Маму я помню всегда. Наверное, может быть иначе, но я не представляю этот мир без нее. Нет, не только в физическом смысле. То, что я есть – это мама. То, что есть во мне – тоже мама. Даже тогда, когда она была против чего-то, что стало во мне – это тоже мама.
Сейчас, в зрелом возрасте, мне кажется удивительным - насколько она была оптимистичной. Бог не обидел ее жизнелюбием и целеустремленностью, хотя испытывать ее характер начал чуть ли не с пеленок. Ее мать, моя бабушка, ушла из семьи вопреки воли родителей и была проклята своим отцом. Может потому, прожила она недолго и умерла, когда маме было только два года. Ее отец, мой дед, в то время служил в армии штатным сапожником - шил сапоги офицерам, как говорят, совсем неплохие: хромовые, со скрипом. Как все сапожники «не любил выпить» и заниматься семейными делами ему было недосуг, тем более, что повод избежать домашних дел, в армейской жизни находился легко. Так или иначе, но мама попала в детский дом, где пробыла до совершеннолетия. Этот период пришелся на военные и первые послевоенные годы. Мама почти никогда не рассказывала об этом периоде своей жизни, за исключением отдельных эпизодов. Предполагаю, что она не просто не хотела, а не могла возвращаться памятью к этим годам, потому, что мы чаще и легко вспоминаем в прошлом счастливые или приятные минуты, нежели боль и огорчения. Там, в детдоме, она научилась стоять за себя и за свое, что потом, всю жизнь, она проделывала бесстрашно и самозабвенно. Как-то раз, мальчишкой, я вступил в конфликт с соседом по дому и тот, используя свои взрослые возможности, доказал свою правоту, отодрав мне уши. Мама, узнав об этом, ворвалась к соседу в квартиру и буквально исхлестала его по физиономии. Напор был столь стремительным, что сосед только уворачивался, не смея отбиваться и противоречить.
Время делало рано самостоятельными детей послевоенного поколения. В семнадцать лет мама, а проживала она тогда с теткой в Чите, завербовалась работать на Дальний Восток и уехала на только что освобожденный Сахалин. Тогда это был один из главных в Союзе поставщиков рыбы и морепродуктов и четверо из пяти, проживающих на Сахалине, были причастны к этой отрасли. Мама работала на рыбоконсервном заводе. Помимо заработка это давало возможность бесплатно питаться и проживать в общежитии предприятия – в одном из оставшихся от японцев дощатом здании.
Вторая, по численности, группа населения Сахалина того времени была, конечно, моряки. И нет ничего удивительного, что свою судьбу мама нашла среди курсантов мореходного училища, которое было переведено из Николаевска-на-Амуре. В семейной жизни, как сейчас говорят, роль лидера сразу взяла на себя мама. Это было естественно, потому, что курсанты мореходного училища находились на казарменном положении, как военнослужащие. А приобретенная профессия удаляла их от дома еще дальше. Задор и энтузиазм молодости, замешанный на шлягерах того времени: «…молодые капитаны поведут наш караван…», не способствовали засиживанию дома. Да и дух того времени вообще не воспринимал семью как нечто важное - всего лишь «ячейка общества». Маме же удалось создать дом. Возможно, этому способствовало мое появление. Папа, выросший в крестьянской семье, где традиции домостроя имели значение, тоже всерьез и самозабвенно включился в семейную жизнь: он прибегал после занятий и приносил что-нибудь из продуктов из своего пайка, подрабатывал на разгрузке в порту, даже имя мне дали курсанты его группы голосованием. Но большую часть времени мы с мамой оставались вдвоем. Она использовала любую возможность, чтобы встретиться с папой. Как только он прибывал в один из ближайших портов, она со мной на руках и с огромными сумками с домашними продуктами, летела к нему навстречу. Я помню эти поездки: бесконечные часы ожидания в серых казенных зданиях вокзалов и портов, которые мне были в тягость из-за естественных ограничений, а об уровне удобств их, кто этого не испытал, передать сложно. Зато длинные папины отпуска, после многомесячных морских походов, они проводили вместе неразлучно.
Когда мне исполнилось пять лет, случилась беда. Папу мучили гланды, которые провоцировали часто ангину. Простая операция по их удалению чуть не стоила папе жизни: во время удаления гланд была задета аорта и он истек кровью. Надежды на спасение было мало. Из нашего города папу срочно перевезли в областной центр. Мама, как всегда со мной на руках, бросилась в дорогу. Я был маленьким свидетелем этой сцены, когда мама вошла в палату, где в самой середине совершенно белой палаты стоял стол, на котором лежал обескровленный, обессиленный папа, слившийся в цветовой гамме с простынями, я видел, хотя и не понимал, весь ужас испытанный мамой от этой картины, видел отчаяние, с которым она кинулась к нему. Я не помню дальнейшего, но, в общем-то, все закончилось благополучно.
