Радостно, с трибуны:

    Вот и закончился двухнедельный отпуск. Завтра, как мистеру Хэ, "снова туда, где море огней". Со своей скрипкой и лошадью. Две недели отпуска кажутся бесконечными только в начале этого самого отпуска. Ну, а потом, как с петушком на палочке: вот, думаешь, буду лизать аккуратно, чтоб надольше хватило. И мечтаешь, мечтаешь... Море, мулатки, оранжад, белые штаны... И, яростно замечтавшись, нет-нет, да и откусишь от петушка пару мест повкуснее, да повесомей. Нечаянно. Но щедро. Ну, и в результате, когда от мечтаний очнёшься, - лишь голая правда в виде палочки в руке досыхает. Невкусная и в занозах. Ах, беда, беда, огорчение. Кончились удовольствия. "И где, интересно знать, мой воздушный шарик? И откуда взялась эта тряпочка?"

    Да, плохо ещё у меня с планнингом и контроллингом энджой ёселфинга. Из рук вон. Ни с одной дояркой не познакомился почему-то. Если быть честным до конца, до палочки, то и с балеринами тоже в этот раз как-то не срослось. И в библиотеке не был. Хорошо, для театра не сезон, так что можно со спокойной душой утверждать, что хотел, что уже собрался и даже бинокль морской прихватил для смакования деталей гардероба, а они - эвон как. Театралы, в смысле. Точнее - работники и служащие сцены и кулис.  Вот от кого-кого, а от них такой подлянки не ожидал.

    Ещё с радостью сообщаю, что ни разу не был на пляже. Скажу по секрету: даже если б отпуск и дальше продолжался, то всё равно не пошёл. Да и некогда. Я ходил ногами, ездил колёсами, получал всякие разные эмоции, засвидетельствовал почтение и хороший аппетит на куче дней рождения, много удивлялся, мало переживал. Вот так, незаметно... ну, что ж: время идёт, значит, по-прежнему, жив.

    А ещё у нас "Боржоми" начали продавать. В стеклянных бутылках, как я люблю. Позитив. Shame on You, comrade Onishchenko! Такую воду на несколько лет засохатил. С другой стороны, конечно, вряд ли кто б интересовался водичкой "Ессентуки", которую успели раскрутить в отсутствие конкурента и теперь многие знают, что она вполне себе годная для употребления. Особенно двадцатка. Ну, и армянская "Джермук" хороша.

    Из негатива: подцепил какую-то лихоманку. Вроде, специально не искал, а на тебе... хожу, как чумной. Нет, враки: я не знаю, как чумные ходят, а вот как ползают беременные мухи - видел. Сравнил: похоже. Только мухам легче, у них ног больше, а тут - хучь плачь.

    За ужином открою бутылку безалкогольного, к сожалению, пива и тихо помяну Гену Мельникова. Один, без слов, речей и суеты. Учились мы в одной роте. Завтра похороны.

    Такие дела.

    Конечно, первым в космос должен был полететь я. А как же! Я ведь на целую пятилетку старше запуска Гагарина. Но тут одно из двух: либо происки Антанты, либо биография подкачала, нашли таки прапрадеда, уехавшего в Швейцарию. Того самого, которого я всю жизнь найти не могу. Видать, он крупно приплачивает кому надо, чтобы оставаться неизвестным. Платил бы мне, разве б я его беспокоил? Люди, как погляжу, так странно относятся к деньгам, что порой диву даёшься. Но и происки Антанты сбрасывать со счетов не стоит, даже если она трижды затонула.

    Так что в космос - не я. В ближний. А в дальний, глубокий - я. Порой суток на десять улетал. Зарплата плюс командировочные - всё туда. Провожали меня душевно. Всегда. Рокоссовский тост говорил, Складовская-Кюри... нет, она молча. Бывало выпьет и смотрит, смотрит... ах, какой взгляд, какой взгляд! Что твои лучи имени Рентгена! Переживала она, да. Мария-то. Да разве она одна? Я тоже переживал. Неимоверные перегрузки, неимоверные! Мусоргского видели? А на портрете? Ну, и хорошо, что нет. Не надо потрясений. Так вот... я, когда из космоса, - вылитый Мусоргский. Видать, перегрузки сказывались. Гравитация - семь Жэ! Или десять, надо свериться, у меня в блокноте где-то.... Нас даже путали из-за этого часто.

