Тук. 
Тук. 
Тук. 
Тук....  
Мерное постукивание стрелок старинных часов. Это единственная вещь, что никогда не меняется в этом доме - эти большие, старинные часы с боем, которые звонят в полночь удивительно нежной и красивой мелодией. Редкие часы.  
Тук. 
Тук. 
Под ними всегда стоит большая старинная коробка. Настолько большая, что кажется удивительным, зачем она здесь, такая громоздкая и неудобная. Но вот наступает полночь, и под удивительную, нежную мелодию звона часов раздается щелчок замка.  
Тук... 
Тук... 
Легкое шуршание ткани, юбка, собранная на талии множеством округлых отутюженных складок, оставляет открытыми щиколотки ножек и ступни, одетые в замшевые коричневые туфельки на невысоком каблуке, на тонкий беленький чулок, притянутый белоснежной подвязочкой, гармонирующей с темной зеленью платья.  
Тук. 
Тук. 
Темные волосы собраны в пук на затылке, при каждом движении ослабляющийся и наконец выпускающий на спину и плечи вольную волну тонких пушистых волос.  
Тук.. 
Тук... 
Заколка падает на пол, сверкнув россыпью зеленоватых стразов.  
Тук... 
Тук... 
Изящные руки поднимаются над головой, пальчики изгибаются, вырисовывая в воздухе дивный узор, плавные округлые движения рук задают ритм, как ни странно, полностью соответствующий мелодии в часах. 
Тук... 
Тук... 
Движение становится все более осмысленным. Ножки начинают двигаться в такт, волны складок юбки скользят вокруг, с легким шуршанием и будто вздохом, повинуясь общему движению танца. 
Тук.. 
Тук.. 
Теперь можно разглядеть ее лицо. Изящное, красивое, словно маска, таких не бывает у живых людей. Оно постоянно двигается, с необычайно живой мимикой, легкие волны волос обрамляют его, придавая еще больше шарма легкой полу улыбке, мягкому овалу лица, полуприкрытым векам с подрагивающими ресничками. 
Тук... 
Тук.... 
Мелодия кончилась. А она продолжает танцевать. Исступленно, находя в каждом движении собственный смысл и удовольствие... Она танцует здесь каждую ночь, в ожидании, когда придет тот, кого она ждет здесь.  
Тук... 
Тук... 
Руки опускаются снова на складки платья. Личико опускается, смотря в пол, на нем появляется печальная улыбка. Она снова берет заколку и собирает волосы в пук на голове. 
Тук... 
Тук... 
Она возвращается к своей тяжелой, большой коробке. Крышка ее до сих пор открыта, видны бархатные подушечки. Голова занимает снова свое место на них, аккуратные ножки в замшевых коричневых туфельках ложатся, прикрываемые темной зеленью платья, юбка которого на поясе собрана в округлые изящные складки. Крышка опускается. 
Тук... 
Тук... 
Раздается снова щелчок замка. Не пришло еще ее время. Снова следующей ночью будет она танцевать под музыку старинных часов, что стоят здесь с незапамятных времен, что звонят каждую ночь, открывая странную нелепую огромную коробку и пробуждая ото сна. Она знает - он придет. И придет ее время. 
Тук. 
Тук. 
Тук. 
Тук...

