Ту4-ка все записи автора 26 июля С.Есенин и С.Толстая выехали в Баку. Провожать пришла Анна Абрамовна Берзинь и в шутку подарила им маленькую куколку и ванночку. По этому поводу С.Есенин прислал с дороги ей открытку, в которой писал: «Это бывает, моя дорогая, не после ночи, а спустя 9 месяцев».

О трехдневном пребывании в поезде «Москва-Баку» можно судить по письмам, которые Софья Андреевна писала и отправляла на вокзалах во время больших стоянок пассажирского поезда. Из Ростова-на-Дону 26 июля 1925 года она отправила короткое письмо В.И.Эрлиху в Ленинград: «Эрлих, милый, мы в поезде, по дороге в Баку. Ужасная Москва где-то далеко и верстами и в памяти. Последние дни были невероятно тяжелы. Сейчас блаженно-сонное состояние и физического и духовного отдыха. Вас вспоминаю часто и очень, очень хорошо и никогда не забуду Вашего отношения. Очень надеюсь, что у Вас всё совсем-совсем хорошо. Напишите: Баку, «Бакинский рабочий», П.И.Чагину – нам. С.Толстая». Перед отправкой дала прочитать С. Есенину, который приписал:

«Милый Вова, Здорово. У меня – не плохая «Жись». Но если ты не женился, То не женись. Сергей». Из Таганрога 26 июля 1925 года Соня писала О.К.Толстой: «Мама, дорогая, второй день к концу. Москва кажется дьявольским, кошмарным сном. Будущее в тумане. А настоящее удивительное – так тихо, тихо, спокойно и дружно. Едим, спим и оба безумно счастливы отдыхом. Никакого пьянства, никаких разговоров, огорчений – всё, как в хорошем сне. Тебя вспоминаем и любим…». В поезде С.Есенин подарил жене «Избранные стихи» (М., «Огонек», 1925) с автографом: «Милой Соне Сергей, поезд на Баку, Грозный. 1925».

Благополучно добрались до Баку. «Мама, голубка, дорогая, только что приехала в Баку, - писала 28 июля 1925 года С.Толстая.- Ехали удивительно. Я очень счастлива и спокойна. Он бесконечно внимателен, заботлив и нежен… Чувствую себя бодрой и спокойной. Сегодня едем в Мардакяны – пляж, сады, тишина – и пробудем там несколько дней. Пиши сюда и скорей, и чаще и больше. О тебе думаю постоянно с любовью огромной, благодарностью и тревогой. Не мучайся. Я тебе буду писать всю правду, и я знаю, что она будет хорошей…»

П.И.Чагин поселил Есенина на своей даче в Мардакянах. Это, как он сам признавал, была доподлинная иллюзия Персии – огромный сад, фонтаны и всяческие восточные затеи. Ни дать, ни взять Персия. Были созданы все условия, чтобы поэт мог хорошо отдыхать с женой и творчески работать. С.Есенин был очень доволен. «Вот и попал благодаря тебе, - говорил Есенин П.Чагину строкой из Пушкина, - «в обитель дальнюю трудов и чистых нег».

«Петр Иванович днем работал, приезжал на дачу только к вечеру, - вспоминала Клара Эриховна Чагина - А мы с Толстой развлекали Сергея Александровича, отвлекали его от кутежей. Он очень любил сидеть наверху бассейна или лежал на ковре и мечтал, а зачастую писал стихи, а потом читал их нам. Часто его приглашали в близлежащие дома отдыха почитать стихи, и он никому не отказывал, охотно шел читать, беседовал с людьми. Были также на даче теннисная и крокетная площадки, где тоже охотно Сергей Александрович коротал время. Ездили и на пляж. Вечерами собирались дачники в комнате, где стояло пианино. Софья Андреевна играла – пели, танцевали, - и, конечно, опять Сергей Александрович читал стихи».

Первые дни отдыха были безоблачными в их отношениях, но уже через неделю Сергей стал скучать, рваться в Баку, О его настроении узнает П.И.Чагин и пишет ему 9 августа записку: «Дружище Сергей, крепись и дальше. Набедокурено довольно – хватит. Что пишешь? Персидские мотивы продолжай, невредно, но работай над ними поаккуратней, тут неряшливость меньше всего уместна. Вспомни уклон и гражданственность, тряхни стариной - очень неплохо было б, чтобы соорудить что-нибудь в честь урожая, не браваду и не державинскую оду, а вещь, понимаешь? Живи в ладу с бабами – твоей и моей. Не снимайся с места. Жди. Буду – поговорим. Обнимаю и жму руку. Твой Петр». Но такими записками Есенина вряд ли можно было удержать.