- Сыграй, - говорят мне, - братец, на роялях. Страсть "Картинки" послушать охота. "Танец невылупившихся цыплят" или ещё чего на скотную тематику... - А я ж не обучен! Хоть и талантлив, не скрою.

- Ежели, - отвечаю, - в преферанс партейку, да под хорошую закусь - будьте-здрассьте, завсегда готов. А на роялях вам пусть Мусоргский играет.

Вот так и различали.

    Вся наша жизнь в различиях. Если личная. Если общественная - никаких различий нет. Тут все, как один: макинтош, портупея, галстук, чернильница-непроливайка - строгий дресс-код. И все закодированы. Поголовно. Сидят, разливают, да марки расклеивают. Не забалуешь. А личная жизнь - дело тонкое. Как батист в кружевах. Сегодня - на пятом трамвае, завтра - одиннадцатым маршрутом. Идёшь себе мимо остановок, время накручиваешь. Вот и детство кончилось. Пора семью заводить. А там, с нашими-то достижениями и до глубокого космоса - рукой подать. Я ей перед стартом и говорю: "Зина, тише, дети ж спят, разбудишь!" - да и перебои уже... и с топливом, и в сердце..., а она как заладит по алфавиту: "алконавт... аспид... астронавт", - да ещё и добавляет ни к месту: "хренов". Как припев с сельскохозяйственным уклоном. В общем, про навоз. А из окна ж звёзды... знаете, как они зовут? Как родина-мать, но без матов и окрика. Тихо так зовут, нежно... переливаются, как мелодия жалейки, что из рощи туманным утром леший выводит. Манят звёзды-то, шуршат песком алмазным... глядишь - а уже полдень. И Зины нет, и детей нет, только записка на столе сиротливым квадратом... так мол и так, прощай, постылый. Выпил ты и жизнь мою, и любовь. А штормит... голова-ноги, шагу не ступить. Рухнешь на кровать, свернёшься калачиком, а космос вокруг тебя кружится, клубится сизым дымом. В душе - пожар, кругом - одиночество и ни одного сигнала поддержки из потусторонних и параллельных миров. Харкнёшь в пространство словом матерным и забудешься в безвоздушной безнадежности.

    И приснишься сам себе маленьким. Посреди бескрайнего поля. В одной рубашонке, босой. Вокруг тебя небо бездонно-голубое, высокое до головокружения, безоблачное до рези в глазах... и оттуда, где Бог живёт, жаворонок зовёт. Пронзительно, как народившаяся совесть.

- Вы, доктор, прекращайте с клизмами баловаться. До хорошего это не доведёт. Лучше дайте спирта. Малость. Граммов сто. А если нет, то таблетку какую, чтоб забыл навсегда, кто я такой есть. Знаю, спирта не дадите. А зря. Уж очень жаворонка послушать хочется.

Мельников Гена

    Пока в магазинах берут деньги за пакеты для покупок, а в МакДоналдсах соусы дают только за дополнительную плату, никакого разговора, мол, мы - супердержава, быть не может. Желание нахраписто поиметь бабла на всём способно даже цирк превратить в трагедию. Дураки, дороги, привокзальные туалеты - не про них разговор, если равняться на Европу. Если на Африку, то - да: дураки, дороги, привокзальные туалеты. Впрочем, судя по телепередачам, в Африке довольно неплохие дороги. Да и дураки не круче наших. Ложкой мимо рта не промахиваются. Но стоит ли верить телевидению, вот вопрос.

    Всё больше утверждаюсь в мысли, что на ХРЕН-ТВ работает бригада шизанутых. Причём, крепко. Причём, хорошо, если бригада, а не дивизия. У многих передач этого канала девиз "уж мы-то знаем всё". Про таких Высоцкий песню сделал:

.......

