Позавчера с огромным удовольствием провела почти три часа, беседуя с Катей Бобровой и Андреем Журанковым в подкасте «Ход коньком». При том, что изначальным условием было, что я вправе убрать любой из фрагментов разговора, убирать ничего не стала (я не знаю, как вы будете это слушать, там реально больше двух с половиной часов у нас наговорилось). Могу даже пообещать выложить текстовую версию — если хватит времени на то, чтобы всё дословно расшифровать. А дословно, наверное, надо на всякий случай, потому что всё равно надёргают цитат, и всё равно за что-нибудь мне прилетит )))
В целом же беседа оказалась настолько занимательной, что я даже задумалась: не использовать ли её, как контекст, для книжки о профессии? И будет ли такая книжка — с изнанкой спортивной журналистики — кому-то интересна, кроме тех, кто внутри профессии?
В общем, пока расшифровываю совсем другое, благо есть время: сижу в деревне, где домику меняют все состарившиеся и пришедшие в негодность окна, читаю ваши дискуссии на тему комфорта деревенского бытия и думаю, правильно ли это, что единственный (зато красивый) газовый баллон, который у нас имеется, мы используем для уличного обогревателя, а не для того, чтобы поставить в кухне полноценную четырехконфорочную плиту с духовкой?
Стационарной воды у меня тоже нет. И туалет на улице — гордость моей архитектурно-дизайнерской мысли, потому как там есть окно во всё поле до леса, картины на стенах, включая чтимого Марком Кондратюком Жана-Мишеля Баскья и сидящая на пеньке керамическая лягушка в рост зайца, стоящего на задних лапах — чтобы неслучайно заглянувшему было не скучно размышлять о вечном в одиночестве. Могу картинки показать )))
Аргументы: «Ну вы же не живёте так постоянно» не принимаются: я жила так постоянно с апреля по октябрь на протяжении пяти или шести лет, причём с тремя детьми. Научилась косить, колоть дрова и доить козу. Никто не умер. Коза в том числе.
В подкасте, кстати, когда речь зашла о Тарасовой, я вспомнила, как спросила её: как удается, заселившись в новый дом, будь то в России, Германии или США, мгновенно обустраивать вокруг себя Дом, как на всю жизнь. И ТАТ мне тогда очень объёмно ответила: «А иначе нельзя, иначе с ума сойдешь».
У нее в плане быта я тогда многому научилась, по сей день благодарна.
Короче, кто хочет деревенских фоточек, пишите, каких именно. Обеспечу )))

Продолжаю вести отпускной режим жизни, из творческих подручных занятий — вязание, кулинарный мастер-класс племяннице по изготовлению рогаликов и бискотти, ещё надо бы пересадить землянику, но лень страшно. В процессе приготовления очередного ужина подумала вот о чём: примитивизм бытия в сочетании с буржуйскими наклонностями в плане той же самой еды, сильно активизирует сознание. Поэтому, находясь в деревне, я, например, предпочитаю не котлеты, после которых нужно мыть сковородку, а террин. Вчера был из красного индюшачьего мяса.
Если брать на фарш белое мясо, получится сухо. Окорочка хороши тем, что их невозможно ни пережарить, ни передержать в духовке. Плюс — котлеты дело быстрое, налепил, зажарил, съел, а террин позволяет несколько больший простор: можно добавить в фарш сухие грибы, любой набор зелени, любой набор овощей, ну и так далее.
Формы одноразовые, чтобы не мыть — самый что ни на есть деревенский вариант.
Пока делала, вспоминала, как в американском городе Лас-Вегас шестикратный олимпийский чемпион Виталик Щербо угощал меня собственноручно приготовленными куриными окорочками в сливках и разнообразных травах и рассказывал, что, когда готовит (неважно, что), половину приготовленного сразу убирает в морозилку. И знает, что в доме всегда есть выбор полуфабрикатов.
Я действовала по тому же принципу: половину готового фарша выложила в форму, выстеленному тонюсенькими слоями сала, этим же салом укрыла сверху и заморозила впрок. А вторую часть, приготовленную ровно таким же образом, запихнула в печку: 180 градусов, 1 час. Получилось волшебно. Прекрасная вещь, чтобы резать ломтями в остывшем виде хоть в яичницу, хоть на бутерброды.
Что было в составе фарша (раскладка на килограмм): мясо, мелко нарезанная большая луковица, три средних моркови, натёртых на крупной тёрке, несколько зубков чеснока, горсть сухого тимьяна, молотый чёрный перец, большая горсть сухих грибов, нарезанных в крошку, пара столовых ложек деревенского подсолнечного масла и небольшая горсточка подсолнечниковых же семечек. Соль. Было вкусно.
Ещё вчера у нас было очень красиво: после дождя нарисовалась очень яркая двойная радуга — никогда такую не видела.
Всем хороших выходных!

Ура, я две недели в отпуске!
Планов куча, и ни один из них не сводится к тому, чтобы составлять буквы с целью увидеть их в СМИ. Вчера в ночь поговорила о пятерных прыжках с очень авторитетным для меня человеком, который сейчас тоже в отпуске, но о развитии фигурного катания в эту сторону думает, как выяснилось. Интервью (небольшое, я же не зверь какой на отдыхе человека вопросами терзать) выйдет сегодня, аккурат (думаю) в то время, коггда я на дачу буду собирать распускающиеся почки для смородинового чая.
Это у меня издержки лежания на обследовании, хотя правильнее назвать их бонусами. Когда в палате несколько человек и совершенно нечем себя занять в то время, когда нет процедур (фиг бы иначе я своего медведя связала!), выясняются очень интересные вещи про жизнь, быт и полезное. Например, рецепт гречневого хлеба, который я вчера испекла и он так хорошо зашёл, что вторую буханочку гости забрали с собой. Буду пробовать повторить в деревне, если не забуду сунуть в сумку формы для выпечки. Духовка есть, остальное привезём
Оттуда же (из клиники) — про чай. Утверждают, что смородиновые почки дают при заварке такой волшебный аромат, с которым не сравнится никакой чай из листьев. Благо одичавших смородиновых кустов за забором завались.
Интернет там есть, так что я на связи.
Всем хороших выходных! Мир-труд-май-субботник - баня, одним словом. Ещё бы погоду сейчас майскую...

