«Коли б краса... бодай на половину людства мала свій благодатний вплив…»

Т. ШЕВЧЕНКО. АВТОПОРТРЕТ. КАРАНДАШ

«Шевченко — великий народный поэт». Вот яркий пример «многотонного», освященного временем клише, которое мы повторяем, даже не задумываясь, какое содержание в эти слова вкладывается. А творец таким является потому, что он поднимал свой народ на те вершины духа, на которые тяжко, с муками поднялся сам; и не будем забывать, что сам поэт, готовя к печати последнее прижизненное издание «Кобзаря» (1860 г.), просил назвать книгу по-иному — «Поезії. Том перший» (что не удалось сделать только из цензурных соображений).

ПОЭТ И ГОРОД

Есть в топографии Киева места, отмеченные особыми эпическими настроениями, которые, к счастью, до сих пор не по силам заглушить ни асфальту, ни бетону, ни шуму и грязи большого мегаполиса. Одно из них неразрывно связано с Тарасом Шевченко.

На бульваре, который сегодня носит его имя, в тени тополей расположился нарядный дворец, в убранстве которого чувствуется увлечение киевских строителей последней четверти ХIХ века образцами итальянского Ренессанса. Это сооружение на первый взгляд скорее ассоциируется с Киевом Терещенко и Ханенко, чем с личностью того, кто был назван великим Кобзарем. Но именно здесь, в бывшем дворце М.И. Терещенко размещен Национальный музей Тараса Шевченко, который сегодня насчитывает приблизительно 72 тысячи единиц хранения — документов, рукописей, произведений живописи. Из них — более тысячи оригинальных произведений самого Тараса Шевченко.

Подобная связь нашего Кобзаря с аристократическим ядром столицы станет для нас полностью понятной, если мы договоримся, что имеем дело с живым Шевченко, а не с мифом о нем. Следует сказать, что этот миф — явление сложное и многослойное. Он начал складываться еще при жизни самого Тараса Григорьевича, и несет в своей структуре как искренне-поэтический народный наив, так и вульгарные плакатные клише советского образца. Но наш разговор о реальном художнике, предстающим со страниц документов, воспоминаний и, главное, собственных творений, как поэтических, так и живописных. Перед нами интеллигент высшей пробы, для которого длинные усы и наклоненная смушевая шапка — это только эпизод.

ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ ЭПОХИ

Растревоженная память нам услужливо подсказывает: ну конечно же — мастерская Брюллова, круг петербургских филантропов: Жуковский, Григорович, Венецианов, Вильегорский. Члены императорской семьи покупают лотерейные билеты, в которых разыгрывается портрет Василия Жуковского кисти Карла Брюллова. И… «Самому теперь не верится, а действительно так было. Я с грязного чердака, я, мизерный замарашка, на крыльях перелетел в волшебные залы Академии художеств». Отдадим должное чересчур критичной самооценке Шевченко (это запись из его дневника) и заметим, что уже в скором времени после получения им «вольной» он становится «своим» на многочисленных артистически-литературных вечерах. Здесь бывают князь В. Одоевский, барон П. Вревский, граф Ф. Толстой, здесь поет отрывки из своих опер Глинка... Шевченко одевается с «претензией на comme il faut’ність» (элегантность), — вспоминает художник Иван Сошенко. Земляк Тараса и искренний приятель волнуется, чтобы в него не вселился «светский бес». Однако изысканное общество, классическая музыка, театр, книжные новинки были необходимы этому разносторонне одаренному художнику как отзвук того внутреннего мира, который он, сам того не подозревая, носил в себе. Мира, который иногда тревожил его нездешними образами.

Остроумный, склонный к бурлеску и шутке, Шевченко всегда был «душой компании». Он представал перед знакомыми в различных, иногда самых неожиданных ипостасях. Однако мало кто догадывался, что под кожухом, фраком, а впоследствии — солдатской шинелью скрывался другой, неизвестный им Шевченко.

Автопортрет маслом 1840 года доносит до нас неординарные душевные переживания и напряженные размышления молодого художника, которого волновали вопросы о жизни и смерти, изменчивом и вечном, о своем предназначении. Позже в поэме «Тризна», посвященной княжне Варваре Репниной, которая была влюблена в поэта, он напишет такие строки:

Провидя жизни назначенье,
Великий Божий приговор,
В самопытливом размышленьи
Он поднимал слезящий взор
На красоты святой природы.
«Как все согласно!», – он шептал
И край родной воспоминал;
У Бога правды и свободы
Всему живущему молил […]
О Боже! Сильный и правдивый,
Тебе возможны чудеса.
Исполни славой небеса
И сотвори святое диво:
Воспрянуть мертвым повели,
Благослови всесильным словом
На подвиг новый и суровый,
На искупление земли,
Земли поруганной, забытой,
Чистейшей кровию политой,
Когда-то счастливой земли

Эта поэма оказалась во многом пророческой, духовно-автобиографической. Тревога за судьбу Отчизны вскоре сделала художника в возрасте Христа (в 1847 году, когда Шевченко был арестован за участие в Кирилло- Мефодиевском обществе, ему исполнилось 33 года) вновь социально бесправным и униженным. Социально, но не духовно.

