В колонках играет - Э.С.Т./Вспоминайте меня
По наводке Танечки нашей яхонтовой взялся было за книгу Аннабель Питчер "Моя сестра живёт на каминной полке" -- дабы составить впечатление и поделиться оным. "Удивительный роман для людей всех возрастов, печальный и веселый, оптимистичный и полный надежды..." (из аннотации). Hу, думаю, сейчас будет что-то вроде "Тайного дневника Адриана Моула" Сью Таунсенд, уже приготовился было ржать от души, а тут -- хренак! -- с ходу в морду расчленёнкой. Hу то есть как расчленёнкой...

"Моя сестра Роза живет на каминной полке. Ну, не вся, конечно. Три ее пальца, правый локоть и одна коленка похоронены в Лондоне, на кладбище. Когда полиция собрала десять кусочков ее тела, мама с папой долго препирались. Маме хотелось настоящую могилу, чтобы навещать ее. А папа хотел устроить кремацию и развеять прах в море. Это мне Жасмин рассказала. Она больше помнит. Мне же только пять было, когда это случилось. А Жасмин было десять. Она была Розиной близняшкой. Она и сейчас ее близняшка, так мама с папой говорят. Они, когда Розу похоронили, потом еще долго-долго наряжали Джас в платьица с цветочками, вязаные кофты и туфли без каблуков и с пряжками – Роза обожала все такое. Я думаю, мама потому и сбежала с тем дядькой из группы психологической поддержки семьдесят один день назад. Потому что Джас на свой пятнадцатый день рождения обрезала волосы, выкрасила их в розовый цвет и воткнула себе в нос сережку. И перестала быть похожей на Розу. Вот родители этого и не вынесли.

Каждому из них досталось по пять кусочков. Мама свои сложила в шикарный белый гроб и похоронила под шикарным белым камнем, на котором написано: Мой Ангел. А папа свои (ключицу, два ребра, кусочек черепа и мизинец ноги) сжег и пепел ссыпал в урну золотого цвета. Каждый, стало быть, добился своего, но – какой сюрприз! – радости им это не принесло. Мама говорит, кладбище наводит на нее тоску. А папа каждый год собирается развеять пепел, но в последнюю минуту передумывает. Только соберется высыпать Розу в море, как непременно что-то случается. Один раз в Девоне море просто кишмя кишело серебристыми рыбками, которые, похоже, только и ждали, чтобы слопать мою сестру. А другой раз в Корнуолле папа уже было начал открывать урну, а какая-то чайка взяла и какнула на нее. Я засмеялся, но Джас была грустной, и я перестал."

Вот так начинается "удивительный роман для людей всех возрастов, печальный и веселый, оптимистичный и полный надежды". Почему-то сразу подумалось, что сестра главного героя погибла в результате теракта исламских радикалов. И, как выяснилось впоследствии, эта догадка оказалась верна.

Главный герой -- десятилетний мальчик. Точнее, десять лет ему только что исполнилось -- аккурат к главному семейному конфликту, когда мать уходит от спивающегося безработного отца, находящего утешение в мыслях о том, что его дочь на самом деле жива. И даже способна поздравить брата с днём рождения:
"Роза купила мне книжку. Когда я вошел в гостиную, ее подарок, как обычно, лежал возле урны. Я как увидел, чуть не расхохотался – представил, как у урны вырастают ручки, ножки, голова и она топает в магазин за подарком. Но папа не спускал с меня очень серьезных глаз, поэтому я сорвал обертку и постарался скрыть разочарование, когда понял, что уже читал это."

А вот так погибла живущая теперь на каминной полке девочка:
"Потом выяснилось, что это была террористическая атака. Бомбы заложили в пятнадцать мусорных ящиков по всему Лондону, взорваться они должны были в одно и то же время 9 сентября. Три не сработали; взорвались только двенадцать мусорных ящиков, но и этого хватило, чтобы убить шестьдесят два человека. Роза оказалась самой молодой. Никто не знал, чьих рук это дело, пока какая-то мусульманская группировка не заявила в Интернете, что они совершили это во имя Аллаха."

Это уже потом главному герою растолкуют, что не все мусульмане одинаковы, и лепить ярлык террористов и убийц на всех скопом как минимум неправильно. Растолкуют его соседка по парте и её мама, понаехавшие в Гранбретанию из Бангладеш. Конечно, если бы отец узнал, что и в провинциальном городке не удастся скрыться от вездесущих мусульман, он бы точно не обрадовался. И уж тем более, узнай он, что соседка по парте у его сына -- мусульманка. А попутно Сунья поведает Джейми, что женским особям положено прятать волосы под хиджаб, ибо так написано в Коране -- и что характерно, во вполне толерантно-политкорректном духе на протяжении всей книги ни разу не промелькнёт ни единого сомнения в правильности содержимого Корана. В отличие от Библии, что как бы намекает.