Деревенский быт — как вечный квест: никогда не знаешь, где подстережет та или иная засада. Например, приходит в голову мысль поменять плинтус в бане, ты его отдираешь, а там... Там проходит центральная балка рубленого дома, насквозь гнилая - за тридцать с лишним лет. И как эта самая баня не «схлопнулась» — сие тайна великая есть.
В итоге два дня спустя новая балка, новый пол, новый линолеум и новый плинтус, разумеется.
На понятии «деревенский быт» лет двадцать назад с соседками по деревне круто схлестнулся мой братец. У него, как, наверное, у всякого нормального бизнесмена, был тогда период неуемного желания сделать жизнь прекраснее. И не только свою. Братец восстановил церковь Покрова пресвятой Богородицы в селе Тропарево, куда вся округа уже тогда ездила за продуктами и всяческой хозяйственной мелочью, а в нашей деревне поставил на достаточно большом и удаленном от соседей куске земли два крепчайших рубленых хоздвора - для овец и лошадей. Ветеринара исправно привозил, на лошадях детвору катал, конский навоз предлагал бесплатно на огороды забирать всем желающим. Потом животные стали болеть. И ветеринарка — милейшая молодая женщина — посоветовала брату сделать анализы. «Траванул кто-то вашу скотину», - сказала.
Выяснилось, что была права. Братец наудачу закинул удочку - спросил соседок, тогда еще не глубоких старух: это вы,что ли, на моих животных зло вымещаете? А они в ответ: мол, мы тебе еще не то сделаем! Убирай отсюда свою скотину немедленно, не то и тебя самого отравим, как до этого птицу потравили у твоей матери!
Суть претензий, изложенных при посредстве древнего и богатейшего русского языка на максимуме децибел сводилась к тому, что не хрен в деревне говно и вонь разводить. На робкий вопрос: какая от лошадей-то с овцами вонь? - последовал очередной вопль: «Не уберешь, сожжем всё нахер».
С тех пор агрессивные бабки совсем состарились и стали просто дряхлыми сплетницами. Не сказать, что безобидными — все склоки и дрязги, периодически возникающие между деревенским народом, брали начало именно их этого источника, но, поскольку окружающий народ знал за семейством эту милую особенность, то как-то мирились. А пару лет назад в деревню заехал добрый молодец из ниоткуда. В смысле, никто толком не знал, откуда он, чей родственник, и кем приходился бывшей хозяйке земли. Соседний участок, принадлежавший брату и давно ставший никому не нужным, добрый молодец тоже купил, присоединив к своему.
По профессии новый житель деревни оказался юристом — из породы тех, кого во времена не столь давние называли в народе «решалами». Каждый день он мотался то в Можайск, то в Москву по каким-то судебным имущественным делам, кои, как правило, выигрывал, ну а после того, как ковид сильно поубавил число работы, мужик решил затеять у себя на земле экологически чистое подсобное хозяйство: нанял работника, пристроил к хозяйственным постройкам два громадных выгула, огородив их плетнем, и завез скотину. Штук восемь свиней и семь — бычков. Не по дням, замечу, растущих, а по часам.
Когда запах стал накрывать участок соседок-старух сплошным облаком (а это, замечу, далеко не тот слабый аромат конского навоза, что был когда-то), те привычно пошли к забору — ругаться. Хозяин живности терпеливо все это выслушал, стоя на крыльце, а потом зычно рявкнул: «Всё сказали? А теперь жопы в горсть и брысь отсюда!» С той поры тех старух я в деревне и не видела, не знаю даже, живы или нет. Но больше не приезжают — пустой дом стоит.
Жизнь — она всегда бумеранг вообще-то...

Накануне отъезда родителей в Австрию, где отец получил контракт, мама сделала самую большую глупость из всех возможных — переписала дачную собственность в равных частях на нас с братом. При этом разделить пополам дом не было никакой возможности - он строился на единую семью и не подразумевал двух отдельных пространств или хотя бы входов. В результате, как это всегда бывает, стали расти и множиться взаимные претензии: я решительно не понимала, почему должна становиться кухаркой-домработницей на две семьи и десяток разнообразных незнакомых мне гостей, брат решительно не понимал, почему при необходимости устранить какие-то поломки он должен за что-то платить, если дом принадлежит не ему.
Впрочем, до открытого конфликта, как такового, не дошло. Устав от постоянных разборок, я просто нашла мастеров, вызвавшихся в сжатые сроки построить дом на месте второго кругликовского участка (а, точнее, пожарища) и спустя пару-тройку месяцев получила в свое распоряжение вполне пристойное жилье. Маленький, и очень уютный домик, который решила обустроить исключительно по своему усмотрению.
У меня не получилось. Работа в «СЭ» требовала частых командировок и, возвращаясь, я расстроенно обнаруживала, что крыша бани, вместо покатой, финского образца, сделана стандартно-деревенской, большие оконные рамы дома уменьшены чуть ли не вдвое («Хозяйка, тепло будет уходить!») а на втором этаже, где планировалось единое пространство для детей, бывшая свекровь оттяпала кусок с окном и соорудила комнатку лично для себя. Она же чуть было не уговорила мастеров застеклить и разделить на комнаты огромную открытую террасу позади дома, но не успела: вернувшись из очередной поездки, я встала на защиту террасы стеной, как защитник Брестской крепости.
Идею я подсмотрела в Финляндии - самым ценным в ней был пол. Из толстых, обработанных специальным маслом досок с промежутками между ними сантиметра в полтора. Соответственно на террасе никогда не было мусора и мелкой грязи - они проваливались на землю, а при необходимости пол и стены можно было просто помыть из шланга.
Еще там были громадный стол, плетеные кресла, а впоследствии появился и небольшой дровник, чтобы не ходить в плохую погоду за дровами к сараю. Снаружи дома я посадила сосны и дикий виноград, и это стоило мне еще одной нешуточной битвы с родственниками, поскольку от винограда, как известно, непременно сгниют стены, но еще раньше фундамент растерзают своими корневищами сосны.




Самая чудовищная битва случилась за баню. Точнее - за банную террасу, на счёт которой мне было заявлено, что она будет застеклена для чаепитий со всеми полагающимися причиндалами в виде стола, буфета, половичков на полу и прочих атрибутов дачного буржуйства.
У меня же имелась в загашнике совершенно волшебная задумка. Когда-то мама долго ломала голову, из чего бы соорудить на участке мини-бассейн для малышей и поделилась своими терзаниями с одним из деревенских мастеров. Тот сплюнул сквозь зубы: «Тю, Мария, ты бы раньше сказала, что тебе большое корыто требуется, уже было б. А так неделю ждать придется...»
Неделей спустя у нас во дворе нарисовалась непонятного назначения алюминиевая емкость размером 2,5х1,5 и глубиной в метр. Ее родословная выяснилась позднее: на исходе СССР совхоз закупил в Голландии промышленные холодильники для молока, они были доставлены, а вот специальное оборудование к ним потерялось по дороге. В связи с началом перестройки вся так и не запущенная холодильная сеть была отправлена на свалку. Из одного из таких холодильников и был вырезан автогеном (за «бутылек», разумеется) будущий детский бассейн. Он же стал впоследствии купелью для бани.
Без воды он, конечно же, выглядит немного уныло, но — включите фантазию!

Еще с самого первого дня я ввела правило: в доме не будет никакого перевезенного из Москвы хлама! На эту мысль меня навел опыт друга, соседа по деревне и вообще выдающегося хирурга Сергея Васильевича Архипова: Серега затеял в городской квартире ремонт, в связи с чем перевез на дачу всю старую мебель и технику. Как следствие, многочисленные шкафы-стенки из ДСП расползались на глазах, стиральная машина оказалась не нужна в принципе, куча старой одежды и обуви - тоже, но все это лежало по всем углам, занимая место, а выбросить не поднималась рука.
На этом поле я тоже выдержала множество битв, но все-таки довела до близких свою позицию: лучше я буду спать на полу, чем на диване, который мне не нравится.
За несколько лет дети подросли и один за одним были отправлены к родителям в Вену учить язык, семья фактически рассыпалась, в связи с чем на дачу я ездить просто перестала, позабыв о ее существовании.
Вернула меня в Головино старшая дочь. Однажды после каких-то Олимпийских игр (по-моему, это были Афины), то есть, пребывая в состоянии крайней замотанности, я позвонила ей в Вену посоветоваться, куда поехать в отпуск с близким человеком. Обозначила вводные: чтобы не слишком далеко, не жарко, и чтобы никаких людей вокруг! Ну, по возможности, конечно.
Ребёнок выслушала пожелания и осторожно поинтересовалась: «Мам, а дача что, сгорела?»
Вот так у домика началась вторая жизнь.
Ближайшие подступы к участку (расположенные, как выяснилось позже, на моей же земле) выглядели вот так:

Первым делом, скосив высоченный бурьян и крапиву, мы взялись за расчистку пространства, относя все ненужное барахло на костер. Сараи и будки непонятного назначения, как и поставленные против моего желания «лишние» стены внутри дома постигла та же инквизиторская участь. Почувствуйте, как говорится, разницу...



Под многолетними зарослями сорняков удалось откопать почти все кусты, притащенные в свое время с Барской горы. Оставалось купить мощную косилку, вспомнить главный принцип английского газона и начинать косить, косить и косить, шаг за шагом превращая буераки в подобие газона. Вопреки моим страшным клятвам никогда в жизни не иметь на участке никаких грядок, они (с земляникой, пряными травами и чесноком) все-таки появились несколько лет назад в количестве трех: для дракона Лары.