Легкий шорох, тихий свист, говорок, словно всплывающий из ниоткуда. Она сидит, в платье, словно выточенная из камня, фигура в простом сером платье до полу, чуть расклешенная юбка волнуется от ветра, неизвестно откуда берущегося здесь, пуговки аккуратного воротничка застегнуты, наглухо скрывая даже шею. Поворот головы, лица - она молчит, строго поджатые губы, глаза, устремленные в одну точку, напряженные, движение мысли скользит в них, не прорываясь наружу ее волей. Длинные волосы забраны в плотную прическу на макушке, простую, без изысков - но именно это делает ее еще интереснее, именно это заставляет взгляд остановиться на ее фигуре среди разнузданных нравов наших дней.  
Она сидит за школьной партой. Маленькой, такой, что обычно бывает у первоклассников, когда они приходят в школу учиться. Она читает книгу. Толстую, старую книгу, со слегка пожелтевшими страницами. Она уже взрослая, молодая девушка, довольно пышнотелая, но почему-то странно легко умещается за этой партой. Она откидывает ее крышку - там пусто, только множество царапин по краске и написанные зеленым фломастером буквы, неловкие, кто-то учился выводить их прямо тут, внутри. Она улыбается уголком губ, мягко, это совершенно меняет холодное и отрешенное выражение лица, позволяя сейчас разглядеть мягкие черты лица, глаз, нос с небольшой горбинкой, которая, как говорят, не портит, совсем ее не портит.  
И вот она уже в маленьком закутке, где обычно играют дети. Она помнит это место прекрасно, она когда-то сама училась здесь и постигала первые свои уроки, буквы, слова, понятия. А тут, на этом цветном ковре, около этих шкафчиков с детскими поделками и фотографиями, она когда-то играла. Еще совсем маленькой девочкой, в юбочке в клетку и бордовом жилете. Теперь она сидит здесь, листая и внимательно проглядывая страницы журнала, вроде школьных, в которых обычно заносятся отметки учеников.  
А еще через мгновение она сидит здесь же, на маленьком детском стульчике, и рисует. Около не кисть и краски, и она рисует прямо по воздуху, создавая прекрасную розу из темно-алой краски, застывающей по воле ее руки. Она улыбается. Рядом с ней стоит мальчик. Лет четырех, может быть, пяти, он восторженно и с любопытством наблюдает за ней. Темноволосый, прямые волосенки достаточно коротко пострижены, пытливые глаза светятся интересом и почти каким-то счастьем от ощущения волшебства. 
- А ты научишь меня? - просит ребенок. 
- Конечно научу, - отвечает она и улыбается, протягивая ему кисточку. Мальчик рисует вместе с ней, она поправляет его тонкую  дрожащую ручку, неумело пытающуюся выводить столь же изящные, строгие линии, что и у нее самой. Он смеется. Ему хорошо.  
Она думает о том, как хорошо, что он все же здесь, этот мальчик, что он не видел того, что заставляет ее порой становиться похожей на статую, задумчиво поджимающую строгую линию губ, заставляет носить ее строгие платья, что она так любит, застегнутыми на все пуговицы. И она гладит мальчика по голове.  
И снова меняется облако видений, что не дает спокойно погрузиться в иллюзорное счастье. Но остается, она остается неповрежденной и нетронутой, рисуя дивные цветы и сказку для маленького мальчика, который восхищенно следит за ее руками. Ave Integra.