"Говорил, ломая руки, краснобай и баламут
Про бессилие науки перед тайною Бермуд.
Все мозги разбил на части, все извилины заплел,
И канатчиковы власти колят нам второй укол.

Уважаемый редактор! Может лучше про реактор,
Про любимый лунный трактор? Ведь нельзя же, год подряд
То тарелками пугают, дескать, подлые, летают,
То у вас собаки лают, то руины говорят"...

    Начинают за здравие, а кончают, как придётся, не всегда в кровати и перескакивая с одного на другое. Пирамиды, пришельцы, ложная беременность крупного рогатого скота в полнолуние, катрены Нострадамуса, гибель из космоса посредством Нибиру, обсасывание роста атлантов на фоне падения фондового рынка... Мне кажется, или неуправляемый поток мыслей, разорванность речи всё же являются признаками шизофрении?

    Погода так и не установилась. Дожди, тучи. И пахнет осенью.

    Был на выставке работ Никаса Сафронова.

    Раньше не обращал внимания, позавчера увидел. Разговор пьяных. Мужчины и женщины. Или пока мужчины и женщины: с возрастом и стажем у отчаянных алкоголиков стираются различия между полами, и они превращаются в существ. Хорошо ли это, плохо ли - не мне судить. Просто говорю, как факт. Так вот.

    Они стояли, опираясь друг на друга, решительно борясь с гравитационной аномалией, приключившейся на месте их встречи. Мне показалось это символичным: обычно люди отталкивают ближнего, уж так повелось. Эти же, немного раскачиваясь в объятиях, выглядели воплощением поддержки. И тела, и желаний. И разговор был особый. Не звуками, нет. Хотя, конечно, частично звуками, но, в основном, мне показалось, они передавали свои чувства мыслями. Для нас - путанными. Для них - ясными.

- Ты знаешь...

- Да...

- И ещё...

- Конечно...

- Вот как-то оно...

- Это временно...

- Устал... не ладится...

- Не переживай...

- Мне бы уехать...

- Я помню...

- И ты...

- Я с тобой...

    Они говорили, глядя друг другу в глаза. Не замечая ничего и никого вокруг. Наверно, им казалось, что мир - это они, и только. Остальное вдруг куда-то исчезло, вымерло вслед за динозаврами, улетело с ветром. Стало ничтожным, пустяковым. Нелепым, как те никчемные звуки, которые всё ещё изредка приходится говорить. Глупо, главное-то сказано.  Глазами, прикосновениями, блуждающей виноватой улыбкой... да шут его знает, чем, но - факт - было сказано и понято.

    Наблюдая такое, невольно задумался: сильно ли влюблённые отличаются от пьяных?

    Не знаю, чему я позавидовал, глядя на них. Хотя, знаю: иногда хочется, чтобы тебя понимали без слов. Просто глядя в глаза. И помогали преодолевать гравитацию.

    А ещё остро захотелось выпить. Аж скулы свело.

    Вот такие простые желания.

    Продолжаю отдыхать. Весь из себя умный-разумный. Аж к зеркалу подойти страшно: Энштейн вылитый. Пополам с Гербертом Уэлсом. И деловой: вечером вспомнил, будильник на телефоне выключил. Чтоб не будил меня почём зря в шесть утра.

    А он и не будил. Я сам встал. В пять. И, главное, вовремя: в ванной комнате воды... в общем, вам по пояс будет.

    Включил колокола громкого боя. Сыграл общесудовую тревогу. И "Человек за бортом", дополнительно. Бросил экипаж на осушку помещений.

    Сейчас сижу, обтекаю. И спать почему-то совсем не хочется.

    Отпуск - это, естественно, отдых. Так что в первый же его день куда? Естественно, в ресторан.

