Корреспондент шел по просторному белому коридору в сопровождении ангелоподобной девушки из пресс-центра, в белом халате и белом колпачке. И коридор, и девушка сияли стерильным белым светом.

— Меня зовут Анжелика, я буду вашим сопровождающим. Вы можете задавать мне любые вопросы, в рамках разумного, конечно,— говорила девушка, поправляя форменный белый колпачок с эмблемой «Идеал» на золотистых волосах. Колпачок ей очень шел, и надпись «Идеал» — тоже.

— Понял. Спасибо. Буду задавать. А что значит «в рамках разумного»?

— Нашу клинику не случайно решено было расположить здесь, в горах, в уединенном месте, — рассказывала девушка.— Вы сами понимаете, что наши клиенты предпочитают сохранение инкогнито и не нуждаются в любопытных носах.

— А почему ваша клиника называется «Идеал»?

— Здесь приводят людей в первоначальный вид. После разных катастроф.

— То есть у вас тут не обычная пластическая хирургия?

— Нет, далеко не обычная. Ради того, чтобы просто увеличить грудь или поправить нос, не стоит забираться так высоко, поверьте.

— А на сколько пациентов рассчитана клиника?

— Извините, это закрытая информация. У нас здесь много закрытой информации.

— Но как же реклама?

— Мы не нуждаемся в дополнительной рекламе. Нас и так хорошо знают. Все, кому нужно попасть, к нам попадают.

— Вот как… А вот скажите…

Внезапно на стенах коридора замигали лампы, раздался звук зуммера, где-то захлопали двери.

— Прошу прощения, давайте посторонимся. Похоже, срочная операция.

Императрица ступала стремительно и четко, словно вбивала каждый шаг в ковровую дорожку. Осанка величественная, плечи развернуты, подбородок слегка вздернут, взгляд строго перед собой. Но тем не менее боковым зрением она успевала зорко подмечать все. Подданные склонялись в почтительных поклонах, опускали лица, но она видела их взгляды. Подобострастные… льстивые… тревожные… бегающие… разные. Случались даже ненавидящие. Она едва заметно усмехнулась уголками губ. Ну-ну… Ненавидят — стало быть, боятся. Боятся — значит уважают. Длинная дорожка дворцовой залы окончилась, тяжелые резные двери кабинета захлопнулись, она прошла к письменному столу, грузно уселась. Ей тут же услужливо пододвинули письменный прибор, секретарь раскрыл папку с бумагами.

— Вы свободны,— махнула рукой она.— Советник…

Советник выступил вперед, дождался, когда секретарь скроется в боковой двери.

— Ну что там у нас в государстве? — спросила Императрица.— Все ли ладно?

— Держим руку на пульсе,— осторожно доложил Советник.— Закручиваем гайки. Беспорядков не допускаем, бунты пресекаются на корню.

— Опять бунты? — тут же среагировала Императрица.— Значит, есть предпосылки?

— Так как не быть, если гайки до предела закручены,— с затаенной тоской в голосе сказал Советник.— Напряжение, оно же выхода требует.

— Выхода… — задумчиво постучала по столу веером Императрица.— Ты скажи мне, с чего бы народу так напрягаться? Фейерверк мы им устраивали? Устраивали. Трубадуров приглашали? Приглашали. Морс и пирожные на площади раздавали? Раздавали. Какого им еще рожна?

— По свободе тоскуют,— едва слышно доложил Советник.

Он подсел ко мне в очереди к терапевту. Очередь тянулась медленно, читать в темноватом коридоре было невозможно, я уже истомилась, поэтому, когда он обратился ко мне, я даже обрадовалась.

— Давно ждете?

— Давно,— ответила я.— Уже второй час сижу.

— А разве вы не по талону?

— По талону,— уныло ответила я.— Только тут все время без очереди проходят.

— А вы не пускайте,— предложил он.

— Сил у меня нет с ними ругаться,— призналась я.— И так сюда еле дотащилась.

Он внимательно посмотрел на меня и сочувственно спросил:

— Донор?

— Почему «донор»? — удивилась я.— Нет, никакой я не донор…

— Донор-донор! Я же вижу…

— Да нет же! Я кровь сдавала в первый и последний раз в институте, в День донора. Упала в обморок — и все, больше никогда.

— А вы часто вообще в обмороки падаете?

— Нет… Ну, бывает иногда. Я просто так часто падаю. Шла-шла, и вдруг упала. Или с табуретки. Или спать. Вот так вошла домой, увидела диван — и сразу упала.

— Это не удивительно. У вас почти не осталось жизненных сил. Ваш сосуд опустошен.

— Кто опустошен?

— Сосуд жизненной энергии,— терпеливо пояснил он.

Лялькину все обижали. Может, потому что внешность была невнушительная, может, потому что не умела адекватно ответить, а может, просто слишком нежная натура – кто его знает? Но вот ведь какая штука: если где какая агрессия в воздухе витает – обязательно высмотрит Лялькину и тресь ее по голове! Ну, не по-настоящему, а так, морально… Но все равно – больно же!!!

