие строки «Черного человека». В конце ноября 1925 года он прислал мне из Москвы, из больницы, письмо с рукописью «Черного человека» : «Прочти и подумай, за что мы боремся, ложась в постели?».

Софья Андреевна оправдывала поведение Есенина в письме О.К.Толстой : «Мама моя, дорогая, милая… Ты скажешь, что я влюбленная дура, но я говорю, положа руку на сердце, что не встречала я в жизни такой мягкости, кротости и доброты. Мне иногда плакать хочется, когда я смотрю на него. Ведь он совсем ребенок наивный и трогательный. И поэтому, когда он после грехопаденья-пьянства кладет голову мне на руки и говорит, что он без меня погибнет, то я даже сердиться не могу, а глажу его больную головку и плачу, плачу. Ну вот я и в сантименты пустилась. Так уж к слову пришлось». Софья Андреевна подробно описывает в письме природу в окрестностях Баку. Понимая, что не это волнует мать, она вновь возвращается к взаимоотношениям с Есениным: « Мы до сих пор не женаты, потому что всё время живем в Мардакянах, а там пытались и не вышло. Но на днях всё равно придется это оформить. Ты не пугайся – всё равно мы муж и жена и у нас очень всё серьезно. Пробудем здесь до конца августа…».

Ольгу Константиновну беспокоила юридическая неопределенность в отношениях Сони и Сергея. В их отсутствие она занималась вопросами прописки .Есенина. Столкнулась с бюрократическими трудностями из-за отсутствия необходимых документов. 3 августа 1925 года писала дочери: «До сих пор Сергея Александровича не прописали, ссылаясь на недостаток военных документов, а также сведений о том, где служит. Слов «литератор», оказывается, мало. Хотели приписать «без определенных занятий». Я попросила Илюшу еще раз и более подробную достать бумагу из «Красной нови», что он и сделал, и теперь во вторник (завтра) можно представить её в Жил./тов. Там значится, что Сергей Александрович сотрудник с окладом 150 р. в месяц.». Но больше всего Ольгу Константиновну волнует пристрастие Есенина к выпивке. В этом же письме она предупреждает дочь: «Дай Бог, чтобы Сергей Александрович действительно постарался исполнить то, что он мне обещал. Помни, помни, Соня, что вино всегда яд, а для него тем паче. Помни, что это грозит ему, не шути этим. И если нет воли, то лечи непременно».

Письма от друзей и знакомых Есенин и Толстая получали редко. В середине августа прислал письмо В..Наседкин: «Сергей! Подробнее напишу дня через три. Возможно, буду в Тифлисе к 1-му сентябрю. Это выясниться на днях. Пока же целую и приветствую. Соню тоже…» Свое обещание написать письмо Василий Федорович исполнил, но прислал, вероятно, для надежности на имя С.А.Толстой: «Здорово, милая Соня! Надеюсь, отдыхаешь вовсю и нас, грешных, забываешь совсем. А мы еще живы и даже вспоминаем кой-кого (…) Ну, Сонюшка, славная, как же ты всё-таки живешь-то? Ей-богу, интересно, даже больше, чем Сергей. Этот головотяп везде сумеет. (…)… я люблю вас обоих, может быть, только по-разному в степенях… Дядя Вася».

Письмо от В.Наседкина пришло во время очередного пьяного дебоша Сергея, которого задержали в Баку и доставили в отделение милиции. Об этом Софье Андреевне немедленно сообщил сотрудник газеты «Бакинский рабочий» Семен Файнштейн. «Уважаемая Софья Андреевна!- писал журналист 28 августа 1925 года, - Я был более чем уверен, что Сергея вчера выпустили. Ночью в типографию заявился Муран и сообщил, что Сергея привезли обратно. Я звонил час к Петру Ивановичу, но его нигде не нашел. То же сегодня утром. Сейчас я звонил Шекинскому и потребовал (имею ли я право ???) прекратить издевательство. Он обещал поговорить с Конушкиным, и я позвоню ему через 15 минут. Сеня. Буду звонить по всем телефонам, - либо сам сяду, либо Сергея выпустят». Для Софьи Андреевны эта записка была предвестницей беды.

Узнал о происшедшем П.И.Чагин. О принятых мерах он немедленно, чтобы успокоить, сообщил 29 августа в Мардакяны: «Глубокоуважаемая Софья Андреевна. Только что звонили из 5-го района по просьбе Сергея – очевидно, приходит в себя, просит принести ему переодеться и что-нибудь покушать. Просьба обращена к Вам.

Попутно рапортую последнюю сводку с боевого есенинского фронта. Вечером вчера после операции над флюсом я застал его у отца уже тепленьким и порывающимся снова с места, несмотря на все уговоры лечь спать. Я начал его устыжать, на что он прежде всего заподозрил… Вас в неверности… со мной (поразительный выверт пьяной логики!), а потом направился к выходу, заявив, что решил твердо уехать в Москву, под высокое покровительство Анны Абрамовны, которая его защитит-де ото всех чагинских зол и напастей. Во дворе при выходе он походя забрал какую-то собачонку, объявил её владелице, что пойдет с этой собачонкой гулять, хозяйка подняла визг, сбежалась парапетская публика, милиция, и Сергей снова в тихом пристанище – в 5-м районе. Телефонными звонками сейчас же милицейское начальство мной было предупреждено с выговором за первые побои и недопустимости повторения чего-либо в том же роде. Я предложил держать его до полнейшего вытрезвления, в случае буйства связать, но не трогать. Так он, видимо, и было сделано. Для наблюдения за этим делом послал специального человека. Вот и всё. Делайте Ваши дела, заходите потом в редакцию (в случае его вменяемости вместе с ним), поговорим. С искренним уважением. П.Чагин».

Софья Андреевна немедленно выехала в Баку, добралась до отделения милиции, переговорила с милиционерами, объяснила душевное состояние Есенина. Вечером, теряя былую бодрость и веру, написала В.Наседкину, пытаясь снять навалившуюся тяжесть с души: «Дядя Вася, милый, мне очень скучно, болит голова, и я устала. Напишу Вам ужасно глупое письмо. Но Вы не обижайтесь, а посочувствуйте – понимаете, положение трагикомическое. Сижу со своим драгоценным с Божьей помощью четырнадцать часов в 5-м районе милиции города Баку.

Они изволили взять хвост в зубы, удрать из Мардакян и в результате две ночи подряд провели в этом прекрасном месте. Я собрала свои юбки, сделала мрачное лицо и примчалась за ним. Утром пришла его выручать и просидела с ним весь день. Здесь всякие люди загибаются и не хотят его пускать. Он весь, весь побитый и пораненный. Страшно милый и страшно грустный. Я злая, усталая, и мне его жалко-жалко. А впрочем, всё это очень забавно. Сюда приводят пропасть разных разбойников и пьяных, и я наблюдаю, наблюдаю до-довольно! Васенька, я хочу домой! Скажите им, чтобы они нас выпустили! Ну вот. Теперь про все прочее. Спасибо, очень милый, что написали. Мы только что накануне с Сергеем мрачно посмотрели друг на друга и поговорили на ту тему, что Вы нас забыли. И на другой день Ваше письмо. Спасибо за все хорошие Ваши слова, которые мне было по-настоящему радостно услыхать. Вы ужасно много вещей спрашиваете. Письмом не ответишь. Внешне жили так – всё время, как приехали, жили в Мардакянах у жены Чагина на даче. Там огромный сад, пропасть цветов, бассейны, исступленное солнце – всё очень красиво, - очень не русское, как декорации, сперва захватывающее, а потом скучное. Сергей много писал, по-моему, чудесно. А что скажете Вы, отвратительные придиры – не знаю. Куда поедем отсюда, еще окончательно не решили, но на днях уедем – надоело. Я хочу туда, где будет хорошо ему, а мне всюду хорошо с ним. Я всё дальше еду по той дороге, на которую ступила на Ваших глазах. Мне очень хорошо и очень серьезно. Прощайте, милый друг. Пишите. Всегда люблю и помню Вас. Соня».

Только к вечеру С.Есенина отпустили. В очень скверном настроении добрались до Мардакян. На следующее утро нарочный принес письмо от П.И.Чагина, который из-за своей служебной перегруженности не мог сам приехать. «Дружище Сергей, - писал Петр Иванович, - ты восстановил против себя милицейскую публику (среди неё есть, между прочим, партийцы) дьявольски. Этим объясняется, что при всей моей нажимистости два дня ничего не удавалось мне сделать. А обещали мне вчера устроить тебя в больницу, но, видимо, из садистических побуждений милиция старалась тебя дольше подержать в своих руках. Удержись хоть на этот раз. Пощади Софью Андреевну. Клара тебе всё простила. Загляни. Что забился в нору? Только – крепись. Нахулиганено достаточно. Будя. Твой Петр»

Одновременно С.Есенин получил письмо от И.В.Евдокимова с напоминанием о необходимости ускорить работу над рукописными материалами «Собрания сочинений», сданных в издательство перед отъездом в Баку. Для С.Есенина это был хороший повод принять решение. 31 августа в Москву была отправлена телеграмма: «Приезжаю».

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора С.А.Толстая была счастлива и не скрывала своей радости. 2 июля 1925 года она писала большому другу Толстых – юристу, литератору и общественному деятелю А.Ф.Кони в Ленинград: « За это время у меня произошли большие перемены – я выхожу замуж. Сейчас ведется дело моего развода, и к середине месяца я выхожу замуж за другого. До этого я с женихом хочу побывать в Ваших краях. И очень мечтаю, что Вы позволите мне хоть полчасика Вас повидать. Мой жених поэт Сергей Есенин. Я очень счастлива и очень люблю».

На регистрации брака настаивала мать Софьи Андреевны, так как это позволяло прописать С.Есенина на новой квартире, а также пресечь все сплетни. Конечно, по мнению Ольги Константиновны, гражданские браки допускались, но лучше бы всё сделать по закону. Для этого требовалось время, чтобы С.Есенин и С.Толстая могли привести в порядок свои документы. Было решено отпраздновать помолвку, не дожидаясь решения суда о разводе С.Толстой с С.Сухотиным.