Естественно, нам с мужем постоянно задают один и тот же вопрос: «На фига? Вы же вполне можете позволить себе любой отдых, поехать в любую страну, где постель будет застилать горничная, а еду подавать повар. На фига переться в какую-то пердь, где питьевая вода в колодце, дрова в поленнице, а туалет на задворках участка? В чем кайф?»
Периодически мы и сами заводим разговор на тему, а что если сделать воду и нормальное отопление, расширить и утеплить жилье? Тем более что на строительстве собственных благоустроенных домов повёрнуты вот уже много лет чуть ли не все друзья-коллеги.
И каждый раз встает вопрос: а зачем? Чтобы сначала погрязнуть в стройке, а потом в обслуживании всего того, что создает в доме пресловутый городской комфорт? Чтобы зимой терзать себя мыслями, не разморозились ли в доме трубы и не прорвало ли канализацию? И раз за разом мы с мужем приходим к выводу, что дом, в том виде, как он есть, совершенно для нас идеален. Особенно при нашей профессии, где недостает физической нагрузки, зато постоянно зверски перегружена голова. В деревне, кстати, она прочищается в первые пару часов пребывания - от абсолютной, небывалой по нынешним временам тишины, а, если прислушаться — совершенно непривычных для городского уха звуков: жужжания, стрекотания, пения птиц...



И всем всего хватает. Есть где с комфортом расположиться взрослым, и сойти с ума — детям, мясо на углях можно затеять на воздухе, а можно, на двоих, в камине. Наверное, это единственное место на земле, где, имея достаточно приличный по скорости интернет, я почти не включаю компьютер, если в этом нет рабочей необходимости. Да и зачем, собственно? Как однажды образно сказала мне наша биатлонная баварская хозяйка в Райт-им-Винкле, «В вашем интернете только и есть, что голые девки и плохие новости»
Очень часто я бываю с ней согласна...

У меня на сегодняшний день грандиозные планы по садовому дизайну, поэтому прямо сейчас ставлю еще один дачный пост — не новый, он из кулинарной книжки, но абсолютно в тему и жаль от него отказываться.

Однажды моему папе-профессору подарили на день рождения двух романовских овечек. Дело было в деревне, вот и подарок был сугубо деревенским — от местных. Отца все деревенские очень любили. Мало того, что несмотря на собственные многочисленные регалии и заслуги он никогда не отказывался посидеть с ними за одним столом и поднять рюмку, но и постоянно рассказывал диковинные для деревенских ушей истории о всяческих жизненных ситуациях, заграницах и людях, которых деревенские видели разве что по телевизору.
Романовские овцы, кто не знает, — они как кролики. В смысле - не только густой мех, но и очень много килограммов сами знаете чего. И плодятся, кстати, с такой же скоростью.
Короче, в конце августа их было две, к октябрю, когда нужно было с дачи в Москву съезжать — девять (те две подаренные, как выяснилось, сильно беременными были), а вот к следующему лету деревенская соседка, у которой овцы зимовали, сказала, чтобы мы их срочно забирали, потому как поголовье успело увеличиться до двух дюжин.
На семейном совете было решено этих овец продать — к осени. Потому что с деньгами у нас тогда совсем как-то туго было. И папа — заслуженный тренер СССР, доктор наук и профессор — вместе с моим братом повез мясо (страшная картина, не правда ли), чтобы сдать его на московский рынок. На Рижский — как раз возле дома, где мы жили.
Сам папенька стоять за прилавком отказался наотрез — не дай бог кто-то из знакомых увидит — поэтому просто договорился на рынке с мясником. Что тот все продаст, а деньги — за вычетом комиссионных — вечером забрать можно будет.
Разгружал мясо братец. Он учился тогда в институте военных переводчиков, блистательно владел, помимо английского, еще и амхарским языком. Совершенно экзотическим — в Эфиопии на нем говорят. На тот момент в России всего 32 человека на том языке объясняться умели.
Язык кошмарный, кстати. В нем только букв, если память не подводит, 231 штука. Или 236. Потому что отдельными буквами обозначаются не только сами по себе буквы алфавита, но и все слоги, от них производные. Но это в данном случае не суть. А суть в том, что мясник попросил нашего Мишку пару минут за прилавком постоять и за мясом присмотреть, пока он сам какие-то справки у санэпидемслужбы оформит.
Брат упирался, конечно, но встал в итоге, жутко смущаясь. И тут на рынок заходит небольшая группа эфиопов…
Мишка потом мне объяснил, что у эфиопов слишком уж характерные черты лица —поэтому он на уровне подсознания среагировал. Тем более что те совсем близко подошли и мясо у соседнего продавца рассматривать начали. Баранину.
Отсутствие денег, конечно, крайне неприятная вещь. Унизительная. Особенно когда прежних званий и заслуг никто не отменял. Я сама, помню, сшила для состоятельной знакомой пару пуховых стеганых одеял из пуха, собственноручно надерганного с маминых гусей, и готова была со стыда сгореть, когда мне за эти одеяла знакомая отвалила кучу денег. Подозреваю, что брат, впервые в жизни стоя за прилавком, тоже чувствовал себя не лучшим образом. А мясник как сквозь землю провалился.
И вот когда букет этих чувств дошел до критической отметки, Михаила неожиданно понесло. Говорил, что сам не понял, как это случилось, но стоило кому-то из эфиопов переместиться чуть ближе, братец достаточно громко сказал ему по-амхарски: «Иди сюда! Вам хорошее мясо нужно? Какого черта вы непонятно что покупать собрались?»
Мясной ряд замер. Не знаю уж, насколько понятна по нынешним временам такая картина, но тогда эта экзотическая иностранная речь в устах человека, которому по рыночному статусу полагалось объясняться разве что русским матом, произвела совершенно невероятный эффект. Через несколько минут радостные эфиопы уже тащили к выходу двух баранов, а ошалевший от неожиданного счастья Мишка пересчитывал деньги. И тут к нему вдруг по-английски, помогая себе жестами и отнюдь не рассчитывая на понимание, обратился интеллигентного вида мужчина средних лет: «Простите, это замечательное мясо у вас еще осталось?»
Это был бенефис. С тем, как выяснилось позже, шотландцем, Мишка разговаривал — просто так, «за жизнь» — еще минут сорок, а покупатели все шли и шли. Даже много лет спустя, когда братец уволился из армии и весьма успешно занялся собственным бизнесом, тот свой дебют на рынке он вспоминал с большим удовольствием.
Последнюю и самую большую баранью ногу он тогда, кстати, не продал. Приволок ее обратно на дачу — отпраздновать заработанное. И мы запекли ее в настоящей русской печке, предварительно по всем правилам освободив печкину внутренность от раскаленных углей.
Воспроизвести технологию в домашних условиях не составляет никакого труда, если духовка у вас электрическая. В ней должно быть 100, максимум — 110 градусов. Большой кусок мяса (будь то нога, лопатка, или вообще не баранина, а свиной окорок, нужно предварительно подготовить: густо нашпиговать чесноком (головки три минимум), ягодами можжевельника (если это свинина) и горошинами черного перца, обмазать густым несоленым маринадом, приготовленным на основе оливкового масла и большого количества сухих травок (розмарин, тимьян или смесь прованских трав), уложить в большую толстостенную утятницу и сверху как следует закрыть все это фольгой. Либо герметично упаковать ногу в специальный жарочный рукав.
Что касается лично меня, я (когда время есть) предпочитаю аккуратно и очень плотно заворачивать такое мясо в в совсем пресное - из муки, воды и соли — тесто. В фольге, как показывает практика, всегда находится отверстие, пропускающее сок. А нам этого совсем не нужно.
Потом эта запекшаяся корка просто разбивается ножом и выбрасывается за ненадобностью.
Маринада должно быть много. Можно добавить в него пару ложек меда - мазаться лучше будет.
И забыли все это часов на шесть-семь, а еще лучше — на ночь. Просто забыли - и все!
Записать и рецепт, и всю эту баранью историю меня невольно заставил мой хороший знакомый - футбольный комментатор Василий Уткин. Он, в свою очередь, перенял рецепт у своего знакомого. Более того, изучил предмет на совесть. Сформулировал даже основной секрет, который заключается в том, что при 100 градусах в мясе начинают расщепляться белки. При более низкой температуре сок и белки сохраняются. Важно помнить, что 100 градусов - ещё и та температура, при которой погибают многие микробы. Говорят, почти все. При 90 они не погибнут. Значит, это должно быть гарантировано хорошее мясо. У проверенного мясника купленное, или в хорошем магазине. Хотя я все-таки предпочитаю чуть повыше температуру держать: даже при 110 внутри плотного кокона из теста температура выше ста не поднимется.
Как только Вася начал мне об этом рассказывать, я про Мишкиных баранов и вспомнила. И про ногу.
В деревенской печке, плотно закрыв ее устье специальной заслонкой, я оставляла ту ногу на ночь. Правда вместо фольги (ее просто не было) завернула мясо именно в такое тесто, о котором выше написала. Волшебная была нога. До сих пор вкус помню...