И начальство ее все время в жертвы выбирало, и подруги предавали, и коллеги подставляли, и даже трамвайные хамы безошибочно выделяли ее из толпы и отрывались по полной. Лялькина же обычно губу закусит, обиду проглотит и только подумает: «Ай, чтоб тебя…». Но вслух – ни-ни!

Сама Лялькина искренне считала себя существом безобидным, белым и пушистым, старалась ко всем относиться доброжелательно и злом на зло не отвечать – неприлично это и не к лицу воспитанной даме.

Но ядовитые стрелы агрессии, которые в нее метали, попадали в цель и застревали в ее нежной душе, и вот накопилось их столько, что стала Лялькина болеть. Видимо, концентрация яда превысила все предельно допустимые нормы. Так что к 36 годам нажила себе Лялькина болезнь сердца, гипертонию и даже легкий инсульт перенесла.

И погибла бы Лялькина в самом расцвете своей жизни, если бы не случай.

В начале учебного года классная руководительница шестого класса стояла перед своими бывшими пятиклассниками. Она окинула взглядом своих детей и сказала, что всех их одинаково любит и рада видеть. Это было большой ложью, так как за одной из передних парт, сжавшись в комочек, сидел один мальчик, которого учительница не любила.

Она познакомилась с ним, так как и со всеми своими учениками, в прошлом учебном году. Еще тогда она заметила, что он не играет с одноклассниками, одет в грязную одежду и пахнет так, будто никогда не мылся. Со временем отношение учительницы к этому ученику становилось все хуже и дошло до того, что ей хотелось исчеркать все его письменные работы красной ручкой и поставить единицу.

Как-то раз завуч школы попросил проанализировать характеристики на всех учеников с начала обучения их в школе, и учительница поставила дело нелюбимого ученика в самый конец. Когда она, наконец, дошла до него и нехотя начала изучать его характеристики, то была ошеломлена.

Иногда кажется, что весь мир против тебя, и даже твое тело. Груша думала именно так.

Она жила в Саду-Огороде – кругом обитали всякие разные фрукты-овощи, у которых была своя, полная событий и приключений жизнь. Фрукты-овощи встречались и расставались, создавали семейства и виды, наливались соками и увядали, время от времени создавали коалиции через какой-нибудь супчик, часто варились в одном котле, погружались в сладкую жизнь в виде варенья и даже порою перекрестно опылялись.

Но Груша во всем этом природном круговороте не участвовала. Груша все больше пряталась в тени и укрывалась в густой листве. Дело в том, что она страшно не любила свое тело – неуклюжее и несуразное, узкое сверху и массивное в основании, какое-то чересчур водянистое, кажется, пальцем ткни – сок так и брызнет… или ямочка останется… в общем, все плохо.

Если ей доводилось увидеть свое отражение, она старалась поскорее отвернуться, до того ей не нравилось то, что она могла наблюдать. «Ну и фрукт!», — часто неодобрительно думала она о себе (она вообще собой довольна бывала крайне редко!). А на улице настроение портилось у нее еще больше: на глаза попадались девочки-персики, ядреные краснощекие яблочки, цветущие миндалевидные красавицы, и все они были однозначно лучше Груши. Кстати, многие из них прогуливались под ручку с мальчиками-лимончиками, мужичками-кабачками, молодцами-огурцами, а кое-кто с важными перцами или с изысканными заморскими патиссонами. Это было обидно, потому что Груша ни с кем под ручку не ходила – грузный низ мешал. Ну, она так думала, что мешает. Она очень, очень хотела в корне измениться, стать другой – тонкой, изящной, легкой – как бабочка! Или хотя бы длинной и стройной, как морковка…

Одиночество преследовало тетушку Виолетту всю жизнь.

Она родилась тихой, мечтательной, нежной и чувствительной, и в ней было очень много любви и тепла. Ей хотелось дарить их миру, но он обошелся с ней довольно сурово, поставив в условия, где любви и теплу места не было.

Ее родители все время спорили и ругались между собой, и им было не до заботы о девочке – накормлена, и ладно. А ей так хотелось поговорить, прижаться, обнять, рассказать о своих детских бедах и радостях… Но родители не находили для этого времени, и ей казалось, что она никому не нужна.

Потом ее выдали замуж, но ее супруг оказался человеком суровым и нелюдимым, настоящим трудоголиком, находящим радость лишь в работе, и Виолетта не нашла в браке ни поддержки, ни понимания, ни простого человеческого участия.

Она родила ребенка, но вскоре тот умер от скарлатины, и это было страшным ударом для женщины. Больше детей завести не удалось, и Виолетта окончательно замкнулась в себе. Она решила, что счастье – не для нее. «Видно, на роду мне так написано – быть одинокой и непонятой», — решила Виолетта и совершенно оставила мечты о том, что рядом будет кто-то, кому она по-настоящему нужна.