«В июне 1923 года Есенин зачастил в Литературно-художественный отдел Госиздата, - писал И.Евдокимов. - Кажется, он вернулся тогда из Баку. Пошли слухи о женитьбе его на С.А.Толстой. И неизменно при этом повторяли: на внучке Толстого. Наконец он мне и сам сказал: - Евдокимыч, я женюсь. Живу я у Сони. Это моя жена. Скоро будет свадьба. Всех своих ребят позову да несколько графьев. Народу будет человек семьдесят. А Катя – сестра – выходит замуж за поэта Наседкина». С.Есенин считал вопрос о женитьбе окончательно решенным, о чем писал 3 июля 1925 года Максиму Горькому : «Посылаю Вам все стихи, которые написал за последнее время. И шлю привет от своей жены, которую Вы знали ещё девочкой по Ясной Поляне». Если и случались какие-то шероховатости в отношениях Сергея и Сони, то они быстро и полюбовно устранялись. Соне приходилось иногда писать отсутствующему Есенину записки: «Сергей, дорогой мой, приходи скорей. Жду тебя очень, очень. Так ужасно грустно. Твоя Соня». После очередной ссоры 7 июля 1925 года С.Есенин пишет покаянную записку: «Соня. Прости, что обидел. Ты сама виновата в этом. Я в Гизе, еду «Красную новь», «Огонек». И позвоню. Сергей». Об этой стычке. Софья Андреевна на листе перекидного календаря 7 июля записала: «Обедать к Като с Катей и Анной Абрамовной. Ссора на улице. Я – домой. Он – к Анне Абрамовне. Он возвратился с Эрлихом и Алей (А.М.Сухотиным). Ночью с Эрлихом ушел». Узнав о встречах С.Есенина с другими женщинами, Софья Андреевна не могла быть спокойной. В календаре записала: «8 июля. Среда. Вернулся ночью, разговор, измена».. В эти дни С.Толстая оказалась в больнице, предполагая, что беременна, но прогноз не подтвердился.

О предстоящей свадьбе стали напоминать друзья. 9 июля 1925 года прислал телеграмму из Баку П.И.Чагин: «Подтвердите получение спешной когда свадьба и приезд Баку. П.Чагин». Проведение свадьбы было невозможно без определенных затрат, а денег ни у Есенина, ни у Толстой не было. Вся надежда на получение гонорара за «Собрание сочинений». В середине июня С.Есенин завел об этом разговор с И.Евдокимовым: «-Евдокимыч, я насчет моего «Собрания». Мы с тобой говорили в прошлый раз. У меня, понимаешь, свадьба, я женюсь. Вместе со мной в один день сестра выходит замуж за Наседкина. Нельзя ли мне сразу получить тысячи две денег. Только надо скоро».

И был расстроен, когда узнал, что нужно сначала заключить договор, затем получить одобрение руководящих органов Госиздата, а уже после договариваться об условиях издания. Только 30 июня 1925 года был подписан договор, согласно которому С.Есенин обеспечивал свою жизнь на много месяцев вперед. Но деньги нужны были сейчас, чтобы отпраздновать свадьбу. Пришлось занимать у друзей. У С.Есенина возникли проблемы с паспортом, которого у него после возвращения из-за границы не оказалось на руках. Проживал по выданному когда-то «временному свидетельству», но этот документ утратил свою юридическую силу. 9 июля С.Есенин выехал в Константиново для обмена «временного свидетельства» на паспорт «Дома он прожил около недели, - вспоминала А.А.Есенина. – В это время шел сенокос, стояла тихая, сухая погода, и Сергей почти ежедневно уходил из дома, то на сенокос к отцу и помогал ему косить, то на два дня уезжал с рыбацкой артелью, километров за пятнадцать от нашего села ловить рыбу. Эта поездка с рыбаками и послужила поводом к написанию стихотворения «Каждый труд благослови, удача!», которое было написано там же, в деревне».


Софья Андреевна выехать с С.Есениным в Константиново не могла, но без своей заботы его не оставила. 12 июля 1925 года отправила в Константиново денежный перевод и небольшое письмо: «Сергей, милый, посылаем пока немного денег – сколько есть. Дня через три пришлем ещё. Очень надеюсь, что тебе там хорошо. Пришли хоть несколько слов. На денежном переводе много не скажешь. Да ты сам всё знаешь. Будь здоров, милый. Мыслями всегда с тобой. С.». С.Есенин получил 50 рублей и тут же из почтового отделения в Кузьминках посылает Соне телеграмму: «Чувствую хорошо скоро увижу люблю – Сергей». В Константиново С.Есенин обдумывал свою женитьбу, вспоминал встречи с С.Толстой. 14 июля написал стихотворение «Видно, так заведено навеки…», в котором размышлял о серьезных изменениях в своей личной жизни:

Видно, так заведено навеки – К тридцати годам перебесясь, Все сильней, прожженные калеки, С жизнью мы удерживаем связь. Милая, мне скоро стукнет тридцать, И земля милей мне с каждым днем, Оттого и сердцу стало сниться, Что горю я розовым огнем. Коль гореть, так уж гореть сгорая, И недаром в липовую цветь Вынул я кольцо у попугая – Знак, что вместе нам сгореть. То кольцо надела мне цыганка, Сняв с руки, я дал его тебе, И теперь, когда грустит шарманка, Не могу не думать, не робеть. В голове болотной бродит омут И на сердце изморозь и мгла: Может быть, кому-нибудь другому Ты его со смехом отдала? Может быть, целуясь до рассвета,

Он тебя расспрашивает сам, Как смешного, глупого поэта Привела ты к чувственным стихам. Ну и что ж! Пройдет и эта рана. Только горько видеть жизни край. В первый раз такого хулигана Обманул проклятый попугай. «Кольцо, о котором говорится в этом стихотворении, - комментировала А.А.Есенина, - действительно Сергею на счастье вынул попугай незадолго до его женитьбы на Софье Андреевне. Шутя, Сергей подарил это кольцо ей. Это было простое медное кольцо очень большого размера, и носить такое кольцо было трудно. Но Софья Андреевна сжала его и надела между двумя кольцами. Красоты в этом кольце не было никакой, однако проносила она его много лет». Это кольцо сейчас хранится в Литературном музее в Москве.

16 июля С.Есенин возвратился в Москву, о чем Софья Андреевна пометила как событие на листе своего перекидного календаря: «Приехал Сергей». После свободной жизни у родителей музейная обстановка в Померанцевом переулке стала еще сильнее раздражать Есенина. Сдерживать себя не мог. Срывы случались нередко. Под пьяную руку мог наговорить лишнего. Потом просил прощения, но через короткое время всё повторялось. Во время очередной ссоры 25 июля 1925 года написал Соне записку: «Не знаю, что сказать, Больше ты меня не увидишь. Ни почему. Люблю, люблю». Софья Андреевна сделала помету на записке: «Письмо мне. Пьяный. Июль 1925.». С.Есенин писал Н.Вержбицкому в Тифлис : «Милый друг мой, Коля! Всё, на что я надеялся, о чем мечтал, идет прахом. Видно, в Москве мне не остепениться. Семейная жизнь не клеится, хочу бежать. Куда? На Кавказ! До реву хочется к тебе, в твою тихую обитель на Ходжорской, к друзьям. (…) С новой семьей вряд ли что получится, слишком всё здесь заполнено «великим старцем», его так много везде, и на столах, и в столах, и на стенах, кажется, даже на потолках, что для живых людей места не остается. И это душит меня…».

С.Есенину не хватало твёрдости собственного характера, чтобы перебороть свои дурные привычки. Он мечтал начать свою жизнь заново, возлагал большие надежды на поддержку жены, но не мог устоять перед соблазном выпить в знакомой и незнакомой компании, продемонстрировать всем, что он по-прежнему свободен, не скован никакими семейными обязательствами. Нередко это настроение Есенина поддерживали «друзья» из его окружения, которые мечтали пить и есть за его счет, играя на чувствах самовлюбленности и при всяком случае провозглашая его первым российским поэтом. Непростые отношения складывались в это время у С.Есенина и с женщинами, которые его обожали, любили. Его тяготило постоянство отношений с ними. При встрече с В.Чернявским С.Есенин говорил, что «с женщинами ему по-прежнему трудно было оставаться подолгу. Он разочаровывался постоянно, и любил периоды, когда удавалось жить «без них». Возможно, что в круг таких женщин стала входить и Софья Толстая. В искренности желания Есенина создать новую семью стали сомневаться его близкие друзья «Мне думалось,- вспоминал И.В.Евдокимов, - что женится он по-настоящему, перебесился – дальше может начаться крепкая и яркая жизнь. Скептики посмеивались: - Очередная женитьба! Да здравствует следующая! А он сам как-то говорил: - С Соней у меня давно, давно… давнишний роман. Теперь только женимся. Скептики оказались правы: в середине месяца он приходил два раза пьяный, растерзанный. Досужие языки шептали: - Вчера сбежал от невесты! Свадьбы не будет!

И уже приходили колебания – делаемый им шаг становился случайным».


«Мальчишник»


Есенина
15 июля 1925 года суд принял решение о разводе С.А.Толстой с С.Сухотиным. В календаре С.Толстой появилась запись: «В суд с Сахаровым. В кафе с Сахаровым. К тете Саше. Развелась в суде с Сухотиным. Ночевала у тети Саши».
16 июля С.Есенин возвратился из Константинова, начались новые страдания Софьи Андреевны. Есенин или не ночевал дома, или устраивал скандалы.
18 июля Соня, Сергей, Катя и Эрлих ходили в кинотеатр, смотрели фильм «Табачница из Севильи», но домой Есенин не пошел, ушел к друзьям. В одиночестве Софья Андреевна оказалась и в последующие дни. На листках перекидного календаря она пишет только одно слово, но которое позволяет представить всю трагедию событий тех дней:
« 18 июля. Суббота. Одна.
19 июля. Воскресенье. Дура.
20 июля. Понедельник. Дура.
21 июля. Вторник. Дура.
22 июля. Среда. Дура.
23 июля. Четверг. Дура.
24 июля. Пятница. Совсем сумасшедшая. Пять дней ничего не соображала».

