КРОВЬ И СЛАВА

десять самых жестоких монархов в истории

Пристрастие к роковым драмам и страшным трагедиям у человека в крови. Ужасаясь, мы почти восхищаемся. Будничное воображение бередят рассказы о войнах и эпидемиях, о резне и пепелище. Помимо всего прочего, они придают смысл повседневному обиходу, поощряют силу сильных и оправдывают заурядность заурядных.

Калигула

  В романтичные 20 - е годы ХХ века, на восходе одной из самых кровавых в истории человечества - коммунистической эпохи, юные ударники с радостью пели: "Тогда лишь дело прочно, когда под ним струится кровь". Кумир интеллигенции 60-х Наум Коржавин через тридцать лет с мягкой иронией заметил: "Чем столетье лучше для историка, тем для современника печальней". На самом деле оба этих высказывания имеют под собой глубокое бытийственное основание. Для людей старой традиции в них не может быть никакого противоречия. Ибо, по слову святого Иоанна Домаскина, чем ближе к алтарю, тем больше бесов. Человек, поставивший перед собой великие задачи, - частные, касающиеся только строя его личности, или исторические, переворачивающие быт государств и народов, - всегда опасен. Он знает, ради чего сметает преграды на своем пути. Порой это превращается в страсть или безумие, порой приводит к созданию величайших ценностей цивилизации. Но горе обывателю, если в руках у такого человека неограниченная власть.


 
     Гай Цезарь Калигула (37 - 41)
     
     Калигула, один из самых хрестоматийных злодеев у власти, скорее мог развалить великое государство, нежели укрепить его. Но, как ни странно, и его жестокость, и его безумие - плод романтической любви, которую питал к нему Рим и легионы империи. Сын фаворитов Вечного Города, Германика и Агриппины, Гай Цезарь воспитывался в Германии, в войсках и походах. Суровые легионеры души в нем не чаяли и называли "светиком", "дитяткой", "мальчуганом". Из этого же ряда и прозвище "сапожок" - "калигула".
     Наверное, ни с одним другим кесарем в первом веке не связывалось столько надежд. Римляне ждали всей полноты ответной страсти, - и получили ее, такую, которая им и не снилась.
     Начиналось правление "сапожка" более чем благополучно. Миролюбиво, даже нежно. Были выпущены на свободу политические заключенные, снижались налоги, толпу радовали хлебом и зрелищами. Казалось, сильный и благородный появился у римлян император как награда, дар небес после разврата и произвола последних лет престарелого Тиберия.
     Но случилось несчастье. Через восемь месяцев после прихода к власти молодой кесарь заболел. Отчаянье народа не знало утешения. Толпы день и ночь окружали императорский дворец, люди давали крайние обеты: одни предлагали за жизнь императора - свою, другие, - что в принципе было почти то же самое, - клялись стать гладиаторами на арене.

Художник Джон Годвард.  Друзилла
     

Языческие божества, вероятно в насмешку над гражданами, вняли этим мольбам. Кумир народа выздоровел. Но вот несчастье, - не оставлявшая его ни на минуту его сестра и его возлюбленная Друзилла заболела и умерла. И весь Рим стал заложником этого горя и этой страсти. "До сих пор, - пишет Светоний, - речь шла о правителе, теперь приходится говорить о чудовище".
     Все те, кто закладывал за него свои жизни, вынуждены были выполнить обеты. Он рассматривал людей как обыкновенных жертвенных животных, себя и Друзиллу - как божеств, требующих жертв. Они любили их, - и должны были заплатить за это. Он обладал властью взять любовь силой, даже если люди вряд ли могли быть к ней готовы.
     К тому же государственная казна быстро оказалась пуста, и Калигула нашел оптимальный способ ее пополнения - смертный приговор с конфискацией имущества. Обвинения за обвинениями, - одно абсурднее другого, и вот уже император требует: "убивай его так, чтоб он чувствовал, как умирает". Одного физического страдания было ему мало. Артистическая натура желала насладиться сильным ощущением, подлинной драмой.
     Сенека рассказывает обычную для тех месяцев историю. Однажды к Калигуле пришел сенатор просить о помиловании приговоренного к смерти сына. Император принял его благосклонно и тут же, на его глазах, подписал приказ о немедленной казни. При этом, так же весело болтая, он пригласил сенатора на ужин, где они возлежали вдвоем и несчастный отец пил за здоровье милостивого государя. Возможно ли так низко пасть? - спрашивает сам себя философ. И тут же отвечает: Нет, просто у старика был еще один сын.
     Меж тем самолюбие Калигулы росло с каждым часом. Он желал провозгласить себя царем, - подобно повелителям Востока, - дело спасли друзья, объяснившие ему, что таким образом он уподобит себя мелким князькам, давно подчинявшимся Рим. Что ж, тогда он провозгласит себя богом, - и вот уже Палатинский дворец достраивают до Форума, а над Тускской улицей перебрасывают мост до Капитолия, чтоб император мог свободно прогуливаться в гости к своему собрату по ремеслу - Юпитеру Капитолийскому.
     Как ни странно, в стране Калигулу продолжали любить. Римское простонародье, восхищенное великолепными играми и щедрыми дарами, относилось к чудачествам кесаря со снисхождением: террор против аристократии плебеев скорей радовал, чем огорчал. А в восточных провинциях, где были снижены налоги, обожествление государя отнюдь не стало новостью. Единственным исключением оставался Иерусалим, ибо иудеи никак не желали установить статую императора в храме Ирода Великого. Гай Цезарь уже готовился потопить в крови непокорное племя, но сам пал жертвой придворного заговора.
     …Палача Калигулы звали Кассий Херея. Он служил еще сотником в германских легионах, и "сапожок" знал его с детства. История не донесла, чем император обидел Кассия, - известно только, что старый воин мстил. Убийцы окружили Калигулу, когда он возвращался из театра. Дорога вела через темный переход, где и притаились заговорщики. Место тут было узкое, охрана, верная императору, не могла окружить его. Херея ударил первым…
     Пронзительный и романтический образ Калигулы создал французский классик ХХ века Альбер Камю. Цезарь влюблен в невозможное, он требует воскрешения Друзиллы, он хочет луну с небес. И пусть реальный мир с достойными людьми и честными обязательствами катится в тартарары, если эти желания невыполнимы.
     

