В колонках играет - In My Rosary - Inner Man


Настроение сейчас - клетчатый костюм и раздвоенная шляпа




"Пьяццо" - по-итальянски площадь


Всё, что присутствует в этом полупотоке сознания, некоторое время назад было придумано мной от первой до последней буквы. Посвящается всем и вся, и в особенности тем, кто свалился с Луны.


* * *

Твоя боль так чиста
Сквозь всевечный апрель.
По раскрытым зонтам
Пробегай, Исмирель.

Ты – кристальней всего,
Будто имя твоё.
Не узнавший Его,
Не узнавший Её.


Пьяццо запестрила масками. Все они хлынули на площадь, примыкающую к собору, мгновенно наполняя её. Арлекин двигался впереди карнавальной толпы и волочил по камням плащ в белую и чёрную клетку. Лицо Арлекина полностью покрывала маска, но ему хотелось спрятать ещё и глаза. Глаза, зеркало арлекиньей души… Глаза, озеро арлекиньей души… От незнакомых и чуждых, пусть, они в масках, хотелось спрятать это таинственное Озеро. Когда Арлекину смотрели в глаза, он казался себе голым посреди многотысячной Пьяццо, но без Пьяццо он тоже существовать не мог, ведь Пьяццо – его дом родной с открытыми стенами.

Демон, парящий над толпой, инок, слоняющийся в толпе.
Принц голубой крови, хотя простолюдины почти всегда кривлялись ему в лицо, строили страшные рожи и предпочитали видеть в нём простолюдина.

Он – карнавальная маска с ядовитыми прорезями на месте глаз. Он – бродячее клеймо позора для маленького и бездуховного существования. Он прячет за спиной изящные руки в белых накрахмаленных перчатках, и у него много личин, но Вы никогда не догадаетесь о его подлинной сути!

Арлекин снял с головы раздвоенную шляпу с бубенцами, пригладил волосы, едва достигающие плеч, и зачем-то встрепенулся – как делают воробьи, которых примочило минутным дождём.

- А далее бросишь оземь и клетчатый костюм? – из-за хлипкого карнавального обоза со скрипучими колёсами выплыла Коломбина. В этот раз она была немного пьяна, едва растрёпана, но по-прежнему очаровательна и красива.

- Если даже сниму единственную одежду, я вряд ли почувствую себя голым – обхватив колени, артистично говорил Арлекин, блуждая глазами по крышам домов с красными и оранжевыми черепицами. Он медленно опускал голову, и казалось, что само Время в эти секунды замирало, или хотя бы пыталось замереть. Волосы Арлекина почти полностью скрыли глаза и лицо, и Коломбина могла только догадываться об их выражении.

– У меня есть мои клетчатые костюмы – продолжил Арлекин - пёстрые и более сдержанные по цветовой гамме, мне есть чем прикрыть мою физическую наготу. Но мне нечем прикрыть от посторонних и чуждых глаз свои глаза – Зеркало Арлекиньей Души, Озеро Арлекиньей Души… И это множит во мне бездны противоречий, бездны… структурированной артистической меланхолии, бездны раздумий. Это ещё больше обособляет меня от внешнего мира, ибо вряд ли кому-то из арлекинов, коломбин, пышных аристократов или умелых ремесленников… захочется прятать свои Озёра от других.

Арлекин заглянул в голубые знакомые глаза прямо и открыто. Ещё минуту назад он был печальным и строгим, но позже, толкая в бок свою спутницу, хохотал с пьяненькой Коломбиной. Облако, проплывая в близком небе, на миг задержалось над Арлекином, и послало ему несколько беззвучных дождевых капель. Эти призрачные слёзы утра почти ничем не пахли, хотя нет, они пахли далёким лесом из чуждых стран, шелестящими изумрудными лугами, караваном трав над оврагом, морскою влагой и туманом над пропастью. Арлекин вытянул шею, и надолго подставил облачной прохладе своё тонкое и красивое лицо. Через время Облако отправило Арлекину последнюю каплю, неглубоко вздохнуло – и улетело по своим неведомым облачным делам куда-то далеко за горизонт. За гуттаперчевую Даль, где играет скрипичный концерт Бетховена, а в рукотворном озере качаются кувшинки и лотосы.

Арлекин разглядывал в водной глади своё отражение и пытался потрогать его рукой. Потом он поднялся на крышу, и смотрел вниз на маленькие движимые точки. Мысли о Карнавале (длиною в Вечность, размером со Вселенную) калейдоскопически сливались друг с другом, возвышались и множились внутри, опутывали и сковывали его сознание подобно морскому осьминогу.

- Исмирель, Исмирель, ты не свалишься с крыши? - участливо поинтересовалось Облако, возникая из ниоткуда.

- Я крепко сижу, не переживай - ответил ему Арлекин, и впервые за долгое время улыбнулся.

Пробили куранты на высокой башне, в каналах отобразились утренние гондолы, – а солнце ещё выше поднималось над полосой горизонта, освещая самый пыльный закоулок и самую тёмную подворотню старинного таинственного города. День отделялся от солнечного диска и опускался вниз на верёвочной лестнице, Ветер двигался вслед за ним.

Арлекин всё смотрел и смотрел на маленькие движимые точки, время от времени подставляя тонкое лицо Солнцу и Ветру. Заалели небеса утренними росами, прозвенели трамваи, загомонили юродивые, открывались ворота часовен и ремесленные лавки - а Карнавал тёк по улицам города беспристрастной, автономной рекой, будто сам собой.


С золотого моста
Как ночной менестрель
По раскрытым зонтам
Пробегай, Исмирель.

Оглянись, уходя,
На себя самого
На обломках дождя,
На обломках Всего.


© copyright Valkoinen

Valkoinen, некоторое время назад