Где же был Сергей Есенин в эти тревожные для Сони дни? С 19 по 22 июля он с Д.А.Фурмановым, А.А.Берзинь, Ил.Вардином, Артемом Веселым, В.Эрлихом, Ф.Березовским уехал в подмосковную Малаховку на дачу писателя А.И.Тарасова-Родионова. Почему-то с собой С.Есенин Софью Андреевну не взял, хотя на даче он был далек от амурных дел и выпивки. Вот что писал о поездке Дмитрий Фурманов: «Потом поехали мы гуртом в Малаховку к Тарасу Родионову: Анна Берзина, Сережа, я, Березовский Феоктист - всего человек шесть-восемь. Там Сережа читал нам последние свои поэмы: ух, как читал! А потом на пруду купались - он плавал мастерски, едва ли не лучше нас всех. Мне запомнилось чистое, белое, крепкое тело Сережи - и даже и не ждал, что оно так сохранилось, это у горького-то пропойцы! Он был чист, строен, красив - у него же одни русые купельки чего стоили! После купки сидели целую ночь - Сережа был радостный, всё читал стихи».

Поездка в Малаховку недоброжелателями преподносилась как побег от невесты. Такие слухи доходили и до Толстой. Есенин мало внимания уделял душевным переживаниям Софьи Андреевны. Отказаться от женитьбы он не мог, поэтому было решено организовать для близких друзей помолвку как современную свадьбу без венчания и без регистрации в ЗАГСе, но с приглашением близких друзей. Одним из организаторов помолвки-свадьбы был А.М.Сахаров. Сохранился список приглашенных гостей, написанный рукой С.Есенина, : «Воронский, Казанский, Казин, Богомильский, Аксельрод, Вс.Иванов, Шкловский, Савкин, Берлин, Грузинов, Марк, Ан.Абрамовна, Като, Либединский, Ключарев, Яблонский». Сбоку приписано: «Соню, Яну». С.А.Толстая добавила две фамилии: «Орешин и Клычков». Этот список переделал в шутливое стихотворение А.М.Сахаров.

«Приглашение на обручение – им радость, а нам мучение. А.С. Воронский, Сахаров, Петр Пильский, Казанский, Казин, Богомильский, с ним Аксельрод и Вс. Иванов, Шкловский из «Лефа», 5 болванов, 2 Савкина, один Берлин, Грузинов, Марк, 5-6 скотин, Ан.Абрамовна, Като, Т.Либединский без пальто. Сам Ключарев, Яблонский, Орешин, Клычков И даже Бабель Без очков.

Редакция Сахарова». В этом списке для рифмы А.М.Сахаров назвал Петра Пильского (П.М.Пильский), критика и публициста, который в это время находился в эмиграции в Риге. Остальных же Есенин считал своими близкими друзьями. О том, как прошел «мальчишник» на квартире С.А.Толстой, рассказал С.Б.Борисов, который хотя и не был перечислен в списке приглашенных, но оказался непосредственным участником и очевидцем. «Днем, в июне или июле, Сергей пошел в редакцию и позвал меня и Касаткина к себе вечером «на свадьбу с Соней, - вспоминал С.Борисов.- Я спросил, что и кто у него будет. - Приходи, гармонистов позову, проводы устраиваю, ну и свадьба, и мальчишник – все мои друзья будут… Завтра уезжаю в Баку. Понимаешь? – этим словом он часто заканчивал свою фразу, вкладывая в это слово интимное, что не нуждалось в объяснениях.

Уходя, он добавил: - Дядю Ваню обязательно тащи… Пить не будем - поговорим… Вечером я зашел за «Дядей Ваней», и сперва ему не хотелось идти, тяжеловат Иван Михайлович на подъем. - Шум, пьянство будет, не люблю я этого, - так, приблизительно, он отнекивался. Я убеждал идти, указав, что если не пойдем, Сергей обидится, а одному и мне не хотелось идти… Пошли. (…) Дорогой говорили о Есенине. Хотелось верить и не верилось, что с женитьбой Сергей вступает в новую полосу жизни, уйдет от чадного омута Москвы кабацкой, меньше станет пить. Помимо того, что вино мешало ему работать, оно являлось источником безденежья (Сергей, несмотря на большие для поэта заработки, часто ходил без гроша) и самое худшее - скандалов, от которых его не только не сумели оберечь случайные собутыльники, но иногда даже и провоцировали... В кругу друзей Есенин не скандалил, те умели его успокоить или увезти вовремя… Я не знал будущей жены Сергея, хотя он как-то накануне говорил мне, что «очень любит Соню»…


Может быть это достаточно сильная женщина, чтобы влиять на Сергея – поэтому я был оптимистически настроен. (…). В столовой Толстой, похожей на музей – все стены были украшены различными портретами Л.Н.Толстого, висели сувениры, записочки и, кажется, молитвы, писанные рукою Льва Николаевича, - было много народу, на столе стояли пустые бутылки из-под вина, под иконами лежали корзинки из-под вина, и Сергей был слегка возбужден. Что-то невеселое было в этом возбуждении… Расцеловавшись с Иваном Михайловичем и со мной и увидев тень досады на наших лицах, он мягко, мило улыбаясь, сказал: - Ничего… Вот подождем Александра Константиновича (Воронского – С.З.) и пойдем на Трубниковский – там свободнее.

(…) Во время «свадебного пира» я вышел из-за стола в кабинет, где сидела Софья Андреевна, понравившаяся мне своими хорошими толстовскими чертами, и мы долго говорили о Сергее, причем я старался передать и обосновать весь мой оптимизм. Тень сомнения блуждала в улыбке Софьи Андреевны. Помню, что она сказала что-то вроде того, что она хочет верить, что Сергей уйдет от пьянства, что он излечится от этого недуга. Потом, после похорон Есенина, на траурном вечере в Художественном театре, Софья Андреевна во время антракта подошла ко мне и напомнила эту беседу: - Помните, как мы тогда с Вами хорошо поговорили? – сказала она с грустной улыбкой…». Во хмелю С.Есенин не сдерживал накопившихся в душе сомнений и со слезами говорил друзьям о своей ошибке. Ю.Либединский запомнил слова С.Есенина:: «- Не выйдет у меня ничего из женитьбы! – сказал он. - Ну почему не выйдет? Я не помню нашего тогдашнего разговора, очень быстрого, горячечного, - бывают признания, которые даже записать нельзя и которые при всей их правдивости покажутся грубыми.

- Ну, если ты видишь, что из этого ничего не выйдет, так откажись, - сказал я. - Нельзя, - возразил он очень серьезно. – Ведь ты подумай: его самого внучка! Ведь это так и должно быть, что Есенину жениться на внучке Льва Толстого, это так и должно быть! В голосе его слышалась гордость и какой-то по-крестьянски разумный расчет. - Так должно быть! – повторил он. – Да чего уж там говорить, - он вытер слезы, заулыбался, - пойдем к народу!». Вечером решили продолжить «мальчишник» на квартире поэта Савкина Николая Петровича, имажиниста, официального редактора журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном». Н.Савкин жил по адресу Трубниковский переулок, дом 9, квартира 1, где находилось и издательство «Современная Россия». Ряды желающих продолжить гулянку поредели, некоторые ушли по домам, ссылаясь на занятость. С.Б.Борисов вспоминал: «У Савкина собралось человек двадцать. Помню: В.Наседкин, А.Сахаров, Р.Акульшин, Илья Есенин, Н.Савкин, А.Воронский, И.Касаткин, В.Ключарев, Зорин, а остальных не помню. Невеселым был «свадебный пир» у Сергея Есенина!

И вина было вдосталь, и компания собралась сравнительно дружная, все знакомые друг другу. А потому, что у многих было какое-то настороженное состояние, любили все Сергея (я что-то вообще не встречал врагов Есенина – завистников – да, пакостников по глупости своей – тоже, но врагами их счесть нельзя было), и потому у всех: Залегла забота в сердце мглистом. Сергея оберегали – не давали ему напиваться… Вместо вина наливали в стакан воду. Сергей чокался, пил, отчаянно морщился и закусывал – была у него такая черта наивного, бескорыстного притворства. Но веселым в тот вечер Сергей не был. Артист Ключарев рассказывал о рассеянном профессоре, который говорил «Бахарева сушня, где играют торгушками», вместо Сухаревой башни, где торгуют игрушками, - рассказы были глуповаты, но так мастерски переданы, развеселиться было необходимо, и все хохотали до упаду… Не смеялся только Сергей. Потом пели замечательные бандитские частушки Сахаров и Акульшин с таким, кажется, веселым рефреном: Ну, стреляй, коммунист, прямо в грудь…

На дворе заря окропила радостными огнями соседние окна, радовались утру разноголосым щебетаньем птицы, и электричество в комнате пожелтело, бессонная ночь затускнила лица, стол являл собой зрелище безобразное: залитая вином скатерть, опрокинутые бокалы, сизый табачный дым и окурки, насованные в салат… Сергей, без пиджака, в тонкой шелковой сорочке, повязав шею красным пионерским галстуком, вышел из-за стола и встал у стены. Волосы на голове были спутаны, глаза вдохновенно горели и, заложив левую руку за голову, а правую вытянув, словно загребая воздух, пошел в тихий пляс и запел: Есть одна хорошая песня у соловушки –

Песня панихидная по моей головушке. Цвела – забубенная, росла – ножевая, А теперь вдруг свесилась, словно неживая. Думы мои, думы! Боль в висках и темени. Промотал я молодость без поры, без времени. Как случилось-сталось, сам не понимаю, Ночью жесткую подушку к сердцу прижимаю… Пел он так, что всем рыдать хотелось. Всем стало не по себе. Глаза у многих стали влажные, головы упали на руки, на стол, и второй куплет всеми подхвачен был, и полилась песнь, напоенная безмерной скорбью: Лейся, песня звонкая, вылей трель унылую,

В темноте мне кажется – обнимаю милую. За окном гармоника и сиянье месяца, Только знаю – милая никогда не встретится. Как грустно и как красиво пел безголосый, с огрубевшим от вина голосом, Сергей! Как выворачивало душу это пение… Эх, любовь-калинушка, кровь – заря вишневая. Как гитара старая и как песня новая. С теми же улыбками, радостью и муками, Что певалось дедами, то поется внуками. Писатель Касаткин украдкой вытер слезы, потом встал и пошел в соседнюю комнату. А Сергей, медленно приплясывая, продолжал:

Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха, Все равно любимая отцветет черёмухой. Я отцвел, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли? В молодости нравился, а теперь оставили. Потом, оборвав песнь, Сергей схватил чей-то стакан с вином и залпом выпил. После этого затихли писательские разговоры, за окном встало солнце, и многие начали расходиться. Осталось совсем немного народу. И я никогда не забуду расставания. На крылечке дома сидел Сергей Есенин, его ближайшие друзья Касаткин и Наседкин и, обнявшись, горько плакали.