Тут у меня возникло страшное предчувствие, но я всеми силами старался отогнать его подальше и таки отогнал аж в конец этой рецензии.

"Сунья – мусульманка, а мусульмане убили мою сестру. Я не знал, что говорить. Соврать? Нет, нехорошо будет. Вот если бы Роза просто утонула или сгорела, тогда было бы гораздо проще. И тут меня разобрал жуткий смех (ну дурацкая же мысль!), глядя на меня, прыснула Сунья, и мы уже не могли остановиться.
И сквозь хохот я кое-как выдавил эти четыре слова:
– Мусульмане убили мою сестру.
Сунья не смутилась, не сказала: «Как жалко», не приняла скорбный вид, как все, когда узнают. Она сказала:
– Это не смешно. Совсем не смешно. – И задергалась от смеха.
Она держалась за бока, и слезы струились по ее смуглым щекам. Я тоже надрывался от хохота, и мои глаза повлажнели – в первый раз за пять лет. Может, про это и говорила та тетка-психолог: «Однажды ты осознаешь – и тогда ты заплачешь». Хотя не думаю, чтобы она имела в виду слезы от смеха."
Любой аудитор-сайентолог был бы счастлив увидеть столь яркое подтверждение своей концепции перепросмотра: ты освобождаешься от мучительных переживаний, когда со смехом начинаешь говорить о том, что раньше доставляло боль. Стоит ли говорить, что такой подход не имеет ничего общего с христианством?

В общем-то главного героя тоже можно понять: судя по описанию речей миссис Фармер, религиозное воспитание в школе выглядит сплошным начётничеством и фарисейством. Иногда, ей-Богу, так и ждёшь, когда она предложит всем спеть хором: "О Господь Иисус!!!" Может быть, относись она к своим учительским обязанностям менее формально, ей удалось бы аккуратнее довести до учеников прозрачность этого мира для взгляда Господня, но у неё получилось что-то вроде скрытой камеры, следящей за каждым движением человека. Результат получился соответствующим:
"Я задрал голову к небу и выставил средний палец – на тот случай, если Бог смотрит. Не люблю, когда за мной шпионят."

А мне тут же вспомнилось, как в начале прошлого века формализированные уроки Закона Божьего не столько укрепляли, сколько разрушали веру школьников. И бунтарский дух недовоцерковлённого дитяти таки продолжает поднимать голову. Если сначала у него и существовал некий комплекс вины из-за недоброкачественного выполнения 5-й заповеди "Чти отца своего и мать свою", то внезапное открытие, что сам отец тем временем нарушает заповедь о запрете лжесвидетельства, оказалось сродни оправдательному приговору, а точнее -- удобной отмазке: если отец недостоин почитания, то не чтить отца своего -- не грех! И стало хорошо (см. библейскую историю сотворения мира):
"Папа укатил, не попрощавшись. Машина, набирая скорость, мчала по улице, а я поднял руку и показал небу средний палец. Два кольца вместо одного были на нем, одно с белым, другое с коричневым камушком, почти вплотную друг к другу. Я послал подальше Бога и Моисея. А потом покачал рукой и послал подальше папу. И нарушил пятое правило. И мне стало хорошо."

Отсюда весьма показательно и логически непротиворечиво вытекает и следующий абзац:
"Куда, интересно, Сунья подевала те остренькие сосиски? Только я об этом подумал, как мистер Прайс придушенно охнул. Я проследил за его взглядом – он таращился на хлев Дэниела. А там у всех до единого животных что-то торчало изо лба. И не только у животных – у Марии, у Иосифа, даже у младенца Иисуса посередине лба красовались маленькие сосиски. Я взглянул на Сунью. Та стояла с невинным видом, но глаза ее горели как уголья. А сосиски не имели ничего общего с рогами. Это были маленькие пиписьки! Чтобы не расхохотаться, я изо всей силы зажал рот рукой."
Смешно, да. Очень смешно. Вроде карикатур на пророка Мухаммеда в исполнении "Шарли Эбдо".

Зато наконец-то устанавливается более плотный контакт между несостоявшимся христианином и мусульманкой:
"Я хотел было сказать: «Счастливого Рождества», но Сунья его не празднует, поэтому я сказал:
– Счастливой зимы!
Сунья как-то странно посмотрела на меня, и я перепугался, что, может, она и времен года не празднует. Сунья попятилась от меня, дальше, дальше, но я не хотел, чтобы она исчезла в ночи, и крикнул первое, что пришло в голову:
– СЧАСТЛИВОГО РАМАДАНА!
Сунья остановилась. Я подбежал к ней и повторил:
– Счастливого Рамадана!
И руку протянул.
На морозе слова были горячими, от каждого слога шел пар. Сунья долго-долго смотрела на меня, а я с надеждой улыбался, пока она не сказала:
– Рамадан был в сентябре.
И я опять испугался, что обидел ее, но глаза Суньи засияли, а пятнышко над губой дрогнуло, как будто она хотела улыбнуться."