Но самое грустное событие случилось, когда ее суровый муж тоже ушел в мир иной. Оказывается, заботиться о нем было очень важно для Виолетты, это занимало ее время и наполняло жизнь хоть каким-то смыслом. А теперь этот смысл исчез, и тетушка Виолетта словно оцепенела.

Перышко было легким и невесомым, очень подвижным и непоседливым. Это вызывало неодобрение у родственников. Родственники работали в Перьевой Подушке и очень гордились достигнутой стабильностью.

— Взрослей, Перышко, присматривайся. Скоро и ты пойдешь на работу. Мы за тебя замолвим словечко, и тебя возьмут в Самую Большую Подушку, — внушала мама.

Перышко не хотело в Подушку. Оно наблюдало, какие после работы бывают родственники: усталые, слежавшиеся, помятые, придавленные какие-то. Перышку это ужасно не нравилось. «Ах, я вовсе не хочу, чтобы на меня давили! Как мне хочется летать, повидать мир, поучаствовать в разных Чудесах!» — мечтало Перышко.

— Какое-то ты легковесное,— оценивающе прикидывал дед.— Легкомысленное, я бы сказал! Нет, с таким несерьезным отношением к жизни все закончится Пылесосом!

Пылесосом Перышко пугали часто. Все боялись Пылесоса, потому что там заканчивали свою жизнь Перья-бунтари, отбившиеся от общей массы. Говорили, что те, кто попадает в Пылесос, пролетают по темному тоннелю, а потом они видят Свет, где их кто-то встречает, и тогда происходит Воссоединение. Никогда, ни в одной Подушке не видели Перьев, вернувшихся Оттуда. Но Перышко даже Пылесоса не очень-то боялось, потому что было любознательным и хотело познать Мир во всем его разнообразии.

Жил-был мальчик Мишка. Сначала он был как все, а потом стал особенный. Он сам слышал, как маме врачи рассказывали, как нужно себя вести с «особенным» ребенком.

А особенного в Мишке было то, что на него напала Тяжелая Болезнь. Мишка был мальчик сильный и храбрый, но тут ничего сделать не смог, потому что эта Болезнь была коварная, напала из-за угла, без предупреждения, и сразу ка-а-ак навалится на Мишку! И придавила его — ведь Мишка все-таки маленький, а Болезнь недаром тяжелой называлась, тяжести в ней ого-го сколько было!

Стал Мишка вялый и скучный, и аппетит совсем пропал. Врачи его лечат-лечат, стараются Болезнь прогнать. Но она хитрая оказалась — вроде притихнет, а потом с новой силой нападает. У Мишки силенок все меньше остается, он и с постели вставать уже почти перестал. И от скуки стал он сочинять всякие истории. Что видит — про то и сочиняет. Про Солнечных Зайчиков и про Больничные Тапочки. Про то, как Белый Халат мечтал стать разноцветным и что из этого вышло. Про маленькую Звездочку, которая заглядывала к нему в форточку, и про старую Ворону, которая часто прилетала на дерево, что виднелось за окном. С этими историями Мишке стало жить веселее, и болезнь в очередной раз отступила.

Сначала сам для себя сочинял, а потом вдруг подумал: тут же много детей лежит, почему бы и их не порадовать?

Здравствуйте, я – Счастье.
Если вы читаете это письмо – значит, я к вам уже пришло. И сейчас начну ворчать, потому что есть о чем! Наболело, понимаешь ли…
Мне очень много лет – я и само не помню, сколько. Наверное, я было всегда. Поэтому у меня накопилась масса наблюдений за человечеством. Никогда не пытались поставить себя на мое место? А зря! Очень полезно и познавательно…

Вот все говорят: «Счастье, счастье…», - мечутся, ищут, мечтают обо мне. А я, между прочим, никуда и не пряталось! И не убегало! Я все время нахожусь рядом и только и жду, чтобы меня заметили. Но как меня заметят, если большинство и не представляет, как я выгляжу? Вот ведь забавно: ищут, сами не зная что!

Чаще всего меня не замечают, потому что все меня по-своему представляют. Для кого-то я – пирожное с кремом, для кого-то – общение с природой, для иных – мировая слава, а кому-то счастье, когда у другого беда. И такие есть!

Кстати, определенного места жительства у меня тоже нет, я брожу по свету, как вечный странник, ищу пристанища. Рад бы поселиться у кого-то, стучусь во все двери подряд, но не всегда меня впускают. Вот Несчастье все сразу как-то узнают, а меня – почему-то нет!

Знаю, что многие меня сами ищут, иной раз просто на меня носом натыкаются, но чаще всего обычно проходят мимо, не замечая. Или не узнавая? А может быть, просто ищут не там...

На 8 марта мой любимый подарил мне набор кухонных полотенец.

Есть такой анекдот: «Если покупаешь женщине на 8 марта сковородку – не забудь купить себе шлем». Очень правильный анекдот! Интересно, какие средства защиты нужны тому, кто дарит кухонные полотенца?

- А чего? Вещь в хозяйстве полезная, всегда пригодится, — оправдал он свой выбор Он. Рисковый мужик…

- А цветов что, не было? – дала ему подсказку я.