За дверью калитки стояла Софья Андреевна в пальто и ожидала…Через несколько часов нужно было ехать на вокзал. Я подошел к рыдающим друзьям и взял одного из них за плечо. - Нужно идти. Сергею скоро ехать. На меня поднял заплаканное лицо один из них и серьезно сказал: - Дай еще минут пятнадцать поплакать… Прощаясь, Сергей судорожно всех обнимал и потом, пока не скрылся за переулком, оборачивался и посылал приветы…».

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора В дальнейшем Сергей Есенин и Софья Толстая стали часто встречаться. Это позволяло им поближе узнать друг друга.

Какой была в ту пору С.А.Толстая? Об этом можно судить по воспоминаниям современников. «В 1925 году Софье Андреевне было двадцать пять лет, - писала А.А.Есенина, - Выше среднего роста, немного сутуловатая, с небольшими серовато-голубыми глазами под нависшими бровями, она очень походила на своего дедушку – Льва Николаевича, властная, резкая в гневе и мило улыбающаяся, сентиментальная в хорошем настроении.

«Душка», «душенька», «миленькая» были излюбленными ее словами и употреблялись ею часто, но не всегда искренне». Образно и тепло охарактеризовал С.А.Толстую писатель Ю.Н.Либединский: «В облике этой девушки, в округлости ее лица и проницательно умном взгляде небольших, очень толстовских глаз, в медлительных манерах сказывалась кровь Льва Николаевича. В ее немногословных речах чувствовался ум, образованность, а когда она взглядывала на Сергея, нежная забота светилась в ее серых глазах. Она, видимо, чувствовала себя внучкой Софьи Андреевны Толстой. Нетрудно догадаться, что в ее столь явной любви к Сергею присутствовало благородное намерение стать помощницей, другом и опорой писателя».

В ночь с 18 на 19 марта 1925 года Сергей Есенин вместе с поэтом Иваном Приблудным посетили квартиру С.А.Толстой. Об этой встрече Софья Андреевна сделала запись в настольном календаре: «18 марта. Среда. День Парижской Коммуны. (…) Есенин и Приблудный с 1 часа ночи до 4 ½». Позже С.А.Толстая дописала: «Есенин и Приблудный с 1 часа ночи до 4 ½ дня. Есенин впервые после возвращения с Кавказа». Свои впечатления об этом визите поэтов С.Толстая изложила в письме М.М.Шкапской. Письмо не сохранилось, но о его содержании можно догадаться по тексту ответного письма М.Шкапской от 27 марта 1925 года: «Я точно вижу Вас и Сергея в этой утренней комнате, и ах, Соня, милая, как дорога мне вся эта противоречивость человеческая - «обещала верность другому» - а сама вся в огненном кольце: - пьяница и скандалист - и потом милая улыбка и взмах золотой головой: «Обещалось - так нужно держаться».

Под впечатлением этой встречи 19 марта Сергей Есенин в альбоме С.Толстой записал экспромтом сочиненный текст:
Никогда не забуду я ночи,
Ваш прищур, цилиндр мой и диван,
И как в вас телячьи пучил очи
Всем знакомый Ванька и Иван.
Никогда над жизнью не грустите.
У неё корявых много лап.
И меня, пожалуйста, простите
За ночной приблудный пьяный храп.

Встречи С.Есенина и С.Толстой не могли не привлечь внимания Б.Пильняка. Но С.Есенин убеждал его: «Ты её люби. Она тебе верна. Я с ней всю ночь провел, и ничего не было». . Б.Пильняк ежедневно, а порой и несколько раз в день, звонил Соне, которая писала М.Шкапской: «…Происходил такой разговор: «Поедем туда… поедем сюда… Приезжай ко мне, у меня собираются… Я приеду к тебе…». Я: «Занята. Устала. Не буду дома. Не могу, не могу…». Встречи с Есениным продолжались, роман Сони с Пильняком

рушился на глазах. Перед напором чувств Есенина трудно было устоять. М. Шкапская считала, что у Сони с Есениным увлечение кратковременное, поэтому писала, что «не радоваться чужой любви не могу - она такая буйная, грозовая - знаете, дорогая, так вот только и могут любить Есенины - и подобные им - непочатые, от земли (что их трепало жизнью - ничего, а у них зато кровь неразбавленная)»

С.Есенин упоминает о С.Толстой 20 марта 1925 года в письме грузинскому поэту Т.Ю.Табидзе: «В эту весну в Тифлисе, вероятно, будет целый съезд москвичей. Собирается Качалов, Пильняк, Толстая и Вс. Иванов. Бабель приедет раньше…». О предполагаемой поездке писателей и артистов на Кавказ С.Есенину могла сообщить Софья Андреевна. На Кавказ собирался уехать и Сергей Есенин.
26 марта Софья Толстая присутствовала на прощальном вечере Сергея Есенина, состоявшемся на квартире Галины Бениславской перед отъездом поэта на Кавказ. «Дорогая, представьте себе такую картину, - писала С.А.Толстая в Ленинград М.Шкапской, - Вы помните эту белую длинную комнату, яркий электрический свет, на столе груды хлеба с колбасой, водка, вино. На диване в ряд, с серьезными лицами - три гармониста - играют все - много, громко и прекрасно. Людей немного.

Всё пьяно. Стены качаются, что-то стучит в голове. (…) Сижу на диване и на коленях у меня пьяная, золотая, милая голова. Руки целует, и такие слова - нежные и трогательные. А потом вскочит и начинает плясать. Вы знаете, когда он становился и вскидывал голову - можете ли Вы себе представить, что Сергей был почти прекрасен. Милая, милая, если бы Вы знали, как я глаза свои тушила! А потом опять ко мне бросался. И так всю ночь. Но ни разу ни одного нехорошего жеста, ни одного поцелуя. А ведь пьяный и желающий. Ну, скажите, что он удивительный!».


Этот же вечер у С.Толстой оказался прощальным и с Б.Пильняком, который пошел провожать её домой. Софье Андреевне пришлось в последний раз пройти проверку своих чувств. Она откровенничала в письме М.Шкапской: «Не забуду, как мы с лестницы сходили - под руку, молча, во мраке, как с похорон. Что впереди? Знаю, что что-то страшное. А сзади, сейчас, вот за этой захлопнутой дверью, оборвалась очень коротенькая, но очень дорогая страничка. На извозчике - о посторонних вещах, и так далек, далек. Ко мне - ни за что. И тут на меня напал такой ужас. Еду и думаю - не пойдет - конец - а без него не могу. Голова с вина дикая и мысли острые, острые. Вот поднимусь на балкон - и кинусь. Вероятно, он почуял что-то.


Пошел ко мне. Шепотом, чтобы мать не услыхала, говорили, зная, что слова, что главного нельзя сказать, потому что сами не знаем. А главное, что говорили, вот: думал, что у нас с Сергеем было больше, чем целовались и т.д. Потом его подзуживали разговоры обо мне и Сергее присутствовавшие, главным образом Галя Бениславская. Потом, что я «иконка». А с женщиной мне в пику. Много, долго, мучительно и как-то тупо, потому что может быть непрошибимее мужской ревности. А потом пришла большая, изломанная, но настоящая страсть и как будто стерла всё недоговоренное. А на другой день ещё хуже. Пришел такой несчастный, измученный. Сказал, что уезжает. Должен наедине решить - может ли он мне быть мужем или любовником, или просто другом будет.

Марья Михайловна, как я прожила эти 5 дней - не знаю. Ходила, как перед постригом. А вернулся - сказал, что не уйдет. Опять я на жизнь глаза открыла. Вы простите, если Вам скучно, что я пишу. Эти несколько суток для меня прошли, как года, и потому не могла не сказать о них».

В дальнейшем, возможно, по инициативе самого Б.Пильняка, стали распускаться слухи, что внучка Толстого просто надоела Пильняку, что он был рад ухаживанию за ней Есенина. Острая на язык, к тому же и влюбленная в Есенина, Анна Абрамовна Берзинь, присутствовавшая на проводах поэта, вспоминала:
«Галя наливает стакан водки и подает Сергею, он приподнимается и шарит по столу. Катя и я киваем: пусть уж напьется и сразу уснет, чем будет безобразничать и ругаться. Сергей Александрович выпивает водку и валится на диван.
- Пойдемте, - говорю я и, повернувшись к Пильняку, добавляю: - Вы проводите Софью Андреевну, ведь уже поздно.
За очками поблескивают хитрые и насмешливые глаза. Я отвожу взгляд, а он, пригнувшись к моему уху, говорит достаточно громко, чтобы слышала Софья Андреевна:


- Я пойду провожать вас, а её пусть кто угодно провожает. Целованных и чужих любовниц не провожаю…
Я растерянно поднимаюсь из-за стола и, взяв Бенислвскую за руку, выхожу с ней в коридор.
- В чем дело, Галя, я ничего не понимаю…
У неё жалкая улыбка.
- Что ж тут не понимать? Сергей собирается жениться. Он же сказал тебе об этом…
- Ты же знаешь, что Сергей болен, какая же тут свадьба?
Она устало машет рукой, и в её глазах я вижу боль и муку:
- Пусть женится, не отговаривай, может быть, она поможет, и он перестанет пить…


- Ты в это веришь, Галя?
Она утвердительно кивает головой.
В коридор выходят остальные. Только трое баянистов продолжают раздирать квартиру песнями. Сергей под их музыку спит, откинув голову. Лицо его бледно, губы закушены.
Старая Галя провожает нас до двери. С Софьей Андреевной идет, кажется, брат Сергея.
Пильняк дорогой открывает тайны. Софья Андреевна жила с ним, а теперь вот выходит за Сергея. Он говорит об этом, а за очками поблескивают его насмешливые глаза.
Мне ни о чем говорить не хочется.


