Зачем человеку свобода слова, если у него и так есть свобода мысли?

Кьеркегор

Накануне запланированной уже поездки в Австрию, я часто вспоминаю прошлый год. Пожалуй, ни в одну поездку так не хочется вернуться, как в ту.
 

Помню, как мы прилетели в Мюнхен - в лыжной экипировке, стояли у кучи чехлов в пустом гулком аэропорту, а за окном было плюс девятнадцать и зеленела трава. Как, пряча улыбку, смотрели на нас немецкие паспортистки на контроле - skiing? good luck. Как ошалевшие, без курток, мы выбегали подышать весенним воздухом во двор аэропорта. Как в автобусе, только выехав на автобан, перебирали знаменитую розовую аптечку, аккуратно вынимая оттуда осколки бутылочки отвратительно вонючего аммиака (понятия не имею, зачем он нам был нужен). Помню пасмурную дорогу, мюнхенский знаменитый стадион справа по борту, бескрайнюю аккуратную Баварию и горы вдалеке. Как все чаще и чаще стали попадаться машины с багажниками, из которых торчали лыжи. Шикарный автобан, сменившийся горной дорогой, появляющийся тут и там снег, скалы, тоннели, горные речки нежно-бирюзового цвета, маленькие тихие городки и замки на вершинах скал. И совсем уже узкий серпантин около Обертауэрна, водопад и обледеневшие скалы, нашу гостиницу и шум ратраков в темноте.

Склоны и солнце, всегда-всегда. Все дни, я пасмурных не помню. Столько снега, острые скалы, долина у ног, если забраться наверх. Как катались с Аней на одной доске через раз и загорали попеременно в шезлонгах, как тяжело давались спуски в первые два дня, как терпеливо выкатывал нас Шурик и как мы с ним забрались на самый верх на жирафском подъемнике, а там оказалось ужасно ветрено, холодно и под ногами ледяная крошка. С такой высоты долины и самого Обертауэрна не было видно и только горы, горы, остроконечные горы вокруг, насколько хватало глаз, солнце и стеклянный колючий воздух. А еще там было очень страшно и скользко, и на отвесных склонах приходилось спускаться на заднем канте. И так это было захватывающе, интересно и жутко, что не хотелось спускаться вовсе.

А еще один раз, катаясь одна, я упала, уже от усталости, на склоне не было никого - время обеда. И тут ко мне подъехала, откуда ни возьмись, маленькая девочка, лет шести, деловито притормозила около меня - are you O'K? Было смешно и приятно, пришлось встать и ехать дальше, несмотря на усталость.

Потом мы катались с Аней в последний день и несмотря на ее особенное положение и мое послеболезненное состояние, покорили малое Кольцо Обертауэрна. Сидели в том кафе на вершине, ожидая наших, там был бармен, похожий на Билла Клинтона, помню как потом спускались вниз (глинтвейн перед спуском был неудачной идеей)), совершенно уставшие, и, пропустив обед,  заказали в ресторанчике внизу ужасно вкусные (после нескольких часов катания, ага) картошку и сосиски. И как оттуда до нашего подъемника нужно долго-долго ехать на траверсе и в первые дни я почти никогда не доезжала, а потом научилась.

Помню наши дороги, когда мы с Сережей сидели впереди справа, а Шурик и Аня - впереди слева. Прямо у панорамного стекла, за которым, сменяя друг друга, выбегали из-за горизонта леса, поля, горы и домики, похожие на швейцарские шале. По пути в Зальцбург мы вырезали карточки для бейджиков, сзади сидела Аля и ругалась, что дома у нее есть отличные ножницы с длинными лезвиями, а тут приходится вырезать чуть ли не маникюрными. Потом все уснули, а мы с Сережей снимали на камеру Юли дорогу, горы, парашютиста, друг друга, спящего поперек салона Тура и спящих Аню и Шурика, которые так и уснули, держась за руки. И хотелось ехать и ехать, и никогда не приезжать.