С.А.Толстая о пребывании в Мардакянах писала матери: «... в крокет играем. .Книжки читаем, в карты играем. Сергей много и хорошо пишет. Иногда ездим на пляж - это три версты по узкоколейке. (…) Когда хотим вести светский образ жизни – идем на вокзал, покупаем газеты и журналы и пьем пиво. Около нашего дома муравьи переселяются, и мы сидим над ними часами. У моего Сергея две прекрасные черты – любовь к детям и животным».

Откровеннее и правдоподобнее Софья Андреевна сообщала В.Ф.Наседкину: «… еще – купались в бассейне, плевали в потолок, под конец скучали. Когда хотели вести светский образ жизни, то шли в кинематограф и на вокзал пить пиво. Изредка, даже очень редко (sic!) Сергей брал хвост в зубы и скакал в Баку, где день или два ходил на голове, а потом возвращался в Мардакяны зализывать раны. А я в эти дни, конечно, лезла на все стены нашей дачи, и даже на очень высокие. Как Сергей себя чувствует душой и телом, очень мне трудно сказать. Выглядит он, кажется, немножко лучше. А вообще он квёленький и у меня за него сердце болит, болит».

Произведения С.Есенина появляются на страницах газеты «Бакинский рабочий». 10 августа были опубликованы новые стихотворения «Руки милой – пара лебедей…», «Голубая да веселая страна…», «Море голосов воробьиных…». С.А.Толстая была непосредственным свидетелем создания некоторых стихотворений. Позже она писала в комментариях: « Во время пребывания в Мардакянах С.Есенин написал стихотворение «От чего луна так светит тускло…». Отчасти в нем отразились впечатления природы в окрестностях Баку, которые так нравились Есенину, и аллея огромных старых кипарисов, по которой Есенин ежедневно проходил к своей даче (…).

Окно из комнаты Есенина выходило в сад, и часто на рассвете его будили голоса птиц. В один из таких рассветов он написал стихотворение «Море голосов воробьиных…».. Осенью 1925 года, подготавливая свое «Собрание», он вернулся к этому стихотворению, хотел включить его в цикл «Персидских мотивов», начал его перерабатывать, но не закончил и поэтому не включил в «Собрание».

В Мардакянах были написаны стихотворения «Жизнь – обман с чарующей тоскою…», «Гори, звезда моя, не падай…». В это время Есенин очень плохо себя чувствовал. Опять появилось предположение, что у него туберкулез. Он кашлял, худел, был грустен и задумчив. Настроениями и разговорами этих дней навеяны оба эти стихотворения». «Как-то в сентябре 1925 года, на даче,- вспоминал П.И.Чагин, - перед отъездом Есенина в Москву, я увидел его грустно склонившим свою золотую голову над желобом, через который текла в водоем, сверкая на южном солнце, чистая прозрачная вода.

- Смотри, до чего же ржавый желоб! – воскликнул он. И, приблизившись вплотную ко мне, добавил: - Вот такой же проржавевший желоб и я. А ведь через меня течет вода даже почище этой родниковой. Как бы сказал Пушкин – Кастальская! Да, да, а всё-таки мы оба с эти желобом – ржавые. В его душе уже тогда, видимо, бродили трагические, самобичующие строки «Черного человека». В конце ноября 1925 года он прислал мне из Москвы, из больницы, письмо с рукописью «Черного человека» : «Прочти и подумай, за что мы боремся, ложась в постели?».