    Ресторан хороший, годный. "Чкалов" называется. В нём любители полётов во времени могут потрогать гармошку, ламповый радиоприёмник, глобус с ручным управлением или развлечь себя между приёмом блюд чтением Большой Советской Энциклопедии, сине-солидные тома которой любовно размещены по полкам, да-да. Опасно, конечно, если пациенты с фантазией: а вдруг кто, перебравший дождливым вечером, вечером, вечером, возьмёт в руки том, да и опустит его на голову рядом сидящего стрелка-радиста? Душевная травма может произойти. И не только. Но антураж выдержан, соответствует названию заведения. Прикольно. Там много старых штучек, вызывающих ностальгию по перелёту через Северный полюс и ответу Чемберлену, в залах понатыркано. И не только в залах. В сортире, например, стены оклеены какбе газетами с картинками самолётов и буквами про тактико-технические данные их же. Меню сработано в стиле бортового журнала. Блюда годные к употреблению. Вроде как сиди, закусывай, отдыхай в меру фантазии, но! Видать, обстановка заведения сильно бьёт по неокрепшей психике обслуги, усилия которой, в итоге, становятся как две капли воды похожими на советский сервис: ждёшь долго, приносят абы как, да ещё постоянно напоминать надо.  Очень хотелось воспользоваться томом БСЭ. Неоднократно. И это я ещё не пил! А если б? Вздыхаю... Жаль. Буду скучать по их солёным груздям со сметаной на расстоянии. Туда я больше не ездец. На этой неделе - точно полётов в ту сторону не предвидится, а дальше, надеюсь, деньги и сами кончатся. Есть у них такая нездоровая традиция: были, были, и вдруг - хоп!

    А сегодня кино смотрел. По-взрослому, в кинотеатре. Фильма называется "Элизиум: рай не на Земле". Картина цветная, звук громкий. Лента повествует о нелёгкой судьбе сироты, прожившего никчемную жизнь изгоя в фавелах Лос-Анджелеса ещё не наступившего для нас двадцать второго века. Как ни крути, все мы умрём. И некоторые - достойно. Это - вкратце. Людям с расшатанными нервами смотреть не советую: в конце, перед титрами, в носу щиплет.

    Радует, что погода, действительно, отпускная: солнце, жара, духота. Лето, всё же, наступило. Неожиданно так. В августе.

    Неожиданно с понедельника образуется двухнедельный отпуск, который я планировал взять в сентябре. Да и ладно. Август, сентябрь, декабрь... какая разница? Гулять в любом случае приятно независимо от дат, сезонов, планов и обстоятельств.

Попробую. "Только бы не коза".

    На сей раз кроме Слова появился Опыт. Хорошее подспорье, если знаешь, куда и как его приложить. Не стало спешки и пришла уверенность, что легко справлюсь за те же шесть дней. Тем более, сейчас со мной была Мария, единственная, кого я унёс с собой, без сожалений покидая Прежний мир. И она одна стоила целого сонма ангелов и прочей братии, вечно мнившей себя незаменимыми помощниками и незыблемой опорой всех моих начинаний.

    Теперь я не стал отделять свет от тьмы. Что толку чернить и обелять? На это и без меня найдутся охотники. Потом. Со временем, которое пущу через мгновение. А пока я оставил приятный полумрак, заполнив его свежим ветром надежды и сиянием грёз.

     Пошло время и стало понятно: делить, разделять и властвовать – не мой метод. Любое частное или дробь, особенно неправильная, никогда не дадут полной картины, ощущения покоя, а тем более счастья. Никому. Лишь раздражают. Поэтому все пять дней я творил, размножая и умножая пространство, стараясь хотя бы им заполнить образовавшуюся в душе пустоту.

