Forte! Отпустить ручник, первая передача, затем Р, затем *. Проехали до последней ноты, плавно Una Corda и наконец, Tre Corde. Piano...

Пол-потолок, пол-потолок, стучит-стучит как молоток. Громкий отчётливо слышен стук, я не предатель, я - каучук.

Соль + сахар. Написать своё имя на чайном пакетике и окунуть в чашку. Выпить. На пакетике написано имя идиота насыпавшего соль себе в чай.

Скрепляешь договоры. Ты думаешь, что ты молодец. К концу дня чувствуешь себя начальником. А на самом деле, у тебя всего лишь есть степлер.

У тебя всё отлично, не спорь. Выброси мысль дурную. Хочешь выжить на этой планете? Просто лети на другую.

- Почему так долго? Прошло уже 8 лет, - Сказал Элмо, не отрываясь смотря на песочные часы в центре комнаты. - Я волнуюсь.
- Сотворение мира - вовсе не минутное дело, потерпи. - Зелибоба был как всегда серьёзен.
В большой комнате с зелёными стенами было пусто. Лишь песочные часы стояли на полу и переворачивались сами, когда последняя песчинка ускользала и падала к остальным, себе подобным. Ещё в комнате было окно, "дыра". Рамы не было, лишь квадратный проём ведущий в темноту. Свет оттуда не проникал. Комната была освещена лишь небольшим торшерам стоящим позади Элмо. Сам Элмо, сидел посреди комнаты, Зелибоба чуть поодаль, у стены.
- Как там Коржик? - Зелибоба внезапно прервал молчание царившее в комнате, - Жив?
Элмо молча встал, подошёл к оконному проёму, высунул туда руку и будто разгоняя туман, изрёк:
- Весел и смел, - В голосе звучала грусть. - Как всегда.
Элмо снова занял своё законное место в комнате и вновь тишина взяла верх. Часы переворачивались в шестьдесят пять тысяч пятьсот тридцать шестой раз.
Так продолжалось ещё неделю. В молчании.
И наконец. Свершилось. Из оконного проёма вылез первый луч света. Медленно, даже слишком. Сантиметр за сантиметром свет пытался достичь пола и наконец лёг светлым пятном на зелёный, покрытый толстым слоем пыли, пол.
- Получилось! - Воскликнул Элмо.
Зелибоба был спокоен и лишь улыбнулся увидев свет. Он смотрел как Элмо радостно подбегает к окну и подаёт руку Коржику, пытающемуся забраться в комнату откуда-то снизу. Коржик был одет в чёрный костюм. Ничего белого, красного, зелёного. Сплошная темнота. Он залез, встал обеими ногами на пол встряхнув вековой слой пыли. Пылинки полетели через луч света, так, как всегда это происходило при создании очередного мира. Обречённого на провал.
- Думаешь на этот раз выйдет? - Тихо произнёс Зелибоба с другого конца комнаты. - Прошлый мир продержался каких-то шесть миллионов лет. Уверен что всё сделал правильно? - Он слегка наклонил лохматую голову.
- Обижаешь, дружище! - Коржик был как всегда "весел и смел". - Точнее и быть не может. Это было сложно, но в конце концов мне удалось найти две совершенно подходящие частицы! Это было не как в те, предыдущие наши попытки. Теперь всё точно. Мир будет идеальным.
- Ох, надеюсь, надеюсь... - Зелибоба встал и подошёл ближе, протянув громадную лапу, - Остаётся только поздравить нас с очередным успешно созданным миром!
Через секунду Коржик уже не скупился рукопожатиями и пожал руку сначала Зелибобе, а потом и Элмо.
Свет за оконным проёмом становился всё ярче и ярче. Галактики появлялись одна за одной, как капли на стекле во время ливня, приковывая взгляды троицы. Звёзды. Одни яркие, другие чуть тусклые. Туманности. Одни были похожи на изумрудные поля, другие словно змеи простирались на миллиарды световых лет вокруг и заливали красноватым свечением близлежащие галактики. Чёрные дыры, всё было идеально. Всё это появилось за считанные секунды. Все трое стояли и любовались зрелищем. Зелибоба нарушил молчание первым:
- Ну что, какую планету выберем для наблюдения на этот раз? Как думаешь, Коржик?
- Ааа? - Произнёс Коржик медленно отводя взор от представшей перед ним эпичной картины, - А, точно. Я выбираю эту! - Указательный палец был направлен на небольшую голубую планету. Раз, два, три. Третья по счёту от Солнца.

Две тысячи первый год.
Самолёты летят в небо.
Рейс одиннадцатый,
первый класс.

Облака густые
В этот день были.
Я сидел справа,
где бы вы ни были.

Апельсиновый сок,
пристегнулся ремнём.
Взлёт, посадка -
не ожидается.

Это всё
только кажется,
будто я нашёл
что-то новое.

Два билета,
места справа заняты.
Кто же знал,
что так всё сложится.

пошёл ты на хуй,
сын Омона!
где твой плащ
царя Соломона?
у тебя есть слава
и 4 килограмма.
3 кости вредных,
3 мыши серых.
один единственный,
у тебя театр.
в нём восемь мест,
для нас
миллионов.
как лебедь белый,
ты сияешь.
карманов девять
у тебя слева.

Завтра жирафу исполняется 8 метров.
Собрались мы слишком быстро,
дабы не рассердить консьержа.
Сидели под водой,
молча.
И так каждый день.

стрижка каре
пошла бы Карену
идёт да бежит
солнце игристое
едет по крышам асфальтоукладчик
упадёт всё равно
пойду разложу на столе я
Карты Таро
ведь нету спасенья в стеблях акаций
как мне когда-то говорил Бонифаций
"Попугай не ручной, не трожь его лапой!"
а я не послушал и остался с лопатой
у засохшей земли
с трупом в багажнике
Карен был весёлый
с акцентом отлаженным.