Солнечный весенний день в пасхальном Зальцбурге, кафе на террасе замка, чай с лимоном, выключенная рация и сердитый Тур, который пытался нас по ней вызвать, теплый ветер и тишина. Безумной красоты панорама, город в долине, и невероятное спокойствие.  Я снимала Аню и Шурика в каком-то зальцбургском дворе и Лиза уже была с ними. Снимала Сережу в красной толстовке и Алю в сиреневой повязке для волос и смешных темных очках.
Шарики Моцарта, кубики Баха и параллелепипеды Допплера в фирменном кондитерском магазине. Прогулка с Аней и Шуриком на самом закате в пустеющем городе, ужин в ресторане, настоящий апфельштрудель с шариком мороженого. Торопливые шаги в темноте по узким мощеным улочкам и конфетно-сувенирная суета по дороге обратно, пока нас не сморил сон.

А еще мы гуляли по Обертауэрну, я купила себе горнолыжную маску и смешной значок, который нравится всем. Были с Аней в культурном центре, смотрели старые черно-белые фильмы про жизнь и катание в прошлом веке, рассматривали фото на стене, там были даже немецкие солдаты на лыжах времен Второй мировой.

В нашем душе было огромное окно, куда светило солнце и заглядывали горы, я открывала его и тогда становилось тепло и свежо, а еще из окна можно было спрыгнуть на заснеженный козырек. Я не прыгала, это делали старшеклассницы, девочки-австриячки, которые иногда бузили почти до полуночи вместе с мальчишками, что порой ошивались у нашей комнаты с бутылкой вина и пытались строить нам глазки. Все они так же катались целыми днями, а в последний у них были противолавинные учения и они подкарауливали нас у двери со своими биперами.

Почти не помню, да и незачем, того, как заболела и лежала с температурой, как утащила у Сережи пол аптечки, а к Леше с Туром ходила всякий раз, чтобы заварить чашку ромашки с медом, который ребята брали для меня на завтраке.

В последнюю ночь мы оставались во всей гостинице совершенно одни, а утром хозяева забыли про наш ранний-ранний завтрак и мы сидели ужасно помятые в полпятого утра, потому что до трех не спали, смотрели квн-овские ролики про гугенотов и были не в силах разойтись.

И конечно же красивейшая дорога обратно, с бутербродами наперевес (которые мы делали из выданных нам наспех проснувшимися хозяевами гостиницы продуктов) все эти горы-замки-озера, только сначала сквозь туман, а потом, словно на прощание, с ярким солнцем. Как я впопыхах и без всякой уже надежды на успех, искала почтовый ящик в здании аэропорта, у меня было не меньше шести подписанных открыток и, не найдя ящика, впав в совершеннейшее отчаяние, я наудачу обратилась к стойке, кажется, Раффайзенбанка, и о счастье и удача - служащий согласился взять их и отправить с вечерней почтой в город. Кстати сказать, они все дошли, сначала в Челябинск, потом в Москву, а потом в Петербург, география наизнанку у немцев оказалась.

И как потом, уже на закате, мы оказались в Москве, по воскресным пробкам ехали к Шурику с Аней, пили чай, а потом приехал Сережа, отвез меня на вокзал и мы долго-долго стояли еще на перроне, не в силах говорить от усталости и впечатлений.

..........

Я, знаете ли, это к тому, что очень-очень хочется поехать снова. Потому что раз там будем мы - будет здорово как бы не складывались обстоятельства.
И к тому, что в жизни у нас не так много и есть - образование, здоровье и вот это - впечатления.
А еще к тому, что счастье, оно вот такое - из мелочей, из неосторожно сказанного слова, неловкого жеста, рассыпавшихся по плечам волос на закатном солнце и уютного сна на чьем-то плече.

Когда тебя встречают,  в первую очередь бросаешься на шею тому, по кому скучал более всего, а когда тебя провожают, самого дорогого обнимаешь последним почему-то.  Запах ли стараешься увезти или то прикосновение грубого драпа к щеке, а может тяжесть рук, обнимающих спину чуть ниже лопаток.

