Всем, кто хочет научиться троллингу, а также понять, как создается комическое, рекомендую к прочтению «Гаргантюа и Пантагрюэля» Ф. Рабле. Книга — один из первых возрожденческих романов, сбросивших, так сказать, с литературы оковы средневековой схоластики и ознаменовавшей переход к роману нового времени.

Публиковалась в виде сериала с 1533 по 1564 годы. В России первый перевод был сделан в 1961 году. Переводчик — Н. Любимов — проделал аццкий труд. Пять книг, составляющие этот роман, под завязку набиты историзмами, архаизмами и культурно-историческими реалиями, которым иногда нет эквивалентов в русском языке.

Основная загвоздка, конечно, именно в культурно-исторических реалиях. Современный русский человек без труда поймет современный французский текст, даже пропущенный через Гугл-транслейт, а все потому, что живет в той же самой культурной парадигме. И француз, и русский (и японец, и аргентинец) вкладывают в понятие айфона, глобализации, детского сада, ГМО, Дональда Трампа и водки — одно и то же.

Не то с текстами отдаленных эпох. В культурологическом аспекте Франция XVI – XVII вв. и современная Франция сильно отличаются (именно поэтому «Гаргантюа и Пантагрюэль» на языке оригинала сегодня издается мало того, что в современной орфографии, так еще и в адаптированном виде с массой поясняющих комментариев). Поменялось буквально все – государственный строй, политическая конъюнктура, традиции, нормы поведения и морали.

Таким образом, чтобы правильно переводить тексты отдаленных эпох, важно соблюдать принцип культурологической интертекстуальности. Несоблюдение его приводит к курьёзам.

Примером нарушений могут служить варианты передачи названий хорошо известных литературных произведений: «Guerre et paix» – «Война и мир» Л. Толстого, «Moscou des cabarets» – «Москва кабацкая» С. Есенина, «Gloire `a la Patrie» – «Слово о Родине» В. Шукшина, «Souvenirs de la maison des morts» – «Записки из мертвого дома» Ф. Достоевского, «Nuits blanches» – «Белые ночи» того же Ф. Достоевского, «Le Vagabond ensorcel'e» – «Очарованный странник» Н. Лескова и т.п.

В переводе указанные названия утрачивают русскую символичность, и смысл искажается. Известно, что сам Л. Толстой объяснял слово мир в своем романе не как антитезу войне, а как старинный синоним слову общество – мирянам. Семантика слова кабак в русском отлична от французского cabaret, под которым понимают питейное заведение с развлекательной программой. Лучше в данном случае использовать для перевода слова taverne или pub. Шукшинское «Слово о Родине» в переводе вообще превратилось в восхваляющий призыв, а «Записки из мертвого дома» – в воспоминания о нем. С «Белыми ночами» Ф. Достоевского получилось и того хуже, в данном случае мы имеем дело с ложными друзьями переводчика. Феномен белых ночей. т.е. периода, когда солнце не заходит за горизонт в темное время суток, во французском языке называется soleil de minuit. Словосочетанием nuits blanches франкоговорящие называют бессоницу. С «Заколдованным бродягой» Н. Лескова, к счастью, удалось разобраться, современный переводчик Victor Derely поменял его на «Le Voyageur enchant'e» – и культурологическая интертекстуальность таким образом была восстановлена.

Но вернемся к «Гаргантюа и Пантагрюэлю». Роман повествует о паре гигантских обжор – отце (Гаргантюа) и сыне (Пантагрюэле). Гаргантюа посвящена только одна книга. Рабле, кстати, работал в стиле Джорджа Лукаса, сначала написал вторую книгу, потом первую, после, правда, исправился и оставшиеся писал по-порядку.

В официальных аннотациях, коих не счесть (Бахтин успел даже целую монографию сочинить) говорится, что Рабле высмеивал пороки современного ему общества и обличал: церковь (с продажей индульгенций), монархию (королей, единственное занятие которых — война) и человеческую глупость, которой покорны все возрасты и сословия. Все это правда, и Рабле — большой смельчак.