Есть в нашей жизни события, которые определяют нашу жизнь на долгие десятилетия. И об этом мы узнаем только через много лет, когда имеем возможность оглянуться назад. М. Булгаков дает точное описание этого состояния: «Аннушка уже пролила масло…». Ах, если бы знать, что скрывается за этим или тем поворотом судьбы!..
Шок, испытанный мамой в тот день, стал толчком для проявления ее жизненных сил. Маме открылась её истина, которую она реализовала. Через год с небольшим у меня родился брат. Мама готовилась к этому, но это не был четкий расчет, а совершенно откровенное проявление жизнеутверждающей любви. С энергией незаурядной мама строила вокруг себя свой дом, свой мир. Мы в то время жили в коммунальной квартире, в маленькой комнатке размером не более 6 квадратных метров. Ожидаемое появление четвертого члена семьи сделало бы из нашей комнатки одно большое спальное место и ничего более. Я тогда уже готовился идти в школу. Даже, практически постоянное отсутствие дома папы, не облегчало наши перспективы. Мама мечтала и, когда гуляла с папой по городу, указывая на окна строящегося дома, говорила, что это будет наша квартира. Папа соглашался и, спустя несколько дней, снова уходил в море на долгие месяцы. Но ведь это была мама! Она пошла на прием к начальнику пароходства, когда сроки беременности были на исходе… В новую квартиру мы въехали без папы, когда он был где-то в приполярных широтах. Каково же было его изумление, когда он, по возвращении, пришел в дом – эта была та самая квартира, на окна которой мама показывала ему с улицы! Да, конечно, это была случайность, что досталась именно эта квартира. Но мама верила и хотела этого!
Она всегда добивалась того, что хотела. Познав на собственном опыте нищету, отсутствие семейного тепла, она уже никогда не хотела возвращаться к этому. И если она ставила себе цель, то все дальнейшее было подчинено ей. Но, это не были достижения любой ценой. Недостаток образования она компенсировала общительностью, используя природную живость ума, легко сходилась с людьми. Да, ее интересы и цели не были высокими в общечеловеческом масштабе. Вся энергия ее была направлена на укрепление семейного благосостояния. И было немало людей, завидовавших нашему семейному укладу, благополучию.
Мой младший брат воплощал в себе все, что должна бы содержать в себе любовь молодых, сильных людей друг к другу. Нет, я не испытывал ни тогда, ни после недостатка любви своих родителей. Но брат воплощал для них нечто большее. Возможно, это было глубинное стремление обессмертить свои чувства под действием пережитого страха, перед возможной потерей любимого человека, возможно по другим причинам. С появлением второго сына, мама как будто завершила всю подготовительную работу, чтобы ее семья стала полной. Теперь дом и семья стали безраздельно сутью ее существования. А осью вращения нашего маленького мира стал мой младший брат. Он стоил того и внешностью и живостью своего характера. Так уж сложилось, что из троих мужчин в доме, папа и я привлекали внимание к себе периодически: папа когда прибывал из очередного морского похода, а я, в силу относительно спокойного характера, лишь когда выходил за рамки усредненного поведения. Брат же оставался у мамы на виду всегда. Этому способствовало и то, что в младенчестве брат был болезненным, но всегда весьма подвижным, требующим постоянного контроля. Так, он часто появлялся с прогулок побитый, ушибленный, а было, что его и приносили на руках после падения с гаража или сарая во дворе.
Мы с братом росли, а вместе с нами росли мамины тревоги и заботы. Но наступил период, когда папа сошел на берег и тревог о нем стало меньше: мама уже не вглядывалась нервно из окна в штормящее море. Я окончил институт, женился и уехал в самостоятельную жизнь. Мама работала в той же организации, в которой начинала свою трудовую деятельность. Кажется, она знала весь город и весь город знал ее. По-прежнему не было проблем, которые были бы неразрешимыми для мамы. Как-то летом за завтраком, в очередной раз оторвав лист календаря, мы увидели, что сегодня опять профессиональный праздник и принялись рассуждать – какие из профессиональных праздников мы можем отмечать. В нашей семье можно было отмечать дни: моряка – папа капитан, а брат учился в мореходном училище, железнодорожника – я закончил железнодорожный институт, рыбака – мама в рыбной промышленности, бытовика – мама работала комендантом общежитии, автомобилиста – мама первая в нашей семье начала водить автомобиль. И тогда я предложил отмечать и день шахтера – потому, что мама все доставала «из-под земли». Время было такое.
