1970

 

 

 

 

Стихи Терентьева – это превосходный укол для и прививка от. Для и от чего – вопрос таланта, вкуса и необходимости.

        Наверное, уже существует круг людей, о которых можно сказать: «употребляли». Надо сказать, что употреблять Терентьева легко и приятно, а главное – жизнеспасительно. Чувство это сродни похмелью, столь всем знакомому переживанию, когда душа и тело вступают в наибольший между собой разлад, а ничего блаженней этого разлада ещё никто не придумал. Был ли Терентьев доктором этих наук, сказать трудно, но в том, что он любил впадать в это состояние, сомневаться не приходится.

 

        Разговор не складывается – одни гипотезы. Но он и не может быть другим, Терентьева-то нет и никогда не было, и он сам постоянно об этом говорил. «Вы думаете, что я живой, а я мёртвый». Возможно, таким он всегда и был. Отсюда – чудо, которое на нас незаслуженно обрушилось. 

Федор Терентьев

1970-е

 

 

Разговор не складывается – только о нём, но не о его стихах. Но о тонких материях в приличном обществе не говорят, или говорят, но профессионально, то есть скверно. Вот ситуация: идёшь, а навстречу Терентьев. Что ему скажешь? Вообще, разговоры с самыми любимыми, родными и нужными людьми никогда не удаются. Щебетать скучно, болтать грустно, жаловаться стыдно, откровенничать нескромно. Так и получается: сначала говорим взахлёб, потом долго молчим, и в итоге – навсегда расстаёмся. А тут Терентьев. А что сказал бы Лермонтову в похожей ситуации? Нет-нет, дело-то отнюдь не в сопоставлениях, сопоставляют пусть более крупные специалисты по пьедесталам. Разве что: «Спит Дуняша и не чует, что на ней солдат ночует» –это не Вы написали?» – а он бы улыбнулся в ответ, и сказал бы: «Нет, не я». 

 

           А мог бы и написать.

 

           Но написал другое. Впрочем, ему что написать, что не написать – плёвое дело. «Выпил, написал, выпил» ничем не отличается от «выпил, не написал, а вместо этого отправился в гости и выпил уже там». Пока он был в гостях – писали другие. А не в гостях – так гулял на тракторе девицу, рассказывал о том, как Пастернак повлиял на Тютчева, а Ницше на Канта, и ни за что не просил пардону. Для молодых людей ещё многих поколений терентьевские стихи будут лучшим пособием по соблазнению и садоводству, для девушек же – по неизбежному. 

 

 Терентьев – образец лёгкости, все эти поэтические похныкивания «пишется – не пишется», «гений – не гений» его, видимо, волновали мало. Одни думают о том, как писать, о чём и писать ли вообще, другие пишут. Терентьев принадлежал к последним. И к первым среди тех, кто дошёл пешком до неба, создал там небо своё – собственное, ненужное никому, и «увидел он, что это хорошо». 

на картине – человек

струны рвет на черной лире,

за окном ложится снег.

 

Кто покоится на койке,

бледно-желтый, как тюльпан,

и вино с какой помойки

наливается в стакан.

 

Кто там в зеркале мелькает,

ищет в книгах коробок,

сам собою помыкает

и выходит за порог.

 

За порогом, как веревка,

давит лесополоса,

осыпается шпаклевка,

а под нею небеса.

 

Кто под этой синей краской

прячет мутные бельма,

но глядит на них с опаской

и давно сошел с ума.

 

Ничего ему не надо,

он глотает пластилин,

то есть рюмку винограда

этих небовых глубин.

 

Оторвав кусок пунцовый

от заката, он стоит,

точно ангел образцовый

над красивою Лилит.

 

Только жирное, как мыло,

небо пенится в руках,

и стирает все, что было,

все, что плыло в облаках.

 

1974