Зачем это делает Сергей - понять нельзя. Ясно, что он не любит, иначе он прожужжал бы все уши, рассказывая о своем увлечении. Впрочем, об этом он говорит только тогда, когда пьян, но я третьего дня видела его пьяным, он ничего не говорил о своей женитьбе».
Не все одобряли роман Сергея Есенина и Софьи Толстой. «Не знаю почему, Сонюшка, милая, но не лежит у меня душа к Есенину, - писала С. Толстой в это время из Ленинграда М.Шкапская, - как-то больно и нехорошо от мысли, что Вы как-то связаны с ним. Или это вина моей неизжитой романтики, но я как-то очень хорошо поняла и оценила стихийность чувства Вашего и Пильняка, - и то, что тут как-то третьим вплелся Есенин - было обидно и больно. Есенина как человека - нужно все-таки бежать, потому что это уже нечто окончательно и бесповоротно погибшее, - не в моральном смысле, а вообще в человеческом, (…) потому что уже продана душа чёрту, уже за талант отдан человек, - это как страшный нарост, нарыв, который всё сглодал и всё загубил. (…) Сергей Есенин - талантлище необъятный, песенная стихия, - но он так бесконечно ограничен»


27 марта С.Есенин выехал на Кавказ. С.Толстая записала в своем календаре: «Уехал Сергей Есенин».
30 марта 1925 года поэт приехал в Баку и уже в первом письме в Москву 8 апреля 1925 года просит Г.Бениславскую: «Позвоните Толстой, что я её помню». Выполняя просьбу С.Есенина, Галина позвонила 23 апреля 1925 года на квартиру Толстой, но Софья Андреевна в это время находилась в Ясной Поляне. В начале мая 1925 года С.Есенин вновь напоминает Галине Артуровне: «Позвоните Толстой, пусть напишет».


Софья Толстая отмалчивалась, она была занята завершением учебы в вузе. 19 мая 1925 года сдает зачет по курсу «Театроведение», 20 мая – по «Поэтике», 22 мая - «Итальянская литература» и «Современный театр». Успешно защищает выпускную работу, которая была посвящена литературоведческому анализу романа Бориса Пильняка «Голый год». В это же время Соня временно устроилась на работу машинисткой в Государственном музее Л.Н.Толстого. Нужно было зарабатывать на хлеб насущный.

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора " Последней его женой была С. А. Толстая, ныне тоже покойная. И хоть бесцельно теперь гадать, каким бы руслом пошла их жизнь, но, когда думаешь о близких людях, трудно не высказать предположений. В жизни случается всякое. Кто знает, если бы Есенин остался жив, если бы он еще пережил несколько лет, если бы перешагнул через эти критические житейские перевалы, быть может, его судьба сложилась бы по-иному? Хотя, откровенно говоря, мне трудно себе представить есенинскую судьбу обычной судьбой.
Но встреча с замечательным человеком, С. А. Толстой, была для Есенина не "проходным" явлением. Любовь Софьи Андреевны к Есенину была нелегкой. Вообще это его последнее сближение было иным, чем его более ранние связи, включая и его роман с Айседорой Дункан. Однажды он сказал мне:
-- Сейчас с Соней другое. Совсем не то, что прежде, когда повесничал и хулиганил...
-- Но что другое?..
Он махнул рукой, промолчал.
С. А. Толстая была истинная внучка своего деда. Даже обликом своим поразительно напоминала Льва Николаевича. Она была человеком широким, вдумчивым, серьезным, иногда противоречивым, умела пошутить, всегда с толстовской меткостью и остротой разбиралась в людях.
Я понимаю, что привлекло Есенина, уже уставшего от своей мятежной и бесшабашной жизни, к Софье Андреевне. Это были действительно уже иные дни, иной период его биографии. В этот период он стремился к иной жизни. В 1924 году были написаны "Песнь о великом походе", "Поэма о 36" (о "клокочущем пятом годе"). В том же году появилась баллада о двадцати шести комиссарах, стихотворение о Ленине: "Еще закон не отвердел..." Тогда же (1925 г.) было опубликовано большое "программное" стихотворение "Мой путь". Это был взгляд в будущее и в то же время оглядка на прошлое.
Ну что же?
Молодость прошла!
Пора приняться мне
За дело,
Чтоб озорливая душа
Уже по-зрелому запела.

И пусть иная жизнь села
Меня наполнит
Новой силой...
Но в этом же самом 1925 году Есениным была написана поэма "Черный человек" (трагическое содержание ее известно)"

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора Впервые С.А.Толстая слышала выступление С.Есенина во второй половине 1921 года в кафе  «Стойло Пегаса». Она пришла с друзьями по пропуску, написанному рукой С.Есенина: «Вход оплачен на  четыре  лица. С.Е.».  «В 1921 году я была с друзьями в «Стойле Пегаса», - вспоминала  С.А.Толстая, -  Там выступал Есенин. Меня поразило его чтение, и я очень хорошо его запомнила. Но мы не познакомились тогда. Уже после его смерти, в своих старых бумагах я нашла этот пропуск на тот вечер, и узнала почерк Есенина». Об этом вечере С.А.Толстая рассказала позже  Ю.Л.Прокушеву: «Однажды я была со своими литературными друзьями  в «Стойле Пегаса». Тогда об этом литературном кафе имажинистов много говорили. Вот мы и решили как-то под вечер отправиться туда. Нам явно повезло: вскоре после нашего прихода  стихи начал читать Есенин.  О Есенине, вокруг имени  которого  уже в те годы стали складываться самые разноречивые «легенды», я слышала до этого. Попадались мне и отдельные его стихи.  Но видела я Есенина впервые.  Какие он тогда читал  стихи, мне трудно  сейчас вспомнить. Да и не хочу я фантазировать. К чему это?  Память моя навсегда сохраняет с той поры другое: предельную обнаженность души Есенина, незащищенность его сердца…После «Стойла Пегаса» мне довелось ещё  несколько раз слышать  выступления Есенина, читать в журналах его стихи, статьи о нем. Но  личное моё знакомство с ним произошло позднее…»

 

            Ошибочно указывалось   в некоторых источниках, что  Софья Толстая  встретилась   с Сергеем Есениным  5 марта 1925 года на вечере, устроенном в день рождения Галины Бениславской, близкого друга  Сергея  Есенина. Основанием для  этой  даты  послужили   воспоминания  поэта  В.Ф.Наседкина,  который   в то время ухаживал  за сестрой  Есенина Екатериной  и  чуть ли не ежедневно встречался  с Сергеем Есениным: «Круг знакомых, в котором Есенин вращался в то время, небольшой, преимущественно писательский. На вечеринке, устроенной в день рождения Гали, он познакомился  с Софьей  Андреевной  Сухотиной (урожденной  Толстой), пришедшей с  Б.Пильняком  и М.Шкапской.  Часам к 12 вечера Есенин был пьян, но держался хорошо.   Наибольшее внимание за этот вечер  он  уделял  своей новой знакомой».

 

            Однако Сергей Есенин  6 марта 1925 года писал своему другу  Н.К.Вержбицкому на Кавказ: «Вчера была домашняя пирушка: Пильняк, Воронский,  Ионов, Флеровский, Березина, Наседкин, я и сестра. Нарезались в доску.  Больше всего, конечно, мы с Ионовым…»  Трудно предположить, что С.Есенин забыл упомянуть в перечне приглашенных гостей Софью Андреевну Толстую.  Её  там  не было.

 

            В  сообщении   младшей сестры поэта  о первой встрече  С.Есенина и С.Толстой  указанная    условная  дата  также   вызывает сомнения. «Сергей, Галя и я встречали новый 1925 год у одного богатого нэпмана, - вспоминала А.А.Есенина. -   Я была самой молодой и мне было очень невесело. На этом вечере я познакомилась с ленинградской поэтессой  Марией Шкапской. Несколько дней спустя  Шкапская позвонила мне по телефону и изъявила свое желание видеть меня, т.е. зайти к  нам с очень хорошей своей приятельницей Софьей Андреевной Толстой.  У нас был тихий, приятный вечер.  Сергей, Галя и я, и никого из  чужих.  Желание Шкапской меня очень смутило, и когда я вошла в комнату спросить: можно ли зайти к нам  Шкапской? – Сергей и Галя поняли мое положение и, улыбнувшись, согласились принять. Шкапская пришла с молодой женщиной.  Женщина была высокого роста, некрасивая, но приятная.  Это и была приятельница Шкапской  Софья Андреевна Толстая. Внучка Льва Николаевича Толстого.

 

            Вечер закончился так же хорошо, как и начался. Сергей пошел провожать наших гостей, и мы с Галей решили, что Толстая очень приятная женщина. Вернувшись, Сергей согласился с нами и, улыбнувшись, добавил: «Надо поволочиться. Пильняк за ней ухаживает, а я отобью».

 

            Эти записи были сделаны  значительно позже описываемых событий, поэтому память могла и подвести при определении даты.  Позабылись и некоторые имена присутствовавших на вечере. Галина Бениславская крестилась  8 марта 1898 года. Свои крестины она  отмечала в кругу  близких друзей. И на этот раз  в понедельник 9 марта в гости были  приглашены  Всеволод Иванов, Виктор Ключарев, Илья Ионов, Василий Казин, Мария Шкапская, Борис Пильняк, Софья Толстая и др. На этом вечере и состоялась первая встреча С.Есенина с С.А.Толстой, о чем  свидетельствует  запись Софьи Андреевны  в её настольном календаре 1925 года:

 

            «9 марта. Первая встреча с Есениным». 

 

           В 50-е годы  С.А.Толстая рассказывала  Ю.Прокушеву: «На квартире у Гали Бениславской, в Брюсовском переулке, где одно время жили Есенин и его сестра Катя, как-то собрались писатели, друзья и товарищи Сергея и Гали. Был приглашен и Борис Пильняк, вместе  с ним пришла я.  Нас познакомили.  Пильняку куда-то  надо было попасть еще в тот вечер, и он ушел раньше. Я же осталась.  Засиделись мы допоздна.  Чувствовала я себя весь вечер как-то особенно радостно и легко. Мы разговорились с Галей Бениславской  и с сестрой Сергея Катей. Наконец я стала собираться. Было очень поздно. Решили, что Есенин пойдет меня провожать.  Мы вышли с ним вместе на улицу и долго бродили по ночной Москве… Эта встреча и решила  мою судьбу…».

 

           Неизвестно, о чем  шел  разговор во время проводов С.Толстой, но  будущая жизнь   внучки великого русского писателя сильно изменилась. После первого свидания С.Есенин  предложил  Софье Андреевне, как обычно говорят в таких случаях,  руку и сердце. Можно удивляться не тому, что Есенин так быстро пошел на столь  ответственный  шаг, а тому, что Софья Толстая  быстро  дала согласие  стать  его невестой.