Постепенно самым опекаемым в нашей семье стал мой младший брат. Для мамы весь смысл текущей жизни сконцентрировался на нем. Мама не могла не контролировать его и, конечно, это не всегда нравилось подрастающему мужчине. Иногда он взбрыкивал, но в основном, подчинялся маме, потому что оказывалось, что она почти всегда права. Мама не отнимала у брата право быть самостоятельным, но не давала ему права на ошибку. Незаметно, а то и открыто, мама рулила в том направлении, которое, по ее мнению, правильное. Руководила ею только одно чувство – любовь. Она отдавала этой любви всю себя, но и взамен хотела видеть точные результаты своих устремлений. Если она видела расхождение, то огорчалась и с еще большим усердием старалась воплотить свой идеал. Она сама выбрала себе невестку и сделала так, что и сын выбрал ее тоже. Она полностью обеспечила им условия для совместной жизни – от тарелок до квартиры.
Её жизненная энергия требовала выхода. Постоянное участие в общественных и полуобщественных организациях были для нее обязательными и, наверное, желанными. Мама звонила по телефонам, весело приветствуя подруг, - Привет, вешалка…, - и решала множество своих и их проблем от – где и что купить, до – кого, куда и как обустроить. Она не была абсолютной альтруисткой, но к решению людских проблем относилась бескорыстно. Обман и обиду не прощала. Однажды, когда она ездила за рулем автомашины на дачу, ее наказал гаишник за нарушение, в общем, несущественное – остановку в неположенном месте. Можно было ограничиться и замечанием, тем более, что к женщинам за рулем отношение всегда было более снисходительное, чем к мужчинам. Но, блюститель порядка, который оказался руководителем местного ГАИ, демонстрируя своим подчиненным «как надо работать», отыгрался по полной, оштрафовав маму. Ничего, кроме обиды на инспектора и досады на себя мама не испытала. И, наверное, так бы и забылось. Но - надо же было такому случиться! – через некоторое время к ней обратились из одной местной организации с просьбой о поселении молодого сотрудника, как оказалось, сына того инспектора, который наказал ее. Конечно, было отказано. Этот эпизод можно расценивать по разному: и как слабость, и как мелкую, недостойную месть… Можно и так. Но я видел, как в том же общежитии, мама возилась со взрослыми мужиками, потерявшими жизненные ориентиры, спускавшие свои немалые заработки от путины, не имевшие ни семьи, ни материальных ценностей. Я видел, как много она им прощала и пыталась хоть чем-то облегчить несостоявшиеся судьбы. Мама сама выбрала свои жизненные ориентиры и следовала им. И я не помню случая, когда от нее пострадал бы невиновный человек. Даже если она кому-то создавала неудобства, то непременно, позже старалась компенсировать растрату нервов пострадавшим. С молодости мама великолепно плясала. Не танцевала, а плясала! Когда собирались гости и очередь доходила до танцев, бывали и сольные мамины выходы с чечеткой и треском полов, разлетающимся колоколом платья и вихревом движении по небольшому кругу. Это был восторг жизни! Чего, конечно, не всегда разделяли соседи, жившие под нами. Мама поддерживала с ними ровные отношения и всегда после таких праздников просила прощения и оказывала им мелкие услуги. А однажды, даже подарила соседке на день рождения золотые серьги, хотя она не входила в круг ее самых близких людей. Просто так она чувствовала свои долги.
У мамы было великолепное чувство юмора. Как-то раз, наш сосед по площадке, довольно зажиточный человек, уезжая в отпуск «на материк», а это значило на 2-3 месяца, принес маме часть своих наиболее ценных вещей и попросил оставить их на хранение. Мама согласилась и временно положила их на диван. Когда же вечером к нам пришли гости, места всем сразу не хватило и мама, свернув соболью шубу соседа, села на нее, под общий смех гостей, со словами, - Сосед просил посторожить его вещи, так думаю, будет надежнее. А когда одна из подруг пожаловалась, что ее отпрыск совсем отбился от рук, что не хватает денег на его воспитание, мама заметила, - Наверное, ремень очень дешевый!
У женщин все сердце, даже голова. У мамы мысли счастливо совпадали с чувствами. Её чувства были энергией для реализации замыслов. И, конечно, чувства – это самое уязвимое в человеческом сердце. Особенно любовь. У материнской любви есть одно крайне острое свойство – безграничность. Мама находилась в постоянном, сосредоточенном соучастии в жизни своего младшего сына. Желание совершенного счастья для него, понималось ею как необходимость непрерывного контроля за событиями его жизни и стремление оградить его от любых мерзостей и проблем жизни. Она знала где он бывает, когда, с кем, чем занимается, кто что о нем сказал и как он на это реагировал… Нашлось немало желающих, поучаствовать в этом. Случалось, что она срывалась, когда сын выходил из-под ее контроля, а это было неизбежно. Неизбежно потому, что контролировала она внешнюю сторону его жизни. Но ведь это только половина нас!