В 2019-м из жизни ушла последняя из деревенских - Галка. Ее дом стоял последним в левом краю деревни, а в правом крыле последним был дом бабы Зины. В середине 80-х ей было уже за 90, и, несмотря на возраст, огород бабы Зины до самой ее смерти был эталонным: грядки, как по линеечке, ни сорняка, ни лишней травинки. Под каждой яблоневой ветвью - подпорка. Стерильная чистота в доме и корова в хлеву. Её молоко не кисло несколько дней, в то время как молоко второй коровы, которую держала сноха бабы Зины сильно поддающая Нинка, скисало к вечеру: банки и бидоны Нинка не мыла принципиально, считая это излишней придурью приходящих за молоком дачников.
Про бабу Зину я упоминала в 1999-м, делая интервью с Иваном Абаджиевым:
— ...Я знала одну бабушку, которая всю жизнь - до 105 лет прожила в маленькой деревне, держала хозяйство, корову. Но потом решила, что вставать рано утром, доить, косить траву и заготавливать на зиму сено слишком тяжело в ее возрасте. Отдала корову соседке. И умерла через несколько месяцев...
Абаджиев мне тогда ответил:
— Когда человек перестает напряженно работать - чем бы он не занимался - организм мгновенно теряет защитные силы. Человек начинает болеть. Но... Я подумаю. Может быть, подержу свою корову еще немного…
Он и жил, пока держал свою «корову» - болгарскую (пусть и женскую) тяжелую атлетику. Умер в 2017-м где-то в Германии. А я до сих пор вспоминаю наши с ним беседы. Как и беседы с бабой Зиной.
Обратиться к ней с расспросами про Барскую гору меня надоумила Анна Ивановна. Родилась баба Зина в самом конце позапрошлого века и до революции работала одной из «кухонных девчонок» в барском доме. Усадьба располагалась на горе, и, спасибо за исторический экскурс Тарделли, цитирую:

«...На карте 1770 года Головино фигурирует,как сельцо. Сельцом называли поселение,где был барский дом.
В 1769 году сельцо принадлежало Аграфене Михайловне Долгоруковой. Она родилась приблизительно в 1716 году у Михаила Владимировича и Евдокии Юрьевны Долгоруковых. У Аграфены было семь братьев и сестер. Умерла она в 1775, в возрасте 59 лет...»

Не знаю уж, чьим потомком был барин, которого помнила баба Зина, но по ее рассказам, человеком он был необыкновенным. Во-первых, просто красавцем. Не старым, к тому же. Барин имел прекрасное европейское образование, и был натурально помешан на парках и садах. Из каждой своей поездки вёз какие-то саженцы — одной сирени на Барской горе насчитывалось более сотни сортов.
Не буду утверждать насчет количества, но утопающее по весне в разноцветной сирени Головино отчасти подтверждает версию. Когда я, помню, спросила бабу Зину, можно ли отколупать побег от огромного куста ее махровой лиловой сирени, старуха сурово сказала: «Не глупи. Бери лопату и иди на Барскую гору. Дорогу покажу».
И я пошла...
От самой барской усадьбы давно не осталось ничего, кроме обломков кирпичного фундамента. Сначала я даже пожалела, что поперлась на гору с лопатой: вокруг лесной дороги стояли мощные, в человеческий рост заросли крапивы и ежевичных кустов. Там, где крапива заканчивалась, ежевика ползла по холмам, цепляясь и царапаясь. Но чем дальше я забиралась, тем причудливее становился пейзаж: из ниоткуда вдруг взялась мощеная кирпичом заросшая аллея, вдоль которой тянулись толстенные липы. По сторонам змеились извилистой лентой кусты желтой акации, которые когда-то совершенно несомненно были живой изгородью. И море высоких крупных колокольчиков. Подобный саженец я как-то хотела купить на Рижском рынке у бабки, продающей рассаду, но обожглась о цену. «Сто рублей, - сказала мне бабка, противно поджав губы и сжимая в пальцах тонкий желтоватый стебель с голыми подсохшими корнями. - Дешевле не отдам. Это старинный русский сорт».
Барская гора надолго стала для меня питомником необыкновенных по тем временам растений. Помимо сирени, я таскала оттуда жасмин, шиповник и барбарис. Колокольчики и можжевельник. Ежевику и малину. Все, что растет у меня на участке, за исключением посаженного в последние пару лет, - имеет те самые, барские корни. Саженцы приживались стремительно, их было много, и я твердо знала: даже если какой-то куст угодит под газонокосилку, он непременно вырастет заново, причем быстро.
Несколько лет спустя на Барскую гору положил глаз мой братец — взял ее в аренду. Земли в Головино имели совершенно копеечную цену и оформлялись даже не в Можайске — в местном сельсовете — посредством вписывания в амбарную книгу имени владельца за невеликую мзду наличными. Наличные, по словам председательницы, были нужны для того, чтобы платить электрикам, сантехникам и трактористам. И ее можно было понять.
Одна из фантазий брата заключалась в том, чтобы найти на горе наполеоновские сокровища. Байки про эти сокровища, утопленные в озере, колодце, или зарытые в тайном месте, существуют в той или иной вариации на всем минском направлении, а, возможно, и шире. Понятное дело, что без них не обошлось и тут.
По одним данным, сокровища при отступлении были утоплены в лесном озере: огромном, очень глубоком, к которому совершенно невозможно было подойти со стороны, кроме как по тропе, известной местным егерям: со всех сторон к воде подходил лес, продраться сквозь который не представлялось никакой возможности.
Вторая версия предписывала искать сокровища на Барской горе в колодце. Его Мишка и нашел, загнав туда на веревках всё тех же охранников (по-моему, таким образом он мстил им за сгоревшую баню).
Копали три дня. На четвертый в колодце стала появляться вода и человеческие кости. Лезть глубже не рискнул уже никто ни за какие деньги.
Грандиозная во всех смыслах идея восстановить на Барской горе усадьбу обернулась пшиком: Мишка выписал из туркменского города Мары одного из своих знакомых по военной службе — крепкого и практичного мужика (как раз тогда в республике начались гонения на русских и семья страшно нуждалась). Практичность, как я потом узнала, заключалась в том, что, свой полностью убитый «Запорожец» мужик закопал в собственном саду, вырыв яму полковым экскаватором. Машину он предварительно застраховал и даже ухитрился получить за нее деньги — как за угнанную.
На подступах к барской усадьбе Мишка поставил рубленый дом с печью, теплый сарай для скотины, купил поросят и овец, провел воду (одному богу известно, сколько все это стоило!), но закончилось всё ровно так, как заканчиваются любые благие намерения: постоялец первым делом перевез из Туркменистана всех своих родственников, в планы которых, как выяснилось, физический труд не входил в принципе. Пожив на Барской горе полгода и получив очередную зарплату на три месяца вперед, семейство исчезло в неизвестном направлении бросив скотину на произвол судьбы и захватив с собой все, что не было приколочено.
За последние двадцать лет и до прошлого года я не была на Барской горе ни разу. А прошлым летом меня потащила туда младшая дочка. Мы долго продирались сквозь крапиву и сорняки, уже не находя ни следа от прежних каменистых остовов, и внезапно наткнулись на земляничную поляну с крупными, вдвое больше обычных, ягодами с невероятным, одуряющим запахом.
Алинка обещала непременно вернуться на гору еще раз — в следующий приезд. Накопать земляничной рассады.