 

           Пикантность ситуации в том, что в   начале марта у Софьи Андреевны начался  роман с писателем  Борисом Пильняком. В календаре  4 марта 1925 года  она сделала небольшую пометку после одного вечера, на котором присутствовал Пильняк  в кругу  молодых  поэтесс: «Начало романа с Пильняком».  После встречи с Есениным   всё резко изменилось. Соня не могла  не поверить искренности   чувств  Сергея.  

 

           10 марта   С.Толстая была  в гостях у  поэта и прозаика Андрея Белого,  а затем  с ленинградской поэтессой  Марией Шкапской  присутствовала на   спектакле «Блоха», пьесе  Е.Замятина по повести Н.С.Лескова. Вечером  же  опять  в гостях у  Есенина. Её тянуло к нему, она ничего не могла с собой поделать.  В настольном календаре появилась запись «К Есенину». Запись краткая, но  символическая. 

 

            Возможно, что Анна Абрамовна  Берзинь, в то время   опекавшая Сергея  Есенина, описала  именно эту вечеринку:

 

            «…мне позвонил Сергей Александрович и пьяным голосом  просил непременно к нему прийти. Он жил тогда в Брюсовском переулке вместе с Галиной Бениславской, сестрами Шурой и Катей.

 

            Мне не хотелось идти к ним: было уже поздно, да к тому же нетрезвый голос Сергея…

 

            Через несколько минут опять звонок, и опять Есенин просит прийти и, как всегда, когда он пьян, начинает прикидываться, что его  обижают и что им пренебрегают: «Я за тобой приползу. Пойми, что я женюсь и тут моя невеста»…

 

            - Какая невеста? – спрашиваю я, удивленная и встревоженная его  новыми выдумками.

 

            - Толстая Софья Андреевна! – говорит он торжествующе.

 

            Я не знала тогда, что внучку Льва Николаевича звали, как и бабушку, Софья Андреевна, и потому, смеясь, ответила:

 

            - А Льва Николаевича там нет?

 

           Сергей что-то бормочет,  трубку берет Галя Бениславская и разъясняет, что действительно у них  в гостях Софья Андреевна Толстая, поясняет, кто она, и просит непременно прийти.

 

           Поднимаясь к дверям квартиры, в которой жили Есенины и Бениславская, я слышу, как играют баянисты.  Их пригласил Сергей Александрович из  театра Мейерхольда.  Знаменитое  трио  баянистов.

 

           В маленькой комнате и без того тесно, а тут три баяна наполняют душный, спёртый воздух  мелодией, которую слушать вблизи трудно. Баянисты, видимо,  «переложили» тоже и потому стараются во всю, широко разводя мехи.  Рёв и стон.

 

            За столом сидят Галина,  Вася Наседкин, Борис Андреевич Пильняк, двоюродный брат Сергея, который ходит за ним по пятам, незнакомая женщина, оказавшаяся Толстой, сестры  Сергея.  Сам он пьяный, беспорядочно суетливый, улыбающийся. Он усаживает меня между  Пильняком и Софьей Андреевной. Сам садится на диван и с торжеством смотрит на меня.

 

            Галина Артуровна то и дело встаёт и выходит по хозяйским делам на кухню. Она вся в движении.  Шура, Катя, Сергей поют под баяны, но Сергей поёт с перерывами, смолкая, он бессильно откидывается на спинку дивана, опять выпрямляется и опять поёт.  Лицо у него бледное, губы он закусывает – это показывает очень  сильную степень  опьянения.

 

            Я поворачиваюсь к Софье Андреевне и спрашиваю:

 

            - Вы действительно собираетесь за него замуж?

 

            Она очень спокойна, её не шокирует  гам, царящий в комнате.

 

            - Да, у нас вопрос решен, - отвечает она и прямо смотрит на меня.

 

           - Вы же видите, он совсем невменяемый. Разве ему время жениться, его в больницу надо положить. Лечить его надо.

 

            - Я уверена, - отвечает Софья Андреевна, -  что мне удастся  удержать его от пьянства.

 

           - Вы давно его знаете? – задаю я  опять вопрос.

 

            - А разве это играет какую-нибудь роль? – Глаза её  глядят несколько недоуменно. – Разве надо обязательно  долго знать человека, чтобы полюбить его?

 

            - Полюбить, - тяну я, - ладно полюбить, а вот выйти замуж  -  это другое дело…

 

            Она слегка пожимает  плечами, потом встает и подходит к откинувшемуся на спинку дивана   Сергею. Она наклоняется и нежно проводит рукой по его лбу. Он, не открывая глаз,  отстраняет её руку и что-то бормочет.  Она опять проводит рукой по его лбу, и он, открыв глаза, зло смотрит на неё, опять отбрасывает руку и добавляет нецензурную фразу.

 

            Она спокойно отходит от него и садится на свое место как ни в чем не бывало.

 

            - Вот видите, разве можно за него замуж идти, если он невесту материт, - говорю я.

 

           И она опять спокойно отвечает:

 

           - Он очень сильно пьян и не понимает, что делает.

 

           - А он редко бывает трезвым…

 

           - Ничего, он перестанет пить, я в этом уверена. – Она  действительно,  кажется, в этом  уверена.» 

 

            Анна Берзинь  могла и не знать в то время, что между  Есениным и Бениславской, которую поэт  до этого представлял друзьям как свою  гражданскую жену, произошел  разрыв, а встреча  поэта с Софьей Толстой  окончательно  разорвала  его   интимную связь  с  Галиной. 

 

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора   Недолгим было счастье Софьи Андреевны Толстой-Есениной – жены Сергея Александровича Есенина.  Они встретились в начале 1925 года, а  28 декабря 1925 года трагически оборвалась жизнь поэта

 

            Софья Андреевна Толстая  была внучкой Льва Николаевича Толстого,  дочерью Андрея Львовича Толстого от брака с Ольгой Константиновной Дитерихс, сестры  жены известного толстовца В. Г. Черткова.

 

        Софья Андреевна Толстая родилась  12 (25) апреля  1900 года в Ясной Поляне.  Имя и отчество  у Сони были знаковые. Крестной матерью новорожденной была  бабушка Софья Андреевна Толстая, в честь которой и назвали внучку.

 

        Раннее детство Соня провела в имении отца Таптыково, которое находилось недалеко от Ясной Поляны.  3  февраля 1903 года  у Ольги Константиновны и  Андрея Львовича Толстых родился сын Илья. Но семейная жизнь у Толстых не сложилась. Когда Соне  было 4 года, родители разъехались. Отец в 1904 году оставил  семью. В 1907 году А.Л.Толстой официально развелся с О.К.Толстой, женился  на  Е.В.Арцимович.

 

            После распада семьи  Ольга Константиновна Толстая  увезла Соню в Англию. Жили  в  семье В.Г.Черткова, которого в 1897 году выслали из России за распространение запрещенных  сочинений Л.Н.Толстого. Софья Толстая получила  хорошее домашнее образование, много читала, писала стихи, знала английский и французский языки.   Позже  С.А. Толстая-младшая вспоминала:  «Первые четыре года жизни я провела в Ясной Поляне. Постоянно видела деда, но, уехав в Англию, не сохранила о нем никакого ясного воспоминания... От окружающих начинала понимать, что мой дедушка - это что-то замечательно хорошее и большое, но что именно и чем он такой особенно хороший, не знала. Восьми лет я прочла "Кавказский пленник". Во всю свою последующую жизнь ни одной книги я не читала с таким огромным восторгом. Я знала его почти наизусть. Это было невероятно сильное наслажденье, вернее пробужденье. В октябре 1908 года мы вернулись в Россию».

 

           Лев Николаевич  любил  внучку.  15 июля 1909 года он  специально  для неё написал «Молитву внучке Сонечке». Текст легко запоминался:  «Богом  велено всем людям одно дело, то, чтобы они  любили друг друга.  Делу этому надо учиться.  А чтобы учиться этому делу, надо первое:  не позволять себе думать дурное о ком бы то ни было, второе:  не говорить ни о ком дурного, и третье: не делать  другому того, чего себе не хочешь. Кто научится этому, узнает  самую большую радость на свете  -  радость любви».   Эти слова своего великого деда Софья Андреевна не только усвоила и осознала, но в своей дальнейшей  жизни старалась  их  исполнять.   Доказательствами   могут  быть её семейные  отношения с Сергеем Есениным.

 

            Лев Толстой  в  завещании  лишил членов  семьи  доходов  от издания своих сочинений.  Все гонорары   должны  были  стать, по его воле, всенародным достоянием.  Официальными наследниками  он назначил   свою  любимую  дочь  Александру Львовну Толстую, а в случае ее смерти  Татьяну   Львовну  Сухотину-Толстую.  Лев Толстой был уверен, что  только ими его воля  будет исполнена.

 

            Ольга Константиновна Толстая в 1914 году  сняла для себя и детей  четырехкомнатную  квартиру  в большом доходном доме в Померанцевом переулке, между Пречистенкой и Остоженкой.  Дом был построен  в начале века и принадлежал  А.Я.Бурдакову.

 

           В 1914 году Софья Толстая  поступила в 5-й класс  женской гимназии  А.С.Алферовой и закончила  её весной 1918 года.  Осенью 1918 года С.А.Толстая поступила на службу  в канцелярию  Правления Общества Потребителей «Кооперация».   Революция поставила семью  Толстых   на грань бедности.  У Софьи Толстой открылся туберкулезный процесс. Пришлось бросить службу, переехать в Ясную Поляну для лечения.  В 1920 году  Софья  поступила  в Московский государственный  университет на факультет общественных наук, но из-за   материальных трудностей  и состояния здоровья   не смогла  продолжать  обучение.  Некоторое время  служила в  Главном управлении кустарной промышленности, затем была безработной. 

 

            19 октября 1921 года Софья Андреевна Толстая  вышла замуж за  Сергея Михайловича  Сухотина, сына от первого брака толстовца М. С. Сухотина, женатого вторым браком на  Татьяне Львовне Толстой,  тетке Софьи  Толстой. Сергей Сухотин до революции  служил офицером,   в декабре 1916 года вместе с великим князем Дмитрием Павловичем, князем Феликсом Юсуповым и В. М. Пуришкевичем принимал участие в убийстве Распутина. После революции  С.Сухотин  некоторое время исполнял должность комиссара Ясной Поляны, передав в дальнейшем управление  Александре Львовне Толстой.