- Цветы – нерентабельно. Они же завянут через неделю, выбросишь и не вспомнишь.

"Да уж, любимый...", — подумала я. – но вслух, разумеется, ничего такого не сказала – какой ни есть, а свой, и подарок все-таки принес, а дареному коню, как известно…

Нет, ну почему так??? Он же знает, что я люблю цветы, а 8 Марта – такой повод! Раз-то в году можно сделать что-нибудь нерентабельное, но ужасно приятное? Небось, сейчас по улицам идут сплошные женщины с букетами, и все счастливые такие, радостные… Да, с полотенцами по улице так горделиво не пройдешься, не поймут…

Однажды один парень поссорился с отцом и ушел из дому.

— Вы никогда не увидите меня больше! — крикнул он напоследок своим родителям.

Но прошли несколько лет, и он захотел вернуться назад.

— Примет ли меня родители? — думал он со страхом. И тогда он решил написать им письмо, в котором сообщил, что в назначенное время будет проходить мимо их дома, и если они простят его и захотят принять, пусть повесят во дворе белый платок. Если же нет, он поймет их и никогда больше не потревожит...

В назначенное время парень чувствовал себя очень неспокойно, и чем ближе он подходил к своей улице, тем страшнее ему было взглянуть на то, что его ожидало. Заметив на противоположной улице прохожего, он обратился к нему с просьбой помочь и, рассказав свою историю, попросил посмотреть прохожего - что там, за поворотом, потому что мужество оставило его окончательно...

И вот они подошли к повороту и осталось только заглянуть за угол, чтобы увидеть результат. Парень в волнении ждал, что ему скажет прохожий, но тот молчал, не в силах вымолвить хоть одно слово, потому что то, что он увидел, потрясло его до глубины души! Весь двор был завешан белыми простынями, скатертями, платками — казалось, что бедные родители повытаскивали из дома все белое, что только нашли и развесили это по всему двору на чем только смогли, они так боялись, что их мальчик не заметит их прощения...

Парень побледнел, он по-своему истолковал молчание прохожего, все его надежды на прощение рухнули, и он уже собирался повернуть назад, так и не взглянув в сторону своего бывшего дома, но прохожий взял его за руку и только смог махнуть рукой в сторону белых простыней! Когда парень увидел свой двор, он не мог поверить своим глазам, его губы задрожали, и он изо всех сил побежал по улице навстречу трепещущим на ветру простыням — домой, к тем, кто так любил его все это время и очень-очень ждал!

Так и наш Небесный Отец оставил для каждого из нас в знак Своего Прощения
Кровь на Голгофе, которую Он пролил за тебя и за меня!
Беги же к Нему, в Его Объятия,
ведь жизнь без Бога абсолютно пуста и бессмысленна!
Возвращайся к Отцу, Он тебя очень-очень ждет!!!

Продолжение. Начало читать



Среда, 29 января

8:00

Проснулся в глубоком унынии. Хоть бы под машину сегодня попасть, честное слово! Совсем умирать не надо, только сильно (и безболезненно) покалечиться, чтобы все благополучно позабыли весь этот сумасшедший бред про изгороди, мишени для дротиков, кружной путь через кладбище и соседа, живущего через три дома от нас, который последнее время интересуется Богом.
Лучше бы Свидетели Иеговы добрались до него первыми! Нет, на самом деле я вовсе этого не хочу. Нет, хочу. Нет, не хочу. Да что же это такое!!!
Возможно, это последняя запись в моём дневнике. Пора идти на работу, а я сейчас человек нездоровый, опасный. Могу и вовсе не вернуться!