Папа, как я уже писала, был великим теоретиком и прирожденым оратором. Когда он читал лекции по теории тренировок в институте физкультуры, студенты соседних курсов сбегали с занятий, чтобы на этих лекциях присутствовать. Когда дома отец периодически начинал читать мне нотации за какие-то очередные прегрешения, я каждый раз, потупив взор, думала: «Лучше бы врезал, ей-богу...». За всю мою детско-подростковую жизнь папа не тронул ни меня, ни брата пальцем, но мастером по выносу мозга он был знатным. Теоретически он знал всё, но не умел ничего реализовать. Иронично говорил о себе, что при попытке забить гвоздь тремя ударами молотка дважды попадает не по гвоздю, а по пальцу. И видит бог, это была чистая правда. Папе принадлежала идея сколотить на балконе ящик с двойными стенками, провести туда провод для лампочки, чтобы хранить в ящике картошку. О таком варианте зимнего хранения он прочитал в журнале «Наука и жизнь» и действительно раздобыл где-то подобный ящик со стенками, утепленными пенопластом. Картошка благополучно простояла на балконе всю зиму, но в одну из февральских ночей лампочка перегорела. И вы не представляете, какое это феерическое удовольствие ведрами выносить на помойку мерзлые клубни! Если вдуматься, я умею все мастерить исключительно благодаря папе. Он постоянно заставлял меня читать все журналы, которые выписывал, так что теорию строительство фортификационных сооружений я знала ничуть не хуже, чем он сам. И даже умела разбираться с проводкой, в то время как папа знал об электричестве лишь то, что если в человека ударила молния, нужно как можно быстрее закопать его в землю. В общем и целом папа был блистательной иллюстрацией известной шутки о том, что мужчина должен заниматься в семье глобальными вещами. Думать о судьбах мира, о том, как повернуть реки вспять и о полетах на Луну. В то время как женщинам предписывалось решать задачи мелкие и бытовые: как построить дом, пробурить скважину, заготовить дров на зиму и растянуть 10 рублей на неделю. Было бы, наверное, странно, если бы, став владельцем загородной фазенды, папа не пошел стандартным профессорским путем: он стал приглашать в деревню своих аспирантов, благо места в доме было навалом, и постоянно имелся фронт работ: вскопать и посадить картошку, собрать с нее колорадских жуков, когда появятся и пойдут в рост всходы, поставить столбы для забора или выкопать колодец. Колодец, впрочем, был явлением иного порядка - высокоинтеллектуального. Проэтому для решения этой задачи в деревню был приглашен лучший из отцовских аспирантов, а ныне - владелец собственного ресторана на Таганке Андрей и бывший врач отцовской сборной команды Паша, про которого в команде говорили, что ему следует установить при жизни памятник за спасение бесчисленного количества человеческих жизней: будучи по образованию хирургом, раздолбай Паша благоразумно не стал работать по прямой специальности, а ушел в спортивные врачи. Предварительно папа провел на пленэре теоретическое занятие для новобранцев. Объяснил, что если из обрезков досок сколотить опалубку, установить ее в яму, где предполагается иметь будущий колодец, залить опалубку цементом и, после того, как смесь застынет, начинать подкапывать конструкцию со всех сторон, она начнет опускаться все глубже и глубже и рано или поздно непременно доползет до водоносного слоя. Колодезному подвигу предшествовал целый вечер достаточно качественных возлияний, поэтому утром все мужчины мучались жесточайшим похмельем. И несмотря на это, подбадривая себя словами: «Мы не ищем легких путей» бойцы взялись за лопаты. В обязанности женщинам (то есть мне и маме) вменялось подносить в ведрах холодную воду - несчастным труженикам постоянно хотелось пить. Первый этап прошел достаточно успешно. Андрей с Пашей в четыре руки выкопали котлован глубиной в человеческий рост и размером 2х2, установили опалубку, замешали бетон и залили его в форму. Спустя несколько часов, когда цемент подзастыл, началась вторая серия. По мере того, как едва живые работнички подкапывались под опалубку, на лице отца все явственнее прорисовывалась цитата из его любимой книги «12 стульев»: «Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить, может быть даже ногами...». Растопырившаяся досками в разные стороны опалубка не то, что не собиралась опускаться, она ни разу даже не позволила себе дрогнуть. Назревающий конфликт нейтрализовал всё тот же Паша. Выбравшись из ямы на очередной перекур, он долго и вдумчиво изучал объект коллективного творчества, и внезапно зашелся в неудержимом истерическом хохоте, то и дело утирая грязным рукавом брызнувшие слезы. Отсмеявшись, все трое отправились в баню, куда мы с мамой предусмотрительно натаскали воды из деревенского колодца. С тех пор еще много лет каждый вновь приезжающий гость неизменно останавливался у торчащей из земли диковинной конструкции, и восхищенным шёпотом спрашивал: «Что это???» — Памятник моей глупости, - смиренно отвечал отец. Яблоко от яблони, как известно, падает недалеко, поэтому нет ничего удивительного в том, что второй такой памятник появился вскоре неподалеку — на месте спаленной охранниками брата бани. Продолжающий богатеть братец завез в Головино кирпичи, бетон, арматуру, строительную бригаду и заявил, что, если деревянные дома имеют обыкновение гореть, значит, баня должна быть каменной. После того, как фундамент будущей бани был заложен, к брату пришла делегация во главе с прорабом: — Сергеич, на таком фундаменте не баню строить, а дом этажа в три — четыре... Меня до сих пор иногда посещает мысль, что братец при том разговоре был сильно нетрезв. Ничем другим объяснить появление в торце картофельного поля вертикально торчащего вверх двухэтажного кирпичного дома с каминным залом, бильярдной, сауной и купелью трехметрового диаметра и аналогичной глубины, я не могу. Пользоваться той баней было бессмысленно: слишком высокий потолок не позволял качественно протопить пространство размером с небольшой аэродром: воздух в парилке выше 60-ти градусов просто не нагревался, даже если топили ее трое суток. Мощности скважины не хватало, чтобы наполнить купель водой: за сутки она наливалась в лучшем случае на треть. Бильярдная с роскошным, выписанным из какой-то заграницы столом оказалась слишком узка: ни с одной стороны стола нельзя было встать так, чтобы кий не упирался в стену. В довершение мастеровые зачем-то вписали в одну из торцевых стен балконный стеклопакет вместо окна. О том, как прилепить к кирпичной стене балкон, чтобы он не рухнул вниз, никто из них не имел ни малейшего понятия. Ещё там постоянно выбивало пробки. Закончилось все тем, что брат в один из приездов повесил на дверь бани навесной замок, задумчиво окинул взглядом балконную дверь второго этажа, и произнес уже ставшую сакраментальной фразу: «М-да... Памятник моей глупости...»