 

            Брак С.М.Сухотина с Софьей Андреевной  был  непродолжительным. Уже после распада семьи  у Софьи Андреевны  родилась дочь Наташа, которую стала воспитывать  бабушка.  В январе 1922 года С.М.Сухотин  тяжело заболел, вынужден был уехать на лечение  за границу.  Из публикаций в газетах узнал о браке Софьи Толстой с Сергеем Есениным, но этой информации  не  поверил.  В  1926 году  Сергей Сухотин умер.  О его смерти  Софья Андреевна узнала  во время отдыха в Крыму. « Недавно получила известье, что умер отец Наташки, - писала она подруге.-  От нескольких  ударов. Странно, дорогая, узнать, что ушел отсюда и так и где-то человек, который ведь был когда-то моим мужем, всем в жизни и которому очень много отдала я и для которого была на всем свете я одна».

 

            В 1923 году Софья Толстая  поступила  в Государственный институт Живого Слова  на литературное отделение. 

 

Ту4-ка (Поэт_Есенин) все записи автора Родился в 1895 году, 21 сентября, в Рязанской губернии, Рязанского уезда, Кузьминской волости, в селе Константинове.
С двух лет был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти все мое детство. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлебывался, он все кричал: «Эх! Стерва! Ну куда ты годишься?..» «Стерва» у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавал по озерам за подстреленными утками. Очень хорошо лазил по деревьям. Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: «Ты у меня, дура, его не трожь, он так будет крепче!» Бабушка любила меня из всей мочи, и нежности ее не было границ. По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос. Но и масле мало помогало. Всегда я орал благим матом и даже теперь какое-то неприятное чувство имею к субботе.
Так протекло мое детство. Когда же я подрос, из меня очень захотели сделать сельского учителя и потому отдали в церковно-учительскую школу, окончив которую я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось.
Стихи я начал писать рано, лет девяти, но сознательное творчество отношу к 16—17 годам. Некоторые стихи этих лет помещены в «Радунице».
Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и поехал в Петербург.
Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок, второй — Городецкий. Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта. Городецкий меня свел с Клюевым, о котором я раньше не слыхал ни слова. С Клюевым у нас завязалась при всей нашей внутренней распре большая дружба.
В эти же годы я поступил в Университет Шанявского где пробыл всего 1 1/2 года, и снова уехал в деревню. В Университете я познакомился с поэтами Семеновским, Наседкиным, Колоколовым и Филипченко.
Из поэтов-современников нравились мне больше всего Блок, Белый и Клюев. Белый дал мне много в смысле формы, а Блок и Клюев научили меня лиричности.
В 1919 году я с рядом товарищей опубликовал манифест имажинизма. Имажинизм был формальной школой которую мы хотели утвердить. Но эта школа не имела под собой почвы и умерла сама собой, оставив правду за органическим образом.
От многих моих религиозных стихов и поэм я бы с удовольствием отказался, но они имеют большое значения как путь поэта до революции.
С восьми лет бабка таскала меня по разным монастырям, из-за нее у нас вечно ютились всякие странники и странницы. Распевались разные духовные стихи. Дед напротив. Был не дурак выпить. С его стороны устраивались вечные невенчанные свадьбы.
После, когда я ушел из деревни, мне долго пришлось разбираться в своем укладе.

В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном.
В смысле формального развития теперь меня тянет все больше к Пушкину.
Что касается остальных автобиографических сведений,— они в моих стихах.

Русский поэт. Сергей Александрович Есенин родился 3 октября (по старому стилю - 21 сентября) 1895 в селе Константинове, Кузьминской волости Рязанской губернии, в крестьянской семье. Есенины и Титовы (родные Сергея по линии матери) принадлежали потомственным константиновцам. Отец Сергея, Александр Никитич Есенин (1875-1932); мать - Татьяна Федоровна Титова (1877-?); сестры Сергея - Екатерина и Александра. Дед Сергея - Никита Осипович Есенин - в молодости собирался пойти в монахи, за что в селе его прозвали "монах". В 28 лет он женился на 16-летней девушке - Аграфене Панкратьевне - и его молодую жену стали называть "монашка". С тех пор, по словам сестры Сергея - Екатерины Александровны, все поколение Есениных носило прозвища "монахи" и "монашки". Никита Осипович Есенин владел грамотой, сочинял односельчанам разного рода прошения, много лет был сельским старостой, пользовался в селе большим уважением. В результате раздела собственности между братьями Никита Осипович землю не получил и решил в первом этаже своего дома открыть мелочную лавочку. В сорок лет, в 1887, он умер, оставив жену с шестью детьми. Отец Сергея Есенина - Александр Никитич Есенин - был старшим ребенком. В 11-12 лет Александра отдали учиться мясному делу к купцу Крылову в Москву, а позднее он стал приказчиком в его магазине. В 1893 восемнадцатилетний Александр Никитич Есенин женился на своей односельчанке Татьяне Федоровне Титовой, которой было шестнадцать с половиной лет. Сыграв свадьбу, Александр вернулся в Москву, а его жена осталась в доме свекрови, которая с первых дней невзлюбила невестку. Полной хозяйкой была бабушка, в доме которой постоянно жило множество постояльцев. Для них нужно было готовить, стирать, носить воду, за всеми убирать и почти вся работа легла на плечи молодой невестки, получавшей в награду только косые взгляды свекрови. Когда в 1895 родился Сергей, первый ребенок, оставшийся у Татьяны Федоровны в живых, Александра Никитича в селе не было; "дали знать отцу в Москву, но он приехать не смог". Как и до женитьбы, Александр Никитич высылал свое жалованье своей матери. Между молодыми - матерью и отцом Сергея - вспыхнула ссора, и они несколько лет жили порознь: Александр Никитич - в Москве, Татьяна Федоровна - в Рязани.

Когда Сергею было три года, его мать ушла от Есениных. Сергея взял к себе жить его второй дед - Федор Андреевич Титов, поссорившийся с семьей Есениных еще тогда, когда его дочь была невестой. По отзывам Сергея дед был "яркой личностью и широкой натурой, имел прекрасную память и знал наизусть множество народных песен и духовных стихов". Жили в той части села, стоящего на высоком берегу Оки и растянувшегося на несколько километров, которая называлась Матово. Мать Сергея Федор Андреевич отправил жить в Рязань, чтобы та пыталась добыть кусок хлеба себе и сыну. Отправляя дочь, дед Сергея приказал ей высылать на содержание внука три рубля в месяц. Пять лет родители Сергея жили отдельно, а мальчик жил в доме деда - Федора Андреевича, и бабушки - Натальи Евтеевны. По настоянию деда читать Сергей начал с пяти лет, учась грамоте по церковным книгам. Стихи начал писать с 8 лет. Среди сверстников Сергей, имевший прозвище Серега Монах, был признанным коноводом, драчуном и неутомимым выдумщиком по части различных мальчишеских игр.

В 1904 мать Сергея вернулась в Константиново, а отец по-прежнему работал в Москве приказчиком, но несколько раз в год приезжал проведать семью. Сергей вновь стал жить с матерью в доме Есениных; после вынужденной почти пятилетней разлуки с сыном Татьяна Федоровна стала относиться к нему с еще большей заботой и любовью. Живя почти все время одна с детьми, она старалась их не баловать, держать в строгости, не любила их ласкать и нежить на людях. От природы Татьяна Федоровна была наделена недюжинным умом, красотой, чудесным песенным даром.

В 1904, в девять лет, Сергей пошел учиться в земское четырехклассное Константиновское училище. Возможность учиться имели немногие и в каждом классе насчитывалось не более 10-12 учеников. По воспоминаниям соучеников Сергея и его учителей "занимался он легко, как бы шутя, был одарен ясным умом, имел отличную память и по праву считался способным учеником; Сергей был заядлым книголюбом и среди сверстников его выделяло то, что в руках или под рубахой у него почти всегда была какая-нибудь книга". "В бога верил мало, в церковь ходить не любил. Дома это знали и, чтоб проверить меня, давали 4 копейки на просфору, которую я должен был носить в алтарь священнику на ритуал вынимания частей. Священник делал на просфоре 3 надреза и брал за это 2 копейки. Потом я научился делать эту процедуру сам перочинным ножом, а 2 коп. клал в карман и шел играть на кладбище к мальчишкам, играть в бабки". (Из Автобиографии Сергея Есенина) "Примерно с 11-12 лет перестал носить крест и к прозвищу Серега Монах прибавилось другое - Безбожник". (Из воспоминаний односельчан) В 1909 Сергей Есенин окончил школу с похвальным листом: из одиннадцати учеников только четверо выдержали "испытания при окончании курса" на "пять", среди них был и Сергей.

Осенью 1909 родители Сергея Есенина отправили его учиться в Спас-Клепиковскую второклассную церковно-учительскую школу, находившуюся недалеко от Константинова. Пробыв несколько дней в школьном интернате, Сергей, тосковавший по дому, совершил "побег" и пешком вернулся в родное село, но его отвезли обратно. Школа, являвшаяся учебным заведением закрытого типа, находилась в ведении церковных властей и готовила учителей церковноприходских школ грамоты; программа, рассчитанная на три года, включала церковную общую и русскую историю, закон божий, русский язык, церковнославянский язык, отечественную историю, географию, арифметику, геометрическое черчение, рисование, дидактику. Весь день воспитанники были в здании школы: утром - на занятиях, вечером готовили уроки под наблюдением учителей; в субботу и в воскресенье - обязательное присутствие на церковной службе. Каждый живущий в интернате платил за питание и общежитие 30 рублей в год. В 1912 Сергей Есенин закончил учительскую школу, получив "звание учителя школы грамоты". Из произведений, созданных Сергеем Есениным в 1910-1912, в настоящее время известно более 60, среди которых и первая поэма - "Сказанием о Евпатии Коловрате...".