18:00

Пришёл домой, как обычно. Немного приободрился после того, как мне на работу позвонил Билл Доув.
— Привет, дружище, — сказал он. — Найдётся минутка поболтать со старым грешником?
— Найдётся, — сказал я мрачно, — если у тебя найдётся минутка поболтать с великовозрастным идиотом.
Билл усмехнулся:
— Знаю, знаю, — сказал он. — Да-а, попал ты, братец, в переплёт, что и говорить!
— Ты-то откуда об этом знаешь, Билл?
Он хмыкнул.
— Знаю и всё. Так вот, слушай: всё под контролем. Всё пойдёт так, как задумано.
— Под контролем?
— Ну конечно! Знаешь что, позвони-ка ты мне сегодня вечером, попозже, и скажи одно из двух. Или «Билл, ты — старый осёл, и я больше никогда не стану тебя слушать» — или «Привет, Билл. Бог держит всё в Своих руках». Договорились? Вот и ладно. Пока!
Полночь
Тед с Симмондсом явились ровно в семь. Мы все расселись в гостиной с застывшими лицами, напряжённо ожидая, пока кто-нибудь что-нибудь скажет. Почему-то все смотрели в мою сторону.
Я чувствовал, что у меня внутри поднимается какой-то булькающий, безумный смех, который вот-вот вырвется наружу, но тут в дверь позвонили, и атмосфера немного разрядилась. Энн пошла посмотреть, кто пришёл, и вернулась с нашим новым соседом — тем самым, который курит трубку. Нисколько не смущаясь, он широко улыбнулся всем вокруг и представился как Фрэнк Брэддок.
— Только сегодня переехал, — весело объявил он. — Дай, думаю, загляну к вам, познакомлюсь со своими новыми соседями. Никто не возражает, если я закурю?
Вдруг он пристально посмотрел на меня.
— А вас зовут?..
— Адриан, — слабым голосом проговорил я.
— Значит, Адриан? Ага!
Он указал на меня трубкой:
— Знаете, — сказал он, добродушно улыбаясь, — я ещё никогда не видел, чтобы кто-нибудь подстригал свою изгородь зимой, в сумерках, да ещё и так, словно это дело государственной важности. Я ещё тогда решил, что непременно с вами познакомлюсь и обязательно спрошу, зачем вы это делали. Так вот — зачем?
С этими словами Брэддок опустился в кресло и со спокойным удовольствием начал набивать трубку.
Сроду не чувствовал себя так неловко.
Опустил голову, чтобы никто не видел моей красной физиономии. Подумал, что Симмондс, должно быть, потихоньку злорадствует. А потом вдруг решил — да ладно! Какая разница? Расскажу всем, как оно было, пусть себе смеются, а там хоть трава не расти! Поднял голову и уже собирался заговорить, но, к своему несказанному изумлению, заметил, что Симмондс (у которого от волос остались только небольшие кустики за ушами) тоже сидит смущённый и красный, как рак.
— Вообще-то... — заикаясь, промямлил он, — я надеялся, что сегодня мы не будем говорить об этом...
— Вы о чём? — удивлённо спросила Энн.
— Да видите ли... — Симмондс нервно откашлялся, — я тогда как раз с женой поцапался, и когда вы подошли, — кивнул он мне, — и начали что-то там говорить про христианство, я не выдержал и выдал вам вместо жены по полной программе. Ну и, понятно, прежде всего, вспомнил про изгородь. Я ведь мимо вашего дома каждый день хожу, а она и вправду немного мешала, не сильно, но всё-таки... Только почему-то, — он подался вперёд, и лицо его оживилось, — вместо того, чтобы поставить меня на место, вы тут же пошли и без единого слова всё подстригли. Вот я и подумал, что вы, должно быть,.. ну, как бы это сказать... не такой, как все.
Он покраснел ещё больше.
— После этого я и струсил. Верьте или не верьте, но с того самого дня я даже на работу ходил другим путём, чтобы не идти мимо вашего дома, а то ещё, не дай Бог, столкнёмся, — он удручённо рассмеялся. — Глупо, конечно, но вот такой уж я, видно, дурак!
Я поймал на себе взгляд Энн и поспешно отвернулся.
— А потом, — продолжал Норман, — Тед мне рассказал, что начал ходить в церковь, и я подумал: «Дай-ка и я тоже посмотрю, что там и как». Вот он для начала и пригласил меня к вам. И когда... когда я увидел, чей это дом, то чуть было не сбежал. Но потом вспомнил, как вы подстригли изгородь, и сказал сам себе: «Будь что будет! Уж коль решил, надо идти. Сказав “А”, скажи и “Б”». Вот и пришёл.
Он с явным облегчением откинулся на спинку кресла. Я огляделся. Тед смотрел на меня с благоговейным восхищением, как на святого Франциска Ассизского наших дней. У Энн был вид человека, только что нашедшего последнее звено труднейшей головоломки. Джеральд спрятал лицо в ладони, но плечи его тихонько тряслись, а Фрэнк Брэддок наклонился вперёд, неотрывно глядя на меня, и в глазах его светилась забавная полувыжидательная улыбка.
— Знаете, Норман, — сказал я, — на самом деле всё было не так. Я подстриг изгородь, потому что мне было ужасно стыдно и неловко. Я так злился, что готов был насильно скормить вам все обрезки. И ещё... (самое трудное признание)... Я ведь тоже начал ходить на работу другой дорогой, а жене сказал, что чувствую на это ведение Духа... Вот... Ну и каша заварилась, подумать только!
В общем, всё встало на свои места. Мы долго смеялись, а потом хорошо поговорили. Правда, Брэддок почти сразу ушёл. Я проводил его до двери. Перед тем, как попрощаться, спросил:
— Фрэнк, скажите, а вы — христианин?
Он поднял лохматую бровь:
— А вы угадайте!
Не знал, что на это сказать. Жутко неловкое положение. Так ничего и не понял. В ответ на моё молчание он просто похлопал меня по плечу и зашагал по дорожке к своему дому. На ходу обернулся и прокричал: «Пока, дружище!» Странный он человек.
Когда все ушли, Энн принесла мне чашку чая и крепко меня обняла:
— Милый, — сказала она, — ну зачем ты так всё усложняешь?
— Да ладно тебе, мам, — сказал Джеральд. — Папа не был бы папой, если бы сам не усложнял себе жизнь.
Уже хотел пойти спать, но вспомнил про Билла. Тут же позвонил ему и, когда он поднял трубку, сказал:
— Билл, ты — старый осёл, и я больше никогда не стану тебя слушать.
Он хмыкнул.
— Значит, всё прошло хорошо?
— Да, Билл, — ответил я. — Бог всё держит в Своих руках.