«В средние века тебя обязательно сожгли бы на костре», - частенько приговаривал мой папа, наблюдая летом в деревне за тем, как я без передышки ползаю между кустов, выискивая какие-то травки, затем раскладываю или развешиваю их на террасе и смешиваю, уже высушенные, в каких-то лишь мне понятных пропорциях либо просто пересыпаю по отдельности в жестяные банки. Пожар в старом кругликовском доме случился благодаря техническому гению папы. Он, правда, всегда утверждал, что из-за цесарок. Так, согласитесь, романтичнее. Но цесарки там все-таки были вторичны. В те времена – в середине 80-х - в нашей семье имел место период достаточно серьезного безденежья. Старшая дочка и сын на тот момент были совсем маленькими, я, естественно, не работала, мама тоже, папа - до этого главный тренер сборной СССР по плаванию, а после - директор научно-исследовательского института, ушел на полставки преподавателем, плюс имелся младший брат - курсант военного института с женой-студенткой. Именно по этой причине у нас в деревне росло и бегало все, что только может расти и бегать, включая козу Венерку, из которой я достаточно быстро наловчилась добывать молоко. В связи с чем были куплены цесарки, а просто не помню. Но они были куплены за какие-то копейки в количестве 30-ти штук. Предварительно папа прочитал в каком-то специализированном сельскохозяйственном журнале, что птенцов, пока они совсем маленькие, следует обогревать специальной мощной лампой. И тут же такую лампу закупил, собственноручно ввинтив ее в пластмассовый патрон прилегавшего вплотную к дому сарая. Назывались такие строения - двор. Они, как и дома, строились в виде сруба, зачастую имели общую с домом крышу, но не имели пола - он был насыпным. Двор предназначался для того, чтобы зимой держать там скотину. Заполыхало ночью, когда патрон от мощной лампы расплавился и закоротил проводку. На дворе стоял ноябрь 1987-го, в Мурманске я ждала появления на свет третьего ребенка, в связи с чем старшая дочка оставалась в Москве. А точнее — с бабушкой и дедушкой в деревне. На снег мама выскочила через окно в одних трусах, завернув мою Аленку в свою каракулевую шубу. Отец, тоже в трусах, вылез следом, оценил масштаб происходящего и полез обратно, вспомнив, что в кармане брюк возле печки лежит только что полученная профессорская зарплата. К утру на месте дома торчала лишь одна печная труба. Когда переночевавшие у соседей родители подошли к пожарищу, труба вместе с печью развалилась на обломки у них на глазах. По словам мамы, эта картина стала одним из самых ужасных воспоминаний ее жизни. Впрочем, сама я узнала о пожаре только весной - мама категорически запретила отцу сообщать мне о случившемся — не хотела волновать. Тем более что той же зимой она успела договориться о покупке нового сруба, который по дешевке помогли приобрести знакомые из охотохозяйства. Так что весной уже вовсю строился новый дом. Еще один родительский знакомый из соседней деревни, - совхозный механизатор, плотник и вообще мастер на все руки дядя Женя, чья дочка училась у отца в институте, и жила у нас в московской квартире, привел деревенских мужиков — этот сруб устанавливать. Тогда я впервые увидела, как всем миром дом возводится под крышу за один день. Остальное делалось за самогон. Второй наш пожар случился уже при новом доме. Внезапно разбогатевший на бизнесе брат взял за привычку приезжать с компанией на дачу по выходным, где первым делом садился за стол, а потом ложился вздремнуть, отправляя охранников топить баню. Построенная им на шальных деньгах баня долгое время была предметом моей тайной зависти: с широкой и очень покатой крышей, просторным предбанником. настолько просторным, что братец в какой-то момент велел перенести туда из дома запас газовых баллонов. Они и рванули - при очередной топке. Трясущийся от ужаса охранник долго не решался разбудить Михаила, но все-таки пришел. — Михал Сергеевич, там это... Готова баня. — Прекрасно, сейчас иду. — Михал Сергеевич, да некуда идти-то. Баня того... Совсем готова. Всё. П-ц, в смысле, бане пришел... Премию Дарвина за тот пожар вручать не берусь - она припасена у меня для другого случая. При очередном визите в деревню братец собрался залить свой джип бензином, прежде чем отправиться на рыбалку. Бензин по тем временам был в дефиците, поэтому хранился у уважающих себя селян в 200-литровых металлических бочках в сараях, и братец исключением не был. Большие деньги по тем временам не предполагали трезвость бытия, поэтому в сарай, полный бензиновых испарений, Мишка зашел расслабленной походкой хозяина жизни, сжимая в зубах тлеющую сигарету. Взрывной волной его отбросило тогда из сарая метров на тридцать. И еще несколько недель у братца отрастали брови и ресницы. На самом деле - повезло... Немногим позже сгорели Митя и Кругликов, потом пришел черёд Володьки-строителя. Его притащил в Головино кто-то из наших друзей. К тому времени в деревне обосновались известный спортивный врач Сергей Архипов и врач гимнастической, а ныне гандбольной сборной Слава Борисов, семейная пара «киношников: Герман Николаевич Крылов много лет проработал администратором у Шукшина, потом ушел на пенсию. Та самая мамина знакомая с ВДНХ (мир тесен) оказалась дальней родственницей жены Крылова и тоже захотела построить в деревне домик. В Головино непостижимым образом влюблялись все, кто приезжал в деревню хоть однажды. Володя-строитель не стал исключением. Его дом стал в деревне самым большим. На материалах Володя не экономил, поскольку возглавлял строительный трест. Дом был из бруса, общим размером 12х12, в два этажа, с причудливо выгнутой крышей. Новоселье Володя решил приурочить к собственному юбилею - назначил на самый конец июня. А неделей раньше в деревню с компанией одноклассников приехал его пасынок - отметить окончание школы и начало взрослой, независимой жизни. Гуляли до утра, кто-то, завалившись спать, перевернул на пол пепельницу. Утром дома уже не было — он как-то фантастически быстро сгорел до основания. Удивительно, но обошлось без жертв. А потом сгорели соседи слева - внук деревенской бабушки, которая когда-то принесла моей маме ключи от собственной избы и сказала: — Бери, Мария. Пусть Ленка твоя с детьми у меня поживет, а не в вагончике, пока вы строитесь. Все-таки стены теплые, и печка есть... У нее я и жила все лето. Сейчас к стыду своему не вспомню, как звали. Внук Андрей, которому перестроенный бабушкин дом достался после скоропостижной смерти матери, выстроил на участке роскошную баню. Не учел одной особенности: когда дровяная баня топится без воды, или с не до конца залитым баком, проходящая через бак от печки труба довольно быстро истончается и прогорает. В тот приезд Андрей дополнительно решил прочистить трубу и, видимо, проткнул прутом одну из стенок. Они с женой попарились, легли спать в доме... Мы с мужем тоже были в деревне, В тот вечер смотрели, лежа в кровати, какой-то захватывающий боевик и в какой-то момент вдруг поняли, что кроваво-красные всполохи, которые мечутся по окнам, идут вовсе не с экрана. Опыт пожаросозерцаний, накопленный к тому времени, говорил о том, что ни на каких пожарников, увы, полагаться не стоит — приедут из Можайска через пару-тройку часов с одной машиной воды, подождут, пока все прогорит, зальют головешки. Одним словом — плавали, знаем... Поэтому я сделала единственное, чем реально могла помочь в этой ситуации: сняла с кухонной полки литровую бутылку водки, настоянной на тархуне и чабреце — самый крепкий из напитков, который был. И мы пошли к соседям. Андрюха сидел на крыльце дома, обхватив голову руками, и раскачивался, тоненько завывая: «Инструменты... Там же все инструменты...» Первые полстакана мы влили в него почти насильно. Вторые он выпил сам, после чего раскачиваться перестал, и это была победа. Во всяком случае я увидела, как облегченно выдохнула его жена Ленка. Утром они уехали в Москву. Когда машина скрылась из виду, я, подчиняясь какому-то неосознанному внутреннему порыву достала телефон и перебросила на Ленкин номер деньги. Спустя пару часов раздался звонок. Ленка плакала: — Ты что, с ума сошла? Это очень много... — ... Знаешь, я ведь никогда не рассказывала Андрею, как его бабушка после того, как сгорел наш дом, пустила нас к себе жить, уступив собственную кровать, и все лето кормила детей ягодами с огорода. Считай, что я просто возвращаю долги...