 Огненный подвал. Здесь сейчас темно, но название всплывает в голове само собой, простое, даже глупое - но оно такое, какое есть, и по коже пробегает дрожь от осознания, что наименование все же соответствует содержимому. 
Сюда не проникает солнечный свет, слышен лишь легкий треск, словно пошептывание, вливающийся в уши, и она знает - это треск огненных искр. Она еще не видит их самих, но начинает вначале ощущать запах - гнусный, едкий.  
"Что, даже дров не нашлось? Мусор жжем?" - мысленно язвит она мучителю, который, как она знает, прячется сейчас за дверью с коваными ставнями, скрытый, как и любой трус.  
Но этот запах, он теперь уже всюду. Дым и боль пронизывают все ее естество, заставляя рваться, метаться, искать выхода сквозь белесые воздушные потеки. Дым будоражит сознание и память, больную, изломаную, хриплую, которая рвется наружу. И только силой воли она все же стоит на месте, с легкой привычной уже ехидно-язвительной однобокой улыбкой, потирая подбородок и ожидая продолжения своих мук.  
Бежать? Нет, некуда сейчас. Да и нет такой возможности - сил выломать кованую дверь у нее недостаточно, а для упора ничего не возьмешь. Здесь просто ничего такого нет. Она ждет мучителя, ждет его, радужка глаза начинает менять цвет, слегка прикрываются по привычке веки - чтобы скрыть блеск глаз, не выдавая себя. Чтобы смотреть только внутрь себя. До того момента, пока она не увидит его труп.  
Она начинает смеяться. Смеяться легко, ее голос переливчат, имеет множество живых интонаций, снова и снова живых, хотя ее давно хотели задавить и сделать такой же серой, как и те, что именовались "близкими". Она понимает, что может не выйти отсюда, по крайней мере, живой. И она смеется - в глаза смерти, в глаза боли. Как всегда. Чтобы боги повернулись, глядя на это, и сказали "Повтори". Да и смерть ее стоит совсем рядом, даже не за плечом, она знает - ее смерть только внутри нее, как только она сожжет последний свой огонь - она будет мертва. И неважно, что может продолжать жить безвольное серое тело, она будет ходить, есть, пить, спать. Но жить - уже никогда. И она держит осколки своей жизни, снова собирая их вместе, снова осторожно выкладывает их, как мозаику цветных стекол. Каждый осколочек, попадая на нужное место в картине ее сознания, врастает обратно и снова начинает сверкать. И потому она смеется. Да, она боялась огня. Чего она только не боялась. Тогда. Теперь? Не смешите. Она греет продрогшие ледяные пальцы о теплое живое пламя, почти переставая ощущать уже дымную вонь, ориентируясь в сером белесом мареве, глаза привыкают не слезиться, руки отогреваются и привыкают не дрожать.  
Серая тень. Она появляется, словно из ниоткуда, она стремиться обволакивать ее тело, врываться в разум. Но она стоит, смотря на эту тень, и смеется. 
- Ты? - насмешливые переливы ее голоса словно откидывают от нее серую массу, которая принимает наконец хоть какой-то облик. Правда, этот облик точь-в-точь она сама, но это сейчас даже забавно...
- Я, - спокойно отвечает ей двойник, потирая шрам на щеке. Ай-ай, как не привычно... 
- Рановато, - снова ехидно произносит она. 
- В самый раз, - пожимает плечами двойник. 
- Разве? Хм. А я думала, ты дождешься, пока я сгорю. 
- Этого ждет он, а мне как-то все равно. Лишь хочу подловить тебя. 
- Подловить? На чем? Интересно... Ну, ты рассказывай. А я подумаю, что тебе ответить. 
- Это не трудно. Впрочем, мне не так много надо от тебя. Всего лишь... - двойник раскрывается, она видит, как пусто внутри души двойника. Он хочет, чтобы она отдала ему часть собственной мозаики...  
- Знаю. Но смысл? Будучи целой, ты мне не интересен. Отдать тебе половину и зависеть от неинтересного тебя, чтобы постоянно стремиться вернуть свое? Мне это не нужно. 
- Где логика? Ведь мы с тобой всегда были вместе,- мягко отвечает он, уже теперь он, поменявший облик и так ставший похож на... Впрочем, и это она уже считает только прошлым. 
- С тобой ли? Не тревожь мертвые кости, - саркастично и с улыбкой отвечает она. 
- Грубишь... впрочем, как всегда. Ты всегда грубишь, - недовольно произносит двойник. В ответ она пожимает плечами. Она слишком цветная и ее слишком много для таких предложений. Она выигрывает спор с ним снова, как всегда. Хотя когда-то она даже и хотела стать серой, как все остальные. Но только почему-то выжила. 
"Иногда я чувствую себя музейным экспонатом. Люди ходят вокруг, они заглядывают мне в глаза, находят там бездну и пугаются ее. Чего в ней бояться? Она же теплая... Да, она может и задушить, она игрива. Но что с того? Будь сильным и она не тронет тебя..." - мысли текут нестройным потоком, мысли почти ни о чем, она просто вспоминает то, что было, и то, что есть.  
Она всегда любила свечи. Любила их приглушенный свет, любила ловить обжигающие капельки воска или парафина ладонью, наблюдая, как теплеет и становится мягче кожа. В то же время, она боялась огня раньше - он жег ее, никак не мог привыкнуть к тому, что она тоже хозяйка. Теперь по полу тянется паутинка огня, сотканная из тонких шнуров, облитых бензином - и они горят, образуя непроходимый лабиринт сплетений. 
"Пройти через огонь? Адом хочешь напугать? Идиот, там не страшно. Страшней в Раю, где нет движения", - ответила сама собой мысль, переступая через огненные нити, ощущая, как жгут они порой ноги, руки, как страшно перелезть между двух горящих тросов, расстояние между которыми хорошо если на несколько сантиметров больше ширины ее тела, она перебиралась через них, балансируя, пожалуй, лишь собственной решимостью и уверенностью.  
"Излом. Еще излом. Треск. Звон. Стекло в осколки, вдребезги звучный хрусталь", - вспоминает она, осматривая ожог на теле. Старый ожог, сверху только что наложился новый, она смотрит на него, вспоминая. Она смотрит на часы на руке. Как всегда, пока они на ее руке, они идеально точны, они не солгут ей. И с ними она властна над собственным временем. Но сейчас не тот момент. И она срывает с руки часы, бросая их на пол. Подошва тяжелого кроссовка касается их стекла, будто пробуя. И она наступает на хрупкий циферблат. Она останавливает для себя время сейчас. Она должна пройти. И она пройдет - она это знает, верит, потому что ей есть, ради чего стремиться выбраться.  
Ее движение. Ее жизнь. Все, что она отдавала ради одного-единственного броска в бездну. Сейчас все поставлено на карту, ложится в ладони, греет и мучает душу, обостряет чувства. И она несется по огненному подвалу, перепархивая уже через горящие тросы, опутывающие его. Они становятся все гуще, но это не страшно. Ожоги, запах жженых волос. Подпаленое мясо. Она рвется.  
Последний. Тяжелый, самый тяжелый, как всегда. Что там, за ним? Новые часы, новые книги. Новые встречи. И память. И она жжет собственную память, она жжет себя, уничтожая ее осколки, потому что знает - только так. И не иначе.  
- Куда? - спрашивает невидимый, но такой знакомый голос. Женский. Как же она ненавидит его. 
- Отвали, - шепчет она, пробираясь сквозь стену огня. Задыхаясь, падая, но уже на ту сторону. 
- Вернись. Остановись. Что же ты делаешь, ты бросаешь, уходишь от проблем, - уговаривает голос, злясь на нее за ее силу. 
- Плевала, - отвечает она снова. - Отвали. Я свободна. 
- Нет. Ты никогда не станешь свободна. Я знаю, я старше, я уже прошла эту жизнь, ты поступаешь очень глупо. Ты же ничего не добьешься, кроме новых проблем. 
- В них жизнь. Нет, я не буду бренно сидеть и вздыхать над чадами, над старыми газетами о несуществующих идеалах. Я свободна. И я двигаюсь дальше. Только движение есть жизнь. 
- На что ты надеешься? Какая ты глупая, ты так и не выросла. Ты вообще отдаешь себе отчет в том, что ты творишь? 
- Да. Полностью. 
- Но ты бросаешь их на произвол судьбы! 
- Судьба? ХА, - отвечает она хрипло, поднимаясь с пола. - Судьба благоволит только тем, кто может оседлать Случай.  
- Побойся Бога... 
- Бога? Хе. Интересно, где он был лет так десять назад?  
- Не хами. 
- Отвали. 
Снова короткий диалог и она погружается в темноту. Куда-то исчезли и подвал, и ее мучитель, которого она так ждала и так жаждала вырвать из него его сердце, расхохотавшись от его слабости и того, как он жалок.  
"Жалкий. Жалкий", - говорит ее мысль. Но он все равно не приходит. И дверь не заперта. Просто она должна была решиться, чтобы отпереть эту кованую дверь. И она выходит. В снопы света, в лучи солнца, в жидкий огонь той бездны, к которой так стремилась. Мозаика ее сознания начинает снова звучать, где-то в глубине ее раздается тихая музыка нежного, хрупкого, снова цельного хрусталя... Она победила. Она это знает. Но это только первый шаг. Самый тяжелый. И она его сделала.

