Я сбрызнул механизм бабушкиных часов велосипедным маслом-спреем, и они пошли.
Знакомый гонг, памятный с колыбели.
Часы немецкие настенные, деревянный корпус изъеден древоточцем.
На маятнике слезает гальваническая медь.
Витраж крышки рассыпался, возможно утерян, временно заменён цельным стеклом.
Долго откладывал отнести их в ремонт мастеру, который до этого починил мне французские за пять тысяч.
Думаю, он сбрызнул их велосипедным маслом-спреем.
Сверхматеринская бабулина любовь звучит во мне, как тайный гонг.
Если обучение принимать мир называется воспитанием, то могу признать, что меня воспитывала бабуля.
К форме долженствования она приучила меня раньше, чем нигилизм ожесточил мне сердце.
- Кого на свете больше - хороших людей или плохих?
- Хороших.
Нет слова "не хочу", есть слово "надо", ещё говорила она.
После школы я поступал на курсы журфака, преподаватель Быков спросил о любимых писателях.
Я сказал, что это Лондон и Солженицын. Первый покорил меня "Волей к жизни", второго читал на уроках под партой.
- Какое отчество у Солженицына? - поинтересовался Быков и, не дождавшись ответа, с видимым удовольствием произнёс: - Исаевич.
Первый творческий этюд на курсах у Дмитрия Львовича назывался "Часы".