Напротив нас и чуть-чуть налево, но чуть-чуть не доходя до бабы Зины, которая в свои 90 лет держала одну из двух деревенских коров, жила учительница Анна Ивановна. Впрочем, учительницей она была в какой-то совсем прошлой, довоенной жизни, когда в Головино стояли 156 дворов и имелась своя школа. Во время войны к Анне Ивановне захаживал немецкий офицер (в самом начале войны немцы разбили лагерь в нескольких сотнях метров в лесочке), и он же как-то предупредил симпатичную ему девушку, что ночью ей лучше бы уйти из дома - перед отступлением в часть поступил приказ деревню сжечь. Поверили учительнице тогда не все: с людьми, привечавшими оккупантов, общаться в те времена было не принято. Как бы то ни было, в ту ночь в Головино не уцелело и десятка домов. Сама Анна Ивановна впоследствии получила похоронки на четверых своих сыновей, и в память о них посадила перед домом четыре тоненькие березки. Дома давно уже нет, хозяева участка сменились два или три раза, а березы Анны Ивановны продолжают стоять, лаская ветвями небо. В один из дней Анна Ивановна появилась на крыльце нашего, уже заново отстроенного дома. — Алён, мужики правду говорят, что ты скамейку сделать умеешь? К тому времени у меня было уже трое детей, и самым ненавистным занятием было ходить в лес по ягоды. Семья переживала не самые радужные в финансовом плане времена, и о том, чтобы покупать ту же землянику на рынке, не могло быть и речи. Поэтому как только появились деньги, а с ними — возможность не заниматься собирательством, ползая по лесу в тучах комаров и слепней, я купила себе на день рождения электрический рубанок, дрель и электропилу, и пустилась во все тяжкие. Научиться мастерить было несложно. В одном из заброшенных нежилых деревенских домов я обнаружила прекрасную, хоть и порядком гнилую, резную скамейку и стол, разобрала их, чтобы понять, под каким углом и куда именно должны быть вбиты гвозди, и принялась тачать мебель первой необходимости из досок, оставшихся от строительства дома. Инспектировать первую скамейку пришел как всегда пьяный Кругликов. Сел, покачался взад-вперед, в стороны, и пошел звать соседа напротив - крепкого кряжистого деда, к которому в нашей семье почему-то прилепилось имя Таракан. Вдвоем эти два перца долго пытались отыскать в скамейке хоть какой-то изъян, потом затребовали у мамы три стакана - со мной выпить. Анне Ивановне нужна была совсем небольшая скамеечка - помыть в доме потолки перед Пасхой. Налив соседке чаю, я достала обрезки досок, рубанок и молоток. Минут через 40 скамейка была готова. Я торжественно вручила ее заказчице, а та вдруг полезла под ватник (его, как и валенки, она не снимала ни зимой, ни летом, с тех пор, как в войну обморозила ноги и потеряла пальцы) и хлопнула на стол заткнутую газетной пробкой бутыль. — Анна Ивановна, вы с ума сошли? Уберите сейчас же! — Не могу. А вдруг тебя еще о чем попросить придется? Негоже так. Ежели мастер чего сделал, ему бутылку обязательно проставить надо, так что бери, дочка, не обижайся... Потом мы не раз чаевничали у Анны Ивановны в доме с земляным полом, обширной русской печкой и низким, вечно закопченным потолком. Она ставила на стол удивительное варенье из крыжовника и лесной земляники и начинала рассказывать мне о соседских семьях, о войне, после которой в ближних лесах остались глубокие окопы, о Барской горе и удивительном саде, в котором одной сирени насчитывалось до сотни сортов и до сих пор сохранились каменистые аллеи, заросшие крупными лиловыми колокольчиками, барбарисом и жасмином. Кругликова Анна Ивановна не любила. Он по-молодости, будучи уже женатым, крутил любовь с деревенской почтальоншей Галкой и однажды под каким-то предлогом выманил Анну Ивановну из ее дома, а сам, проскочив вместе с Галкой в сени, заперся на щеколду. Больше всего хозяйку дома возмутил тот факт, что для утех незваные гости выбрали не комнату и не сеновал, а массивную двадцатииведерную кадушку с солеными огурцами, на которую Кругликов недолго думая завалил даму сердца. Порыва страсти та кадушка не выдержала, развалилась на части, свое обещание компенсировать ущерб, гад-Кругликов не выполнил, и Анна Ивановна решила, что совершенно не обязана хранить по этому поводу молчание — выждала пару дней и пошла с громогласными упреками по деревне. Галку расплата настигла тут же: ее муж тракторист Митя, прознав о случившемся, сначала как следует навесил жене с обеих рук, а к вечеру, после того, как выпил, и обида накатила с новой силой, схватился за ружье. Качественно пристрелить жену у него не вышло — то ли рука дрогнула, то ли в доме темно было, но удалось зацепить — по касательной. В связи с чем в тюрьму он загремел на несколько лет. Потом Митя вышел, и почти сразу снова сел. Из-за самогона. Точнее, из-за того, что бражку он привык ставить на зерне, а зерно в закромах закончилось. И Митя, как следует накатив, поехал за зерном в единственное доступное место, которое знал — в совхозное семенное зернохранилище. Пьяный человек, как известно, идет к цели кратчайшим путем, поэтому в хранилище Митя въехал на тракторе. Через кирпичную стену. Оставив в этой стене дыру по форме трактора. Дальнейшее было до омерзения банальным и скучным. Один из мешков оказался дырявым, и милиционеры пришли к Мите утром по следу, который оставили на снегу струйки зерна. Когда он вышел из тюрьмы в очередной раз, был озлоблен на весь мир. Работу в совхозе Митя потерял. Продолжал периодически поколачивать Галку и гнать дома самогон «открытым» способом - устанавливая перевернутую тарелку над широкой, стоящей на огне миской с брагой. На этом Митя в очередной раз и погорел, причем, в буквальном смысле - заснул в ходе процесса, и дом заполыхал. Тушили его, (и, как обычно — безрезультатно) всей деревней, набирая воду в деревенском колодце. Не двинулся со своего крыльца лишь Кругликов, сотрясая ночной воздух гомерическим хохотом и изрыгая пьяные проклятия в адрес ненавистного соседа. А несколькими часами спустя, когда дом догорел до угольков и все деревенские разбрелись по собственным домам, заполыхал и он. Злые языки утверждали, что Митя, прежде чем уйти спать в уцелевшую от огня баню, выбрал самую большую головешку и запустил ее на соседскую крышу. А может быть, просто отскочил случайный уголек: крыши всех старых деревенских домов были крыты дранкой, сухой щепой, которая от любой искорки могла заполыхать, как порох. Через несколько месяцев Митя умер. Кругликов какое-то время жил в сарае, на зиму перебрался к кому-то из родственников в районный поселок. Там умер и он, оставив громадный кусок закрепленный за ним земли в наследство сыну. Именно на этой земле вот уже более тридцати лет стоит сейчас в окружении сосен мой дом — тот, что строили мы с мамой, остался брату, как и старая баня, которая впоследствии тоже сгорела. Я до сих пор иной раз думаю, что деревня получила свое название по недоразумению — куда логичнее было бы назвать ее Погорелово. Если верить давно уже почившим старожилам-очевидцам, пожары здесь регулярно полыхали с тех самых пор, как деревню сожгли немцы. Сама я, разумеется, этого не помню. А вот новейшая история деревенских пожаров, общим числом семь, началась в деревне не с Кругликова и даже не с его заклятого друга Мити, а с профессора педагогики Сергея Михайловича Вайцеховского, знающего о деревенском быте и сельском хозяйстве абсолютно всё. Но, как впоследствии выяснилось, не совсем точно...

