А.Городницкий

Весна Мария Павлова

Избиение младенцев в Вифлееме.
В синих сумерках мерцает свет из окон.
Где оливковые рощи? Снег и темень
В этой местности, от Библии далёкой.
Избиение младенцев в Вифлееме.
Но заметить я, по-видимому, должен:
От влияния позднейших наслоений
Неспособен был избавиться художник.
Перепутав географию и даты,
Аркебузы ухватив, как автоматы,
Скачут грузные испанские солдаты,
Шуба жаркая напялена на латы.
И стою у полотна, не зная — где я?
Вифлеем ли это, право, в самом деле?
Снег кружится в этой странной Иудее,
И окрестные свирепствуют метели.
Прячут головы несмелые мужчины,
Плачет женщина пронзительно и тонко, —
Двое стражников, одетых в меховщину,
Вырывают у нее из рук ребенка.
Вьюга тёмная младенцев пеленает.
Снег дымится, от горячей крови тая...
То не ты ли, Белоруссия родная?
То не ты ли, Украина золотая?

А.Городницкий

Лукас ван Валькенборх

Дон-Кихот благороден. И всё же -- смертельно опасен
В постоянном стремлении зло корчевать на Земле.
Он стремительно скачет, за ним не поспеть Санчо Пансе
На домашнем приземистом, коротконогом осле.

У дороги в садах наливаются соком маслины,
Глаз ласкает вокруг незатейливый сельский уют.
Мир навстречу плывёт меж ушей треугольных ослиных.
В нём леса зеленеют, и яркие птицы поют.

Но в багровую тучу окрестности мирные канут,
Если волю дадим подозрительным чувствам своим.
Встанут мельницы в ряд -- угрожающий ряд великанов,
Атакующим змеем летящий окажется дым.

Дон-Кихот старомоден, и всё же сегодня опасен.
Нам доспехи его и заржавленный меч -- ни к чему.
Всё он ищет врагов меж полей, перелесков и пасек,
Чёрный дым подозрений глаза застилает ему.

Стали нравы другими, и время сегодня иное,
Нет волшебников больше, и время драконов прошло,
Но, копьём потрясая, вторгается в мир паранойя,
Сея страх и вражду, и добро обращая во зло.

1989
 

Художник: Alexander Klevan  
 

За чертою оседлости горькой,
Посреди белорусских болот,
В том местечке на лысом пригорке,
Где когда-то ютился мой род,
Где нужду и лишенья терпели -
Хуже не было их на Руси,--
Иерархии жёсткой ступени
Разделяли отверженных сих.
И на дне этой черни и пыли,
На последнем ее рубеже
Музыканты и нищие были -
Дальше нету ступени уже.

Не ищу себе предка дороже,
А хочу, чтобы в прошлых веках
Затесался в родню мою тоже
Оборванец со скрипкой в руках.
Я их вижу, худых и носатых,
Размышляющих о медяках,
В долгополых кафтанах, в заплатах,
На высоких смешных каблуках
В тех шинках моего воеводства,
Где играли они до зари,
И смотрели на них с превосходством
Водовозы и золотари.

Помню с детства отцовскую фразу:
«Кем угодно - но не скрипачом!»
Как мне жаль, что я в жизни ни разу
Никогда не играл ни на чём!
Стану я одиноким и старым,
И судьба приплетётся за мной,
Как Бетховен, в четыре удара
Постучавшись у двери входной.
В этот час, когда дверь моя скрипнет,
Я хочу умереть налегке,
Ощущая потёртую скрипку
В потерявшей подвижность руке.

1988
 

В убогом быту коммунальной квартиры,
В своей однокомнатной секции-клетке
Художник Куянцев рисует картины,--
Они на стене -- словно птицы на ветке.

Художник Куянцев, он был капитаном,
И море -- его постоянная тема.
Две вещи он может писать неустанно:
Простор океана и женское тело.

Акварели Волошина, в тёмной висящие спальной,
Выгорают со временем -- синее стало зелёным.
Я с трудом опознаю, вослед за поэтом опальным,
Этот мыс, что не зря называется Хамелеоном.

Там гуляет орда у морщинистых гор Карадага,
Где в окрестные скалы впечатался профиль поэта.
В сердоликовой бухте вскипает лиловая влага,
И чадит шашлыками недолгое крымское лето.

Исчезнувших усадеб были,--
Полонский, Майков или Фет,
Природу так они любили,
Как мы уже не любим, нет.

Причина этому не та ли,
Что, вдалеке от дел мирских,
Они досуг свой коротали
В Орловских, Курских и Тверских?

Натюрморты
Сергея Федорова

Люблю изучать натюрморты --
Хрустальных бокалов игру,
Порядок, недвижный и мёртвый,
Черемухи, яблок и груш.

Смотрю, как в окошко за ставней,
В картинку за синим стеклом.
Весь стол до отказа заставлен,
Но нет никого за столом.

Как будто нас в летнюю пору
Позвал отдохнуть от трудов
Питух, весельчак и обжора,
Хозяин цветов и плодов.

Воспримем всё это за шутку:
Хозяин умён и красив,
Он просто ушёл на минутку,
На пиршество нас пригласив.

На фрукты, кувшины и вазы,
Музейное солнце, свети.
Предметы, не видные глазу,
Я с грустью пытаюсь найти.

Концы и начала историй,
Что бережно прячут года,
О том человеке, который
Уже не придёт никогда.

1970
 

В воскресенье на палубе танцы.
Позабудьте про будние дни.
Что без толку по свету болтаться,--
Отдохни хоть разок, отдохни.

Платья женщин, волнующе ярки,
Начинают вечерний парад.
Над рядами скамеек, как в парке,
Разноцветные лампы горят.

Танец чёт изменяет на нечет,
Танец пары по кругу несёт.
Поварих, штурманов и буфетчиц
Южный Крест осеняет с высот.

И плывут под трубу, невесомы,
На рязанских и тульских парнях
Башмаков итальянских фасоны,
Пестрота итальянских рубах.

Понарядней, дружок, одевайся,
На звезду над кормой не смотри.
В океане кружение вальса --
Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три.

И от музыки этой печальной
Пахнут доски листом и корой,
Танцплощадкою провинциальной,
Невозвратной июньской порой.

А.Городницкий