Стремление сохранить собственный образ жизни: порядок, привязанности, привычки, режим дня, по нашему мнению должны способствовать сохранению того, что мы любим, того, что нам удобно, комфортно. При этом мы не учитываем одного – что весь мир вокруг нас продолжает двигаться по своему маршруту, что не остается места для спокойного, неизменного состояния. Всем известное изречение, что нельзя дважды войти в одну и ту же воду - не ирония, не остроумное видение мира, а реальность, четкое определение происходящих изменений вокруг нас. Остроумие данного наблюдения заключается в том, что происходящие изменения столь же малозаметны, как изменения нашего тела под действием течения воды. Но они происходят постоянно, накапливаясь, чтобы потом резко проявить себя уже вполне зримо. Непоправимое произошло внезапно. А кто его ждет?
Брат вернулся домой от мамы, с которой у него произошел неприятный разговор, тему к которому подготовила его жена. Дома он так же не нашел успокоения и произошла ссора, после которой брат ушел ночевать в гараж, поскольку утром должен был ехать в подшефный совхоз на уборку картофеля. Была осень, по ночам уже подмораживало. Утром сосед по гаражу обратил внимание, что ворота гаража брата закрыты, а машина работает. Когда гараж открыли, было уже поздно…
***
В основе любви вещи материальные. Любить можно только то, что существует. Даже, когда мы любим «проявления», то носители их – тоже материальные. Даже, когда мы любим свой идеал, мы создаем для себя его материальный образ. Любовь выражается в нас как желание иметь предмет любви, либо ему принадлежать, но непременно быть в контакте. Любовь – это как способ увеличить свои возможности, свое присутствие в этом мире. Утрата любви болезненна тем, что мы, как бы уменьшаемся, занимаем меньше места, появляется угроза полного нашего исчезновения, которое могут просто не заметить. Наверное, в основе этого чувства лежит задача продления жизни, поддержания ее неразрывного существования. А чтобы не пугать нас неизбежным завершением, мы лишены такого качества, как наследственная память - передачи предыдущего опыта через гены. Каждый из нас, при рождении, начинает как бы заново, отбросив весь предыдущий опыт жизни предков. Для его освоения человеку, как ни одному другому животному этого мира, дан долгий срок – 12-15 лет. И мы обречены повторять ошибки наших предшественников во всем: в быту, работе, любви, что, в общем, правильно, потому, что в противном случае, из человеческой жизни исчезло бы творчество, которое обязательно подразумевает наличие непознанного.
Мы в полном смысле слова связаны с нашими детьми пуповиной и потому, вправе переживать за своих детей, вправе растить их и воспитывать так, как считаем нужным. Но мы не имеем права не давать им жить так, как они выбирают, когда становятся самостоятельными. Мы можем полностью не разделять их взглядов и устремлений, но подменять их решения своими, на том основании, что мы старше, нельзя. Выбор образа жизни – их право и, возможно, это когда-нибудь спасет нас. Другое дело, что в результате проб и ошибок дети приду к выводам, близким к нашему опыту и требованиям, но… Но придут сами!
Любое учение, какое бы оно ни было ортодоксальным и нудным, еще не значит однообразного отношения к окружающему миру. В любом случае, это лучше простого копирования, как случилось бы, если бы мы приобретали весь опыт предков при рождении, как наследственную память. Тогда мы приобрели бы множество табу – внутренних запретов, которые делали бы нас осторожными, лишали возможности рисковать, а значит, приобретать новое.
Все наши несчастия оттого, что мы постоянно сравниваем себя с другими, свое положение с положением других. Разнообразие жизни, ее проявлений, постоянно ставят нас в положение недовольных собой и своим состоянием: нам кажется, что мы достойны большего, лучшей доли и судьба нас недооценила. Если не разорвать эту неблагодарную способность самовосхваления внутри нас самих, то пожизненно мы обречены на переживание несчастья. Мы не можем изменить даже себя, тогда как постоянно пытаемся изменять других. В жизни мы встречаемся с поразительными проявлениями «нелогичности», как нам кажется. Но странны эти поступки с нашей точки зрения, нашего бытового опыта и нашей целеустремленности. Особенно, если это поступки русского человека, логика которого основывается чаще всего на чувствах.
Жизнь подбрасывает нам испытания и нет уверенности, что преодолеем их без потерь. Оказывается, можно не убивать, не грабить, не уничтожать и быть опасным для близких. Неудержимая страсть, привязанности, привычки делают человека абсолютно уязвимым. Что дано от рождения, то и есть его пожизненное содержимое. И никому не позволено изменить суть человека. Потому, что так в нас заложено Богом.
***
С мамой случился инсульт. Она шесть лет тихо угасала. А потом ее не стало.
Вот такая она была, моя мама. Такая она осталась во мне. Я думаю, что мне с мамой страшно повезло.