ЛАНДШАФТЫ ТВОРЧЕСКОГО ОПЫТА

Монаршим приговором на него было наложено наказание, которого не найти ни в одном из кругов Дантова ада… «Видеть и не рисовать — это мука, которую может понять только настоящий художник», — писал сосланный рядовым в Оренбургский корпус, «со строжайшим запретом писать и рисовать», художник Тарас Шевченко. Однако он и писал, и рисовал. Эта фраза: «видеть и не рисовать…», вырвавшаяся у него в письме к Варваре Репниной подтверждает, что живопись была для Шевченко не только ремеслом — «хлебом насущным», но и не меньшим призванием, чем поэзия.

В «незамкнутой тюрьме» за Уралом им были созданы, без преувеличения, шедевры пейзажной живописи, в чем-то опередившие свое время: «Лунная ночь на Косарале», «Шхуны около форта Косарал», «Пожар в степи», «Каратау с долины Апазир» и т. д. «Впечатление ослепляющего света и блеска мастер создает благодаря тончайшему ощущению тональных цветных соотношений. Иван Айвазовский, а следом за ним Архип Куинджи будут поражать и интриговать зрителей своими лунными ночами, не зная о том, что Тарас Шевченко раньше решил аналогичную задачу, идя своим путем», — отмечает известный украинский искусствовед Платон Билецкий. К этому можно добавить, что в сравнении с ними легкость и сила света у Шевченко, достигнутая минимумом технических средств, остается непревзойденной.

Еще раньше Дмитрий Антонович писал о выразительных импрессионистических эффектах у Шевченко, в частности — о передаче пучка солнечного света, который «со всей ослепительной силой разбивается» о большие плоскости или пластичные массы. Известный историк искусства несколько растерянно отмечает, что «Шевченко приближается к импрессионистам, как будто протягивает им руку через головы грядущих натуралистов, но решительного шага не делает». Однако, внимательно штудируя акварели Шевченко периода ссылки, можно смело сказать, что художник, сам того не замечая, делает даже слишком решительный шаг вперед. Вот еще одна зарисовка, сделанная Платоном Билецким, так сказать, по следам творческих путешествий Шевченко по Аральскому побережью: «Нагроможденные тысячелетиями плиты, острые шипы отточенных ветром и влагой пиков, скалы, подобные каменным стенам и башням — природой созданные руины никогда не существовавших замков и городов, пирамидальных гробниц и храмов, каменные массивы, напоминающие животных допотопного времени, спящих, но готовых проснуться — так и кажется, что будто бы неохотно поднимаются их головы… Мир загадочный и пугающий, особенно для того, кто созерцает его лицом к лицу. Мир, который несмотря на все это непреодолимо привлекает человека какой-то своей колдовской силой. Своеобразное волшебство этого мира Шевченко почувствовал и воплотил задолго до Константина Богаевского и Максимилиана Волошина, которые открыли подобное в пейзажах юго-восточного Крыма». То есть в этой экспедиционной серии Шевченко «протягивает руку» не так импрессионистам, как мастерам одухотворенного пейзажа последующих времен: Куинджи, Богаевскому, Волошину, Рериху — тем, кто владеет значительной степенью обобщения в передаче конкретного ландшафта, символизации его отдельных, узловых элементов, кто умеет передать пронзительный исторический настрой и с помощью красоты самого художественного материала, его выразительных средств стремится пробудить у зрителя красивые и добрые чувства. 

Как художник, Шевченко в ссылке работает преимущественно акварелью, доводя до виртуозности технику владения ею, при сохранении свежести непосредственного впечатления, которое положено в основу композиции. Художник использует широкие тональные заливки, прописывая поверх нюансы освещения, состояния атмосферы мелким ритмичным мазком, придающим его листам мерцание, внутреннее свечение. Это ощущение усиливается тем, что Шевченко, моделируя пластику натурных объектов, наряду со светотеневыми переходами активно пользуется рефлексом. Таким образом достигается впечатление тонкой материальности воспроизведенного в композиции пейзажа. «Без розумного осягнення краси людині не побачити всемогутнього Бога у найдрібнішому листочку найменшої рослини. Ботаніці й зоології необхідний захват, а інакше ботаніка і зоологія будуть мертвим трупом поміж людьми», — как эти слова Тараса Шевченко актуальны сегодня! Насколько они созвучны современным этическим и эстетическим исканиям. «А захват цей здобувається лише глибоким розумінням краси, нескінченності, симетрії та гармонії у природі». Это фрагмент из письма Брониславу Залесскому. Какие темы для общения были между друзьями, как они далеки от всей вульгарщины, которая ныне приписывается Шевченко! « О, як би мені хотілося тепер поговорити з тобою про «Космос» (Гумбольдта) і послухати, як ти читаєш пісні Вайдейлоти».

