Написано старостой моей группы Пановой Екатериной
-----------------------------------------------------
Заходили тысячи солнц. Тысячи, миллионы лучей опаляли воспаленную планету. Яркое красно-оранжевое зарево будило в закромах сознания страшные воспоминания. Сохло во рту, глаза слипались, убивало страшное ощущение того, что они готовы закрыться навечно. Капля, другая, странно, но они все же откуда-то взялись и сейчас противно катились по израненной коже спины. Изрытое морщинами, как перепаханная земля перед посевом, лицо страшно устало морщиться от солнца, от горячего, жестоко обжигающего ветра, несущего миллионы надоедливых песчинок, впивающихся в кожу, засоряющих глаза. Ветер бьющий в лицо, ветер в голове, в сердце. Ветер, будоражащий тысячи воспоминаний – болезненный ветер. Зеленые, ярко-зеленые изумрудные глаза – единственный островок жизни, теплящийся в изуродованном теле, окаймленные обвисшими веками и вытертыми ресницами постепенно затягиваются белой пеленой, предвещая неминуемое. Мягкое подушкоподобное тело обтянуто куском грязной рваной материи. «Еще чуть-чуть, еще немного осталось» - промелькнула вдруг счастливая, дающая надежду мысль. Вот, вот, передвинуть ногу, потом другую, идти, идти вперед, нельзя останавливаться, нельзя. Какое, однако, странное слово – НЕЛЬЗЯ. Пустое слово, пустой звук, а что-то все-таки переворачивается внутри и ты останавливаешься, тормозишь поток желаний. Хм, вот еще одно забавное слово. Ноги все же начинают заплетаться, и дыхание начинает подводить. Песок забивает легкие, накапливаясь в них и грозясь прорваться со страшной разрушительной силой. Песок, песок – мелкий, надоедливый и огненно-горячий, он обжигает все изнутри, обжигает голые мозолистые ступни, и эта горячая сковорода раскаляется с каждой минутой сильнее и сильнее. Остановиться, замереть и умереть – уйти от всего этого мученья, страданья. Но нет, где-то там, где еще теплится дух и капли рассудка хлынула волной необузданная своенравность, гордость и благородство, достойное патрициев времен Древнего Рима, расплескались внутри, заполняя все и вся. На этих водах зарождался всеобъемлющий и всепожирающий огонь, пыхнувший светом изумрудных глаз. А все-таки, как тяжело перебирать ног и, мучительно тяжело и больно. Воспаленное сознанье выдает образы Ниагарского водопада и чудеснейших садов – семирамиды: Грозди винограда, насквозь просвечиваемые мягкими лучами, нежное, плавно-мелодичное журчанье, словно это самое дорогое на свете, поднимают лавину восхищения, беспричинной щенячей радости и преданности. Ноги опять не слушаются, опять подворачиваются и подводят гордость, позорят ее. Манерность и изысканность мысли – остатки былого величия и благородства. Из уже налитых кровью глаз неожиданно что-то вырвалось, выпорхнуло и быстро полетело вниз, больно ударившись о морщинистую кожу руки. Полетели вторая, третья, в воздухе ссыхаясь и превратившись в конце концов в мягкие заданные огненные шарики. Впереди привиделось что-то непонятное, непонятное, но, вместе с тем, необъяснимо манящее и чарующее, мобилизовались все остатки сил – появилась цель. Она находилась так близко, казалось бы вот, дотянись рукой и все. Но чем ближе путник приближался к ней, тем удивительнее становилось расстояние. «Добрые день», - прошла звенящая воздушная волна, которая отозвалась тысячами отголосков в покореженном сознании и сердце. Словно на множество мелких осколков разбили стекло, оставшиеся частички которого скользят теперь, обдуваемые ветром, по гладкому льду. Дыхание сперло еще сильнее, а то, что когда-то было на месте живого горячего сердца, вдруг вновь наполнилось тлеющими угольками. Эта встреча – кривая ухмылка судьбы, перевернула действительность, сильно искривив окружающее отвратительное пространство. С ссохшихся губ не могло упасть ни слова, они, словно опаленные стыдливостью и тоской, отказывались подчиняться. Руки тоже не шевелились. Все внутри заполнилось горячей, жуткой, полной волнения и осознания беспомощности жидкостью, ее, мягко разливающуюся по всем сосудам, заполняя весь свободный объем, тяжело было остановить. Тяжело, нет не просто тяжело, это было просто невозможно и это нужно было уже принимать как необходимость. Как трель соловья, вновь прозвучало: «Фи, неужели вам не стыдно, ну как же можно было вам показаться мне, мне «на глаза»?». Воздух дрожал, но дрожал уже, колебимый разливистым и мягким, солнечным и веселым хохотом. Сияющая улыбка пробегала и пробегала по вытянувшимся губам, черным, как смоль глазам и отласно-леденящей коже. Но все же статичная изящность и манерность давали о себе знать. Существо было счастливо, оно было в восторге. Тело путника мягко опустилось на горячий обжигающий песок. Солнце продолжало палить так же жестоко, но, ожидание наступающей ночи предвещало долгожданное освобождение.