 
     Ин Чжэн - Цинь Ши хуанди (246 - 210 до Р.Х.)

     
     Отец единого Китая, жестокосердный тигр Востока… Каких только эпитетов ни удостаивался от историков циньский правитель Ин Чжэн. И все-таки главный титул он присвоил себе сам: Цинь Ши хуанди - первый император империи Цинь. Первый и последний, добавим мы, потому что в ту пору невероятное по размерам и сложности государство могло существовать только силой и волей гения.
     Испытания выпали на долю Ин Чжэна еще в ранней юности. Он получил престол в 12 лет, и почти сразу же на царство Цинь напал союз крупнейших государств Северного Китая: Вэй, Хань, Чжоу и Чу. О, как они поплатились за свою дерзость! Независимость и личная свобода - самое ничтожное из того, что утратили повелители этих стран и их приближенные. Многим из них пришлось расстаться и с жизнью…
     Для оставшихся в живых в единой империи не существовало больше никаких послаблений. Все население страны отныне именовалось черноголовыми - хэшоу (и, действительно, где вы встретите белобрысого китайца!). Корни этого государственного дерева питались учением философов - легистов Шан Яна и Ли Сы.
     Легизм, возможно, одна из самых жестких идеологий, когда-либо возникавших в истории, настаивала на безусловной власти закона. Правовые нормы, и, соответственно, перечень преступлений и наказаний, не могли знать исключений. Снисхождение к провинившемуся считалось самым страшным злом, потому как, следуя легистскому рассуждению, поощряло преступника на новое преступление (Кафка с его исправительной колонией был бы в восторге). Самые ничтожные провинности карались здесь отрезанием носа, разрубанием колен, вырыванием ребер. Обезглавливание стало одним из наиболее невинных способов смертной казни. В ход также шли разрубание пополам или на части, разрывание колесницами, медленное заливание горячего металла в рот. Ритуал каждого наказания тщательно прописывался. Для особо опасных преступлений предусматривалась также казнь не только самого виновного, но и всех его родственников в трех поколениях.
     Такая повсеместная жестокость, естественно, вызывала раздражение. Против легистов начали роптать последователи Конфуция, призывавшие к гуманности и "благородным образцам древности". Впрочем, у приближенных Цинь Ши хуанди был свой взгляд на эту проблему. Ли Сы говорил, что "конфуцианцы рассуждали о древности, чтоб порочить современность". Его слова прозвучали как рог на загонной охоте. 460 философов тут же казнили. Еще несколько тысяч сослали в колодки, на принудительные работы.
     А работы в империи Цинь Ши хуанди было великое множество. Под надзором бдительных чиновников и под страхом смерти по всей стране строили дороги и каналы, дворцы и города. Императорская столица, город Саньян, превосходил роскошью все, что видел Китай в прежние годы…
     Самым знаменитым сооружением Цинь Ши хуанди стала Великая Китайская стена, призванная защитить страну от евразийской степи, от набегов северных варваров. Эту Стену, - крепостной вал длиной 4 тыс. километров, шириной в пять-шесть рядов всадников, башнями через каждые 60-100 метров, - строили около двух миллионов человек, - и солдаты, и военнопленные, и преступники. Большинство тут же и полегло. Умерших не хоронили, оставляли на месте, в земляной насыпи стены…
     Как говорит старый китайский историк, "управляя подданными, Цинь Ши хуанди всецело распоряжался их жизнью и смертью". Если где-то замышлялось восстание, он мог поголовно вырезать весь мятежный округ. Инакомыслие при нем преследовалось, искусство и религия подавлялись. В стране не должно было существовать никаких иных объектов для поклонения и восхищения, кроме нее, великой Власти. Власть сама по себе, во имя самой себя.
     И все же именно Ин Чжэн во многом создал цивилизацию Поднебесной такой, какой она просуществовала больше двух тысячелетий. Он унифицировал оси телег и прически людей, он ввел единую монету и единую письменность. И все китайские книги по сию пору написаны теми самыми иероглифами, которые одобрил в свое время первый император империи Цинь.
     