Софья Андреевна оправдывала поведение Есенина в письме О.К.Толстой : «Мама моя, дорогая, милая… Ты скажешь, что я влюбленная дура, но я говорю, положа руку на сердце, что не встречала я в жизни такой мягкости, кротости и доброты. Мне иногда плакать хочется, когда я смотрю на него. Ведь он совсем ребенок наивный и трогательный. И поэтому, когда он после грехопаденья-пьянства кладет голову мне на руки и говорит, что он без меня погибнет, то я даже сердиться не могу, а глажу его больную головку и плачу, плачу. Ну вот я и в сантименты пустилась. Так уж к слову пришлось». Софья Андреевна подробно описывает в письме природу в окрестностях Баку. Понимая, что не это волнует мать, она вновь возвращается к взаимоотношениям с Есениным: « Мы до сих пор не женаты, потому что всё время живем в Мардакянах, а там пытались и не вышло. Но на днях всё равно придется это оформить. Ты не пугайся – всё равно мы муж и жена и у нас очень всё серьезно. Пробудем здесь до конца августа…».

Ольгу Константиновну беспокоила юридическая неопределенность в отношениях Сони и Сергея. В их отсутствие она занималась вопросами прописки .Есенина. Столкнулась с бюрократическими трудностями из-за отсутствия необходимых документов. 3 августа 1925 года писала дочери: «До сих пор Сергея Александровича не прописали, ссылаясь на недостаток военных документов, а также сведений о том, где служит. Слов «литератор», оказывается, мало. Хотели приписать «без определенных занятий». Я попросила Илюшу еще раз и более подробную достать бумагу из «Красной нови», что он и сделал, и теперь во вторник (завтра) можно представить её в Жил./тов. Там значится, что Сергей Александрович сотрудник с окладом 150 р. в месяц.». Но больше всего Ольгу Константиновну волнует пристрастие Есенина к выпивке. В этом же письме она предупреждает дочь: «Дай Бог, чтобы Сергей Александрович действительно постарался исполнить то, что он мне обещал. Помни, помни, Соня, что вино всегда яд, а для него тем паче. Помни, что это грозит ему, не шути этим. И если нет воли, то лечи непременно».

Письма от друзей и знакомых Есенин и Толстая получали редко. В середине августа прислал письмо В..Наседкин: «Сергей! Подробнее напишу дня через три. Возможно, буду в Тифлисе к 1-му сентябрю. Это выясниться на днях. Пока же целую и приветствую. Соню тоже…» Свое обещание написать письмо Василий Федорович исполнил, но прислал, вероятно, для надежности на имя С.А.Толстой: «Здорово, милая Соня! Надеюсь, отдыхаешь вовсю и нас, грешных, забываешь совсем. А мы еще живы и даже вспоминаем кой-кого (…) Ну, Сонюшка, славная, как же ты всё-таки живешь-то? Ей-богу, интересно, даже больше, чем Сергей. Этот головотяп везде сумеет. (…)… я люблю вас обоих, может быть, только по-разному в степенях… Дядя Вася».

Письмо от В.Наседкина пришло во время очередного пьяного дебоша Сергея, которого задержали в Баку и доставили в отделение милиции. Об этом Софье Андреевне немедленно сообщил сотрудник газеты «Бакинский рабочий» Семен Файнштейн. «Уважаемая Софья Андреевна!- писал журналист 28 августа 1925 года, - Я был более чем уверен, что Сергея вчера выпустили. Ночью в типографию заявился Муран и сообщил, что Сергея привезли обратно. Я звонил час к Петру Ивановичу, но его нигде не нашел. То же сегодня утром. Сейчас я звонил Шекинскому и потребовал (имею ли я право ???) прекратить издевательство. Он обещал поговорить с Конушкиным, и я позвоню ему через 15 минут. Сеня. Буду звонить по всем телефонам, - либо сам сяду, либо Сергея выпустят». Для Софьи Андреевны эта записка была предвестницей беды.

Узнал о происшедшем П.И.Чагин. О принятых мерах он немедленно, чтобы успокоить, сообщил 29 августа в Мардакяны: «Глубокоуважаемая Софья Андреевна. Только что звонили из 5-го района по просьбе Сергея – очевидно, приходит в себя, просит принести ему переодеться и что-нибудь покушать. Просьба обращена к Вам.