    На шестой день мы стояли на вершине скалы, плавно дрейфующей сквозь искрящееся пространство, пронизанное плетьми молний и переливами радуг. Мария напряжённо смотрела вперёд, тщетно пытаясь увидеть на привычном месте линию горизонта, я же с улыбкой наблюдал за её реакцией на новизну и необычность бытия. Что скрывать, мне нравятся сюрпризы, нравится удивлять и делать неожиданные подарки: охапка воздушных шариков вместо прощального букета цветов, светлячок в спичечном коробке на день рождения, прощальная песня гаснущему закату  или новый мир к завтраку – вот то, что я считаю достойным называться подарком. Бывает, подарить звезду проще, чем сказать от души, и, глядя в глаза дорогому тебе человеку, всего-то два-три слова без особой надежды на ответ. Тем более, осмелиться вручить пустячок с затаившимся в нём жуком. Тут, несомненно, надо знать, поймут ли тебя.

    Ветер нежно трепал волосы Марии. Они густой копной цвета спелого хлеба, росшего в Прежнем мире, разметались в наэлектризованном воздухе новой Вселенной. У кончиков её пальцев пугливо мерцали мелкие огоньки, похожие на рассыпавшиеся бусинки жемчуга. Любуясь ими, отметил, что огоньки смотрятся куда лучше обручальных колец и запланировал создать святого, ответственного за них. С благозвучным именем, вроде того, что было у старика Эльма.

- Нравится ли тебе Новый мир, Мария? Он твой. Хочешь, я наполню его созданиями по образу и подобию тебя? - Она, подумав, вздохнула:

- Знаешь, мне хватало и звука наших шагов на истёртых камнях узких улиц, хлопанья высыхающего белья, развешенного мной под окном, звона мелких монет и куска хлеба, заработанного с тобой. Конечно, хотелось бы ещё когда-нибудь услышать гул трещотки воздушного змея, запущенного в небо нашим сыном... увидеть, как смеётся наш мальчик, как щурится от солнца... но так уже не будет, правда? Или будет?

    Этот Новый мир, он твой, Карло. А значит, и мой тоже. И я не позволю тебе заполнять его никем, кроме меня. Тем более созданиями по моему подобию.  - Она засмеялась:

- И, знаешь что? Верни шарманку. Хватит чудить. Спой для меня. Я соскучилась по твоим песням.

    У меня растут года. Медленно так. Но неуклонно. А я сижу, как пассажир, и наблюдаю проплывающие мимо вагона картины.

    Я был в барокамерах и раньше. Только те аппараты стояли или в бурсе, или в военном госпитале и выглядят как  небольшой отсек подводной лодки, где запросто разместятся несколько человек. Для танцев места в них, пожалуй, маловато, но передвигаться, приседать и махать руками можно. Было бы желание.

    На сей раз барокамера - небольшая капсула, вроде тех, что показывают в кино про космонавтов, лежащих в анабиозе. Металлический саркофаг. С откидным верхом и куполом иллюминатора напротив лица.

    Раздеваешься до состояния младенца. Стелешь льняную простынь, кряхтя укладываешься, прижимая руки вдоль туловища. Крышку опускают, фиксируют креплениями и подают чистый кислород под избыточным давлением. Всё. Шипение газа, знакомое закладывание ушей, какие-то щелчки, треск, и, если открыты глаза, - редкое мелькание лица врача в иллюминаторе. Вот, пожалуй, все развлечения в течение часа. Руками и ногами особо не подвигаешь: тесно.  На бок не повернёшься. Лежи, думай, настраивайся. Или спи, если сможешь. В любом случае, глаза лучше закрыть. Так спокойней. Прислушайся к себе. Шестьдесят минут невольной медитации.

    В первый день в фоновом шипении кислорода меня одолевали звуки гармошек, наигрывающих какую-то татарскую мелодию. Вроде этой:

    Мелодия была бесконечной, навязчивой и раздражающей. Хотелось пнуть ногой воображаемого гармониста, но... кого пинать? Некого. Вся музыка - в голове. Да и пихаться ногами физически невозможно: нет места. И вот эта теснота раздражала ещё сильнее, чем гармошки. Неимоверно бесила. По окончанию часа я с трудом вылез из капсулы, встал на дрожащие ноги, ошалело огляделся вокруг. Теперь пинаться было можно. Вот только силы для такого развлечения куда-то ушли.