 
     Иисус Навин

     
     "Перебили всех жителей Гая на поле, в пустыне, куда они преследовали их…Падших в тот день мужей и жен, всех жителей Гая, было двенадцать тысяч… И сожег Иисус Гай, и обратил его в вечные развалины, в пустыню, до сего дня… В тот же вечер взял Иисус Макед и поразил его мечом, и предал заклятию их и все дышащее в нем… И пошел Иисус из Македа к Ливне и истребил все дышащее, что находилось в ней, никого не оставил в ней, кто бы уцелел… Из Ливны пошел к Лахису, и поразил его мечом и все дышащее, что было в нем, и истребил его так, как поступил с Ливною. И тогда пришел на помощь Лахису Горам, царь Газерский, но Иисус поразил его и народ его, так что никого у него не оставил, кто бы уцелел. И пошел Иисус из Лахиса к Еглону, и взяли его в тот же день, и поразили его мечом, и все дышащее, что находилось в нем, предал он заклятию, как поступил с Лахисом. И пошел Иисус и все Израильтяне вместе с ним из Еглона к Хеврону и воевали против него и взяли его и поразили мечом, и царя его, и все города его, и все дышащее, что находилось в нем; никого не оставил, кто уцелел бы"… И так далее, город за городом.
     Что мы читаем? Материалы дела в трибунале по невиданному в истории геноциду? Нет, отнюдь. Это повесть о подвигах Иисуса Навина, того самого, чей трубный зов по милости Господней сокрушил стены непобедимого дотоль Иерихона. Иисуса Навина, вернувшего евреям землю их отцов. Один перечень городов и народов, до последнего младенца истребленных героем Ветхого Завета, занимает в Священном Писании несколько убористых страниц. Не хотелось бы морализировать на сей сюжет. Но было бы нелепо забывать, на какой крови замешано основание западноевропейской цивилизации, которую многие культурологи предпочитают называть иудео-христианской.
     И, для полноты картины, расскажем еще об одном приятном происшествии из жизнеописания сего великого мужа. Пять Аморрейских царей достойно сражались против израильтян, но проиграли битву и укрылись в пещерах. "Тогда Иисус сказал: откройте отверстие пещеры и выведете ко мне из пещеры пятерых царей тех. Когда вывели царей сих к Иисусу, Иисус призвал всех израильтян и сказал вождям воинов, ходивших с ним: подойдите, наступите ногами вашими на выи царей сих. Они подошли и наступили ногами своими на выи их. Иисус сказал им: не бойтесь и не ужасайтесь, будьте тверды и мужественны, ибо так поступит Господь с врагами вашими, с которыми будете воевать. Потом поразил их Иисус, и убил их, и повесил их на пяти деревьях".
     

 
     Чингисхан (1205 - 1227)
    