Т. ШЕВЧЕНКО. РАСПЯТИЕ. СЕПИЯ

В Аральской экспедиции и позже в Новопетровском укреплении из-под кисти Шевченко выходит и целый ряд жанровых работ, отличающихся точностью этнографических наблюдений, лаконизмом композиции, сюжетными обобщениями. Философское звучание приобретают две отдельных серии произведений — «Сюїта самотності» и «Притча про блудного сина».

Несколько обособленное место в творческом наследии художника за десять лет в неволе занимает композиция «Распятие». Задумана она была сначала как эскиз росписи алтарной части костела в Оренбурге. Однако композиция была отклонена настоятелем храма по причине нетрадиционности. Шевченко, следуя евангельскому тексту, размещает с обеих сторон поднятого на кресте Спасителя казненных вместе с ним на Голгофе двух разбойников. Примечательно, что Христу художник придает автопортретные черты.

«ВНУТРЕННИЙ ЧЕЛОВЕК» ШЕВЧЕНКО

Изображение построено на контрасте света и тени, доведенном в этой работе до напряженного, смертельного противостояния. Фигура распластанного на кресте Иисуса представляет собой почти сплошное световое пятно на фоне «иерусалимского мрака», заполнившего все пространство картины. Эффект выражает фронтальную, с ничтожным ракурсным поворотом в три четверти, почти плоскостную трактовку фигуры Иисуса. В теле Христа с обращенными кверху лицом и ладонями не ощущается земное притяжение. Она воспринимается как сплошной сгусток энергии Света, стремящийся ввысь. Введение в композицию фигур разбойников (против чего и запротестовал настоятель храма в Оренбурге) также было вызвано не следованием букве текста Евангелия, а обусловлено проблемой, волновавшей самого Шевченко. Напомним, что по евангельскому преданию один из разбойников, распятых рядом со Спасителем, неистово хулил его, другой — искренне уверовал и проникся состраданием к невинно покаранному Иисусу. На что Христос ему ответил: «ныне будешь со мной в Царствии Небесном».

Шевченко постоянно обращается к теме морального падения и духовного преображения человека. Поэтому и сюжет о разбойнике, который становится святым, не раз варьируется в его литературных произведениях и эпистолярном наследии. Вспомним хотя бы поэму «Варнак», где есть очень показательный в этом плане эпизод. Когда главному герою становится нестерпимым его кровавое ремесло и он выходит из Броварского леса с ножом в голенище, «чтобы зарезаться», то его взгляду открывается: «Святий Київ наш великий, мов на небі сяє…». И эта несказанно прекрасная картина производит нравственный переворот в душе закоренелого грешника. Когда же «задзвонили в Києві тихо, як на небі», варнак идет в город искать человеческого правосудия. Интенция к преображению человека в Красоте является доминантой произведений Шевченко. Он писал: « Коли б краса у всіх її образах бодай на половину людства мала свій благодатний вплив, тоді б ми швидко наблизилися до досконалості». Эта проблема со всей остротой возникнет перед мыслящей интеллигенцией позже — на рубеже ХIХ и ХХ веков, а Тарас Шевченко был тем, кто первым прокладывал тропинку к новому мироощущению.

Прочитанные под этим углом зрения его произведения, как литературные, так и живописные, становятся своеобразными вехами в постижении духовного опыта творца. Известно, что Тарас Шевченко в ссылке не расставался с Библией и даже увековечил ее на одной из художественных работ. Он внимательно штудирует труд средневекового католического писателя Тома Кемпийского «Наследование Христу»; увлекается произведениями Николая Гоголя, называя последнего «истинным ведателем сердца человеческого». Шевченко так мог сказать как минимум потому, что и сам способен был достичь глубин человеческого сердца. Портрет же «внутреннего человека Шевченко», а также его биографию, нам еще предстоит написать. Но для этого по меньшей мере необходимо приблизиться к «моральному императиву» Шевченко. Действительно, многие ли из нас могли бы сказать о себе словами Тараса Григорьевича, если бы пришлось пережить то, что пережил он за десять лет солдатчины: «Теперь и только теперь я полностью уверовал в слово: «Любя наказываю вы». Теперь только молюсь я и благодарю его за данное мне испытание. Оно очистило, исцелило мое бедное больное сердце. Оно отвело призму с глаз моих, сквозь которую я смотрел на людей и на самого себя. Оно научило меня, как любить врагов и тех, кто ненавидит нас. А этому не научит никакая школа, кроме тяжелой школы испытания и длительной беседы с самим собой. Я теперь чувствую себя если не совершенным, то по крайней мере безупречным христианином. Как золото из огня, как ребенок из купели, я выхожу из темного чистилища, чтобы начать новый благородный путь жизни. И это я называю истинным настоящим счастьем. Счастьем, которого шатобрианам и во сне не увидеть».