На следующий день мне слышались бубенцы. Будто еду я на оленьей упряжке по тундре:

Тундра большая. Еду вперёд. Наверно, есть цель. Жаль, её и за горизонтом не видно. Пусть. Олени умнее меня. Они знают, куда бежать. Я им верю и еду, лёжа на нартах, устало прикрыв глаза от слепящего снега.

Вылез, кашлянул морозным воздухом. Пошевелил пальцами, затёкшими от поводьев.

На третий день грезился военный флот, слышался дробот форменных ботинок матросов и звучал сигнал горна:

Сигнал, между прочим, "Повестка" называется.

    Сегодня звуков не было. Зато я сподобился присутствовать в нескольких местах одновременно: и в пустыне, и на вершине горы, и на берегу моря. И кое-где, названия которому нет. Видения объединяло одно: везде была ночь, и я сидел, сложив ноги по-восточному, перед небольшим костром. Пламя его согревало тело и грело душу. Изредка костёр стрелял в небо искорками. Просто так. Чтобы отодвинуть тишину.

    Два места меня озадачили. Первое было очень неприятным: куда ни глянь - везде серая холмистая пустошь, незаметно, у горизонта, накрывающая меня колпаком такой же серости и сиротства. Место довольно знакомое: когда ночью начинаю недомогать, температурить, то часто снится похожая на эту равнину серая, бесформенная,  пузырящаяся масса. А другое пространство трудно описать словами. Если бы меня попросили  подобрать словосочетание, наиболее точно характеризующее место, где очутился, то я бы выдавил из себя: шорох звёзд.

И только. И ещё я почему-то подумал о Боге.

Занятная это штука: чистый кислород при избыточном давлении.

    Самое волнующее и прекрасное время - перед началом партии. Критический взгляд на доску - как итоговое размышление Бога перед актом творения мира. Нет, наоборот: всё же мир создавался из хаоса, а на доске - идеальная симметрия, любым движением неизбежно ввергаемая в хаос. Это не сотворение мира. Это предчувствие войны. Ты - Чёрт. Палец на курке. Мгновение до выстрела, последний миг тишины.

    Так или иначе, сейчас или через минуту, но партия неизбежно начнётся, и порядок - эти стройные ряды на доске - будет нарушен. Родится игра. Фигуры оживут, чтобы умереть. Некоторые успеют сделать пару ходов, кое-кто досмотрит драму до конца. Кому как повезёт. Уж Королям - несомненно. Так было, так будет. Всегда. А Пешки? О чём думают они перед первым ходом, стоя на передовой? Их жизнь только начинается и пока всё правильно, ошибок нет, промахов - тем более, а начальное движение обещает быть красивым и изящным, как выпад шпаги в исполнении мастера фехтования.

- Если не дрогнет рука. 

- А вот этого не надо. Это сомнение. Рука не дрогнет. Строй идеален.

- Строй идеален, мы равны. Нас тьма - от края и до края.

- Нас - свет. От края и до края.

- Мы равны? Отнюдь. Зачем обманываться? Партия начнётся ближе к центру строя. Слыхали про мэйнстрим? Провинция, скромнее.

- Конечно... Королевские Пешки... из всех Пешек Пешки... тёплое местечко, блат с рождения... партию начнут они. Вечно одно и то же. Кому, как не им...

- Или Конь. 

- Что Конь?

- Конь - единственная фигура, кроме Пешек, которая тоже может сделать самый первый шаг на доске.

- Зачем ему это? Он что, сошёл с ума?

- Но всё же... глупо отдавать инициативу на периферию. Понятно, если ход от Короля, Королевы... Офицер тоже неплохая фигура. Прямолинейная. Честная. С рекомендациями. Опять же, Пажеский корпус, столица... солидный ход, не гопак какой от Сторожевой Башни на границе мира.

- Да хватит вам. Тоже мне, горе: центр, периферия... Тут расовой дискриминацией пахнет. Заметили? Они вечно начинают, а нам за них отвечать. И эти Кони...

- Что опять Кони?