9.05.2010

123-456-789 ‎(12:58):
Мы позапозапозавчера смотрели на самолеты с работы: у нас начались перевязки, завезли мы одну из больных в перевязочную, открыли рану....и тут полетели вертолеты, все врачи к окну...потом самолеты, и так низко и близко к нам, такое ощущение, что они должны были цеплять верхушки зданий. Так вот про больную уже все забыли, даже перевязочная сестра увлеклась зрелищем. Потом мы вспомнили и про больную и ее тоже подвезли на каталке к окну, чтобы она могла посмотреть. Когда они все пролетели, мы доперевязали ее. Вот такая история

123-456-789 ‎(12:59):
Второй раз я застал самолеты позапозавчера когда привез больного на рентген, в итоге в коридоре собралась очередь, т.к. все рентген-лаборанты тоже были в окне
 

"... это все не сказать, чтоб легко, но надо чем-то заполнять большие перегоны между любовью и любовью – если они длятся, например, годами, почему не играть спектакль и не ехать куда-нибудь все время; потом у тебя будет алиби: ты не лежал звездой на кровати, не пил горькую, отчаиваясь, а ехал и ехал из одного холодного белого города в другой холодный белый город, и говорил там с людьми об их страхах, потерях, зависимостях, слабостях и стыде, а иногда даже читал стихи – это ничего в тебе не меняло, только растило переставшее в какой-то момент ужасать чувство, что ты везде будешь одинок – даже если уедешь в Рио; даже если улетишь на Луну; там в особенности."

В.П.

Почему-то тянет все рифмовать
И сходить с ума от отчаяния.
Главное, как у нее - не перестиховать,
Не остаться чужою, случайною.

Сублимировать.
Рационализировать.
Снова думать, а не биться головой.
Если б можно было чувства как тело - кремировать...
Поскорее бы переболеть тобой.

Перестать ритм и рифму корявить
Выковеркивать из себя слова
Поэтесса, ага, не убавить и не прибавить
А сама - как последний снег - чуть жива.

Ждать. Чего уж там - целую вечность
Перебирать бисер привычных дней.
Рифмовать вечность и бесконечность. Быстротечность
Хуже только любовь и кровь -
Отвратительно. И мурашки по спине.

* * *

Ты молчишь - это сводит с ума.
Я в пустыне и вижу мираж,
Я бегу, иду, ползу,
Я кричу в пустоту.
я почти уже не жива.

Ты наверное даже где-то спокоен:
Ведешь дела, проверяешь ящики.
Сообщения - суета, блажь,
Это вам не кости ломать или всякие хрящики.

Девять цифр:
три четверки, три шестерки,
Единица, восьмерка и ноль.
А еще телефонный номер.
Удалить бы их. Навсегда. Давно.
Главное - из собственной памяти.

Это ничего. Осталось недолго.
Через месяц мосты можно будет поджечь
Рамки разбить, снимки порвать - как в кино.
Интересно, помогает? Не пробовала, казалось смешно.
В своей жизни только одну тарелку и разбила
Специально, назло.

* * *

Я куплю себе двадцать тарелок.
Нет, десять. Двадцать это для большой любви.
Как у Галы и Дали.
А у меня скромная. Даже не юбилей
Если б ты мог меня пожалеть. Пожалей?
Будет лето и я почему-то в лесу, на мосту.
Через высохший почти уже ручей.
Пасмурно, душно, я белую тарелку в руки беру
(только бы не попались небьющиеся)
И взрезая воздух, наотмашь - ррраз!
Белые крошки осколков на сером асфальте.
После звона уши закладывает тишина.
Это за то что меня не видел,
Не чувствовал, не понимал.
Два!
Это за то что пусть невзначай, но обидел
Три. Уже не так усердно.
Это за то что надежду давал,
За твою доброту. Думаешь, я просила?
Четыре и пять. Это от радости - с двух рук
Как Клинт Иствуд в вестерне старом
Оо, эти две - за твое молчание, больше мук
Мне не принесло ничего, так что недаром.
Шесть. Это мне уже хорошо,
Это я разошлась и мне чуть-чуть полегчало.
Чем не терапия? Чем не правильный путь?
Это тебе за то, что уже ничего нельзя начать сначала.
Семь. За то что был воспитан, вежлив и мил.
Доброта - не всегда хороша. Я же предупреждала.
Восемь. Даже на десять тарелок мои чувства не тянут?
Потому что кажется не за что больше и мстить.
И я еще думала что этого будет мало,
А всего только две и осталось разбить.
Тогда девять и десять - предупредительные выстрелы
Чтобы больше я не попалась.
И пусть ты хоть пару часов помучаешься как я, больше не надо
Только чтобы понять, сколько по твоей вине мне досталось.

А в конце обязательно чтобы гроза
Чтоб тяжелые теплые капли. По спине
По серому, в осколках, мосту.
Чтобы ливнем все смыть.
А я домой. И заново жить.