Попутно рапортую последнюю сводку с боевого есенинского фронта. Вечером вчера после операции над флюсом я застал его у отца уже тепленьким и порывающимся снова с места, несмотря на все уговоры лечь спать. Я начал его устыжать, на что он прежде всего заподозрил… Вас в неверности… со мной (поразительный выверт пьяной логики!), а потом направился к выходу, заявив, что решил твердо уехать в Москву, под высокое покровительство Анны Абрамовны, которая его защитит-де ото всех чагинских зол и напастей. Во дворе при выходе он походя забрал какую-то собачонку, объявил её владелице, что пойдет с этой собачонкой гулять, хозяйка подняла визг, сбежалась парапетская публика, милиция, и Сергей снова в тихом пристанище – в 5-м районе. Телефонными звонками сейчас же милицейское начальство мной было предупреждено с выговором за первые побои и недопустимости повторения чего-либо в том же роде. Я предложил держать его до полнейшего вытрезвления, в случае буйства связать, но не трогать. Так он, видимо, и было сделано. Для наблюдения за этим делом послал специального человека. Вот и всё. Делайте Ваши дела, заходите потом в редакцию (в случае его вменяемости вместе с ним), поговорим. С искренним уважением. П.Чагин».

Софья Андреевна немедленно выехала в Баку, добралась до отделения милиции, переговорила с милиционерами, объяснила душевное состояние Есенина. Вечером, теряя былую бодрость и веру, написала В.Наседкину, пытаясь снять навалившуюся тяжесть с души: «Дядя Вася, милый, мне очень скучно, болит голова, и я устала. Напишу Вам ужасно глупое письмо. Но Вы не обижайтесь, а посочувствуйте – понимаете, положение трагикомическое. Сижу со своим драгоценным с Божьей помощью четырнадцать часов в 5-м районе милиции города Баку.

Они изволили взять хвост в зубы, удрать из Мардакян и в результате две ночи подряд провели в этом прекрасном месте. Я собрала свои юбки, сделала мрачное лицо и примчалась за ним. Утром пришла его выручать и просидела с ним весь день. Здесь всякие люди загибаются и не хотят его пускать. Он весь, весь побитый и пораненный. Страшно милый и страшно грустный. Я злая, усталая, и мне его жалко-жалко. А впрочем, всё это очень забавно. Сюда приводят пропасть разных разбойников и пьяных, и я наблюдаю, наблюдаю до-довольно! Васенька, я хочу домой! Скажите им, чтобы они нас выпустили! Ну вот. Теперь про все прочее. Спасибо, очень милый, что написали. Мы только что накануне с Сергеем мрачно посмотрели друг на друга и поговорили на ту тему, что Вы нас забыли. И на другой день Ваше письмо. Спасибо за все хорошие Ваши слова, которые мне было по-настоящему радостно услыхать. Вы ужасно много вещей спрашиваете. Письмом не ответишь. Внешне жили так – всё время, как приехали, жили в Мардакянах у жены Чагина на даче. Там огромный сад, пропасть цветов, бассейны, исступленное солнце – всё очень красиво, - очень не русское, как декорации, сперва захватывающее, а потом скучное. Сергей много писал, по-моему, чудесно. А что скажете Вы, отвратительные придиры – не знаю. Куда поедем отсюда, еще окончательно не решили, но на днях уедем – надоело. Я хочу туда, где будет хорошо ему, а мне всюду хорошо с ним. Я всё дальше еду по той дороге, на которую ступила на Ваших глазах. Мне очень хорошо и очень серьезно. Прощайте, милый друг. Пишите. Всегда люблю и помню Вас. Соня».

Только к вечеру С.Есенина отпустили. В очень скверном настроении добрались до Мардакян. На следующее утро нарочный принес письмо от П.И.Чагина, который из-за своей служебной перегруженности не мог сам приехать. «Дружище Сергей, - писал Петр Иванович, - ты восстановил против себя милицейскую публику (среди неё есть, между прочим, партийцы) дьявольски. Этим объясняется, что при всей моей нажимистости два дня ничего не удавалось мне сделать. А обещали мне вчера устроить тебя в больницу, но, видимо, из садистических побуждений милиция старалась тебя дольше подержать в своих руках. Удержись хоть на этот раз. Пощади Софью Андреевну. Клара тебе всё простила. Загляни. Что забился в нору? Только – крепись. Нахулиганено достаточно. Будя. Твой Петр»

Одновременно С.Есенин получил письмо от И.В.Евдокимова с напоминанием о необходимости ускорить работу над рукописными материалами «Собрания сочинений», сданных в издательство перед отъездом в Баку. Для С.Есенина это был хороший повод принять решение. 31 августа в Москву была отправлена телеграмма: «Приезжаю».