Никогда не было, и вот опять... Ложилась спать с твердым намерением реализовать с утра целый список дачно-огородных дел, а закончились все намерения тем, что до двух часов дня работала над очередным текстом, лежа под одеялом, и ностальгически вспоминала времена, когда на нашем славном хуторе не было не то, что интернета, но и телефоны переставали работать в километре от жилья. С другой стороны (стоит, наверное, сказать, что вышеупомянутый материал назывался «интервью с Рафаэлем Арутюняном» и появится на сайте сегодня), интернет в деревне создает мне не слишком много хлопот. Особенно учитывая, что новости о коронавирусе и все комментарии на эту тему я не читаю в принципе, поскольку неинтересно и вообще пустая трата времени. И телевизор, страшно сказать, за последние два месяца, ни дома, ни на даче мы не включили ни разу. В результате образовалась куча времени на то, чтобы начать и завершить все домашние дела, не жертвуя при этом работой, посадить кучу всего в саду, и как-то так получилось, что все эти посадки в моем сознании ассоциируются с мамой: первые два декоративных куста, три яблони и вишневое деревце (помимо саморастущих на участке деревьев и кустарников) я посадила по ее просьбе два года назад в виде подарка на день рождения, сейчас же, когда мамы не стало, я продолжаю создавать сад в память о ней, сажая исключительно многолетние цветущие растения: пять видов жасмина, четыре — гортензии, меняющие свой цвет от снежно-белого, до густо-багряного, полыхающий по осени алым цветом бересклет, любимые мамой антоновку и белый налив, плетистые розы, в общем, все, до чего доходят руки, а доходят они до многого. Чтобы было понятно, о каких масштабах идет речь, скажу, что мы вчера скосили изрядно подросшую траву на всем участке, а потом муж посмотрел на шагомер: 17500 шагов за почти пять часов кошения. Само место под названием Головино, куда мы впервые приехали 37 лет назад, абсолютно уникально и по сей день: населенных пунктов подобного типа и подобной обособленности нет во всем районе радиусом километров в 50. Даже странно, как мой папа, крайне отстраненный от каких бы то ни было сельскохозяйственных подвигов человек, углядел эту деревеньку с дороги, когда по приглашению друзей поехал вместе с мамой на выходные в достаточно далекое от Москвы охотохозяйство. Дом в деревне по тем временам был у многих навязчивой идеей. Пределом мечтаний. Получить в собственность или купить можно было лишь садовый участок в виде шести соток на болоте, где в соседях у тебя с большой вероятностью окажутся всё те же опостылевшие на работе сослуживцы, а дом в деревне означал минимум 30 соток личного пространства и столько же распаханной позади участка территории «под картошку». Сама я в том процесе купли-продажи никакого участия не принимала - лежала в роддоме. Туда же, аккурат к рождению старшей дочки мне передали записку: «Мы купили дом!!!» Деревня (в этом году ее официально переименовали в хутор) располагалась на холме и насчитывала от силы десяток дворов. Собственно, немногим больше она насчитывает и сейчас. До ближайших поселений минимум час-полтора ходьбы, до уже упомянутого охотохозяйства — столько же. Грибов и ягод в окрестностях росло немерено, поскольку от того места, где заканчивалась грунтовка (только лет 15 спустя та дорога стала асфальтовой) нужно было ехать 2,5 км по бездорожью, которое дважды в год — по весне и по осени — становилось полностью непроезжим для легковушек. Хозяином проданного нам дома был местный алкоголик Сашка Кругликов, трудившийся в совхозе трактористом-электриком. Когда заканчивались запасы самодельного спиртного, Кругликов, покачиваясь, шел к деревенской будке-трансформатору и вырубал во всей деревне свет. Еще через некоторое время к его дому начинал стекаться народ: «Василич, помоги, как без света-то?..» Просьбы, разумеется, подкреплялись разнокалиберными бутылями с мутноватой жидкостью. Жизнь налаживалась... Продав родительский дом, Кругликов перебрался жить к жене, дом которой стоял напротив. Жена была давнобывшей, но сильно и неизлечимо болела, находилась фактически при смерти, поэтому возразить не могла. Она и умерла вскоре, и даже это событие Кругликов сумел превратить в грандиозный фарс. Как-то утром постучал в дверь: — Мария, дай денег. Тонька умерла! Денег мама, разумеется, дала, в связи с чем некоторое время спустя в доме Кругликова образовалась толпа ближних и дальних родственников, приехавших на поминки. В разгар застолья кто-то из прилично пьяненьких гостей подошел проститься с покойницей, лежащей в той же комнате в гробу, и вдруг сказал: «Василич, так она ж живая у тебя — моргает лежит...» Учитывая не слишком адекватное физическое состояние присутствующих, было решено застолье продолжить, но жену из гроба не вынимать. Там она благополучно и скончалась, спустя пару суток, после чего Кругликов снова забарабанил в дверь своего бывшего дома: — Мария, дай денег. Тонька умерла, хоронить буду... После того, как Тоньку схоронили, Кругликов еще несколько лет взбадривал деревенских выходками разной степени тяжести. Ночами воровал из нашего сарая кур, которых мы с мамой наловчились выводить из яиц в купленном за 120 рублей инкубаторе. Яйца маму надоумила брать приятельница, которая работала на ВДНХ в павильоне «Птицеводство». Там постоянно проводились выставки необычных пород, в процессе этих выставок куры продолжали нестись, вот и родилась идея попробовать вывести цыплят, тем более, что инкубатор как специально попался на глаза в магазине, куда мы с мамой зашли то ли за лампочками, то ли за туалетной бумагой. Из 30 яиц вывелось 27 цыплят, которые за лето превратились в офигенно красивых кур и петухов, и почти всех их пожрал Кругликов. Кажется, я была первой, кто научился трансформировать неискоренимую кругликовскую привычку к пьянству в профит. Если мама просто выдавала ему из личных запасов бутылку саморучно приготовленного, лучшего на деревне самогона, то я бездушно вручала трехлитровый молочный бидон: «Принесешь ягод - получишь». И отдавала бутылку лишь в обмен на полный бидон лесной земляники, малины или клюквы. Или на корзину отборных грибов — в зависимости от того, что именно на момент сделки вызревало в окружающих лесах. Без самогона в деревне было не прожить. Стандартной единицей измерения считался «бутылёк» — трехлитровая банка. Машина дров на зиму — «бутылёк», десять мешков зерна на кормление животных и заодно на бражку — «бутылёк», вспахать поле под картошку — «бутылёк». Однажды за «бутылёк» маме предложили купить жеребенка. Он появился у колхозной кобылы, которая по бумагам числилась жеребцом. Соответственно, оформить жеребенка нен представлялось никакой возможности — его можно было только сбыть. Но на дворе стоял сентябрь, поэтому брать жеребенка в зиму мама не рискнула. За «бутылёк», собственно, в разгар сухого горбачевского закона мы приобрели уникальный самогонный аппарат, сваренный из двух сорокалитровых молочных бидонов. Один бидон предназначался для браги, в другой был вварен змеевик и наливалась холодная вода. Весь этот комплекс обычно устанавливался в кустах, подключался через удлинитель к розетке в доме, и, когда начинался процесс, самогонка текла струей в палец толщиной — только подноси банки. Иногда в деревню к маме наведывался местный участковый Николай Николаевич. Он слезал с допотопного мотоцикла, протягивал вместо приветствия модоциклетные краги, в каждую из которых мама опускала по бутылке. После чего Николай Николаевич говорил: «Ты, Мария, это... поосторожнее в ближний четверг — проверка будет...» Если бы не тот аппарат, мы никогда не сумели бы построить в деревне новый дом, когда сгорел старый, кругликовский. Но это уже другая история...