Красивая девушка шла по улице, животно-равнодушно разглядывая все и всех.
От нее исходил тонкий запах духов и секса. Ей казалось, что ее молодость и красота разрешают ей делать все, что только возможно и невозможно.
Весь ее вид говорил: смотрите все на меня! вот я какая! я лучше вас всех! вы не так красивы и молоды! и в душе я вас всех презираю.

Ее тело еще радостно помнило жаркое тело любовника, его сильные объятья, лицо, руки, грудь, живот, упругие мышцы, ноги. И от этого было приятно и тепло в голове и где-то внизу живота.
Она остановилась, и казалось, что она задумалась; но в ее красивых глазках была большая и глубокая пустота.

Дверь, перед которой она стояла, разрушала тихо устоявшееся время и обещала изменить мир.
Постояв и не спеша покурив, девочка медленно вошла в будущую жизнь.
Дверь тихо скрипнула, вздохнув, и по-осеннему загрустила, сожалея о теплоте лета и ярком солнце, кажущимися вечными и бессмертными, как юность или счастливая семейная жизнь, и как-то незаметно исчезнувшими.

Уже тихо пришла осень, ласковая и обманчивая, с яркой красотой и драгоценными красками. Красный императорский багрянец, белое ухмыляющееся серебро, желтое горящее золото по одним только понятным законам природы перемешались с изумрудной уставшей листвой, окруженной сапфировым большим небом.

Прозрачно-молочные туманы, рождающиеся над еще теплой и уставшей за лето тяжело дышащей черной землей, пока легки и пугливы, но уже неизбежны. Они робко пытаются скрыть утреннее белое и молчаливое солнце, накапризничавшееся за лето. Но не могут. И тихо тают, оставляя холодные алмазные слезы, повисшие блестящими капельками горящей радуги на малахитовой зелени.

Но и они как-то незаметно и сразу исчезают под лучами ласкового и грустно греющего светила.
Ранний день так тих и прозрачен, что воздух кажется хрустально-звенящим от тишины.

Свободный, то ли уже прохладный, то ли еще теплый, ветерок, возникший неоткуда, потрогает листики, поиграет ими, заблудившись в них, нежно погладит людей и улетит легкомысленно куда-то ввысь. Туда, откуда будет видно, как за протянувшимися, синими далекими бугристыми холмами упруго лежат следующие холмы, бледно-синие; за ними – голубые; а потом – бледно-голубые, постепенно превращающиеся в белые; и так до далекого горизонта, который незаметно и плавно переходит в бесконечное и все окружающее небо. Которое уже тоже, но-осеннему, становится обременным рваными ватками белоснежных облаков, тяжелыми свинцовыми тучами или причудливыми перьями разного направления.

Вечные спутники тепла – вездесущие и надоедливые насекомые и козявки, еще встречающиеся в запыленной, темно-зеленой траве, скромно расположившейся вдоль дорог, и в расщелинах – вдруг куда-то стали прятаться и исчезать. То ли умирая, то ли хоронясь в темные, незаметные и везде существующие щели, дырочки, норки и еще где угодно.

Солнце уже высоко. Его луч уже не так ярок и полон, как летом. Он тонок, резок и недолог, не зная, будет ли он завтра таким же или станет бледным, еле дышащим и холодным.
День все еще рабоч, суетлив и ярко-светел. Но он нехотя и трусливо укорачивается, через плечо с опаской оглядываясь на холодно дышащую в его спину темную и страшную ночь.

А ночь спокойна, уверенна, опасна и, по-своему, красива. (Так иногда бывают красивы и привлекательны зло и порочность). Она все успокаивает, усмиряет и окутывает холодом.
Ночью же вспыхивают яркие чувства. Затаившиеся и лежащие где-то далеко внутри любовь, страсть, желания пробуждаются в темноте, подходят к горлу и овладевают телом.

Город заметно сглаживает и пренебрегает переменами в природе. В нем одно время года – городское. Союзники и помощники этого времени – провода и трубы – запаутинили дома и улицы. Но и они не до конца помогают избежать сезонных изменений.

Не верится, что скоро будет холодно и темно. Кажется, что обратно вернется весна с ее легким теплом, надеждами и беззаботностью. И лишь легкая депрессивная грусть и какая-то шершавая усталость напоминают об обмане природы.

Осень уже скоро станет равнодушной, грязной, старой.
И все замрет и застекленеет в ожидании нарастающих холодов, пока еще робко спрятавшихся в темных местах, но постепенно и неизбежно наглеющих и становящихся сильнее и больше. Холодов, несущих покой и смерть.