     Следуя своим древним обычаям, монголы, - даже в случае, когда вершилась месть и все враги-мужчины должны были быть поголовно умерщвлены, - оставляли в живых красивых женщин и маленьких детей, тех, которые не переросли колеса кочевой кибитки. Чингисхан, великий владыка Евразии, чьим именем пугали детей на просторах от Великой Китайской стены до Киева и Исфагана, был снисходительней к врагам, нежели Иисус Навин и воины Израиля.
     На самом-то деле Чингис-хан - это титул. Юноша Темучин, - именно так нарекла мать повелителя всех монголов, - выходец из обедневшего, хотя и весьма благородного рода, стал классическим персонажем сказки о том, как жесткий ум и благородная воля преображают окружающую действительность. Его восхождение явило собой исторический переворот, объединивший Евразию. Монгольская империя, созданная батырами-кочевниками, в какой-то мере выполнила ту же роль, что и Римская, то есть обозначила пределы цивилизации: если Рим - это Запад Евразии, то Великая Монголия и наследовавшая ей Великая Россия - ее Восток. Современному человеку, проезжающему за неделю на курьерском поезде от Москвы до Пекина, трудно себе представить, что когда-то в древности, когда расстояния изменяли днями пути в седле, это было общее пространство, объединенное одной волей и одной властью.
     Молодость и солидарность - вот они, основы могущества Чингисхана. В "Сокровенном сказании монголов", - великом эпосе Востока и единственном в своем роде литературном памятнике кочевого племени, - приводится напутствие, с которым Темучин, только что провозглашенный Чингис-ханом, обратился к своим единоплеменникам: "Не разрушайте своего согласия, не развязывайте того узла единодушия, который вы завязали; не обрезайте своего собственного ворота".
     Он начинал с того, что отомстил убийцам своего отца, он закончил тем, что стал одним из величайших владык вселенной, - и только потому, что умел хранить верность старой дружбе, жаловать старых друзей и ни на миг не оставлять их без интересного дела. Они с юных лет уходили в степь, и лучшей наградой для них были не новые табуны, тем более не золото-серебро, а красивые женщины, которых они добывали друг другу, с которыми они восходили на ложе…
     "Сокровенное сказание" хранит множество благородных историй, способных украсить самую знаменитую западную рыцарскую повесть. В одном из выигранных сражений под Чингисханом был подстрелен конь, а сам повелитель ранен в шейную артерию. И спросил Чингисхан: "После сражения при Койтене, когда мы тесня друг друга, перестраивались с горного кряжа, летели в нас стрелы. Не знаете ли, кто это пристрелил тогда моего беломордого саврасового боевого коня? С горы-то?". И отвечал ему Чжебе: "Это я стрелял с горы! Если хан повелит казнить меня, то останется от меня только мокрое место в ладонь. Если же хан на то соизволит, то вот как послужу ему: "Перескачу тинистые воды, с налету разобью бел-камень. По приказу синь-камень сокрушу". Тогда Чингисхан сказал: "Подлинный враг всегда таит про себя свое душегубство и свою враждебность. Он придерживает свой язык. Что же вот этот? Он сам себя выдает с головой. Он достоин быть товарищем"…
     Большой поклонник быта и истории кочевников Лев Николаевич Гумилев скорее всего прав, когда утверждает, что все мифы о монгольской жестокости - не больше, чем горькая память о столкновении кочевой и земледельческой культуры. Да, воины Чингисхана разрушили создававшуюся тысячелетиями оросительную систему Средней Азии - города и сады навеки засыпал песок; да, они продавали в рабство персидских мастеров и уводили в Орду красивых женщин; да, они не оставляли в живых воина-мужчину, если тот не подчинялся их власти и не присягал им на верность… Но в этом не было излишней и тем более нарочитой жестокости. Чингисхан и его воины поступали так, как принято было поступать в их родных степях. И они попросту распространили свой обычай на половину мира.
     

 
     Юлий Грозный (1503 - 1513)
     
     Легенда гласит, что однажды, в дни восстания римской черни, он выбросил первосвященнические ключи от неба в Тибр, и, опоясав себя мечом, воскликнул: "Пусть меч нас защитит, раз ключи святого Петра оказываются бессильны". Действительно, римский первосвященник Юлий Второй, прозванный Грозным, по складу своей личности меньше всего на свете соответствовал идеалу служителя христианской Церкви. Но, не походя на священника, он, как и некоторые другие Римские папы этой эпохи, почти идеально воспроизводил возрожденческий образ государя-тирана. Жестокий и щедрый, коварный и обходительный, - этот властитель достигал цели, чего бы это ему ни стоило.
     На папском престоле Юлий фактически оказался преемником своего давнего врага Александра Борджиа (понтификат разделившего их Пия Третьего длился всего три недели). Но если Александр жил в плену страсти, и потому его правление, прославившее искусство любви и ремесло приготовления ядов, отличалось избыточным и небезопасным артистизмом, в дни Юлия царил жесткий расчет политика. Но даже Никколо Макиавелли, - поначалу недоброжелатель нового Папы, в свое время срисовавший своего "Князя" с Чезаре Борджиа, сына Александра Шестого, - вынужден был признать, что Юлий Второй лучше справился с задачей объединителя Италии.
     Враги Юлия утверждали, что нет такого преступления, в котором он ни был замешан. Дескать, в юности он зарабатывал на хлеб обычным пиратством, продавал девушек в рабство. Став Первосвященником, отлучил от Церкви весь народ Венеции, заранее прощая грехи тому, кто убьет венецианца или завладеет его имуществом. Или еще один случай. Папа подстрекал Геную к восстанию против французов, но когда восстание было подавлено, не пришел, как обещал, на помощь, а, напротив, помог французскому королю расправиться с генуэзцами. Алчность и коварство были у него в крови. Захватывая какой-либо город, Юлий не только добивал всех его защитников, но отдавал и мужчин, и женщин, и их имущество в полную власть своих солдат, опять же, заранее отпуская им всевозможные грехи. Наконец, когда в его отсутствие в Риме вспыхнуло восстание, он, вернувшись в город, перебил около пятнадцати тысяч граждан. И при этом напоминал в письме Шпренгеру и Инститорису, авторам "Молота ведьм", знаменитого руководства для инквизиторов, что всякий автор доноса заслуживает полного отпущения грехов…
     Современный Юлию памфлетист уподобляет Папу Нерону, утверждая, что ничто его так не веселит, как зрелище насилия, пожара и пепелища.
     Однако именно при Юлии Втором Папское государство заняло самую большую в своей истории территорию. Он успешно воевал против Венеции в союзе с французами, потом - против Франции в союзе с венецианцами, и, несмотря на эти, казалось бы разорительные кампании, оставил своему преемнику невероятно большую по тем временам казну - 700 000 золотых.
     Юлия же можно считать одним из создателей современного облика Ватикана. Его придворному архитектору Браманте мы обязаны собором Святого Петра. По его заказу Рафаэль начал роспись потолка Сикстинской капеллы и нескольких дворцовых залов. Знаменитая статуя Микеланджело "Моисей" должна была увековечить образ Папы для потомков…
     И все же, как сходятся все современники, Папа покровительствовал искусству не из любви к прекрасному, а по той же причине, по которой отдавал приказы об убийстве врагов, - из государственной своей мудрости. "Нужно уметь, - писал Никколо Макиавелли, - привлекать к себе людей и так же легко и безболезненно их устранять".
     