- Уж слишком вычурно ходите. Косяком. Не наркоманы, нет?

- Евреи, наверно. Хода в простоте не сделают. Всё с подвывертом...

- Ой, вы уже таки успокойтесь и давайте, что-ли, начинайте исход. Мы постоим. Пока. Для разнообразия.

- Главное, чтоб Пешки устояли. Им назад ходу нет...

- Если начнём, никому назад ходу нет. Елозить - можно. Хоть куда. Переиграть - нельзя. Каждый шаг словно в пропасть. Такая жизнь. Следи, куда идёшь.

Пешки шумели, подбадривая друг друга к началу.

О чём думали другие фигуры - неизвестно. С возрастом и положением многие обретают привычку помалкивать. И не только на шахматной доске.

Миры застыли. Время замерло. Курок начал движение.

 Владивосток - это глыба, это - пласт. И, как бы сказал Черномырдин, - это континент.

    Вот взял бы чего потяжелее кожаного ремня, портупею, например, и высек всех мечтателей, на кого сил хватит. Остальным бы погрозил: вот я вас! Мечтатель - он же хуже наркомана: тащится ни от чего, без приёма посторонних средств. Легко. Только подумал и - рррраз: "Осторожно, двери закрываются!". Поехали.... Уж так у него голова заточена, что сейчас он, к примеру, покоряет Кара-Кум, а через пять минут уже летит на Марс. С неизвестными целями. Мечтает, наверно, яблоки там развести. Или баклажаны. И о награде героя. Посмертно.

    Хотел было для юного поколения, тех, у кого с географией не на память, пояснить, что Кара-Кум - это не конфета. Но после пришлось бы и для особо одарённых объяснять, что Марс - не батончик. Поэтому не стал.

    Был ли кто в Кара-Кумах? Нет. А на Марсе? Вряд ли. Да и зачем? Давайте будем считать, что и Кара-Кум, и Марс - звуки, положенные на буквы. Абстракция. И ничто иное. Проще надо, рассудительнее. А то начитаются книжек - и давай яростно каракумить! До дыр. До исступления. Да сдались вам эти Кара-Кумы и памятники на родине героя, ей бо! Успокойтесь: и Марс уже изобрели, и Энгельс, и всё остальное. Лошадь Пржевальского - и ту кто-то открыл. Шёл-шёл, смотрит: лежит! Взял и открыл. Теперь неприкрытая валяется.

    Или возьмут моду о будущем мечтать. Глазки сплющат, палец из носа вынут и - гнусаво: "У меня растут года... и не только. Вот вырасту, обязательно в академики пойду. Найду лекарство от бессмертия или Атлантиду. Или и то, и другое. И третий глаз. Его - обязательно. А потом там такое... и ещё небоскрёбы. И ракеты, ракеты..."

    Нет, портупея - это обязательно. Мальчики, не надо мечтать о будущем. Нужно находиться в настоящем. Очень нужно. И не просто находиться, а действовать. Настоящее - оно коротенькое. С гулькин этот... как его? Ну, вы поняли. Можно много чего и не успеть, мечтая: дом свой вовек не построишь, у Таньки дети будут вовсе не от тебя, а от комбайнёра. И улицу твою назовут чужой, незнакомой фамилией Павлика Морозова. А ты умрёшь со здоровой печенью, фанатично надеясь, что вот-вот, но так и не став ни Миклухо-Маклаем, ни Джавахарлалом Неру. Я даже сомневаюсь, что Ингеборга Дапкунайте взрыднёт на твоей могиле: смысл? Кто ты ей? Ведь за всю жизнь ты ни разу не осмелился шлёпнуть её по заднице. Разве что в мечтах. Как знать, может быть и она мечтала о том же, а ты своим бездействием сгубил её девичьи надежды?

    Сажайте огурцы. Они осязаемы.

Все имена, фамилии и географические названия вымышлены и не имеют с реальностью ничего общего.