Все верующие люди, независимо от их конфессиональной принадлежности делятся всего лишь на две группы. Для первой группы на первом месте в их жизни стоят реальные отношения с живым Богом, это те, которые следуют за своим Агнцем, куда бы Он их не повел (Откр. 14:4). Такие верующие понимают, что их плоть никогда не изменится и поэтому соглашаются на Крест, чтобы Божья Жизнь реально проявлялась через них. Такие верующие уже не живут для себя, но живут для Славы своего Спасителя! Они - свет миру и соль Земли, приносящие Богу Плод Духа во время свое по одной лишь причине - из-за искренной любви к своему Творцу!

Для другой группы главное - это ритуалы и внешнее благочестие. Они участвуют во многих церковных проектах, регулярно посещают собрания, всегда учась, но так никогда и не достигнув познания Истины (2 Тим. 3:7), они усиленно молятся о том, чтобы Бог их изменил, не познав самого главного на своем пути - Креста, и потому остаются будучи не в силах принести Господу Плод Духа... Вы спросите, зачем они этим всем занимаются? Мне кажется, только по одной причине - чтобы не попасть в ад...

Этот дневник написан от имени принадлежащего ко второй группе. Та "христианская" жизнь, которая в нем описывается не имеет ничего общего с настоящим подлинным следованием за Богом! Если вы случайно узнаете в этих записях себя, серьезно задумайтесь о своем Спасении, вере и пути следования за Богом...

Был в лесу источник. Вода из него текла чистая, прозрачная, прохладная. Лесные звери и птицы очень любили источник. Они приходили к нему в день по несколько раз: черпали воду лапками, набирали в клювики, купались.
- Спасибо тебе, дорогой Источник! – говорили они. – Ты такой простой, бесхитростный. Оттого и водица у тебя чистая, вкусная.
- Угощайтесь на здоровье! – радовался источник. – Моей воды на всех хватит!
Однажды к источнику вышли грибники: мать с дочкой. Они долго бродили по лесу и устали.
- Мама, мам, я пить хочу! – канючила девочка. – Дай мне чаю с сахаром!
- Где я тебе чай возьму? – вздыхала усталая мать. — Вот лесной родничок. Попей простой воды!
Девочка присела, набрала в ладошки воду, сделала пару глотков, скривилась, и выплюнула её обратно.
- Фу! – заныла она снова. – Обычная вода! Самая простая вода! Невкусно! Хочу чаю! Или соку! Кока-колы!
Мать рассердилась на девочку, молча взяла её за руку и повела прочь.
- Соку! Морсу хочу! – долго ещё раздавалось в лесу.
- Ах, так! – обиделся источник. – Значит, такой, какой я есть, не по вкусу я вам? Вода вам не нравится моя? Чаёк вам подавай? Ну, хорошо! Я вам покажу! Я покажу вам, какой я простой!
И источник начал меняться на глазах.

Жила-была девушка. Сильная, добрая, красивая. Немало талантов даровал ей Господь. И могла она много славных дел на земле совершить. И матерью хорошей стать, и женское счастье в судьбе своей накопить и в своей Род принести, потомкам передать…
А потому представляла эта девушка, назовем ее Дарьюшкой, большущую опасность для сил, которых испокон веков знающие люди именовали «темными».

Собрались эти силы на совет. Они всегда так поступают, когда по отношению к себе прямую угрозу видят. Председательствовала на том совете гордыня, к слову сказать. Стали они думать, как таланты Дарьюшкины силы лишить, а ее саму с доброго пути сбить, да во власть жизненных разочарований и ошибок отдать. Если они правильный план составят, тогда должна собственная Дарьюшкина сила против нее заработать, усилив в ней обиды, да страхи.
Думали темные, думали, кто же из их банды сможет Дарьюшкины таланты силы лишить? Подослали к ней тщеславие, да оно чувством юмора обожглось и обратно прибежало. Злобу к Дарьюшке командировали, так ее сердечный жар опалил. Уныние насылали, но легкий Дарьюшкин нрав и его выдул.
Тут бы темным силам и отступить, но им упорства не занимать в том, чтобы человека мучить. И придумали они вот что: раз Дарья так к свету стремится, людей любит и помогать им желает, надо ей ложный свет показать, а заботу о людях и вовсе подменить.
Сама гордыня взяла на себя труд в своих колдовских лабораториях изготовить страшилу – человекоугодие. Колдовала она много ночей и наконец вывела к членам темного совета свое изобретение. Как увидели темные силы человекоугодие, так и самим страшно стало.

- Здравствуйте, это вы продаете новый духовный опыт?

- Да. Милости просим. Чем вызван ваш визит?