 
     Аль-Хаким (996 - 1021)
     
     Фатимидского халифа Аль-Хакима порой называют арабским Калигулой. Но в подобных сравнениях немного мудрости. Трудно сравнивать совершенно разные исторические миры - Римскую империю первого и Египетский халифат десятого века. И в то же время у Аль-Хакима с "Сапожком" действительно существует нечто общее: безумие, замешанное на стремлении к невозможному.
     Как свидетельствовали современники, Аль-Хаким пал жертвой собственной учености. В годы юности он подолгу пропадал в несравненной библиотеке Фатимидов, которая насчитывала 600 000 названий. И поначалу лишь с блуждающей улыбкой взирал на окружающий мир.
     С этой же странной улыбкой он водил в поход войска, принимал визирей, сторонился женщин. И еще, он любил беседовать с людьми разных вероисповеданий. Поговорит с евреем, начнет недолюбливать христиан, поговорит с христианином, станет косо глядеть на еврея…
     К такой странной отрешенности от повседневного мира поощрял и исмаилизм, - крайняя секта в шиитском исламе, к которой принадлежали Фатимиды. Исмаилитское богословие, в соответствие с неоплатонической гностикой, признает весь видимый мир созданием далекой от совершенства "Следующей" силы. А абсолютный бог, нестерпимо далекий от окружающего нас мира, пребывает совершенно за пределами человеческого видения и понимания. И только Пророк способен преодолеть барьеры света и проникнуть к Истине. При этом у исмаилитов всегда существовали две доктрины: видимая, признающая основные нормы классического ислама, и тайная, где представлены самые причудливые практики и ритуалы. Еще одной существенной чертой этого вероучения по сей день остается разветвленная тайная организация, работающая по всему миру.
     Фатимиды, завоевавшие Марокко и Египет к середине Х века, исповедовали по преимуществу одну только внешнюю сторону исмаилизма. Но совсем другие идеи интересовали Аль-Хакима…
     Перелом наступил к 1005 году. В тот год в Каире был основан центр пропаганды исмаилитского вероучения - Дар-ал-хикма, и одновременно было предписано проклинать первых праведных халифов и учителей ислама. Было издано и еще несколько очень странных законов. Жителям Каира запрещено было появляться на улицах днем, так как сам халиф вел только ночной образ жизни. Женщинам вообще было предписано оставаться по домам, и, чтоб неукоснительно соблюдался этот запрет, сапожникам возбранялось шить женскую обувь.
     Разумеется, все ослушники были обречены казни. Казнили также их жен, наложниц, рабов, слуг и родственников…
     Каир превратился в странный исмаилитский монастырь. Все праздники и развлечения, кроме религиозных процессий, также оказались под запретом. Сам халиф и его ближайший друг, философ ад-Дарази, проводили ночи, практикуя странные ритуалы на каирских холмах…
     Хуже всего пришлось иноверцам. Христиане и евреи были объявлены вне закона. Храмы и синагоги разрушались и сравнивались с землей. В 1009 году в Иерусалиме по приказу Аль-Хакима был разрушен Храм Гроба Господня…
     В 1017 году ад-Дарази провозгласил своего халифа прямым воплощением Абсолютного Божества. Но к этому времени в самой его семье уже зрел заговор…
     В одну из темных южных ночей 1021 года аль-Хаким вышел на прогулку, поднялся на холм и бесследно исчез. Потомки его учеников, скрывшиеся от преследований на отрогах Ливана и Антиливана, до сих пор верят, что он вернется к ним на пороге Судного дня…
     По иронии судьбы друзы (получившие свое название по имени ад-Дарузи), - одна из самых компактных и закрытых этноконфессиональных общин на земле, - выделяются на Ближнем Востоке удивительной для этих мест терпимостью. Они верят в переселение душ, лояльны и к евреям, и к арабам, и одинаково далеки и от тех, и от других.
     