Не забудем, что смеяться над церковью в то время было чревато. Костры инквизиции полыхали в каждом крупном городе, а близкого друга Рабле сожгли за гораздо меньшее преступление, чем сатирический роман-пятикнижье. На троне, пока издавали серию, успело поменяться три монарха: Франциск I, Генрих II, Екатерина Медичи Карл IX. Все они кротостью нравов не отличались и критику в свою сторону воспринимали болезненно. Регентша королева-мать вообще могла обидеться и подмешать какую-нибудь дрянь вам в утренний кофе. Ну а от злобных зовистнегов дураков то время тоже никто застрахован не был, те могли просто по голове дубиной дать, если бы вдруг решили, что вы над ними насмехаетесь.

Чтобы себя обезопасить, приходилось идти на многие хитрости и говорить иносказательно. Рабле в этом деле так натренировался, что стал настоящим специалистом по троллингу. Легко отбреет любого, при этом не выйдя за границы дозволенного.

Главные герои троллят буквально всех, даже самих себя, ведь преуспеть в искусстве троллинга, если считаешь себя сокровищем, невозможно. Каждый диалог в романе поэтому — просто песня какая-то. В результате на действие уже не обращаешь внимания. Сейчас уже убей не вспомнить, куда там ездили герои, и что видели, и как прозывался тот или иной король, которого дубасил брат Жан. Те культурно-исторические реалии может быть были актуальны для Рабле и дай Бог интересны сегодня заядлым литературоведам. Для современного человека — они ниочем, их можно вполне опустить, впечатление от книги они не изменят. А вот диалоги — это настоящее сокровище, их можно перечитывать до бесконечности. Как вам, например, такой:

– Мы говорим не о всевышнем Боге, который на небесах, – объявили те. – Мы говорим о боге, который на земле. Его вы когда-нибудь видели?

– Клянусь честью, они имеют в виду папу, – сказал Карпалим.

– Как же, как же, господа, еще бы, – заговорил Панург, – я видел целых трех, но проку мне от того не было никакого.

– То есть как трех? – воскликнули те. – В священных Декреталиях, которые мы распеваем, говорится, что живой папа может быть только один.

– Я хочу сказать, что видел их последовательно, одного за другим, а не то чтобы всех троих сразу, – пояснил Панург.

– О трижды, о четырежды блаженные люди! – воскликнули те. – Вы наши дорогие-предорогие гости.

С последним словом они опустились перед нами на колени и хотели было облобызать стопы наши, но мы до этого не допустили, сославшись на то, что если, мол, на их счастье папа явится к ним самолично, то более высоких знаков уважения они уже не смогут ему оказать.

– Окажем! – возразили те. – Его мы поцелуем в зад, без всякого листка, а заодно и в яички, а что яички у святого отца есть, об этом прямо говорится в дивных наших Декреталиях, иначе он не был бы папой. Хитроумная декреталийная философия неизбежно приходит к такому выводу: он – папа, следственно, яички у него есть, а если бы яички перевелись на свете, тогда свет лишился бы и папы.

[Пантагрюэль говорит своему другу]

– Свидетель Бог, все прекрасно! Кто терпеливо ждет, тому всегда бывает награда. До сих пор мне не было никакого проку от того, что я видел папу, а сейчас, черт побери, я вижу, что прок будет!

https://chto-chitat.livejournal.com/13797821.html

Сарказм развивает творческие способности участников общения.

Сарказм развивает творческие способности участников общения.

"Анархист должен любить Рабле. Только тогда он безопасен для общества"

Роман о тинэйджерах в американской школе-интернате. За эту книгу Джон Грин получил награду, как за лучший роман для подростков, но, на мой взгляд, для взрослой аудитории это тоже хорошая книга. Основная тема, которую я для себя выделила, - это отношение к смерти. Неслучайно главный герой, Майлз, увлекается тем, что запоминает последние слова известных людей. К тому же, переломный момент в сюжете – смерть одноклассницы Майлза, которая могла быть несчастным случаем или же самоубийством. Не всем школьникам доводилось хоронить близкого человека, но взрослые читатели уже наверняка это делали. Острее воспринимаешь такие вещи, когда уже есть личный опыт.