А вот ночь сегодня была удивительно красивой. Даже не знаю, с чем сравнить её.... Вы обнимали когда-нибудь девушку в тонком ситцевом платье? Эта ночь казалась такой девушкой: тихой, мягкой и тёплой. И птицы щебетали перед рассветом.

    А у нас лето. Видать, указ такой вышел. Солнце слепит, деревья рясной зеленью важно друг другу хвалятся, море бликует. Народу на набережной - что в дворянском собрании на бесплатном балу. Туда-сюда... Чукча бы добавил: "Дефиле называецца"... Пляж, как онегинский партер, полон тушками. Дамы бальзаковского возраста охотно подставляют лучам побелевший за зиму целлюлит, приняв томные позы. Ах, уйдите, - как бы говорят их тела, - только недалеко и не надолго. Молодые гордо светят ровными ногами и уютными выпуклостями. А дети везде дети. Хоть на пляже, хоть где: ковыряются в грязной гальке, визжат и восторженно шлёпают по кромке прибоя. Здесь же, в шаговой доступности от воды, можно уговорить обезьянку за недорого сфотографироваться с вами. Привет с Крыму, так сказать. Чуть подальше запросто седлают лошадей, пони, слонов и верблюдов. И в путь. Вокруг фонтана или куда ещё. Ну, про верблюдов я немного преувеличил, не пустыня всё же, оазис. А в остальном - истинная правда. Обрамляют картину разнузданного морского отдыха водные велосипеды и гребцы на восточных драконах, дружно машущие вёслами под мерный бой барабанов. Идиллия пополам с пасторалью. Наливай, да пей.

    Запахи голову кружат: тут и коробейники закусью барыжат, и цветочные ароматы над народом густым шлейфом плывут. Особенно белая сирень старается. Море веет свежестью. А фонтан, фонтан какой, граждане! Струями гопак пополам с мазуркой вытанцовывает, затейник. Так и привораживает к себе, взгляд не оторвать. Так и манит шуршащей прохладой. И, главное, - всё бесплатно. Окромя товару и карусели, конечно.

    В городе китайцы. Не, они здесь всегда, но сегодня - особенно. Военные моряки. Хорошие ребята. В белоснежной форме, стайками по трое-пятеро, как и мы когда-то. Выходной. Чего на кораблях сидеть? Вот и гуляют. Подчёркнуто предупредительные, как манекены в витрине. Оно и правильно.

А над городом В. облака куролесят. Радуются, что наконец-то и их, и синее небо видно. Полюбуйтесь.

Облака вчера дочь снимала. С Тузика. Я здесь ни при чём.

Да, совсем забыл: с праздником, моряки! Попутного ветра и семь футов под килём!

    Утром объявил сотрудникам оффиса, что сегодня работаем по плану "Кортик". Народ озадаченно воодушевился. А если подумать, чем мы хуже американских военных? Ничем. Мы абсолютно такие же. Только не американские и не военные. А так всё сходится. И "Буря в стакане", и "Принуждение к премии".

    Кстати о военных: сегодня к нам в Золотой Рог пожаловал отряд ВМС Китая: эсминцы, фрегаты, прочая плавающая шелупонь в погонах.... Салют наций, флаги расцвечивания, всё по-взрослому. А у нас туман - молоко, сподобишься по нужде - ширинки не видно. В общем, неловко получилось: кому салют, кому флаги? Ну, хоть с хлебом-водкой, надеюсь, не подкачаем.

    Складывается впечатление, что стал писать непонятно. Буквы - те же, слова знакомые, читаемые, а в итоге - непонятно. Вот, вчера написал про одиночество и никчемность (это я сейчас объясняю), а читающие почему-то подумали, что я по внукам соскучился. Ещё писал, думал: ты попроще, Боря, заверни. Без этих... как их? Экзистенциальных вакуумов. Полегче, без запаха бездны и личных завываний. Без иносказаний:

- Не грусти, Карло, не только ты одинок: ведь Мария ушла одна.

- Неправда, она ушла с моей душой...

Ну, чо ж... видно, переупростил.

Или и того проще: читают чужое, а думают о своём.