 
     Фердинанд ( ) и Изабелла (1474 - 1504)

     
     Католические короли Фердинанд и Изабелла завершили Реконкисту (изгнание арабов из Испании), объединили страну и отправили Христофора Колумба к берегам Нового Света (благочестивая легенда гласит, что ради этой экспедиции королева Изабелла заложила свои драгоценности). Казалась, Западная Европа, нашедшая в "обеих Америках" свою вторую молодость, должна была бы остаться весьма обязанной по отношению к испанским монархам.
     И все же для европейского уха в их именах слышится нечто зловещее. Подлинным злым гением, и в то же время вдохновителем триумфального правления венценосной четы стал духовник Изабеллы, Великий Инквизитор Испании Томас Торквемада - один из самых мрачных и загадочных образов мировой истории.
     Король и королева были подчинены ему совершенно. Изабелла не смела ни словом, ни жестом перечить своему наставнику. Фердинанд также боготворил "святого отца". Еще бы, ведь он их обвенчал. Провел молодого Фердинанда во дворец Изабеллы под видом погонщика ослов, нисколько не опасаясь при этом гнева сводного брата принцессы, сидевшего в ту пору на кастильском троне Генриха Четвертого…
     Уже первые годы правления Фердинанда и Изабеллы были отмечены страшными гонениями на еретиков. Доносы и казни начались по всей Испании. Число жертв инквизиции увеличивалось с каждым днем. Людей обвиняли в ереси и ворожбе, и оправдаться было практически невозможно. Дыба, пытки огнем, водой, испанский сапог - все эти жестокости поражали даже отнюдь не изнеженного римского Папу Александра Борджиа.
     В 1492 году по настоянию Торквемады Изабелла подписала указ. Отныне испанские евреи объявлялись вне закона. Они должны были либо принять католичество, либо уехать из страны. Но и переход в другую веру не гарантировал безопасности. Несчастных подозревали в кабалистических практиках, колдовстве и тайном исполнении иудейских (читай - демонических) ритуалов. Конец был один: инквизиционный трибунал и костер.
     Еще через 10 лет, в 1502 году, такая же участь постигла всех живших в Испании мусульман. Людям не дозволялось брать с собой ничего, кроме носильного платья. Ни денег, ни золота, ни серебра, ни украшений. Их сажали на корабли и выбрасывали на северном береге Африки. Немногие пережили эту дорогу. По некоторым данным, число жертв исчислялось сотнями тысяч.
     Между тем в самой Испании один трибунал следовал за другим. Торквемада придумал особый эшафот, называемый квамадеро. Он был сложен из камня наподобие печи. Туда вводили сразу несколько человек и быстро сжигали.
     Впрочем, простонародью такие развлечения пришлись по нраву. Толпа ненавидела колдунов и ведьм и воспринимала любой костер как веселое развлечение.
     Когда-то на вратах Альгамбры тонкой арабской вязью была выведена надпись: "Я сад, созданный сном первых утренних часов". Фердинанд и Изабелла велели затереть ее и высекли девиз инквизиции: "Бойтесь Бога, ибо приближается час суда Его".
     

 
     Мехмед Завоеватель (1451 - 1481)