- Дело в том, что с некоторых пор я стал задумываться о смысле своего существования. Плюс мне не хватает некой самореализации в этом вопросе.

- Прекрасно. Духовные амбиции, поиски смысла, подходящей религии. Приверженцем, какого религиозного направления вы бы хотели стать?

- Христианского.

- Хороший выбор. Вы попали точно по адресу. Мы как раз специализируемся на христианстве.

- Но, знаете, меня несколько смущают все эти воздержания, посты, страдание. Не прикасайся, не трогай, не возжелай…

- Не волнуйтесь, мы поможем вам заработать духовные очки без лишней суеты. У нас гибкая система бонусов и невероятные возможности карьерного роста для тех, кто хочет избежать ненужных волнений по этому поводу.

- Здравствуйте, ребятишки! Да вы не пугайтесь, я не страшная. И не злая. И вовсе не против, чтобы люди заходили в мой сад. Я ведь для того и развожу цветы, чтобы ими кто-то любовался.

Что? Да, я хозяйка этого сада. Садовница. Так и можете меня называть. А как вы сюда пробрались? А-а-а, через забор! А почему не через ворота? Думали, нельзя… Можно, дорогие! Приходите, когда захотите! Я приглашаю.

А почему вам захотелось сюда пробраться? Ах, посмотреть! Ну что ж, я с удовольствием вам все покажу и расскажу. Хотите? Ну и чудненько. Тогда за мной!

Вы знаете, ведь здесь не всегда был сад. Посмотрели бы вы, что тут творилось лет 10 назад! Все запущено, заброшено, заросло бурьяном и горькой полынью, мусор везде набросан. Мне пришлось отменно потрудиться, чтобы превратить эту дикую свалку в прекрасный сад. Что вы спрашиваете? Нет, свалка тоже была моя. Просто я еще не знала, зачем женщины рождаются на свет. Как, и вы не знаете? Вот это да! Конечно, я вам расскажу.

В бескрайних просторах Космоса, в одной из обширных Галактик, возле яркой Звезды существовала Планета. Она была еще довольно молодая – всего несколько миллиардов лет, и на ней было все, что полагается порядочной планете: почва, вода, рельеф, разные микроорганизмы, растительность, какие-то животные… В общем, планета как планета – таких в Космосе великое множество. Правда, на Планете пока не наблюдалось разумной жизни – но какие ее годы? Ведь она была, по космическим меркам, еще совсем юной.

Впрочем, сама Планета так не считала. Она казалась себе изрядно пожившей и даже слегка припорошенной пылью веков. В самом деле, трудно было даже представить, сколько витков она исправно совершила вокруг своей Звезды, ни разу не сошла с орбиты, старалась сдерживать эмоции (ведь от них на поверхности планет бывают такие катаклизмы!), и ее было трудно упрекнуть в пренебрежении своими вселенскими обязанностями. Да, Планета была очень уважаемым и симпатичным космическим телом!

Но иногда Планете становилось грустно. Дело в том, что у нее не было Спутника. А ей очень хотелось! Она видела, что у других планет спутники имеются, а у некоторых и не один. Спутники вращались вокруг планет, то приближались, то удалялись, но тем не менее придерживались заданных траекторий, при этом освещая свою планету и делая ее еще ярче и интереснее. Иногда спутники срывались со своих орбит и улетали в открытый космос, порою слишком приближались к планете, падали и сгорали в плотных слоях атмосферы, а были случаи, когда спутники взрывались и разлетались на множество мелких астероидов, но это редко, когда отношения Планеты и Спутника входили в опасный резонанс.

В общем, у всех Спутники были, а у Планеты не было. Ну ладно, пусть не у всех – но у большинства-то были!!! И ей хотелось, чтобы у нее тоже завелся Спутник. По этому вопросу она обратилась к своей Звезде:

Накануне Рождества, перебирая старые мамины письма, я вспомнил одну историю, которую она мне время от времени рассказывала.

Я был у мамы единственным сыном. Она поздно вышла замуж и врачи запретили ей рожать. Врачей мама не послушалась, на свой страх и риск дотянула до 6 месяцев и только потом в первый раз появилась в женской консультации.
Я был желанным ребенком: дедушка с бабушкой, папа и даже сводная сестра не чаяли во мне души, а уж мама просто пылинки сдувала со своего единственного сына!
Мама начинала работать очень рано и перед работой должна была отвозить меня в детский сад "Дубки", расположенный недалеко от Тимирязевской Академии. Чтобы успеть на работу, мама ездила на первых автобусах и трамваях, которыми, как правило, управляли одни и те же водители. Мы выходили с мамой из трамвая, она доводила меня до калитки детского сада, передавала воспитательнице, бежала к остановке и ... ждала следующего трамвая.
После нескольких опозданий ее предупредили об увольнении, а так как жили мы, как и все, очень скромно и на одну папину зарплату прожить не могли, то мама, скрепя сердце, придумала решение: выпускать меня одного, трехлетнего малыша, на остановке в надежде, что я сам дойду от трамвая до калитки детского садика.