Hу, и к вопросу о том, кто кому здесь аруун в Гранбретании:
"Я не двинулся с места. Она снова оглянулась на дом:
– Ну пожалуйста, уходи! Мне не разрешают с тобой дружить. Мама говорит, ты неподходящая компания.
– ЧТО?"
Пожалуй, это был самый смешной момент во всей истории. Действительно смешно.

Тем временем Джейми готовит общесемейное чудо: "Британія має таланти". "Позвоните по этому телефону, чтобы изменить свою жизнь". Ага, мечты сбываются, желания исполняются, но как в той истории с волшебной обезьяньей лапкой, с таким довеском, что лучше бы этих чудес и не было:
"Если бы я не поехал на конкурс талантов, Роджер был бы жив. Я бы заметил, что его нет дома, и пошел бы его искать, и он примчался бы ко мне и потерся о мои сапоги, и его шерсть блестела бы в лунном свете. Но я все думал, думал о маме и не вспомнил про Роджера."

А вот ради этих абзацев, наверное, всё и писалось: только после смерти кота ребёнок действительно начинает понимать отца, так и не нашедшего в себе сил расстаться с прахом любимой дочери.
"Он был ужасно холодный. Слишком долго пробыл на улице. Я расстегнул куртку, положил Роджера за пазуху и снова застегнулся, чтобы укрыть его от ветра и начавшегося снегопада. Из ворота куртки высовывалась морда, я тихонько поцеловал ее. Холодные усы пощекотали мне губы.
Я понес Роджера домой, аккуратно обходя скользкие места, чтоб не упасть. Сквозь слезы я еле разглядел наш дом и по дорожке сразу пошел в сад. Шел и говорил с Роджером – рассказывал про конкурс, про то, как замечательно пела Джас, про то, что только теперь я понял слова песни, и про то, как они меня изменили. Сказал, что мне хотелось, чтобы мама нами гордилась, и поэтому – только поэтому! – я выставил его из гостиной. Объяснил, что запер дверь, потому что мы репетировали, а я так мечтал понравиться маме. Дурак был. Потом-то до меня дошло, что все зря, да только поздно дошло.
– Мама врунья. Она меня бросила, и, что бы я ни делал, она все равно не будет меня любить, – шептал я Роджеру и все ждал: сейчас он мяукнет или заурчит, чтоб я знал, что он меня простил. Но он молчал.
Я подошел к пруду. Что дальше? Похоронить Роджера? Ни за что! Чтобы он лежал под землей, гнил… Меня чуть не стошнило. Я крепче прижал Роджера к себе. Я был готов вечно держать его на руках, и пусть он зальет мне кровью всю футболку.
Но надо же было что-то делать. Роджер заслуживал достойного конца. Я подумал о Розе на каминной полке. Хорошо бы и моего кота туда. Я представил рыжую урну с прахом Роджера. Можно было бы разговаривать с ним, и гладить, и обнимать, когда захочется. И вдруг у меня словно глаза открылись. Я понял, почему Роза живет в урне на каминной полке. Почему у папы не хватает духу развеять ее над морем. Почему он дарит ей торты на день рождения, почему пристегивает ремнем в машине и почему на Рождество подвешивает чулок возле урны. Он не может отпустить ее. Он так сильно любил ее, что не может расстаться."

Собственно, самое страшное предположение о вспышке стокгольмского синдрома у Джейми так и не подтвердилось -- ну, хоть и на том спасибо. Хотя, конечно, имя "Сунья" сразу наводит на мысли о Сунне, суннитах, Саудовской Аравии и спонсируемых ей ваххабитах, ну да ладно, не будем искать глубинный смысл. Hе подтвердилось, правда, и другое -- ожидание обещанного чуда. Как написано в предисловии, "только вы сами являетесь хозяевами своей судьбы, своего настроения и отношения к жизни", а тут практически вся жизнь пошла наперекосяк: победа в конкурсе, затеянная ради воссоединения семьи, семью так и не воссоединила, сестра, судя по всему, вскоре тоже покинет дом, любимый кот погиб на дороге, отец, правда, всё-таки собрался бросить пить -- единственный просвет в череде событий, если не считать, конечно, успешно приобретённой храбрости, но вопрос, куда именно эта храбрость может толкнуть подростка, остаётся открытым, потому что...

Потому что на фоне унылых буден гораздо привлекательнее выглядит фантастический мир волшебных сказок ("восточные сказки.. зачем ты мне строишь глазки?") в исполнении Суньи, отстаивающей свою непохожесть на всех остальных столь успешно, что я бы не удивился, узнав о продолжении книги, где подросший Джейме Ланнистер Джейми, окончательно разуверившись в христианстве, принимает ислам, где Аллах велик, Аллах безлик, а посему и некому нахлобучивать на лоб очередную пипиську.