     
     В старых арабских сказках иногда сталкиваешься с какой-то совершенно особенной, не знающей границ жестокостью. Люди перечеркиваются ударом сабли так же легко, как письма -взмахом кисточки с тушью. Говорят, турецкий султан Мехмед Второй, покоритель Константинополя, когда позировал для итальянца Беллини, приказал отрубить одному из своих рабов голову, чтоб показать въяве художнику сокращение шейных мышц.
     Тот же Мехмед ввел при османском дворе престранный для европейца обычай. Будучи сыном одной из султанских наложниц и опасаясь за свой престол, он уничтожил всех своих братьев. Происходило это примерно так. 18 февраля 1451 года Мехмед прибыл в старую османскую столицу Эдирне, где дал первый прием. Среди прочих, к нему с поздравлениями явилась молодая вдова его отца Мурада Второго. И султан был с ней весьма любезен. А в это самое время в гаремной купальне по его приказу был утоплен сын несчастной женщины - его девятимесячный сводный брат.
     Обычай укоренился в османской истории. Большинство повелителей этой империи в раннем детстве резвились со своими братьями на женской половине, в отрочестве беседовали вместе с отцом, учились грамоте, - но, придя к власти, порой обливаясь слезами, порой с наслаждением мстя за юношеские обиды, - отдавали один и тот же приказ. Сам Мехмед Второй обосновал это в специальном законе от 1478 года: "Тот из моих сыновей, который вступит на престол, вправе убить своих братьев, чтобы был порядок на земле".
     Беспощадный к сородичам, Мехмед тем более не знал жалости к врагам. После падения Константинополя 29 мая 1453 года, султан сказал своим воинам: "Мне здесь нужны только дома и крепостные стены. Остальное - вам". Весь Великий город был отдан на разграбление войскам. Современник пишет: "И тех, кто умолял о пощаде, турки повергали ограблению и брали в плен, и тех, кто сопротивлялся и противостоял им, убивали. В некоторых местах из-за трупов вовсе не было видно земли. И можно было видеть необыкновенное зрелище: стенание и плач, и обращение в рабство бесчисленных благородных и знатных женщин, девушек и посвященных Богу монахинь, несмотря на их вопли влекомых турками из церквей за косы и кудри, крик и плач детей, ограбленные святые храмы… В жилищах плач и сетования, на перекрестках вопли, в храмах слезы, везде стоны мужчин и стенания женщин: турки хватают, тащат в рабство, разлучают и насильничают..."
     Так умирал Константинополь и рождался Истамбул. Сам султан въехал в город только на третий день и повелел - в знак ознаменования "победы над неверными" - обратить храм Святой Софии в мечеть.
     

 
     Петр Великий (1682 - 1725)

     
     Основатель Петербурга для людей русской культуры герой, разумеется, исключительный. Его образ - своего рода ключ к национальной истории. На протяжении почти двух столетий отношение к Петру становилось краеугольным камнем и национального самоощущения, и всего свода политических взглядов.
     Описывая преобразования Петра, историки позапрошлого столетия предпочитали употреблять немодное нынче слово "революция". В конце прошлого века Станислав Никольский сказал: Отвечая на современный ему вызов цивилизации, Петр Алексеевич вздернул страну на дыбе преображения. Здесь все верно. И "дыба" - пыточный инструмент, и "преображение" - обретение нового лица.
     Мы редко отдаем себе отчет, что Петр Великий - характер для русской монархии совершенно удивительный, на самом-то деле идеально подходит эпохе Возрождения, то есть сродственен тому же Юлию Второму, Лоренцо Великолепному, даже Чезаре Борджиа. Его жестокость - не жестоковыйность сама по себе, а действие, подгоняемое жарким дыханием цели (в данном случае - поместить Россию в круг мировых держав). Все, что мешало этому порыву, подлежало немедленному истреблению. Казнь тысячи стрельцов, десятков тысяч старообрядцев, допросы и пытки в Преображенском приказе князя Ромодановского, который мало в чем уступал умельцам из святой инквизиции - звенья одной цепи. Петр очень не любил, когда ему мешали. И последним, кто мешал, оказался наследник, Алексей Петрович, что-то вялое злоумышлявший против отца, но павший даже не от руки палача, а в крепости, под пыткой.
     Надо чувствовать, что при Петре в России развернулась нешуточная борьба, и нелепо было бы видеть тут только противостояние старого и нового уклада. Еще в 17 веке, при Алексее Михайловиче, лучшая и самая глубокая часть "древлей Руси" ушла в церковный раскол. Раскольники ждали со дня на день явления Антихриста, и новый царь казался куда как удачным исполнителем на эту роль. Бороды брил, монастыри разорял, патриарха упразднил…
     При Петре, как и во всякой революции, действовал закон ватаги. Со своими, поклонниками Европы, он бывал крут, бил, скажем, Меньшикова смертным боем. Наказывал, ссылал, но все-таки по большей части оставался дружелюбен. Здесь господствовали скорее товарищеские отношения. Хотя порой прорывалась азиатчина. Однажды подругу из Лефортовой слободы казнил, подозревая в измене…
     И все-таки самый тяжелый крест этого царствования выпало нести простому российскому обывателю. Строительство столицы на болотах, вечные нетерпимые поборы, исчезновение сословий, свободных от государственного налогообложения, разгром казачьей вольницы на Дону…
     По некоторым данным, население России, - несмотря на присоединение новых земель, - за время петровского царствования сократилось на 3 млн. человек. И тут можно было бы вынести Петру окончательный приговор, но возникает последний вопрос: Какой бы из европейских держав удалось бы колонизовать российские территории, если б не петровские преобразования?
     