Собственно рассуждения Майлза о жизни и смерти – это последние страницы. Хороший текст. Я читала на английском. Насчет перевода не скажу, но в оригинале красиво обыгрываются последние слова Франсуа Рабле: «Я отправляюсь на поиски великого Может Быть» (переводы известны разные, у Джона Грина в книге это звучит так 'I go to seek a Great Perhaps.'

Главный герой в книге решает для себя, что то, чем был умерший, и что он дал близким (какую оставил после себя память) – это бессмертная субстанция. Душой он это не называет. Скорее энергией, которая не возникает из ниоткуда и не исчезает в никуда. Такое утешение Майлз находит для своих переживаний после смерти Аляски, девушки, в которую он был влюблен.

Книгу можно разделить на две части. Первая – об адаптации Майлза в школе-интернате, где он впервые в жизни находит друзей. Это развлекательное чтение, юмор, погружение в будни американских школьников, ностальгия по своему детству (хотя, конечно, мы не так жили и учились). Вторая часть – это непонимание и боль утраты. Темп повествования снижается, теперь уже нет веселья, герои погружены в депрессию. Они ведут свое расследование обстоятельств смерти Аляски. Какое-то время мне было скучно, когда в книге резко сменился стиль. Но потом я вернулась мыслями к своему опыту, когда у меня умирали близкие и друзья, и вместе с Майлзом я переживала потерю. Джону Грину удалось так передать чувства подростков, что читателю легко найти в себе эмпатию.

«В поисках Аляски» заставила меня вспомнить неудачный, по-моему, сериал «13 причин почему» (который по непонятной мне причине пользуется бешеной популярностью и получает высокие оценки зрителей). Сериал часто рекомендуют, в т.ч. в соцсетях, как что-то такое, что должны посмотреть дети и родители. Хотя какие, собственно, можно сделать выводы? Что Ханна – дура? Ну очень много пользы для меня, допустим, как для матери. Роман же Джона Грина появился раньше сериала и в нем, как я думаю, больше того, что может расшевелить впечатлительную аудиторию. Своему ребенку я бы рекомендовала «В поисках Аляски», когда подрастет.

Сериал, кстати, очень акцентирует подростковую сексуальность, но, опять же, я только кривилась от недоумения, увидев происходящее на экране. А в книге есть эпизод про девушку 16 лет, которая обзавелась бойфрендом, «чтобы былО», сама предлагает ему секс, а потом не понимает, как в это ввязалась, и на парня обижается. И говорит ему, что «тебе не обязательно было быть моим парнем, мы мог быть просто другом». Есть, в общем, над чем задуматься.

Еще меня заинтересовало то, как описана американская школа. Кажется, там можно получить хорошее образование: языки, продвинутая математика для способных детей, предметы лекционного толка чередуются с классами в форме семинара и т.п. Подход интересный. Мне было любопытно читать, захотелось даже опять окунуться в учебу.

Резюмируя, скажу, что книга стоящая. Она дает ощущение сопричастности с происходящим, как говорится, персонажи оживают на страницах книги. Я буду ее помнить.

https://chto-chitat.livejournal.com/13546759.html

В 2010 году во Франции вышли два достойных внимания фильма. Оба обращены к ХV столетию, оба делают попытку рассказать о легендарных людях, оставивших нам литературное наследие: Франсуа Вийоне и Франсуа Рабле.
Один из моих любимых и великих учителей призывал нас заимствовать у французов необычайно внимательное, трепетное и ревностное отношение, любовь, если угодно, к своей истории. Эта любовь к истории не служанка, а мать.
Итак, добро пожаловать в отраженный в объективе кинокамеры XV век.

"Я, Франсуа Вийон, вор, убийца, поэт", режиссер Серж Мейнар

"Отличная история Франсуа Рабле", режиссер Франсуа Балле