Знакомство с оригиналами произведений Шевченко, представленных в Национальном музее Тараса Шевченко — это еще одна возможность облучиться светом Шевченковой души и ощутить ту силу, которая помогала ему пройти все круги Дантового ада, не позволив «горькому опыту» изувечить «железными когтями» свое духовное лицо.

Изучение Шевченко как живописца представляется трудным делом, по разбросанности и малой доступности его произведений, лишь случайно и в очень малом числе попадавших на выставки. Большая часть рисунков Шевченко хранится в Чернигове в музее Тарновского. Издано очень немногое и в отрывочной форме. Исследований и описаний мало (Шугурова, Русова, Горленко, Кузьмина, Гринченко); исследования кратки, касаются частных вопросов; ещё в декабре 1900 г г-н Кузьмин небезосновательно жаловался, что о Шевченко как художнике «почти ничего не говорилось». Мнения о Шевченко как рисовальщике значительно расходятся. Так, г-н Кузьмин говорит, что «Шевченку по справедливости может быть приписана слава едва ли не первого русского офортиста в современном значении этого слова». Ещё ранее Сошенко усматривал в Шевченко живописца не последней пробы. Иначе смотрит г-н Русов (в «Киевской Старине», 1894 г.). По его мнению, Шевченко в живописи был лишь «фотографом окружающей природы, к которой и сердце его не лежало, и в создании жанра он не пошёл дальше ученических проб, шуток, набросков, в которых, при всём желании найти какую-либо художественную идею, мы уловить её не в состоянии, до такой степени неопределённа композиция рисунков». И Кузьмин, и Русов признают в живописи Шевченко несоответствие её поэтическим его сюжетам, но в то время как г-н Русов усматривает в этом недостаток, г-н Кузьмин, напротив, видит достоинство.

Чтобы определить значение Шевченко как живописца и гравёра нужно оценить его произведения в совокупности и с разных исторических точек зрения, не подгоняя их под то или другое излюбленное требование. Шевченко заслуживает изучения как сила, отразившая на себе настроение эпохи, как ученик определённых художественных течений. Кто пожелает ознакомиться обстоятельно со школой Брюллова и выяснить его влияние, тот некоторую долю ответа найдет в рисунках и картинах Шевченко Кто пожелает изучить влияние в России Рембрандта, тот также не сможет обойти Шевченко Он относился к искусству с глубокой искренностью; оно доставляло ему утешение в горькие минуты его жизни. Рисунки Шевченко имеют немалое значение для его биографии. Есть рисунки, взятые прямо из окружавшей поэта бытовой обстановки, с хронологическими датами. Распределённые по годам (что сделано уже отчасти г-ном Гринченко во 2 т. каталога музея Тарновского), рисунки в совокупности обрисовывают художественные вкусы и стремления Шевченко и составляют важную параллель к его стихотворениям.

«25 февраля скончался Тарас Григорьевич Шевченко. Смерть его была скоропостижная. Уже несколько месяцев страдал он водянкою. Не без основания говорили врачи, что болезнь эту нажил он от неумеренного употребления горячих напитков, особенно рома, который он очень любил. Накануне его смерти я был у него утром; он отозвался, что чувствует себя почти выздоровевшим, и показал мне купленные им золотые часы. Первый раз в жизни завел он себе эту роскошь. Он жил в той же академической мастерской, о которой я говорил выше. На другой день утром Тарас Григорьевич приказал сторожу поставить ему самовар и, одевшись, стал сходить по лестнице со своей спальни, устроенной вверху над мастерской, как лишился чувств и полетел со ступеней вниз. Оказалось по медицинскому осмотру, что водянка бросилась ему к сердцу. Сторож поднял его и дал знать его приятелю», Михаилу Матвеевичу Лазаревскому. Тело Шевченка лежало три дня в церкви Академии художеств. В день погребения явилось большое стечение публики. Над усопшим говорились речи по-русски, по-малорусски и по-польски… Гроб Шевченка несли студенты университета на Смоленское кладбище. По возвращении с похорон бывшие там малороссы тотчас порешили испросить у правительства дозволение перевезти его тело в Малороссию, чтобы похоронить так, как он сам назначал в одном из своих стихотворений… В то время видно было большое сочувствие и уважение к таланту скончавшегося украинского поэта. Большинство окружавших его гроб состояли из великоруссов, которые относились к нему, как относились бы к Пушкину или Кольцову, если бы провожали в могилу последних."

Н. И. Костомаров.