 
     Цы Си (1853 - 1908)

     
     Жестокость женщин беспредельна, - это старое высказывание можно было бы поставить эпиграфом к любому рассказу о Цы Си, последней императрице старого Китая, ставшей одновременно и жертвой, и плакальщицей, и убийцей в дни агонии своей державы. Дочь проворовавшегося таможенного чиновника, она родилась 29 ноября 1835 года. Ее имя Йоханала означало "орхидея". По выкладкам астрологов, такое сочетание дат и иероглифов должно было привести к невиданному досель процветанию…
     В 1853 году Йоханала выиграла очередной конкурс наложниц и попала ко двору императора Сянь Фына. По жизни вела ее только одна страсть - стать императрицей. Семья Йоханалы издревле славилась знахарским искусством, и девушка отлично разбиралась в ядах. Вскоре ей удалось не только всецело завладеть постелью императора и избавиться от основных соперниц, но и забеременеть.
     Родив императору сына Тун Чжи, Цы Си, - таким отныне стало ее имя, - стала все чаще появляться на приемах рядом с государем. А тем временем ее недоброжелателей одного за другим косили неизвестные китайским врачам болезни…
     Смерть Сянь Фына пришлась на время опиумных войн. Цы Си стала официально регентшей пятилетнего Тун Чжи и благополучно правила страной до его совершеннолетия, чередуя казни и убийства с мерами по недопущению в Китай иностранцев. Впрочем, когда ее сын подрос и уже должен был быть провозглашен императором, юноша вдруг неожиданно заболел оспой и быстро скончался. Вскоре покончила с собой и его беременная супруга, принцесса Алутэ, любимая всем Китаем. У большинства придворных не возникло сомнений, где следует искать причины этих смертей.
     Наконец, еще одной жертвой Цы Си стала вдова Сянь Фына, престарелая императрица Цы Ань. Ей были посланы отравленные миндальные пирожные…
     Все эти годы Цы Си сочиняла стихи. Первую ее книжку выпустил еще покойный Сянь Фын, а теперь все грамотное население Китая вынуждено было заучивать ее строки наизусть:
     
     "Дракон! Не помнишь ты себя от гнева,
     хвостом вспорол и Небо. Ливень.
     Не больно Небу. Но хвост изранен"
                              (перевод Яны Юзвак)
     
     Между тем подрастал очередной наследник престола, племянник Цы Си Цзяй Тянь. В 1898 году он наметил целый свод либеральных преобразований, которые открывали страну для иностранцев. Тут же в ответ возникло общество Ихэтуань - "Кулак во имя справедливости и согласия", больше известное под именем "боксеров". Боксеры требовали немедленного изгнания иноземцев из страны.
     Воспользовавшись критическим положением, Цы Си совершила переворот, отправила Цзяй Тяна в тюрьму, а его приспешников приказала обезглавить. Впрочем, "боксеры" все равно восстали. Их единственным лозунгом стала расправа с европейцами. Посольский квартал в Пекине был разгромлен. Тысячи китайцев, принявших христианство, погибли мученической смертью.
     В дни восстания Цы Си вела двойную игру. С одной стороны, она посылала против "боксеров" правительственные войска, с другой - собирала отрезанные уши убитых европейцев…
     Итог восстания "ихэтуаней" известен. В Китай вошли армии европейских держав. Страна оказалась под угрозой полной утраты независимости.
     Цы Си умерла в 1908 году, почти в полном беспамятстве. Жуткая уродливая старуха, она все дни напролет глядела в старинное бронзовое зеркало. Тайна этого пристрастия раскрылась внезапно. Ли Ляньин, ее бессменный слуга, взглянул в то же зеркало и отшатнулся: на него глядела прекрасная наложница Йоханала. Она была точно такой же, как в 1853 году, когда впервые переступила порог императорских покоев.
 

Наши короткие рассказы о самых прославленных и кровавых монархах в истории могут проиллюстрировать и еще одну старую догадку, сродственную философии эпохи Возрождения. Гений - всегда преступник. Его преступление - со-бытие, тайна и сюжет, нечто, не лишенное значительности, если не сказать величия. И человек новейшего времени, убежденный в том, что ни единая цель на свете не способна оправдать нарушение привычного распорядка его дня и прекращения срока действия его медицинской страховки, все-таки будет с вожделением, чуть покусывая нижнюю губу, смотреть фильм Тинто Брасса о Калигуле. Он, разумеется, хотел бы оказаться там, за тканью киноэкрана, внутри сюжета, испытать весь тот трепет… но только на миг, чтоб потом спокойно вернуться в свою теплую постель, и, отмерив свой срок, умереть в ней. Именно в ней.