Каждый раз умереть и родиться заново, не видя смысла. Просто зная, что он есть 
Каждый раз истечь кровью слез, погрузившись в память 
Слышать собственный стон в тишине, медленно наблюдая за собой со стороны 
И знать, что меня никто не ждет 
Никто не услышит моего стона вместе со мной 
Никто не увидит потерянного пепла на ветру 
Никто не подаст руки, чтобы можно было встать 
Никто. 
Время бьется тяжелой струной по венам 
Время напоминает что пора менять имена 
Время вышло из под контроля... 
Сжимая в пальцах потухшую сигарету 
Найти в ней смысл бытия 
Она, как и я, умрет и родится заново. 
Летним всплеском ручья, зимней поступью снега 
Засветит тонкие от муки запястья, отшвырнет видения 
И померкнет свет. Тяжелый, бьющий в лицо, он оставит в покое мой разум 
И все растворится в дымке, летящей по ветру... 
Раздастся странный голос, не живой и не мертвый 
Раздастся крик уходящего в память осколка 
Он исчезает бесследно, как тень 
Отпустив крылья в грезы, растаяв снежинкой в ладони, снова придет и восстанет. 
Феникс.

Каждое утро без тени сомнения, 
Как крик в тишине, грань отражения. 
Эхо в пустынной тесной квартире. 
Эхо сердец, живущих в мире. 

Стон восходящего пленного солнца, 
Вечером вздох - и за горизонтом. 
Тяжелые веки, закрытые шторы, 
Глупые вечные разговоры. 

Кто-то шепчет в страхе прошлого, 
Кто-то смеется от веселости, 
Все они мимо проходят бесследно, 
Мне не до них - это верно. 

Путать следы и другие маршруты, 
Вечером рвать безвременья путы, 
Нас разрывало, метало, вертело. 
Ты был спокоен - я горела. 

Утром ведь снова тени сомнений, 
Зеркало снова порвет отражения. 
Ожидание разговора с поднятой головой... 
Всего две фразы: "Как ты?" - "Живой"...