Ширинка застёгнута,
Руки по швам.
Вы сегодня прекрасны,
Жан Клод Ван-Дамм!

Калькулируешь брёвна,
Жуёшь кирпичи,
Смотришь так строго,
Говоришь всем: "Молчи!"

На него был похож я
В двадцать-то лет.
Ведь я не макака,
Да и не легкоатлет.

Ширинка расстёгнута,
Руки в карманах.
Вот о таких вот и пишут,
В современных романах.

Краткость - сестра таланта.
Так что,
Не выёбывайся!

Я с детства мечтал
Стать фотографом.
Быть гордым и статным,
С объективом в руках,
Напичканным доверху,
Оптикой!

И вот оно чудо,
За сто сорок рублей,
Купил я
Недорого!
Знатный "Карат".
Мой самый первый
Фотоаппарат.

И радости
Нет предела моей!
От кнопочек
Всяких
Крутящихся!

Ох, как приятно,
На чёрно-белую плёнку
Снимать голых собак,
Ебущихся!

Быстрая среда амфитеатра средневековой пыли на ботинках искромётного арбалета, мимолётно истребляет зрачки остро вытекающие из камней океана. Железный лёд рассекает воздушную гладь своими огненными стрелами, когда первые лучи лунной тьмы пронзят брезентовые маски животных музыкального леса. Резиновый жираф и носорог из сена, кричат акварелью запутавшись меж ветвей искорёженных автомобилей с телами кукольных героев внутри. Обмотавшись вокруг квадратного дерева, на помощь шепчет ядерный шмель несущий детям плоскодонные цитаты ежемесячной давности. Сакраментальное "нет", поможет все тем кто не видел своими руками этих буквальных астрологов. С самого вечера до самого утра прошло три года.

Козырек пленки ваших белков, скрывает над собой цирковой мотив речи каждой второй песчинки льда мирового водопада. Глаза имеют даже самые летние приведения давно погибших страхов неприемлемой реальности фантазий комара. Карнавальным маршем я пролечу над звездами асфальтовой неприязни крепкой души векового аркитека. Амбарной цепью можно покрыть чувство расхода веревки с веточной точки стекленения. Дети? Да, может быть и они.. Но что они получат от моей никудышной игры в пельмени? Лишь чувство интеграла и немного пневматики. Лианы не могут возместить чушь утраты картофеля в часы поимки неловкого светляка обучающего ждать зеленый в дни постороннего ветра.

Черепашья застенчивость каменной причёски моих щитовидных органов, снова улетела звеня пальцами ваших мобильных светильников, а вовсе не моментальности капронового сарказма змеиного гранита. Улетая чайным пакетиком льда из адовых границ океана, моя саркастичность плавно изменяется во временном пространстве подожжённой шины от микроволновки и чертовски приятно закатывать ногти из торрента через ночную аннигиляцию щипцов. Седрик высовываясь из стены момента ожидания, плавно извергнул зубами миллионы жвачных бумажек наполненых аспириновой жаждой сентябрьского фиолетового ветра измен и кастраций. Неприглядная тарелочность щетинистого зеркала, наглядно укутывает моментальность прострации в мои нефритовые шали. Делая аккуратный шлюз, превозносящий камниевую грусть неподвижной лианы, я сублимирую стол религий моего акваланга. Переполняя букашковой радостью лёгкие слов неисправленых часов, перевирая стимул карельского подлокотника из песчанного километра, мы с первых океанов носим кость своих подозрений.

Это единственный верный способ подвергнуть саблезубому сиянию параличную табуретки органической тишиною тихого июльского апреля, в то время как трамвайное карате истекает как стиль музыки просверленных орхидей вишнёвого заповедника необъятих ежей. Скрытое сияние маткового желе ядовитого тигра из песка, легко лечит вишнёвую простуду на ободках ваших загорелых ресниц, когда нет ни одного единого закона о движущейся недвижимости кандидатской версии мистического акробата. Церебральный кишечник легко высвечивает остатки жабрового желе затесавшегося в тисках неприемлемого арбуза, исцеляющего ложь неотмытую саркастичным человеко-роботом недалёкого заснеженого макушкой синеволосой жабы мая. Прогрессивно каталогизированая стервозность сантехнического абажура кирпичной тряпки, плавно летает в камере из засохшего мускуса самоубийственного миллиметра, в тот миг как картофельная радость зубастых сердец напрочь истекает в плоских окружностях наших крановых нервов. Трупная свежесть радости гибона навсегда испариться в макушках миловидности, когда перевозка облаков десятикратным циркулем нейлоновой невинности начнёт округлять в предыдущий четверг истекающей среды заснеженного угла подземелья.

Черепные пиалки весенним синим вечером множественны завтыкать неожиданный кирпич громкой капли, когда яблочный туман обволакивает дружественную клоаку вечером зимней среды, когда плазменная свеча актуально сплёвывает на мандариновые крыши светящейся акварели, Я признаю свою акробатическую популяцию пельменной нити сознания. Эти пальцы, они как воздушный попугай мягко режут растекающуюся астральность чреватого апокалипсисом мира "каменьножницыбумага". Чрезвычайная плоскость способности лемура к интеграции ажурно ловит чешуйчатую честность банана, в тот миг когда Краснооармеец умеет весело летать на верхушках своих пёстрых вёсен вместе с ленивыми длинноголовыми закруглениями cтремящимися к бесконечности ананаса в вакууме.

Карнавальным маршем я пролечу над звездами асфальтовой неприязни крепкой души векового аркитека.