Летом 1911 Сергей впервые ненадолго приехал в Москву к отцу, жившему в Замоскворечье; вернувшись домой, он привез с собой более двадцати книг, купленных им в городе. В конце лета 1912 Сергей Есенин приехал в Москву по вызову отца и начал работать в его конторе. К отцу он относился с большим уважением, но между ними возникали постоянные ссоры, вызванные тем, что Александр Никитич, знавший по своему горькому жизненному опыту, как трудно выбиться в люди без образования, был недоволен тем, что сын не желал продолжать образование и становиться учителем; не верил он и в то, что можно прожить на деньги, заработанные стихами. Позднее, свой первый гонорар за стихи (около трех рублей), полученный в начале 1914, Сергей полностью отдал отцу. В начале 1913 Сергей уходит от отца и начинает работать в типографии "Товарищества И.Д. Сытина" - сначала в экспедиции, затем подчитчиком (помощником корректора). В то время у И.Д. Сытина работало более полутора тысяч рабочих, а в его типографии печаталась каждая четвертая книга. В этом же году Сергей Есенин начал сотрудничать в детских журналах "Проталинка", "Доброе утро", "Мирок", в газетах "Путь правды", "Новь". В типографии Сытина Есенин познакомился с Анной Романовной Изрядновой, работавшей в корректорском отделении с 1909 года, а в 1914 вступил в гражданский брак. В конце декабря 1914 у Есенина родился сын - Юрий. Через некоторое время Сергей женился на Зинаиде Райх (в мемуарах Анатолия Мариенгофа эта женщина названа "единственной любовью поэта, которую он упустил"). Весной 1913, в связи с участием Есенина в революционном движении рабочих типографии Сытина, московским охранным отделением было заведено дело. В охранке Есенин, за которым началась слежка, имел кличку "Набор". Он распространял нелегальную литературу, участвовал в забастовках и демонстрациях протеста, проводимых на фабриках и заводах по призыву Московского комитета РСДРП. Осенью 1913 на его квартире был произведен обыск. С осени 1913, вместе с А.Р. Изрядновой, учился на историко-философском отделении Московского городского народного университета имени А.Л. Шанявского, где пробыл около двух лет, слушая лекции по русской и западноевропейской литературе, истории России и Франции, истории новой философии, политической экономии, логике. За учебу надо было ежегодно платить. Сумма была невелика, но для скромного заработка Есенина ощутима. Первое стихотворение Сергея Есенина ("Береза") было опубликовано в 1914 под псевдонимом Аристон; публикация была в детском журнале "Мирок" (№ 1). Вскоре он стал печататься под собственным именем, получая 15 копеек за строчку. С осени 1914 Сергей Есенин работал в типографии Д. Чернышева и Н. Кобелькова. В 1913 Есенин стал действительным членом Суриковского литературно-музыкального кружка, работал на должности секретаря, а в конце 1914 был избран секретарем редакции журнала "суриковцев" "Друг народа", созданного на средства, полученные от рабочих и служащих. В феврале 1915 Есенин был избран в обновленный состав редакции журнала, но вскоре возникли разногласия с руководителями кружка, настаивавшими на публикации в журнале всех произведений независимо от их художественного уровня.

Сергей Есенин покинул Суриковский кружок и в марте 1915 уехал в Петроград, где познакомился сАлександром Блоком, Андреем Белым, Владимиром Маяковским. С А.Блоком, которого Есенин считал "первым поэтом", он познакомился в первый же день приезда - 9 марта 1915, самостоятельно найдя его квартиру на Офицерской улице и попросив поэта о встрече. Во время первой встречи Блок сам отобрал для печати шесть стихотворений Есенина и написал рекомендательное письмо литератору Михаилу Павловичу Мурашеву, направившему молодого поэта в несколько редакций. 11 марта 1915, благодаря рекомендательной записке А.Блока, Есенин встретился с поэтом С.М. Городецким. В тот же день Городецкий написал редактору "Ежемесячного журнала" В.С. Миролюбову: "Дорогой Виктор Сергеевич. Приласкайте молодой талант - Сергея Александровича Есенина. В кармане у него рубль, а в душе богатство". Вслед за "Ежемесячным журналом" стихи Есенина появляются и в других столичных журналах. "Стихи у меня в Питере прошли успешно, - писал Есенин 24 апреля 1915, - из 60 принято 51. Взяли "Северные записки", "Русская мысль", "Ежемесячный журнал" и другие". Не было денег ("приходилось питаться на 2-3 коп."), не было своего жилья и Есенину приходилось ночевать где придется. Часто он жил у Мурашева, которого впоследствии называл "первым из первых друзей моих города Питера". Уже в сентябре 1915 владелец книгоиздательства "Прометей" Н.Н. Михайлов направил Есенину письмо с предложением напечатать сборник его произведений, а 25 октября 1915 состоялось первое выступление Сергея Есенина на "вечере народной поэзии", проводившемся литературно-художественной группой "Краса"в зале Тенишевского училища. В канун нового, 1916 года газета "Биржевые ведомости" назвала читателям имена литераторов, чьи произведения предполагалось печатать на ее страницах в будущем году: рядом с именем Александра Блока и других известных писателей было имя Сергея Есенина. В феврале - мае 1916 в журнале "Северные записки" было опубликовано первое прозаическое произведение С.Есенина - повесть "Яр". В начале 1916 в издательстве Аверьянова вышел первый сборник стихов Сергея Есенина "Радуница", к которому он сам отнесся весьма критически, посчитав, что часть стихотворений печатать не стоило; в 1918, при подготовке второго издания "Радуницы", им было исключено шестнадцать стихотворений (почти половина сборника в первой публикации). Очень требовательно Есенин относился и к названиям своих последующих сборников, среди которых были "Голубень", "Заренка", "Преображенье", "Руссеянь", "Трерядница", "Ржаные кони", "Страна советская", "Березовый ситец", "Персидские мотивы". Вскоре после издания первой книги Есенина "Радуница" М.П. Мурашев получил письмо от профессора С.А. Венгерова, в котором составитель "Критикобиографического словаря русских писателей и ученых" просил передать Есенину просьбу прислать ему краткую автобиографию.

В армию впервые Сергей Есенин призывался летом 1915 в Рязани, но тогда он получил временную отсрочку, после отсрочки он призывался уже в Петрограде. 17 марта 1916 Есенин принес М.П. Мурашеву на сохранение свои рукописи. Первоначально служил в запасном батальоне, расположенном в Петербурге, с апреля - санитаром в одном из царскосельских лазаретов, с полевым Царскосельским военно-санитарным поездом № 143 выезжал в Крым. В армии служил до марта 1917, самовольно оставив службу после Февральской революции. В Петербургу Есенин жил до марта 1918.

В 1918 Сергей Есенин порывает с литературной группой "Скифов" (Иванов-Разумник, Н. Клюев, А. Белый) и вступает в группу имажинистов "Ключи Марии". 31 августа 1924 письмом в газете "Правда" он заявил о своем выходе из группы, что привело к ее фактическому распаду. В 1918 на страницах московской газеты "Голос трудового крустьянства" были опубликованы сто семь частушек, которые являлись незначительной частью коллекции Есенина: по свидетельству В.С. Чернявского Есениным было собрано около четырех тысяч частушек. В 1918-1921 Есенин много ездил по стране: Мурманск, Архангельск, Крым, Кавказ, Туркестан, Бессарабия. В 1921 Сергей Есенин женился на американской танцовщице Айседоре Дункан (1878-1927), взявшей фамилию Дункан-Есенина. Айседору Дункан, являвшуюся одной из основоположниц танца модерн, встречали переполненные театры по всей Европе: за основу своего танца она взяла образцы древнегреческой пластики, которую изучала в залах искусства Древней Греции в Британском музее; традиционый балетный костюм пачку Айседора сменила на тунику, на сцене выступала босиком, отказалась от языка условных жестов. В 1920 Дункан была приглашена в Советскую Россию для организации собственной балетной школы. Вскоре за женитьбой с Есениным последовал развод, но 2 мая 1922 в загсе Хамовнического района Москвы состоялось повторное бракосочетание Сергея Есенина и американской танцовщицы Айседоры Дункан, взявшей фамилию Есенина. Осенью 1922 супруги уехали за границу. Посетив многие европейские страны, "исколесив всю Европу, кроме Испании", Есенин отправился в Америку, где пробыл четыре месяца до февраля 1923. В Москву вернулся 3 августа 1923. После возвращения сблизился с актрисой Московского камерного театра А.Л. Миклашевской, которой посвятил цикл стихов "Любовь хулигана". В 1924 Есенин жил у Г.А. Бениславской. В 1924 едет на Кавказ. В 1924-1925 печатался в газетах "Известия", "Бакинский рабочий", "Заря Востока". В этот период (1924-1925) Сергей Есенин создает поэмы "Анна Снегина", "Песнь о великом походе", "Гуляй-Поле" (отрывок "Ленин"), "Баллада о двадцати шести", "Поэма 36", "Черный человек", большинство "маленьких поэм": "Русь советская", "Русь уходящая", "Возвращение на родину", цикл стихов "Персидские мотивы" и более шестидесяти лирических стихотворений. Подготавливая в 1925 Собрание сочинений, из написанных пятнадцати тысяч строк Сергей Есенин отобрал для печати только десять тысяч - "самое лучшее".

Летом 1925, с твердым намерением "не дружить" с богемой, Есенин вернулся в Москву. В июне 1925 Сергей Есенин женился на С.А. Толстой (внучке Л.Н. Толстого), взявшей фамилию Толстая-Есенина. В ноябре 1925 он лег в московскую больницу. 24 декабря 1925 Сергей Есенин уехал в Ленинград, где предполагал пробыть до лета, а затем поехать в Италию к М. Горькому. Но в ночь на 28 декабря в гостинице "Интернационал" ("Англетер") Есенин умер при невыясненных обстоятельствах. За день до этого он написал стихи "До свиданья, друг мой, до свиданья..." и передал их своему ленинградскому другу - поэту Вольфу Эрлиху. "К концу 1925 года решение "уйти" стало у Есенина маниакальным. Он ложился под колеса дачного поезда, пытался выброситься из окна, перерезать вену обломком стекла, заколоть себя кухонным ножом. [...] В последние месяцы своего трагического существования Есенин бывал человеком не больше одного часа в сутки. От первой, утренней, рюмки уже темнело его сознание. А за первой, как железное правило, шли - вторая, третья, четвертая, пятая... Время от времени Есенина клали в больницу, где самые знаменитые врачи лечили его самыми новейшими способами. Они помогали так же мало, как и самые старейшие способы, которыми тоже пытались его лечить." (Мемуары Анатолия Мариенгофа) Москва прощалась с Есениным в Доме печати. Похоронен Сергей Есенин на Ваганьковском кладбище.