Всем, кто хочет научиться троллингу, а также понять, как создается комическое, рекомендую к прочтению «Гаргантюа и Пантагрюэля» Ф. Рабле. Книга — один из первых возрожденческих романов, сбросивших, так сказать, с литературы оковы средневековой схоластики и ознаменовавшей переход к роману нового времени.

Публиковалась в виде сериала с 1533 по 1564 годы. В России первый перевод был сделан в 1961 году. Переводчик — Н. Любимов — проделал аццкий труд. Пять книг, составляющие этот роман, под завязку набиты историзмами, архаизмами и культурно-историческими реалиями, которым иногда нет эквивалентов в русском языке.

Основная загвоздка, конечно, именно в культурно-исторических реалиях. Современный русский человек без труда поймет современный французский текст, даже пропущенный через Гугл-транслейт, а все потому, что живет в той же самой культурной парадигме. И француз, и русский (и японец, и аргентинец) вкладывают в понятие айфона, глобализации, детского сада, ГМО, Дональда Трампа и водки — одно и то же.

Не то с текстами отдаленных эпох. В культурологическом аспекте Франция XVI – XVII вв. и современная Франция сильно отличаются (именно поэтому «Гаргантюа и Пантагрюэль» на языке оригинала сегодня издается мало того, что в современной орфографии, так еще и в адаптированном виде с массой поясняющих комментариев). Поменялось буквально все – государственный строй, политическая конъюнктура, традиции, нормы поведения и морали.

Таким образом, чтобы правильно переводить тексты отдаленных эпох, важно соблюдать принцип культурологической интертекстуальности. Несоблюдение его приводит к курьёзам.

Примером нарушений могут служить варианты передачи названий хорошо известных литературных произведений: «Guerre et paix» – «Война и мир» Л. Толстого, «Moscou des cabarets» – «Москва кабацкая» С. Есенина, «Gloire `a la Patrie» – «Слово о Родине» В. Шукшина, «Souvenirs de la maison des morts» – «Записки из мертвого дома» Ф. Достоевского, «Nuits blanches» – «Белые ночи» того же Ф. Достоевского, «Le Vagabond ensorcel'e» – «Очарованный странник» Н. Лескова и т.п.

В переводе указанные названия утрачивают русскую символичность, и смысл искажается. Известно, что сам Л. Толстой объяснял слово мир в своем романе не как антитезу войне, а как старинный синоним слову общество – мирянам. Семантика слова кабак в русском отлична от французского cabaret, под которым понимают питейное заведение с развлекательной программой. Лучше в данном случае использовать для перевода слова taverne или pub. Шукшинское «Слово о Родине» в переводе вообще превратилось в восхваляющий призыв, а «Записки из мертвого дома» – в воспоминания о нем. С «Белыми ночами» Ф. Достоевского получилось и того хуже, в данном случае мы имеем дело с ложными друзьями переводчика. Феномен белых ночей. т.е. периода, когда солнце не заходит за горизонт в темное время суток, во французском языке называется soleil de minuit. Словосочетанием nuits blanches франкоговорящие называют бессоницу. С «Заколдованным бродягой» Н. Лескова, к счастью, удалось разобраться, современный переводчик Victor Derely поменял его на «Le Voyageur enchant'e» – и культурологическая интертекстуальность таким образом была восстановлена.

Но вернемся к «Гаргантюа и Пантагрюэлю». Роман повествует о паре гигантских обжор – отце (Гаргантюа) и сыне (Пантагрюэле). Гаргантюа посвящена только одна книга. Рабле, кстати, работал в стиле Джорджа Лукаса, сначала написал вторую книгу, потом первую, после, правда, исправился и оставшиеся писал по-порядку.

В официальных аннотациях, коих не счесть (Бахтин успел даже целую монографию сочинить) говорится, что Рабле высмеивал пороки современного ему общества и обличал: церковь (с продажей индульгенций), монархию (королей, единственное занятие которых — война) и человеческую глупость, которой покорны все возрасты и сословия. Все это правда, и Рабле — большой смельчак.

Не забудем, что смеяться над церковью в то время было чревато. Костры инквизиции полыхали в каждом крупном городе, а близкого друга Рабле сожгли за гораздо меньшее преступление, чем сатирический роман-пятикнижье. На троне, пока издавали серию, успело поменяться три монарха: Франциск I, Генрих II, Екатерина Медичи Карл IX. Все они кротостью нравов не отличались и критику в свою сторону воспринимали болезненно. Регентша королева-мать вообще могла обидеться и подмешать какую-нибудь дрянь вам в утренний кофе. Ну а от злобных зовистнегов дураков то время тоже никто застрахован не был, те могли просто по голове дубиной дать, если бы вдруг решили, что вы над ними насмехаетесь.

Чтобы себя обезопасить, приходилось идти на многие хитрости и говорить иносказательно. Рабле в этом деле так натренировался, что стал настоящим специалистом по троллингу. Легко отбреет любого, при этом не выйдя за границы дозволенного.

Главные герои троллят буквально всех, даже самих себя, ведь преуспеть в искусстве троллинга, если считаешь себя сокровищем, невозможно. Каждый диалог в романе поэтому — просто песня какая-то. В результате на действие уже не обращаешь внимания. Сейчас уже убей не вспомнить, куда там ездили герои, и что видели, и как прозывался тот или иной король, которого дубасил брат Жан. Те культурно-исторические реалии может быть были актуальны для Рабле и дай Бог интересны сегодня заядлым литературоведам. Для современного человека — они ниочем, их можно вполне опустить, впечатление от книги они не изменят. А вот диалоги — это настоящее сокровище, их можно перечитывать до бесконечности. Как вам, например, такой:

– Мы говорим не о всевышнем Боге, который на небесах, – объявили те. – Мы говорим о боге, который на земле. Его вы когда-нибудь видели?

– Клянусь честью, они имеют в виду папу, – сказал Карпалим.

– Как же, как же, господа, еще бы, – заговорил Панург, – я видел целых трех, но проку мне от того не было никакого.

– То есть как трех? – воскликнули те. – В священных Декреталиях, которые мы распеваем, говорится, что живой папа может быть только один.

– Я хочу сказать, что видел их последовательно, одного за другим, а не то чтобы всех троих сразу, – пояснил Панург.

– О трижды, о четырежды блаженные люди! – воскликнули те. – Вы наши дорогие-предорогие гости.

С последним словом они опустились перед нами на колени и хотели было облобызать стопы наши, но мы до этого не допустили, сославшись на то, что если, мол, на их счастье папа явится к ним самолично, то более высоких знаков уважения они уже не смогут ему оказать.

– Окажем! – возразили те. – Его мы поцелуем в зад, без всякого листка, а заодно и в яички, а что яички у святого отца есть, об этом прямо говорится в дивных наших Декреталиях, иначе он не был бы папой. Хитроумная декреталийная философия неизбежно приходит к такому выводу: он – папа, следственно, яички у него есть, а если бы яички перевелись на свете, тогда свет лишился бы и папы.

[Пантагрюэль говорит своему другу]

– Свидетель Бог, все прекрасно! Кто терпеливо ждет, тому всегда бывает награда. До сих пор мне не было никакого проку от того, что я видел папу, а сейчас, черт побери, я вижу, что прок будет!

https://chto-chitat.livejournal.com/13797821.html