— Я не прощу, — сказала Она. – Я буду помнить.

— Прости, — попросил ее Ангел. – Прости, тебе же легче будет.

— Ни за что, — упрямо сжала губы Она. — Этого нельзя прощать. Никогда.

— Ты будешь мстить? – обеспокоенно спросил он.

— Нет, мстить я не буду. Я буду выше этого.

— Ты жаждешь сурового наказания?

— Я не знаю, какое наказание было бы достаточным.

— Всем приходится платить за свои решения. Рано или поздно, но всем… — тихо сказал Ангел. — Это неизбежно.

— Да, я знаю.

— Тогда прости! Сними с себя груз. Ты ведь теперь далеко от своих обидчиков.

— Нет. Не могу. И не хочу. Нет им прощения.

— Хорошо, дело твое, — вздохнул Ангел. – Где ты намерена хранить свою обиду?

— Здесь и здесь, — прикоснулась к голове и сердцу Она.

— Пожалуйста, будь осторожна, — попросил Ангел. – Яд обид очень опасен. Он может оседать камнем и тянуть ко дну, а может породить пламя ярости, которая сжигает все живое.

— Это Камень Памяти и Благородная Ярость, — прервала его Она. – Они на моей стороне.

И обида поселилась там, где она и сказала – в голове и в сердце.

Вот и кончилось лето… Почему оно всегда так быстро кончается? Что-то грусть на меня накатила. Накрыла меня с головой — легкая такая, прозрачная, как вуаль. Я ее прогонять не стала: грусть тоже имеет право на жизнь, почему нет? Окажу ей уважение и провожу с Богом, я всегда так делаю. Включила я Джо Дассена, зажгла свечи, налила себе чаю, взяла лист бумаги и карандаши, сижу, рисую грусть. Сама не заметила, как появилась она – ночная гостья. Интересно, как вошла? Если только в замочную скважину просочилась…

– Алло, это бюро находок? – спросил детский голосок.

– Да, малыш. Ты что-то потерял?

– Я маму потерял. Она не у вас?

– А какая она твоя мама?

– Она красивая и добрая. И еще она очень любит кошек.

– Да, как раз вчера мы нашли одну маму, может быть это твоя. Ты откуда звонишь?

– Из детского дома №3.

– Хорошо, мы отправим твою маму к тебе в детский дом. Жди.

Она вошла в его комнату, самая красивая и добрая, а в руках у нее была настоящая живая кошка.

– Мама! – закричал малыш и бросился к ней. Он обнял ее с такой силой, что его пальчики побелели. – Мамочка моя!!!

….Артем проснулся от своего собственного крика. Такие сны снились ему практически каждую ночь. Он засунул руку под подушку и достал оттуда фотографию девушки. Эту фотографию он нашел год назад на улице во время прогулки. Теперь он всегда хранил ее у себя под подушкой и верил, что это его мама. В темноте Артем долго вглядывался в ее красивое лицо и незаметно для себя уснул….

В начале учебного года классная руководительница шестого класса стояла перед своими бывшими пятиклассниками. Она окинула взглядом своих детей и сказала, что всех их одинаково любит и рада видеть. Это было большой ложью, так как за одной из передних парт, сжавшись в комочек, сидел один мальчик, которого учительница не любила.

Она познакомилась с ним так, как и со всеми своими учениками, в прошлом учебном году. Еще тогда она заметила, что он не играет с одноклассниками, одет в грязную одежду и пахнет так, будто никогда не мылся. Со временем отношение учительницы к этому ученику становилось все хуже и дошло до того, что ей хотелось исчеркать все его письменные работы красной ручкой и поставить единицу.

Как-то раз завуч школы попросил проанализировать характеристики на всех учеников с начала обучения их в школе, и учительница поставила дело нелюбимого ученика в самый конец. Когда она, наконец, дошла до него и нехотя начала изучать его характеристики, то была ошеломлена.

— Вы — кузнец?

Голос за спиной раздался так неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же он не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-то заходил вовнутрь.

— А стучаться не пробовали? — грубо ответил он, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента.

— Стучаться? Хм… Не пробовала, — ответил голос.

Василий схватил со стола ветошь и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове отповедь, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Но слова так и остались где-то в его голове, потому что перед ним стоял весьма необычный клиент.

— Вы не могли бы выправить мне косу? — женским, но слегка хрипловатым голосом спросила гостья.

— Всё, да? Конец? — отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец.

— Еще не всё, но гораздо хуже, чем раньше, — ответила Смерть.

— Логично, — согласился Василий, — не поспоришь. Что мне теперь нужно делать?

— Выправить косу, — терпеливо повторила Смерть.

— А потом?

— А потом наточить, если это возможно.

Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной.

— Это понятно, — кивнул он, — а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать…

— А-а-а… Вы об этом, — плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, — нет, я не за вами. Мне просто косу нужно подправить. Сможете?

"О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия!
Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!"
(Библия. Послание Римлянам гл. 11, ст.33)